Текст книги "Письма. Часть 2"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 54 страниц)
МЦ.
<Приписки на полях:>
Передала ли Людмила Ч<ирикова> материю? – Умоляю! И еще раз письмо к Л<яцко>му!
Дошло ли письмо с просьбой о «Службах»? Просила взять их в «Совр<еменных> 3<аписках>» и переслать Мельгунову («Чуж<ая> Сторона»).
Р. S. Увы! на февраль денег никак не ждите, 3<абло>цкий Сережу предупреждал, что в последний раз.
Вшеноры, 22-го января 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Одно Ваше письмо явно пропало. Последовательность: коротенькая carte[170]170
Почтовая открытка (фр.).
[Закрыть] в конверте с радостью о предстоящем (декабрьском) иждивении и две открытки, С<ереже> и мне – на днях, моя – с запросом о Р<озен>тале. А теперь приезжает Катя и передает, через С<ережу>, о необходимости торопиться с прошением. Не зная ничего, пишу: такой-то – прошение – подпись – дата. Середина Ваша, заполняйте.
Катю еще не видела, но знаю, что есть какие-то дары, которым очень радуюсь. Слышала, вчерне, об инциденте с К<арбасни>ковой, смеялась. В субботу (послезавтра) еду в Прагу, – с Муной на осмотр, в лечебницу, наверное, увижу Катю и все узнаю. Тогда напишу.
Пишу заранее, что сейчас трогаться не могу, мои сроки – от 15–20 февраля, но докторша утешает, что часто случается на три недели раньше. – Vous voyez зa d’ici.[171]171
Вы сами теперь увидите (фр.).
[Закрыть]
В следующем письме напишу любопытное о Бел<обородо>вой, сейчас некогда, С<ережа> торопится на станцию. Письмо Ваше она получила. – Досылаем остаток иждивения.
Целую нежно Вас и Адю.
МЦ.
Вшеноры, 25-го января 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Ваши чудные подарки дошли, вчера была в городе, видела Катю, она мне все передала. Детские вещи умилительны и очень послужат, у меня, кроме даров Б<елобородовой>, – ничего, пока не покупаю, жду, отовсюду обещано, но осуществляется туго. – Восхитительны одеяльца, С<ережа> завидует и ревнует, вздыхает о каких-то своих кавказских походных бурках. – С грустью гляжу на перчатки: где и когда?! Руки у меня ужасны, удивляюсь тем, кто их бессознательно, при встрече, целует. (Не отвращается, или – не восхищается!)
Вы помните Катерину Ивановну из Достоевского?[172]172
Мармеладова – персонаж романа Ф. М. Достоевского „Преступление и наказание“. Мармеладовы снимали угол у Амалии Федоровны Липпевехзель.
[Закрыть] – Я. – Загнанная, озлобленная, негодующая, в каком-то исступлении самоуничижения и обратного. Та же ненависть, обрушивающаяся на невинные головы. Весь мир для меня – квартирная хозяйка Амалия Людвиговна, все виноваты. Но яростность чувств не замутняет здравости суждения, и это самое тяжелое. Чувствуя, как К<атерина> И<вановна>, отзываясь на мир как она, сужу его здраво, т. е. – никто не виноват, угли всегда пачкаются, вольно же мне их, минуя (из чистой ярости!) совок, брать руками. – И всегда жгутся. – Посему, чернота и ожоги рук моих – дело их же и нечего роптать.
Все вспоминаю, не сейчас именно, а всю жизнь напролет, слово Марии Башкирцевой, счастливой тем же, что я, и несчастной совсем по-иному:
Только я cйleste[174]174
Небесном (фр.).
[Закрыть] заменяю – terrestre.[175]175
Земном (фр.).
[Закрыть] Все мои беды – извне. «Вне» – само – беда!
Вчера была с Катей в лечебнице, где буду лежать. – На острове, это меня утешает. Прелестный овальный островок, крохотный, – там бы не лежать, а жить, не рождать, а любить! Однажды, в ожидании цирка, мы там с Алей и Катей гуляли. Но тогда предстоял цирк, – не ребенок, а львенок! Такого львенка потом по цирку проносили на руках, и мы его гладили: жестко-пуховая шерстка, желтая. (Цирк был заезжий – полотняный шатер на холму. Цирк уехал, а островок остался.)
О лечебнице: противоестественная картина 5-6-ти распростертых женщин, голые животы, одеты врачи и фельдшера, – равнодушие – спешка – раз, два… Я ничего не понимала из того, что меня спрашивали, если бы производить на свет нужно было по-чешски, я, наверное, ничего бы не произвела. На все вопросы коротко отвечала: ruska[176]176
Русская (чешcк.).
