Текст книги "Письма. Часть 2"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 54 страниц)
БАЛАКШИНУ П
25-го октября) 1936 г., суббота
Vanves (Seine)
65. rue J. В. Potin
ПИСЬМО В ЗЕМЛЮ КОЛУМБА
– На такое письмо нельзя не отозваться: если бы я на такое письмо могла не отозваться, я бы не могла написать Нездешнего Вечера и, следовательно, такого письма – получить.
Если бы я могла Вам не ответить – Вы бы не могли мне написать. Такой отзвук – дороже дорогого. Рука через океан – что больше? Рада, сердечно рада и Вашей зависти, которая есть не зависть, а чистый восторг, чистейшее из чувств.
Еще одному рада, что Вы из Нездешнего Вечера отметили не Кузмина, не фигуры несхожих друзей (кто „Леня“ – Вы наверное догадались: лицо историческое и даже роковое)[2013]2013
Каннегисер Леонид.
[Закрыть]… а скромные, второстепенные, еле выведенные мною из уже вечного тумана фигуры моих дорогих редакторов, которые столько сделали добра писателям и особенно поэтам, и которых все забыли.
Вам спасибо – мы им позавидовали!
А теперь, после благодарности, просьба. Вы бы мне очень удружили, если бы – из Вашей колумбовой земли – на Вашем редакторском бланке (NB! сейчас объясню) написали бы несколько удовлетворенных слов о моей прозе – Современным Запискам. Каждый раз, когда посылаю свою прозу (да и стихи!) – мука настоящая. Здесь сократят, это уберут, это не относится к теме, то носит частный характер – там мне выбросили всю мать поэта Макса Волошина, выросшую на коленях пленного Шамиля, настоящую героиню романа, и, еще лучше, лесковской повести, – там, например, пытались выключить (и только письмо из заграницы – а именно: Штутгарта,[2014]2014
Письмо М. В. Сабашниковой.
[Закрыть] подписанное рядом лиц, подействовало) весь конец (конец поэта и конец вещи) моего Живого о живом (о М. Волошине), от последних слов поэта: – Схороните меня на самом высоком месте – до этих похорон его на головокружительном утесе в скале. Так, например, не взяли („читателям неинтересно“) мою встречу с Блоком, с собственноручной записью моей тогда шестилетней дочери о Блоке, – так и лежит вещь, никому не понадобившись, а была она (да и есть) ничуть не хуже Пленного Духа или Нездешнего Вечера, а по теме (Блок) м. б. и покрупнее.
Дело в том (это совершенно между нами), что редакция С<овременных> 3<аписок> состоит из общественных деятелей, о Максе Волошине, напр<имер>, Осипе Мандельштаме и т. д. от меня слышавших впервые, а Белого знающих по берлинским скандалам: исступленным его танцам, пьянству и т. д.
Ваш отзыв, как редактора, да еще из такого далека, мне будет большим подспорьем. Я очень одинока в своей работе, близких друзей, верней – у нее (моей работы) среди писателей нет: для старых (Бунин, Зайцев и т, д.) я слишком нова (и сложна), для молодых – думаете: стара? – не-ет! слишком сильна (и проста). „Молодые“ в большинстве – эстеты и воспевают неодушевленные предметы, либо – самый одушевленный из них – человека превращают в неодушевленный предмет. Мне здесь (и здесь!) ни с кем не по дороге.
Мне, например, страшно хочется написать о Пушкине – Мой Пушкин – дошкольный, хрестоматический, тайком читанный, а дальше – юношеский – и т. д. – мой Пушкин – через всю жизнь – Вы же знаете, как я пишу – но поймите: буду работать по крайней мере месяц, поет – Я, работаю: всем существом, ни на что не глядя, а если и глядя – не видя – а могут не взять (как не взяли моего Блока), а у меня же столько невзятых рукописей. Просто – руки опускаются.
Если бы Вы, например, посоветовали С<овременным> 3<апискам> – в виде пожелания (да еще на бланке, да еще на машинке!) —…Хорошо бы если бы Ц<ветае>ва написала о Пушкине». На них такие вещи (со стороны – да еще из другой страны – не говоря уже о другом материале) производят неотразимое впечатление.[2015]2015
Балакшин незамедлительно направил в «Современные записки» письмо с отзывом. Повлияло ли это на решение редакции журнала, неизвестно, но «Мой Пушкин» Цветаевой был опубликован.
[Закрыть]
Благодарность. Просьба. И – должно же быть третье, и оно есть – подарок, а именно: в С<ан>-Франциско наверное будет мой большой друг Владимир Иванович Лебедев, бывший редактор пражской «Волн России». (Он только что приехал в Нью-Йорк, будет объезжать обе Америки с рядом лекций.) Я напишу ему о Вас, чтобы он Вас посетил, и он Вам обо мне расскажет, и – что лучше – сможет быть Вам очень полезен в Вашем журнале, как опытный, долголетний, просвещенный («Воля России» – единственное место в эмиграции, где меня не обижали!) редактор. Ныне он редактор сербского «Русского Архива» – русского ежемесячника на сербском языке в Белграде, где. я тоже сотрудничаю.
И что еще проще – вот его адрес, напишите ему сами, пошлите журнал, пригласите побывать, когда будет в С<ан->Франциско – и сошлитесь на меня. Дружу с ним с 1922 г., – моего приезда за границу. Человек он всячески редкостный.
И мне пришлите журнал: если не явно политический (я вне) с большой радостью буду участвовать, но до посылки Вам чего-нибудь хочу увидеть – и общий дух, и физические размеры. Напишите, если будете писать, и о гонораре (хорошее слово с хорошим корнем). Да и свое имя-отчество, пожалуйста.
Ну вот.
Вот и состоялось – рукопожатие через океан.
М. Цветаева
ВЕЙДЛЕ В. В
30-го ноября 1936 г., понедельник
Vanves (Seine)
65, Rue J. В. Potin
Многоуважаемый Владимир Васильевич,
Ряд моих пушкинских стихов сейчас на руках у М. Л. Слонима, который обещал мне их, по возможности, устроить (упоминал о Mesures)[2016]2016
французский литературный журнал.
[Закрыть] – нo это уже было давно, и я о дальнейшей судьбе их ничего не знаю.
Одновременно пишу и ему, выясняя – если взяты – то какие, и куда, и наверное ли. Тотчас же по получении ответа извещу Вас – надеюсь, еще до Вашего пятничного свидания с Mesures.
У меня переводов много, хватило бы на ряд мест.
Итак – ждите весточки.
Сердечное Вам спасибо за участие.
МЦ.
Если увидите В<ладислава> Ф<елициановича>[2017]2017
В. Ф. Ходасевич.
[Закрыть] – сердечный мой привет ему.
26-го мая 1937 г., четверг
Vanves (Seine)
65, Rue J. В. Potin
Дорогой Владимир Васильевич,
Очень тронута неизменностью Вашего участья.[2018]2018
По рекомендации Вейдле журнал доминиканцев с улицы Латур-Мобур («La Vie Intellectuelle») напечатал несколько переведенных Цветаевой пушкинских стихотворений
[Закрыть] – Ничего не получила, – они наверное думают, что на гонорары существует давность и что она – прошла. Но написала я им еще до давности – с месяц назад – и тоже ничего.
Если Вам не трудно, возьмите у них за меня и известите – мне гораздо приятнее получить от Вас и у Вас, чем не-получить в редакции, в которую я совсем не знаю как ехать. (А м. б. и редакции уже нет? Т. е. журнал давно кончился и «directeurs»[2019]2019
Дирекция (фр.).
[Закрыть] поделили между собой письменный стол, табурет, машинку и остающиеся экземпляры?)
Жду весточки, сердечно Вас благодарю, приношу извинения за заботу и приветствую.
МЦ.
САВИНКОВУ Л. Б
12-го декабря 1936 г., суббота.
Милый Лёва,
Мне срочно нужен точный почтовый адрес Штейгера – в связи с его вечером.