[Закрыть]
_______
В Прагу перееду 7-го – 8-го, дней за восемь, за десять, буду с Алей жить у Кати, – с Катей и Юлией[177]177
сестра К. Н. Рейтлингер.
[Закрыть] и всеми православными Праги. Но готовить не буду (есть хозяйка) и топить не буду (она же), за эти несколько дней м. б. стану человеком. Катя живет на другом склоне той – нашей – горки (моей «горы») на ремесленной бедной улице, уютной. Я рада перемене.
________
Да! О Бел<обородо>вой: представьте себе, неделю назад привозит Але всю ободранную елку, т. е. все ее убранство: подсвечники, бахрому, звезды и – целую коробку елочного пестрого шоколада: сердца, сапоги, рыбы, младенцы, тигры (м. б. овцы) – мне: несколько распашонок, два нагрудника, одну пеленку и детский конверт, но какой странный! Зашитый доверху, ребенок как в мешке, самоедский мешок. 1) Откуда у нее эти вещи? (Говорит: свое). 2) Свое – детское или свое материнское? 3) Уж не лежал ли Л<яц>кий в этом конверте? Не лежит ли до сих пор?! М. б. это детское приданое Л<яц>кого? По вечерам становится грудным ребенком, укладывается в конверт и сосет соску? А с утра – предисловие к Гончарову, – а?[178]178
Книга Е. А. Ляцкого „Роман и жизнь: Развитие творческой личности И. А. Гончарова. Жизнь и быт“.
[Закрыть]
Милое об Але: недавно в гостях сперла детскую салфетку, похожую на пеленки, всю в какао (похоже на другое), втиснула в карман пальто и дома торжествующе выложила. Выстирали – не отстиралась: пеленка, как ей и быть должно, классическая. Присоединили к остальным сокровищам, в Ваш серый чемодан.
________
Катя рассказывает мне о К<арбаснико>вой. Хотите черную неблагодарность на белоснежные кофточки? – «Un si mince effet d'une si grasse cause!»[179]179
Гора родила мышь (фр.).
[Закрыть] Свинь – я. – Восхищаюсь Вашим натиском, весь эпизод с отказом барышни везти – очарователен. Вспомнить только ее ревнивый возглас тогда, месяцев 5 назад: «Приданое – мое!» Но м. б. она придерживается модной теории, согласно к<отор>ой ребенок должен лежать совсем голый – на животе – в грудах деревянной ваты? (Этой ватой потом топят. – Немецкая послевоенная система. Не вру.) Мои подруги по поселению: А<лександра> 3<ахаровна>, жена Альт<шулле>ра,[180]180
Вера Александровна (урожденная Пелопидас)
[Закрыть] разные жены студентов, вернее: одинаковые жены одинаковых студентов, задуряют мне голову преждевременными советами: не пеленать-пеленать, кривые ноги – свобода движений, в конверте – без конверта и т. п. У некоторых даже нет детей. Но этот номер с деревянной ватой (ни пеленки, ни одеяла, ни чепца, ни кофточки, – только вата!) – лучший.
________
Возвращаюсь к Бел<обородо>вой и К<арбасни>ковой. Кто из них оказался сердечней? Чуяло мое сердце.
А пленивший меня случай с коровьим хвостом (кирпичом на нем!) весь целиком оказался выписанным из детской англ<ийской> книжки: «Мои друзья – животные» Томаса Сэтона Томпсона.
«Психею» прочла вчера же вечером. Прелестная вещь. Почти слово в слово наш «Аленький цветочек». И книжка прелестная. Теперь у меня две «Психеи» (не считая своей) – 800-страничная слонимовская (Rohdй) и крохотная Ваша. А настоящей нет нигде – в воздухе. Да! попутная мысль: душу мою я никогда не ощущала внутри себя, всегда – вне себя, за окнами. Я – дома, а она за окном. И когда я срывалась с места и уходила – это она звала. (Не всегда срывалась, но всегда звала!) Я, это моя душа + осознание ее.
________
Катя в восторге от Вашего дома и от всех вас в отдельности. Химеры и вы, – вот ее лучшие впечатления Парижа. Третьего дня она потеряла часы и перчатки, вчера со мной, сумку: выронила на площади, тут же спохватилась, но уже унесли какие-то мальчишки к полицейскому, к<оторо>го на месте не оказалось. Так и сгинула сумка с 5 кр<онами>, ключом и единственной фотографией матери. Самое любопытное, что за 5 мин<ут> до этого она все свои деньги, т. е. 45 кр<он>, по моему настоянию истратила на перчатки – кожаные, на подкладке, чудные. Я точно предвосхитила судьбу. Сумасшествие ее с С<ережей> после путешествия только пуще разгорелось: «С<ергей> Я<ковлевич>! С<ергей> Я<ковлевич>!» – «А я-то надеялся, что Вы после Лондона и Парижа, забыв С<ергея>, ограничитесь одним: я!» Но ничто не помогает, как с цепи сорвалась. Заставлю ее на днях покупать колесо для коляски. Боюсь, что на нем же во Вшеноры и прикатит.