Во-вторых: не знаете ли Вы, где он в данную минуту – в Париже или зáгородом.
В-третьих: если он зáгородом ― не знаете ли Вы точный маршрут к нему; ехать до Chateau de Vincennes – а потом?
Очень прошу Вас сразу мне ответить, по возможности – pneu. Марки прилагаю.
Всего доброго. Спасибо заранее.
МЦветаева
Vanves (Seine) 65, Rue J. S. Potin
Наш № 65, а не 33, а то может выйти путаница.
АНДРЕ ЖИДУ
<Январь 1937>
Господин Андре Жид, пишет Вам русский поэт, переводы которого находятся у Вас в руках. Я работала над ними шесть месяцев ― две тетради черновиков в 200 стр<аниц> каждая ― и у некоторых стихотворений по 14 вариантов. Время тут ни при чем – хотя все же нет, чуть причем, быть может для читателя, но я Вам говорю, как собрат, ибо время это работа, которую в дело вкладываешь.
Чего я хотела больше всего, это возможно ближе следовать Пушкину, но не рабски, что неминуемо заставило бы меня остаться позади, за текстом и за поэтом. И каждый раз, как я желала поработить себя, стихи от этого теряли. Вот один пример, среди многих,
написанные стихи:
4-я строфа:
Дословный перевод: Tu me disais: A l'heure de notre rencontre – Sous un del étenellement bleu – A l’ombre des olives – les baisers de l’amour – Nous réunirons, mon amie, á nouveau.[2022]2022
Ты мне говорила: в час нашей встречи – Под небом вечно голубым – В тени олив – лобзанья любви – Нас вновь объединят.
[Закрыть]
Итак, во французской прозе:
А l’ombre des olives nous unirons, mon amie, nos baisers a nouveau.[2023]2023
В тени олив мы соединим, друг мой, наши лобзанья вновь.
[Закрыть]
Во-первых, по-русски, как и по-французски, соединяют уста в лобзаньи, а не лобзанье, которое есть соединение уст.
Значит Пушкин, стесненный стихосложением, позволяет себе здесь «поэтическую вольность», которуя я, переводчик, имею полное право не позволять себе, и даже не имею никакого права себе позволить.
Во-вторых, Пушкин говорит об оливковом дереве, что для северного человека означает Грецию и Италию. Но я, пишущая на французском языке, для французов, должна считаться с Францией, для которой оливковое дерево, это Прованс (и даже Мирей). Что же я хочу? Дать образ Юга дальнего, юга иностранного. Поэтому я скажу апельсиновое дерево и апельсин.
Вариант:
Но: оливковое дерево наводит на мысль об ином союзе, чем союз любви: о дружественном союзе, или о союзе Бога с человеком… вплоть до S. D. N.,[2025]2025
Soviet des Nationalites – Совет Национальностей.
[Закрыть] а никак не о союзе любви (или любовном единении).
Второе: плод оливкового дерева мал и тверд, тогда как апельсин всегда неповторим и создает гораздо лучше видение ностальгии (по-русски тоски) любовной.
Вы понимаете меня?
И еще одна подробность: апельсиновое или лимонное дерево не существует по-русски в одном слове: это всегда дерево апельсина, дерево лимона.
Таким образом Пушкин не захотел дать южное дерево, или даже Юг в дереве и у него не оставалось выбора, поэтому он взял иностранное слово «оливковое дерево» и переделал его в русское слово «олива». Если бы апельсиновое дерево существовало, он несомненно выбрал бы его.
Итак:
Ангел мой родной – этого нет в тексте, нет в этом тексте, но это речь целой эпохи, все, мужского или женского рода, все, пока они любили друг друга были: ангел мой родной, даже среди женщин, даже среди друзей; ангел мой родной! слова бесполые, слова души, наверняка произнесенные женщиной, которую Пушкин провожал, прощаясь с ней навсегда. И еще одна мелкая подробность, которая, быть может, заставит Вас улыбнуться.