_________
Нынче Татьянин день, С<ережа> с Алей едут в Прагу, он – праздновать Татьяну, она – к Ирусе на день рождения (завтра). От М<аргариты> Н<иколаевны> ни слуху, ни духу, это отношение ни на чем не стоит и – ничего не стоит. – Что Невинный? Не забудьте, что я уже больше месяца не получала от Вас настоящего письма. Одно, очевидно, пропало. Еще раз – спасибо за все. Нежно целую Вас и Адю. С<ережа> в восторге от своих подарков, вчера, по поводу зеленого гребешка даже вымыл голову (в 11/2 ч. ночи).
МЦ.
Прошение и остаток иждив<ения> 70 фр<анков> посланы с оказией через Катю, наверное уже получили. Что Ремизовы? Андрей О<болен>ский? Кессели? Неужели ни разу не видели Бахраха? Пишите.
26-го января 1925 г.
Сегодня у меня редкий праздник, – одна дома. (С<ережа> на Татьянином дне, Аля у Ируси.) Совершенно изумительное чувство, вроде легкого опьянения. Сразу на десять лет моложе. Вы, конечно, не обвините меня в предательстве: степень, вернее, безмерность моей привязчивости Вы знаете, но это – я с другими, а сейчас – я с собой, просто я, вне. Образцово (я-то!) убрала комнату, втащила и вытащила все, что полагается, на примусе – суп, а внутри тихое ликование. Недавно я говорила Исцеленовым (глубоко-бесполезно, ибо Kulturprodukt’ы!), что неизбежно буду любить каждый город, дыру, нору, где придется жить, но что это любовь – не по адресу, – из прямой невозможности не любить то, в чем живешь. Посему, мне, более чем кому-либо, надо выбирать города. Кстати, резкий спор с ним (она бессловесна) о Папоушке[181]181
Мельникова-Папоушек Н. Ф. – критик
[Закрыть] (ней). – «Я ей все прощаю за любовь к театру!» – «Это не театр, это актеры, какой-нибудь давнишний актер, воспоминания детства». И он, сухо: – «Нне знаю». Весь спор сводился к тому, что «любовь к искусству» обязывает – к безыскусственности, рожденности, сущности, вернее: только из нее возникает, как само искусство. Рожденное дорождается, – вот искусство. Т. е. моя кровь от предков (рожденности) + моя душа. И<сцелен>нов ничего не понимал, говорил, что Папоушка читала много книг. – «И гоголевский Петрушка тоже».[182]182
Персонаж „Мертвых душ“ Н. В. Гоголя, слуга Чичикова.
[Закрыть] Если бы можно было с ним поссориться – поссорились бы. Но это Kulturprodukt, вялая никакая кровь.
_______
Получила от С. М. В<олкон>ского его новую книгу – роман – «Последний день». Огромный том в 600 стр<аниц>. Фабулы нет, – течение жизни – любовной пары нет – далек и высок – есть мысль, есть формула, есть отточенное наблюдение, есть блистательный анекдот. И фигуры – второстепенные – главное, женские – очень удачные. Большого успеха книге не предрекаю, – плавна, не остра. Если попадется, – прочтите, очень любопытен Ваш отзыв. С<ережа>, напр<имер>, попавший на Сов<етскую> Россию (не обошедшуюся без легких нелепостей), прямо ее сравнивает с Красновым.[183]183
Роман генерала П. Н. Краснова „От Двуглавого Орла к Красному знамени“
[Закрыть] Но всей книги он не читал. С В<олкон>ским моя переписка гаснет, на него нужен большой порох, необычайная заостренность внимания, вся ответственность – на мне, он только откликается. А не виделись мы уже два года, и жизни такие разные: он – то в Риме, то на Капри, то в Париже, то еще где, – уединенный, свободный, вне быта, – я… —
Думаю о Париже, и вопрос: вправе ли? Ведь я ехала заграницу к С<ереже>. Он без меня зачахнет, – просто от неумения жить. Помните, какой он был страшный у монаха? Я знаю, что такая жизнь – гибель для моей души, сплошное отсутствие поводов к ней, пробел – но вправе ли я на нее (душу)? Мне чужой жизни больше жаль, чем своей души, это как-то сильнее во мне. Есть, конечно, еще вопрос Али, – ей тоже трудно, хотя она не понимает. Сплошные ведра и тряпки, – как тут развиваться? Единственное развлечение – собирание хвороста. Я вовсе не за театр и выставки – успеет! – я за детство, т. е. и за радость: досуг! Так она ничего не успевает: уборка, лавка, угли, ведра, еда, учение, хворост, сон. Мне ее жаль, п. ч. она исключительно благородна, никогда не ропщет, всегда старается облегчить и радуется малейшему пустяку. Изумительная легкость отказа. Но это не для одиннадцати лет, ибо к двадцати озлобится люто. Детство (умение радоваться) невозвратно.