Пушкин был некрасив. Он был скорее уродом. Маленького роста, смуглый, со светлыми глазами, негритянскими чертами лица – с обезьяньей живостью (так его и называли студенты, которые его обожали) – так вот, Андре Жид, я хотела, чтобы в последний раз, моими устами, этот негр-обезьяна был назван «ангел мой родной». Через сто лет – в последний раз – ангел мой родной.
Читая другие переводы, я вполне спокойна за ту вольность, которую я себе позволила.
Вот еще один пример моей неволи
Прощанье с морем, строфа 6:
Que n’ai – je pu pour tes tempêtes
Quitter ce bord qui m’est prison!
De tout mon coeur te faire fête,
En proclamant de crête en crête
Ma poétique évasion[2027]2027
К морю, строфа 6:
Не удалось навек оставить
Мне скучный, неподвижный брег,
Тебя восторгами поздравить
И по хребтам твоим направить
Мой поэтический побег!
(А. С. Пушкин).
[Закрыть]
Дословный перевод: Je n'ai pas réussi à quitter a jamais – Cet ennuyeux, cet immobile rivage – Te féliciter de mes ravissements Et diriger par dessus tes cretes – Ma poetique évasion.[2028]2028
Мне не удалось покинуть навсегда – Этот скучный неподвижный берег – Чествовать тебя своими восторгами – И направить поверх твоих хребтов – Мой поэтический побег.
[Закрыть]
Переложение первое и соблазнительное:
1. Que n’ai je pu d'un bond d'athlète
Quitter ce bord qui m'est prison…
Пушкин был атлетом, телом и душой, ходок, пловец и т. д. неутомимый (Слова одного из тех, кто позже положат его в гроб: это были мышцы атлета, а не поэта.)[2029]2029
Имеется в виду свидетельство А. О. Россета
[Закрыть]
Он обожал эфеба.[2030]2030
Эфебы (греч.) – в Афинах и Спарте свободнорожденные юноши 18–20 лет, проходившие двухлетнюю военную службу.
[Закрыть] Это было бы биографической чертой. Во-вторых: прыг и брег. Соблазнительное видение полубога, наконец освободившегося, который покидает берег одним прыжком, единственный, и оказывается в середине моря и воли. (Вы меня понимаете, ибо видите это.)
Тот Пушкин, сдержанный всей тупостью судьбы. Царя, Севера, Холода
– освобождающийся одним прыжком.
И, в-третьих (и это во мне только третье:) звук, созвучье слов: прыг и брег, эта почти-рифма.
Так вот, Андре Жид, я не поддалась соблазну и, скромно, почти банально:
Ибо 1) атлет перекрывает все, всю строфу – мы ее кончили, а атлет еще продолжает свой прыжок, мой атлет перекрывает всего поэта в Пушкине, моего Пушкина – всего Пушкина, его, Пушкина, и я не имею на него права. Я должна, мне пришлось – в себе задавить.
Второе: это романтическое стихотворение, самое романтическое, которое я знаю, это – сам Романтизм: Море, Рабство, Наполеон, Байрон, Обожание, а Романтизм не содержит ни слова ни видения атлета. Романтизм, это главным образом и повсюду – буря. Итак – откажемся.
(Это было одним из самых для меня трудных (отказов) в моей жизни поэта, говорю это и я в полном сознании, ибо мне пришлось отказываться за другого.)
Дорогой Жид, письмо стало длинным, и я бы никогда его не написала другому французскому поэту, кроме Вас.
Потому что Вы любите Россию, немного с нами знакомы, и потому что стихи мои уже в Ваших руках, хотя не я Вам их вручила, – и это чистая случайность (которую по-французски предпочитаю писать через Z: hazard).
Чтобы Вы могли сориентироваться на меня, как личность: десять лет назад я дружила с Верой, большой и веселой Верой, тогда только что вышедшей замуж и совершенно несчастной.[2032]2032
В. А. Сувчинская
[Закрыть]
Я была и остаюсь большим другом Бориса Пастернака, посвятившего мне свою большую поэму 1905.[2033]2033
Поэма Б. Пастернака «Лейтенант Шмидт», которая первоначально была посвящена Цветаевой в акростихе, открывающем публикацию первых глав.
[Закрыть]
Не думаю, чтобы у нас были другие общие друзья.
Я не белая и не красная, не принадлежу ни к какой литературной группе, я живу и работаю одна и для одиноких существ.
Я – последний друг Райнера Мария Рильке, его последняя радость, его последняя Россия (избранная им родина)… и его последнее, самое последнее стихотворение
ELEGIE
für Marina которое я никогда не обнародовала, потому что ненавижу всенародное
(Мир это бесчисленные единицы. Я – за каждого и против всех).
Если Вы знаете немецкий и если Вы – тот, которому я пишу в полном доверии, я Вам эту элегию пошлю, тогда Вы лучше будете меня знать.
________
(Официальные данные)
Не зная русского языка. Вы не можете мне доверять, что касается точности русского текста, я и не хочу, чтобы Вы мне доверяли, поэтому скажу Вам, что:
Поэт, биограф-пушкинист Ходасевич (которого все русские знают) и критик Вейдле ручаются за точность моих переводов.
До свиданья, Андре Жид, наведите справки обо мне, поэте, спросите у моих соотечественников, которые кстати меня не очень любят, но все уважают.
Мы получаем тольхо то, чего хотим и чего стоим.
Кланяюсь Вам братски
Марина Цветаева
Р. S. Я уже не молодая, начинала я очень молодой и вот уже 25 лет как я пишу, я не гоняюсь за автографами.
(К тому же Вы можете и не подписываться)
Р. S. Переводы эти, предъявленные критиком Вейдле Господину Полану,[2034]2034
Полан Жан – французский писатель, редактор журналов «Le Nouvelle Revue Française» (где сотрудничал Вейдле) и «Mesures» (где публиковались переводы русских писателей)
[Закрыть] редактору N
Если бы он мне сам сказал, я бы ему ответила:
Господин Полан, то что Вы принимаете за общие места, является общими идеями и общими чувствами эпохи, всего 1830 г., всего света: Байрона, В. Гюго, Гейне, Пушкина, и т. д. и т. д.
Александр Пушкин, умерший сто лет назад, не мог писать как Поль Валери или Борис Пастернак.
Перечитайте-ка ваших поэтов 1830, а потом расскажите мне о них.
Если бы я Вам дала Пушкина 1930, Вы бы его приняли, но я бы его предала.
ЛИФАРЮ С. М
<Около 20 апреля 1937 г.>
Многоуважаемый Сергей Михайлович,
Может быть Вы видели мою рукопись Стихов к Пушкину, принесенную мною по просьбе господина Сем<енченкова> на выставку?[2035]2035
Выставка «Пушкин и его эпоха» открылась 16 марта 1937 г. в фойе зала Плейель (Salle Pleyel).
[Закрыть] О дальнейшей судьбе ее я не знаю. Полагаю, что она есть на руках у Г<осподи>на С<еменченкова> и очень прошу Вас, если она Вам нужна, взять ее себе – от меня на память. Большинство этих стихотворений никогда не печаталось,[2036]2036
Семенченков А. К. – активный участник выставки, большой знаток книг и гравюр.
[Закрыть] и они впервые все вместе переписаны.
Я часто вижу Вас на писательских вечерах и потому подумала, что мои стихи, особенно к Пушкину, могут быть Вам радостны.
<Зима 1937/38 года. Ванв.>
ДЕТЯМ[2037]2037
Открытое письмо предназначенное для детского журнала на русском языке
[Закрыть]
Милые дети!
Я никогда о вас отдельно не думаю: я всегда думаю, что вы – люди или нелюди, – как мы. Но говорят: что вы есть, что вы – особая порода, еще поддающаяся воздействию.
Потому:
– Никогда не лейте зря воды, потому что в эту же секунду из-за отсутствия ее погибает в пустыне человек.
– Но оттого, что я не пролью этой воды, ведь он ее не получит!
– Не получит, но на свете станет одним бессмысленным преступлением меньше.