________
Сегодня зарезала Ваш розовый халат, – помните. Вы выбросили, вроде японского, весь из кусков – на наволоку. Целый день шила. Дописываю вечером. При первой возможности вышлю Ваше одеяло, я хотела с Катиной дамой, но не успела. М. б. можно почтой. Меня все время грызет, что мы Вас ободрали.
Целую. Пишите.
МЦ.
Вшеноры, 2-го февраля 1925 г.[184]184
Приписка Цветаевой на обороте письма С. Я. Эфрона.
[Закрыть]
Дорогая Ольга Елисеевна,
Вчера, 1 февраля, в воскресенье, в полдень, родился мой сын Борис – нежданно и негаданно во Вшенорах. Ничего не было готово – через полчаса появилось всё. Меня прямо спасли. Мальчик белый, с правильными чертами, крупный.
Нежно целую Вас и Адю.
МЦ.
Вшеноры, 8-го февраля 1925 г., 1 ч. ночи
Дорогая Ольга Елисеевна,
Нам с мальчиком пошли восьмые сутки. Лицом он, по общим отзывам, весь в меня: прямой нос, длинный, скорее узкий разрез глаз (ресницы и брови пока белые), явно – мой ротик, вообще – Цветаев. Помните, Вы мне пророчили похожего на меня сына? Вот и сбылось. Дочь несомненно пошла бы в С<ережу>.
Мальчик мил, общее выражение лица благодушное, напоминает Ф. А. Степуна после удачной лекции. Ест хорошо, меня – представьте себе!!! – хватает. Поражаю и себя и других.
Мои дела хороши, всё как по книжке, но молодой Альтшулер (брат К. И. Еленевой), спасший и меня и мальчика (он родился в обмороке, и Альтшулер его минут 20 откачивал – искусственное дыхание) – А<льтшулле>р настаивает на долгом лежании. Вчера (7-го) я в первый раз села. Еще ничего не читаю, – берегу глаза. Милее всего – Булгакова и еще одна дама, недавняя. Милы тишиной. А Ан<дрее>ва – буря, влюблена в мальчика, как цыганка в белого ребенка. Приходит в 6 ч. веч<ера> и уходит в 12 ч. ночи. Добра, странна и буйна. Равно притягивает и отталкивает.
________
Колеблюсь между Борисом (я) и Георгием (С<ережа>). Назову Борисом – буду угрызаться из-за С<ережи>, Георгием – не сдержу обещания Б. П<астернаку>. Посоветуйте, исходя из двойной меня, какой Вы меня знаете.
_______
А няньки нет, и скоро все посещения кончатся. – Трудно. – Первое время я инвалид, а Али одной не хватит. С<ережа> же с ног сбился, на след<ующей> неделе три экзамена. Недавно, когда наша временная нянька (угольщица) сбежала, всю ночь не спал с мальчиком. Извелся.
________
Есть коляска – чудесная раскладная американская, купленная у одних русских за 50 крон. Спит он пока в моисеевой корзине, – подарок Андреевой. Лежу под ее одеялом и в ее ночной рубашке. Она мне, как его кормилице, готова отдать все. Эта любовь грозит мне бедами, было уже несколько стычек. Она очень трудна.
________
Лежу в той второй комнате, из которой вынесено все. В окна весь день – сияющая гора со всеми постепенностями света. Сейчас ночь, С<ережа>, угольщица и мальчик спят. (Угольщица на Алиных львах и обезьянах, так и оставшихся в простенке.) Аля все эти дни (года!) ночует у Андреевых, с которыми не в «контакте».
________
Денежные дела сомнительны: в июле у С<ережи> кончается иждивение, а места нет. А расходы, естественно, очень велики, как себя ни ограничивать. С<ережа>, напр(имер), должен хоть на месяц снять себе отдельную комнату. – 200 кр<он> местной бабке, пришедшей после события и потом еще два раза. – Угольщице – 10 дней по 15 кр<он) – 150. И т. д. Не знаю, как вылезем.
________
Получили ли остаток иждив(ения) с Катиной оказией? Не забудьте ответить.