Потому же никогда не бросайте хлеба, а увидите на улице, под ногами, поднимите и положите на ближний забор, ибо есть не только пустыни, где умирают без воды, но и трущобы, где умирают без хлеба. Может быть, этот хлеб заметит голодный, и ему менее совестно будет его взять так, чем с земли.
Никогда не бойтесь смешного, и если видите человека в смешном положении: 1) постарайтесь его из него извлечь, если же невозможно – 2) прыгайте в него к человеку, как в воду, вдвоем глупое положение делится пополам: по половинке на каждого – или же на худой конец – не видьте смешного в смешном!
Никогда не говорите, что так все делают: все всегда плохо делают, раз так охотно на них ссылаются! (NB! ряд примеров, которые сейчас опускаю.) У «всех» есть второе имя – никто, и совсем нет липа – пробел. Ну а если вам скажут: «Так никто не делает» (не одевается, не думает и т. д.) – отвечайте: «А я – кто!»
Не ссылайтесь на «немодно», а только на: «неблагородно».
Не слишком сердитесь на родителей, помните, что они были вами и вы будете ими.
Кроме того, для вас они – родители, для самих себя – я. Не исчерпывайте их – их родительством.
Не осуждайте своих родителей нá смерть раньше (своих) сорока лет. А тогда – рука не поднимется!
Увидя на дороге камень – уберите, представьте себе, что это вы бежите и расшибаете себе нос; из сочувствия (хотя бы себе – в другом!) уберите.
Не стесняйтесь уступить старшему место в трамвае. Стыдитесь – не уступить!
Не отличайте себя от других – в материальном. Другие – это тоже вы, тот же вы. (Все одинаково хотят есть, спать, сесть и т. д.)
Не торжествуйте победы над врагом. Достаточно – сознания. После победы – протяните руку.
Не отзывайтесь при других иронически о близком (хотя бы даже о любимом животном!); другие уйдут – свой останется.
Книгу листайте с верхнего угла страницы. Почему? Потому что читают не снизу вверх, а сверху вниз.
Это у вас должно быть в руке – как у меня.
Доедая суп, наклоняйте тарелку к себе, а не от себя к другому: чтобы в случае беды пролить суп не на скатерть и не на визави, а на собственные колени.
Когда вам будут говорить: «Это – романтизм», вы спросите: «Что такое романтизм?» – и увидите, что никто не знает; что люди берут в рот (и даже дерутся им! и даже плюются! и запускают вам в лоб!) – слово, смысла которого они не знают.
Когда же окончательно убедитесь, что не знают, сами отвечайте бессмертным словом Жуковского:
– «Романтизм – это душа».
АНДРЕЕВУ В. Л
4-го декабря 1937 г., суббота
Vanves (Seine)
65, Rue J. В. Potin
Дорогой Вадим,
Сердечное спасибо за привет и приход. Страшно жаль, что не застала – много бы Вам рассказала – и страшного и смешного.
Если можете – достаньте где-нибудь Le Proces – Kafka[2038]2038
Кафка Франц – австрийский писатель. Le Proces («Процесс») – его незаконченный роман. В нем рассказывается о прокуристе крупного банка, против которого ведет следствие некий неофициальный, но всесильный суд. Когда герой начинает сопротивляться, отказываясь принять несправедливый закон, его убивают.
[Закрыть] (недавно умершего изумительного чешского писателя) – это я – в те дни.[2039]2039
Вероятно, имеется в виду потрясение, которое пережила Цветаева в связи с участием С. Я. Эфрона в убийстве И. Рейсса.
[Закрыть] А книга эта была последняя, которую я читала до. Читала ее на Океане,[2040]2040
Цветаева с Муром отдыхали в местечке Lacanau-Ocean (департамент Gironde) на берегу океана.
[Закрыть] – под блеск, и шум, и говор волн – но волны прошли, а процесс остался. И даже сбылся.[2041]2041
Цветаева, вероятно, проводит аналогию между ситуацией, в которую попадает герой романа, и событиями, связанными с мужем.
[Закрыть]
– Когда увидимся? Если к вам теперь действительно ходит метро – могли бы как-нибудь выбраться с Муром. Если Вы к нам – только сговорившись – была бы Вам сердечно рада.
Пока же – сердечный привет Вам и Вашим![2042]2042
Жена В. Л. Андреева, Ольга Викторовна Чернова, и дочь – Ольга
[Закрыть] И еще раз – спасибо.
МЦ.
Что С<ергей> Я<ковлевич> ни в какой уголовщине не замешан, Вы конечно знаете.
_______
Прочтите Процесс!
9-го марта 1938 г., среда
Vanves (Seine) 65, Rue J. В. Potin
Милый Вадим,
Я сейчас разбираю свои и Мурины книги, и у меня оказался целый ящик отдаваемых – детских и юношеских, старинных и современных, – и я подумала о Вас: может быть Вам нужны для Вашей дочки, а также для племянника?[2043]2043
Племянник – сын Д. Г. Резникова и Н. В. Черновой, Андрей.
[Закрыть]
Если да – две просьбы: ответить поскорее и явиться за ними поскорее, чтобы отобрать, а часть и забрать. До Вашего ответа никому показывать не буду, поэтому очень, очень прошу Вас ответить поскорее и сразу назначить, когда сможете быть. Мне удобнее – утром, до завтрака (сможете позавтракать у нас) и хорошо бы – не в среду и воскресенье, п. ч. у меня – рынок, но – не знаю Вашего рода работы[2044]2044
Одно время Вадим Андреев работал наборщиком на линотипе в типографии. В 1939 г. нашел постоянную работу на каучуковом заводе.
[Закрыть] – м. б. Вы свободны только в воскресенье? Тогда можно и в воскресенье, часам к 11-ти, чтобы я до этого успела на рынок.
До свидания, сердечный привет Вам и Вашим, жду ответа.
MЦ
Р. S. Приезжайте с серьезным вместилищем!
Ехать к нам до конечной станции Maine d'Issy – идти по улице явно-идущей в гору: Auguste Gervais – идти все прямо, прямо до небольшой, мало-заметной площади (площадке) с еще менее-заметными деревцами в кадках и пышным названием Unter den Linden, т. е. Plase des Tilleuls – ee пересечь справа налево и тут же оказаться (по правую руку) на Rue Baudin – ee пройти всю – и оказаться на Av
От метро к нам не более 10 мин<ут>, если идти по этому маршруту, самому простому и – главное – никого не спрашивать, а то заведут.
_______
Тогда же сговоримся, когда мне у Вас побывать – я давно собираюсь и очень рада буду повидать всех: прежних и новых.
________
17-го мая 1938 г., вторник
Vanves (Seine) 65, Rue J. В. Potin
Милый Вадим, Простите, что тогда же не отозвалась на Ваше письмо, сердечно меня тронувшее. Но я была (и еcмь) завалена рукописной и корректорской работой.[2045]2045
Готовясь к отъезду в Советский Союз, Цветаева приводила в порядок свой архив.
[Закрыть]
Посылаю вам вставки в Черта, две счетом.[2046]2046
Речь идет о двух больших купюрах, сделанных редакцией «Современных записок» при публикации «Черта».
[Закрыть] Нужно – каждой по 8 экз<емпляров>, т. е. придется по два раза печатать, п. ч. оттисков сделать нельзя.
Очень прошу блюсти красную строку: всюду, где с новой строки, ставлю точку (красную).
Бумагу высылаю одновременно, взяла лучшую – чтобы немножко дольше длилась.
Когда кончите, завезите к Маргарите Николаевне[2047]2047
М. Н. Лебедева.
[Закрыть] – заказным дорого, простым – страшно. М. б. напишете, когда будете? Тогда и я приеду, и побеседуем.
Очень просила бы Вас, милый Вадим, отпечатать и первый листок:
ЧЕРТ ВСТАВКА (ПРОПУСК) № 1 (и т. д.). Это мне очень сократит работу. Еще раз – огромное спасибо.
МЦ.