________
В следующий раз напишу подробнее и разборчивее, – пишу ночью, при завешенной лампе, наугад.
А пока целую Вас и Адю и очень жду письма. Аля не написала, п. ч. весь день в деловых бегах. А у нас весна, сережки на орешнике.
МЦ.
Вшеноры, 14-го февраля 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Кто Вас смутил приездом: С<ережа> думает, что Самойловна. (NB! У Вас их две: une a Paris, l’autre a Prague[185]185
Одна – в Париже, другая – в Праге (фр.).
[Закрыть]). Если не Белобородова и не кто-нибудь власть имущий или возле власть имущих пребывающий – не слушайте и не приезжайте. Если Л<яц>кий найдет возможным продлить Вашу ссуду, он это сделает и без Вас, если нет – никакое Ваше временное пребывание не поможет. Ведь через две недели Вы все равно уедете, и опять придется получать за Вас – Прага так мала – всё узнается. Приезд сейчас, по-моему, только перевод денег. Ведь чехи иным и заочно выплачивают ссуду. Тэффи,[186]186
Н. А. Тэффи.
[Закрыть] Б<альмон>ту, еще кому-то, стало быть все дело в их доброй воле и в Вашем счастье (!).
Это говорило благоразумие, а теперь —
Вашему приезду была бы страшно рада, – у меня никого нет, как никогда. За городом сейчас чудесно, почти весна. Гуляли бы с коляской и без коляски. (Знаменитое: «Что может быть лучше молодой женщины с ребенком на руках?» – «Та же женщина, но без ребенка»). Кстати: страшнее ребенка – коляска. Помните обезумевшего Скворцова?[187]187
Возможно, Ф. Б. Скворцов, сотрудничавший в журнале „Своими путями“.
[Закрыть] (По-вашему: Щеглова, Ястребова, Перепелкина и т. д.)
А знаете, откуда ко мне прибудет коляска? Угадайте – Из «Воли России». Редакторы решили поднести своему будущему сотруднику «выездной экипаж». – Мило? – Получила официальное письмо на машинке с подписями всех четырех (а за Невинного – X.). Третьего дня у нас была М<аргарита> Н<иколаевна> с Ирусей, навезли множество детских вещей, – прелестных. Ни у Али, ни у Ирины не было такого приданого. – Приданое принца. – Но помню и всегда буду помнить, что первый камень – Ваш, и Ваша кофточка (русая, с голубой продёржкой) из всех – любимая.
Есть у нас и ванна, – одолжили совсем чужие люди на неопределенный срок. Мальчик уже несколько дней купается.
Нянькины дела таковы: угольщица, наконец, дорвалась до своих мирных дней и ночей, т. е. ушла. В Праге найти невозможно – никто не хочет в отъезд. Во Вшенорах и окрестностях тоже никого, старухи у печей, молодежь на фабрике. Предлагает кто-то – из десятых рук – какую-то «мать студента», но где она, какого возраста и нрава, пока неизвестно. Думаю, что подруга младенческих лет Кондакова.
Сегодня первую ночь ночевала с мальчиком – одна! – горжусь. Спала все-таки 6 часов. Остальное время перекладывала его, полоскала и развешивала его ризы, курила, ела хлеб и читала «Петра» Мережковского.
Кстати, мальчик окончательно, – Георгий. Радость – так радость полная. Во-вторых, уступить – легче, чем настоять. В-третьих, – не хочу вводить Б<ориса> П<астернака> в семью, делать его общей собственностью. В этом какая-то утрата права на него. Углубив, поймете.
Итак, Ваш крестник – Георгий. А крестного отца еще нету:
Волконский стар, Завадский стар, Чириков стар. У меня ведь ни одного молодого мужского друга! А старого крестного – разве что для имени и как символ, – вместе не жить: «Мне тлеть пора, тебе – цвести». Крестный (или крестная) осмыслен, как некая опора, спутник, – иначе просто: «дунь и плюнь». Волконский же, 65 лет – сплошное дунь, а если молодого взять, выйдет «плюнь» (мое на крестного), я ведь быстро раздружаюсь:
Крестины думаем устроить 23 русск<ого> апреля (6-го мая) в Егорьев день и день Георгиевских кавалеров. Он уже будет «большой» (3 мес<яца>).
________
А знаете ли Вы, что он родился в глубоком обмороке? Минут двадцать откачивали. (В транскрипции Лелика, наслушавшегося чего не следует: «Родился в лассо!») Если бы не воскресенье, не С<ережа> дома, не Альтшулер – погиб бы. А м. б. и я. Молодой А<льтшул>лер по-настоящему нас спас. Без него – никого понимающего, только знакомые (мы, Я).
Приятно обмануть пророчества В. Зайцевой и Ремизовых («Коли сына – так дочь!»). И Вы совершенно правы насчет хотения:
этого мальчика я себе выхотела, заказала. И Вы первая подтвердили меня в моем праве на его существование, – не по-женски, – так хорошо по-мужски! – И напророчили мне моего сына, похожего на меня. Тогда в Иловищах. Отлично помню.
________
Четвертый день как встала. На ногах еще слаба. Понемножку вхожу в жизнь, т. е. в чистку картошки, в выгребание печек и пр. Тяжестей не таскаю, веду себя благоразумно. «Завидую» в окно, на горы, – дивная рыжизна дубов в синеве. Но так как «на воздухе сидеть» не умею – просто не выхожу – от соблазна.
________
Много любопытного о А. И. А<ндрее>вой. Вас она скрыто не выносит (как Вы ее – явно). Своевольна, тяжела, сумасбродна, внезапна, совершенно непонятна. К мужчинам равнодушна, к нарядам (к своей красоте) равнодушна, к книгам равнодушна, покойным писателем и мужем не одержима. Дети? Сплошная команда, пуще меня. Любит, по-моему, только Савву.[189]189
С. Л. Андреев.
[Закрыть] Беседовать не умеет. Никогда не банальна. Первые 9 дней (классически!) присутствовала непрестанно, – помогала, командовала, досаждала, заполняла собою (буйством и любовью) весь день и весь дом. На 10-ый день пропала, – как в воду канула. Аля, ночевавшая у них до вчерашнего дня, говорит – черное платье шьет с пестрой отделкой.
Цыганка, утверждаю. Неучтима и неподсудна.
________
Поблагодарите милую Адю за письмо. Будет время – напишу. Спасибо за оказию в Москву, письмо для Б<ориса> <Пастернака> пришлю на днях, вслед этому. Как хотелось бы – и «Мулодца»! Уже печатается. Когда буду посылать Вам, пришлю и для Б<ориса> П<астернака>, – м. б. найдется еще оказия, – пусть через месяц, лишь бы дошло. В Праге у меня никого нет, кого просить, – Св<ятая> Елена,[190]190
Остров, на который был сослан Наполеон.
[Закрыть] которую минуют все корабли.
________
Два раза была у меня г<оспо>жа Тешкова,[191]191
А. А. Тескова.
[Закрыть] председательница Едноты. Лет под пятьдесят, седая, полная, голубоокая, – вроде Екатерины II. Очарована мальчиком: «Если бы Вы жили в Праге, у Вас бы на 1/2 дня была няня». Гадает о мирах, откуда он пришел. По теории Штейнера дух – все 9 месяцев, пока ребенок во чреве матери – кует себе тело. Выявленность (индивидуальная, а не расовая!) черт – свидетельство о степени развитости духа. – Хорошая теория, мне нравится.
Предложила мне вчера няньку из «Армады спасы»,[192]192
Армия спасения (чешcк.).
[Закрыть] – ее собственное предложение, м. б. таковых и нет. Нянька вроде солдата, лучше бы просто денщик! Воображаю ее негодование на мое курение и, вообще, всю меня!
Думаю, что единственно надежная няня – я. Сегодня (продолжаю 15-го) напр<имер> спала 21/2 часа, – Георгий, очевидно, из любезности к гостям, днем спит, ночью вопит. («Потерял ночь».) Читала Диккенса, полоскала пеленки, курила, ходила. У С<ережи> завтра экз<амен> у местного светилы – филолога-слависта Нидерле, на этой же неделе Кондаков и еще кто-то. Сам мальчика купает и очень им очарован, но за n’avance pas ses affaires.[193]193
Здесь: от этого дела не продвигаются (фр.).
[Закрыть] Как все склубилось!
Париж! – Как далеко! – Другая жизнь. (Нашу Вы знаете.) И сейчас не мыслю себя в ней. А прелестная была та весна на Смихове! Наша гора, прогулки под луной. Пасха (помните мою злость?!). Эту гору и весну я чувствую, как свою последнюю молодость, последнюю себя: «Denn dort bin ich gelogen, wo ich gebogen bin!».[194]194
Ибо где я согнут – я солган! (нем.).
[Закрыть] И – точно десять лет назад. Невозвратно.
________
Ax, деньги! Были бы, приехали бы, – я не для того, чтобы ухаживать, – обойдусь – для того, чтобы напомнить мне о том, кто я, просто посмеяться вместе! Начинаю убеждаться, что подходящая женщина такая же, если не бульшая, редкость, чем подходящий мужчина. – Сколько их вокруг меня – и никого!
Мечтаю о Карловом Тыне,[195]195
Замок XIV в. в центре Праги.
[Закрыть] но и он недоступен: кормлю через 2 часа (мало молока и дольше мальчик не выдерживает) – не обернешься.
________
Но, в общем, очевидно, я счастлива. Все это дело дней. И всегда передо мной Соломонов перстень: «И это пройдет».[196]196
Соломон – израильский царь, сын и преемник царя Давида.
[Закрыть]
Целую нежно Вас и Адю. Сердечный привет Оле и Наташе. Пишите, но не приезжайте в Прагу ни из-за Самойловны, ни из-за меня.
МЦ.
Вшеноры, 19-го февраля 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Вот письмо для Б<ориса> П<астернака>. Положите его, пожалуйста, в конверт, с надписью:
Борису Пастернаку, без свидетелей.
Человеку, который повезет, сообщите, на всякий случай, его домашний адрес:
Москва, Волхонка 14
(Тотчас же перепишите его себе на стенку, а то листочек легко затерять.) Лучше всего было бы передать на каком-нибудь литературном вечере, вообще, узнать, где он бывает. М. б. он служит, – тогда на службу. Все это можно узнать в Союзе писателей или поэтов.
________
17-го ночью, от разрыва сердца, умер Кондаков.[197]197
Кондаков Н. П. – выдающийся историк
[Закрыть] А сегодня, 19-го, С<ережа> должен был держать у него экзамен.
Ближайшие ученики в страшном горе. Вчера С<ережа> с еще одним через весь город тащили огромный венок. Недавно был его юбилей – настоящее торжество. При жизни его ценили, как – обыкновенно – только после смерти. Черствый, в тысячелетиях живущий старик был растроган. Умер 80-ти лет. Русские могилы в Праге растут. Это славная могила.
Умер почти мгновенно: «Задыхаюсь!» – и прислушавшись: «Нет, – умираю». Последняя точность ученого, не терпевшего лирики в деле.
Узнав, – слезы хлынули градом: не о его душе (была ли?), о его черепной коробке с драгоценным, невозвратимым мозгом. Ибо этого ни в какой религии нет: бессмертия мозга.
С<ережа> уже видел его: прекрасен. Строгий, чистый лик. Такие мертвые не страшны, страшна только мертвая плоть, а здесь ее совсем не было.
Я рада за него: не Берлин, не Париж – славянская Прага. И сразу: умираю. С этим словом умер и Блок.
________
Я рада, что вы с Адей его слышали. Он останется в веках. О себе: чувствую себя средне. Мало сплю – ночью не всегда удается, днем не умею, не гуляю – мальчик еще мал, и нет коляски – и, вообще, некоторая разбитость, более душевная, чем внешняя. Прислуги нет: предлагали даму из Константинополя, но я сейчас слишком издергана, чтобы выносить присутствие чужого человека в таких тесных пределах. А приходящей на утренние часы не найти. Вечером же – С<ережа>, уют, Диккенс, не хочу, чтобы мыли пол. Пока обхожусь. Будет коляска – будем уходить гулять, мальчик будет расти, – все обойдется.
И – тяжесть так тяжесть! А то: прислуга, относительная свобода, я не вправе буду быть несчастной. Право на негодование – не этого ли я в жизни, втайне, добивалась?
________
Вчера С<ережа> отослал Вам деньги. Ради Бога, напишите, дошли ли те, через оказию Кати Р<ейтлин>гер? Мне это необходимо знать. – И сколько. Если что-нибудь будут предлагать для мальчика, берите только платьица (ни одного) и штаны (ни одних). Разумеется – для младенческого возраста. (Есть такие штаны конвертиком, углом.) Кофточек и пеленочек у него достаточно. Есть даже вязаная куртка, прекрасная, года на три, и башмачки.
Мне подарили чешский халат (по чести – капот, расскажите Аде – оценит!) «бумазейковый» – кирпичный, с сиреневыми лилиями. В нем и сплю. И несколько рубашек, – тонких, как вздох, и как он же недолговечных. А Ваша желтая все служит!
________
Целую нежно. Не забудьте ответить по поводу тех денег, с оказией. Ведь необходимо выяснить.
Огромное спасибо за Б<ориса> П<астернака>.
МЦ.
Вшеноры, 29(28?) – го февраля 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Мое письмо с письмом П<астерна>ку Вы уже получили и уже знаете, что мальчик – Георгий. Ваши доводы – мои, и мои – Ваши: дословно. Есть у Волконского точная формула (говорит о упраздненном пространстве в музыке и, сам не зная, о несравненно большем): «Победа путем отказа». – Так вот. – Мальчик – Георгий (NB! Это Вам ничего не напоминает? Маль-чик Ге-ор-гий? Шебеку. которая водила царских псов гулять, не она водила, автор записок, нянька, а «злая Шебека» была ее врагиней и поэтому участвовала в 1-ом марте.[198]198
7 марта 1881 г. в Санкт-Петербурге бомбой был убит народовольцами Александр II.
[Закрыть] «Государынина Ральфа и государева Ральфа» – в день убийства – помните?)
Итак, мальчик – Георгий, а не Борис, Борис так и остался во мне, при мне, в нигде, как все мои мечты и страсти. Жаль, если не прочли моего письма к Б<орису> П<астернаку) (забыла напомнить) – вроде кристаллизированного дневника – одни острия – о Лилит (до – первой и нечислящейся, пра-первой: мне!) и Еве (его жене и всех женах тех, кого я «люблю», – NB! никого не любила кроме Б<ориса> П<астернака> и того дога) – и моей ненависти и, чаще, снисходительной жалости к Еве, – еще о Борисе и Георгии, что Борис: разглашение тайны, приручать дикого зверя – Любовь (Барсик, так было, было бы уменьшительное), вводить Любовь в семью, – о ревности к звуку, который будут произносить равнодушные… И еще – главное – что, назовя этого Георгием, я тем самым сохраняю право на его Бориса, него Бориса, от него – Бориса – безумие? – нет, мечты на Будущее.
И еще просила любить этого, как своего (больше, если можно!), потому что я не виновата, что это не его сын. И не ревность, ибо это не дитя услады.
И, в конце, жестом двух вздетых рук:
«Посвящаю его Вам, как божеству».
________
С Б<орисом> П<астернаком> мне вместе не жить. Знаю. По той же причине, по тем же обеим причинам (С<ережа> и я), почему Борис не Борис, а Георгий: трагическая невозможность оставить С<ережу> и вторая, не менее трагическая, из любви устроить жизнь, из вечности – дробление суток. С Б<орисом> П<астернаком> мне не жить, но сына от него я хочу, чтобы он в нем через меня жил. Если это не сбудется, не сбылась моя жизнь, замысел ее. С Б<орисом> П<астернаком> я говорила раза три (жуткое слово, сейчас, Али: «Ешьте сердце!» Дает шоколадку, уцелевшую еще с Рождества) – помню наклон головы, некую мулатскую лошадиность – конскость – лица, глухость голоса. – Георгий проснулся и пока прерываю. —
________
Мальчику три недели. Хорошо прибавляет, тих, очень милое личико, с правильными чертами, только подбородок в Катю Р<ейтлин>гер – вострый. Пока не прикармливаю. Окружена хором женщин, неустанно вопящих: «Кормите! кормите! кормите!» Будь я на 10, а м. б. и на 5 л<ет> моложе, я бы послала их всех к чертям (моими усилиями уже заселена немалая часть ада!) и на зло прекратила бы кормежку. Но мальчик не виноват – и так хорошо ведет себя. Впечатление, что старается сделать мне честь.
Дорогая Ольга Елисеевна, умоляю, ничего ему не покупайте, его младенчество всецело обеспечено, никогда ни у Али, ни у Ирины не было такого приданого. Подождите год, – платьиц. И еще года два – штанов. А то все эти мелочи так преходящи, все равно придется передаривать, – жаль.
_______
О своей жизни: мало сплю – когда-нибудь напишу об этом стихи – не умею ни ложиться рано, ни спать днем, а мальчик нет-нет да проснется, пропоется, – заснет – я разгулялась, читаю, курю. От этого днем повышенная чувствительность, от всего – и слезы, сразу переходящие в тигровую ярость. Мальчик очень благороден, что с такого молока прибавляет. Чистейшая добрая воля.
Но еще зимы во Вшенорах не хочу, не могу, при одной мысли – холодная ярость в хребте. Не могу этого ущелья, этой сдавленности, закупоренности, собачьего одиночества (в будке!). Все тех же (равнодушных) лиц, все тех же (осторожных) тем. Летом – ничего, будем уезжать с Георгием в лес, Аля будет стеречь коляску, а я буду лазить. А на зиму – решительно – вон: слишком трудна, нудна и черна здесь жизнь. Либо в Прагу, либо в Париж. Но в Прагу, по чести, не хотелось бы: хозяйки, копоть – и дорогой,[199]199
Дружеские прозвища своих знакомых Цветаева писала как с прописной, так и со строчной буквы.
[Закрыть] который несомненно заявится на третий день после переезда и которому я, по малодушию, «прощу». И французкого хотелось бы – для Али. А главное, в Париже мы жили бы, если не вместе, то близко. Вы так хорошо на меня действуете:
