Текст книги "Письма. Часть 2"

Автор книги: Марина Цветаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 54 страниц)

Мама

Москва, 18-го мая 1941 г., воскресенье.

Дорогая Аля! Сегодня – тридцать лет назад – мы встретились с папой: 5-го мая 1911 г. Я купила желтых цветов – вроде кувшинок – и вынула из сундучных дебрей его карточку, к<отор>ую сама снимала, когда тебе было лет четырнадцать – и потом пошла к Лиле, и она конечно не помнила. А я все годы помнила, и, кажется, всегда одна, п. ч. папа все даты помнит, но как-то по-своему. 16-го отправила тебе большое письмо с Муриной паспортной карточкой от 15-го, в ответ на твое, от 2-го мая, к<отор>ое шло 2 недели. Повторяю: разрешение на свидание нужно хлопотать отсюда, так Муле сказали, и он этим занят. Надеюсь, что когда получишь эту открытку, посылки (две) уже дойдут. Тогда сразу начнешь поправляться, а мы всё время будем посылать. Такой вопрос, вернее совет: если тебе надоели некоторые носильные веши, напр<имер> летние платья, не раздашь ли ты их там, в обмен на новые, когда их привезет Муля, чтобы не загромождать себя слишком веским мешком. Напиши на всякий случай, что очень надоело или опротивело, чтобы я тут же нашла замену, чтобы успела се обдумать. Очень советую тебе согласиться на синее кожаное пальто, оно скромное, теплое, легкое и абсолютно-непромокаемое. Вязаные куртки (верхнюю и нижнюю) и коричневую под замшу – пришлю, вообще – ничего не забуду, только бы у Мули скорей выяснилось… У Мура завтра первый экзамен – алгебра, но он как всегда абсолютно-спокоен: сильное чувство судьбы. Я вчера отложила для тебя целую пачку маленьких фотографий, – тебя в детстве. Мура, нас всех порознь и вместе, на море и в горах, постепенно буду посылать. Да! Когда Муля поедет – в чем везти вещи (носильные): сундучок? мешок? что удобнее? Ответь, и не забудь про кожаное. Целую, скучаю. У нас холодюга, вчера был снег.

Maу

<Приписка на полях:>

У меня для тебя Альманах Дружбы Народов с моим Барсом в № 5 «Знамени» с моим переводом старого евр<ейского> поэта.[2235]2235
  Перевод Цветаевой стихотворения И. Л. Переца «Библейский мотив»


[Закрыть]

М. б. пойдет моя проза о Пушкине.

Москва, 23-го мая 1941 г.

Дорогая Аля, мне очень неприятно, что я ничего твердого не могу тебе написать о Мулином приезде – я знаю, что это для тебя главное – но мне он о ходе своих хлопот подробно не рассказывает, вообще, он безумно занят, и видимся мы с ним сравнительно редко, чаще – созваниваемся. Знаю только, что он всё делает и сделает, а подробности он наверное тебе пишет сам. Да! Ужасно жаль, что он тебе моего Барса (Альманах Дружбы Народов) отправил без моей надписи, я так хотела тебе его надписать, п. ч. это мой первый перевод, сразу после Болшева и полусуществования у Лили – как только у меня оказался стол. Вчера Мур купил для тебя Новый Мир и Октябрь, в Н<овом> М<ире> парижские стихи Эренбурга и хороший рассказ еврейского писателя Переца «Эпидемия», и повесть сказительницы Голубковой «Два века в полвека», и большая биография Крамского, вообще – интересный номер – Аля, я перепутала: это – в «Октябре», – а стихи Эренбурга – в Нов<ом> Мире. Словом, получишь и прочтешь. Сегодня я в последний раз прикладываю руку к своим Белорусским Евреям, мне там заменили, т. е. подменили ряд строк, но я всё расчухала – и взвыла – и настояла на своих. Книгу переводили трое: Державин, Длигач[2236]2236
  Длигач Лев Михайлович – поэт, переводчик.


[Закрыть] и я, и выходит она в срочном порядке. А сейчас мне предложили – из Консерватории – новые тексты к гётевским песням Шуберта: песни Миньоны. Не знаю тех переводов, но знаю, что именно эти вещи Гёте – непереводимы, не говоря уже о пригнании их к уже существующей музыке: ведь Шуберт-то писал – с Гёте, а я должна – чтобы можно было петь – писать с Шуберта, т. е. не с Гёте, а с музыки. Но даже вне этого: вот дословный перевод одной из лучших – все лучшие – тогда скажем: моей любимой песни Миньоны: – О, дай мне казаться, пока я буду (сбудусь, но это уже – толкование), а размер онегинский, не вмещающий. Такие вещи можно переводить только абсолютно-вольно, т. е. в духе и в слухе, но – неизбежно заменяя образы, а я этого – на этот раз – не хочу и не могу, ибо это – совершенно. Поэтому – отказываюсь: пусть портят: фантазируют или дают рифмованный подстрочник – другие. Для песен Миньоны стòит изучить язык. С такими требованиями к себе – ты сама понимаешь, что мне работать труднее, чем кому бы то ни было. Я сама себе препятствие. Моя беда, что я, переводя любое, хочу дать художественное произведение, которым, часто, не является подлинник, что я не могу повторять авторских ошибок и случайностей, что я, прежде всего, выправляю смысл, т. е. довожу вещь до поэзии, перевожу ее – из царства случайности в царство необходимости, – тàк я, недавно, около месяца переводила 140 строк стихов молодого грузина, стараясь их осуществить, досоздать, а матерьял не всегда поддавался, столько было напутано: то туманы – думы гор, то эти же туманы – спускаются нà горы и их одевают, так что же они: думы – или покров? У автора – оба, но я так не могу, и вот – правлю смысл, и не думай, что это всегда встречается сочувственно: – «У автора – не так». – «Да, у автора – не так». Но зато моими переводами сразу восхищаются чтецы – и читатели – п. ч. главное для них, как для меня – хорошие стихи. И я за это бьюсь. – Прости, что так много о себе, но мне, в общем, не с кем об этом говорить. Но, чтобы закончить: недавно телеф<онный> звонок из «Ревю де Моску», – у них на руках оказались мои переводы Лермонтова, хотят – Колыбельную Песню, но – «замените четверостишие». – Почему? – Мне оно не нравится. – И так далее. Я сказала: – Я работала для своей души, сделала – как могла, простите, если лучше не могу. – И всё. – Не могу же я сказать, словами сказать, что мое имя – достаточная гарантия.

Аля! Приобретение в дом: я обменяла своего Брейгеля[2237]2237
  Брейгель (Старший) Питер – нидерландский живописец.


[Закрыть] – огромную книгу репродукций его рисунков – на всего Лескова, 11 томов в переплете, и даже – переплетах, п. ч. разные, и весь Лесков – сборный, но – весь. Я подумала, что Брейгеля я еще буду смотреть в жизни – нý, раз десять – а Лескова читать – всю жизнь, сколько бы ее ни оставалось. И у меня остаётся еще другой Брейгель: цветной, такой же огромный, и которого уже не обменяю ни на что. Лесков – самый подержанный – стоит не меньше 350 руб., и я бы навряд ли его когда-нибудь купила. А тàк – тебе останется, п. ч. Мур навряд ли его будет любить.

– Перекличка. Ты пишешь, что тебе как-то тяжелее снести радость, чем обратное, со мной – то же: я от хорошего – сразу плачу, глаза сами плачут, и чаще всего в общественных местах, – просто от ласковой интонации. Глубокая израненность. Но я – от всего плачу: просто открываю рот как рыба и начинаю глотать (давиться), а другие не знают куда девать глаза.

У Мура сейчас экзамены, сдал алгебру на «хорошо» и физику на «посик» (так у них нежно зовут «посредственно»), а нынче – такое происшествие: сидим у стола: он за учебником литературы, я за своими Белорусскими Евреями, – половина десятого – в коридоре гремят каменщики (капитальный ремонт, по всему дому сменяют газ) и – нечто вроде легчайшего стука. Да. Стучат. Ученица. – «Здесь живет такой-то? Так что ж он не идет на экзамен??» Оказывается – экзамен (сочинение) в 9 ч. утра, а он твердо был уверен, что в 12 ч. – и вообще мог уйти на бульвар читать газету, или (мания!) стричься… Хорошо еще, что школа – рядом. Рассеянность его неописуема: из-за ремонта не ходит лифт, так неизменно, проскакивая 7-ой этаж, подымается на чердак, на метро едет в обратном направлении, платит за плюшку и забывает взять, берет – и забывает съесть, только одно помнит: калоши, с таким трудом давшиеся – из-за непомерности номера (14, но папе я достала и передала – 15-тый!!) – которые он держит в парте и с которых глаз не сводит – к великому изумлению учеников и учителей. В письме от 16-го я послала тебе его паспортную карточку. Твое последнее письмо (второе) было от 2-го мая, получила его 16-го, и в тот же день ответила, а 18-го (в день нашей встречи с папой 30 лет назад) отправила тебе открытку. – Дошли ли посылки?? Если да, жажду знать как получила. Пиши про здоровье. Я тоже – мгновенно простужаюсь, всю зиму из простуды не вылезала, простудила себе (сама виновата) всю зиму лежа у незамазанного окна (там – еда) весь правый бок: плечо, легкое, руку, всё – ноет, и руку без боли не могу поднять, невралгия или ревматизм, какая-то гадость, но м. б. пройдет летом. У нас не май, а октябрь, но м. б. и лучше, у меня от хорошей погоды – лютая тоска, а так – серо, и как будто ничего… В том письме подробно писала тебе про папину вещевую передачу: взяли всё основное, кроме очень уж зимнего (валенки, мех<овая> шапка, такое) и подушки. Списка не было, поэтому я в точности не знала, чтò можно, и понесла на авось – всё. Теперь у него прочный (Мурин) костюм, хорошие башмаки, с калошами, серое пальто, положенное на шерст<яную> вату, и белье, и носки (всякие), словом – всё основное.

Скоро получишь книжную посылочку. А пока – целую тебя, желаю здоровья и бодрости.

Посылаю: нас с Муром на лесенке, и Мура – трехлетнего, в парке. У меня для тебя множество карточек.

May

Москва, 29-го мая 1941 г., четверг

Дорогая Аля, узнала от Мули, что ты получила книги и, в частности моего Барса, только жалею, что отослал без моей надписи, – я так хотела тебе его надписать, – ведь это была моя первая работа, сразу после Болшева и Лили, как только у меня оказался стол. Скоро выходит очередная Дружба Народов, с моими поляками и частью моих евреев, пришлю непременно.[2238]2238
  «Дружба народов», 1941, № 8. В журнале были напечатаны переводы Цветаевой с польского Ю. Пшибося, Л. Шенвальда, А. Важика.


[Закрыть] – Твое последнее письмо (второе), от 2-го мая, получила 16-го, 16-го же ответила, а 18-го отправила открытку – так как это было тридцатилетие нашей встречи с папой – вспомнил ли? – 5/18 мая 1911 г., в Коктебеле, и 22-го или 23-го еще письмо, и Мур – письмо, с двумя старыми фотографиями. В том, от 16-го была Мурина паспортная карточка – от 15-го, п. ч. паспорт он, наконец, получил, и даже – книжку, и даже – на пять лет. У него сейчас экзамены. Сочинение – Родина в Слове о Полку Игореве – отлично, и устная литература (отвечал последним и вытащил первый билет!) – отлично. Черты классицизма в Недоросле. – Оды Ломоносова. – Творчество Пушкина до 1817 г. Вообще, он лучший ученик по русскому: к нему обращаются за правильностью ударений, и нужно сказать, что филологическое чутье у него – непогрешимое. Завтра – геометрия, потом анатомия, и – конец делу венец – (тьфу, тьфу!) – французский.

– Неожиданно вернулась с Кольского Полуострова половина наших хозяев, а именно хозяйка со старшей девочкой, к<отор>ая, катаясь с горы на санках, налетела на телегр<афный> столб и раздробила себе тазобедренную кость. На днях приедет хозяин с младшей девочкой (21/2 года), но, кажется, опять уедет, п. ч. у него договор на 2 года. Не знаю, что будет с нами, т. е. удовлетворится ли хозяйка (очевидно, остающаяся) – хотя и громадной, но одной комнатой на четырех человек: себя, старшую дочь и двух младших. Если нет, кому-нибудь из жильцов придется съезжать, м. б. – нам, п. ч. такая возможность, с предупреждением за месяц, оговорена в договоре. Жаль будет района, просторного и тихого, бульвара, вида, газа, близости метро и трамваев, с трудом усвоенной местности. И, вообще, кошмар переезда – неизвестно куда: ведь мы эту искали месяцев шесть. Но, может быть – обойдется.

У нас нынче заканчивается капитальный ремонт, длившийся 2 месяца – меняли газовые трубы – и мы жили, засыпанные известкой, не только мы, но всё: еда, даже покрытая, книги, одежда, – всё было седое. Коридор был груда развалин: сначала выбили полстены, потом пробили потолок, потом – пол, и я свои огромные кипящие кастрюли носила, танцуя с уступа на уступ или крадясь под балками, и раз чуть не провалилась в нижний этаж, пока еще не заложили досками, – из нашей квартиры в нижнюю и так – семь этажей подряд – до самого низу – был сплошной пролет, и весь дом жил одной жизнью – очень громкой. Но нынче – кончено.

– Милая Аля, дошли ли, наконец, посылки, и как получила, открывала, вынимала и т. д., напиши подробно. Муля мне сказал, что обо всех приездных делах пишет тебе сам, чем с меня снимает гору: я знаю, что это для тебя – главное, а я как-то не решаюсь его расспрашивать, знаю, что малейшую удачу сообщит сам. Вчера была у Лили, она всю зиму болеет (сердце и осложнение на почки, должна есть без соли, и т. д.), – месяца два не встает, но преподавание продолжает, группа из Дома Ученых, к<отор>ую она ведет, собирается у нее на дому, и вообще она неистребимо-жизнерадостна, – единственная во всей семье, вернее – точно вся радость, данная на всю семью, досталась – ей. Она очень обрадовалась, узнав, что ее весточка дошла. Дошло ли письмецо Нины? – Все твои вещи: игрушки и книги и много карточек, не говоря уже о крупном, у Лили в полной сохранности, и я ни одной из твоих книг, мне предназначенных, не взяла, – слишком грустно! – но читала их, с грустью и благодарностью, когда мы там жили, по ночам, под твоим же зеленым одеялом. Усыновила я – временно – только твою лубяную банку, держу в ней бусы.

Это – пустяки, но м. б. тебе будет интересно: из болшевского хозяйства уцелела твоя детская ванна, спасавшая и спасающая меня, твоих два ножа и тот «с головкой», который мне вернули вторженцы, приняв львиную голову за женскую, – и еще ряд мелочей, и каждая – живая растрава. Из твоих вещей, вообще, не пропала ни одна: всё были увезены Мулей и Ниной, да и наше долго было цело, п. ч. мы с Мулей наезжали и топили хворостом моего запаса, но потом из-за дальности расстояния (Голицыне – Болшево) и лютости зимы и, главное, Муриных непрерывных болезней – не смогли, и тут-то и взломали, и вселились, и разграбили, теперь их уже нет, дача отошла Экспортлесу. Помнишь огород и белую лошадь, которая в одну из последних ночей всё пожрала и потоптала? Как мы ее гоняли! Она была спутанная, страшная, ночь была черная, до сих пор слышу ее топот. Мура тогда подняли с постели и мы втроем гонялись. Я больше никогда не буду жить за городом.

Папе 27-го передачу приняли и я подала очередную просьбу о продовольственной. О вещевой тебе уже писала, повторю вкратце: так как я не знала что – я принесла всё, и всё основное приняли, не приняли только очень зимнего (две зимы искала ему валенки и, наконец, нашла: гигантские! лежат в шкафу в нафталине) и еще подушку. Но все-таки он будет одет. Его серое пальто Зина положила на шерст<яную> вату, сделали и снимающийся меховой воротник. О пальто (пишу в каждом письме, прости за скуку!) – нужно ли тебе мое синее, хотя поношенное и не очень уж синее, но прочное, теплое, легкое и абсолютно-непромокаемое? Лиля и Муля говорят, что оно как-то неуместно, но тебе видней и только ты можешь решить. Ведь с одним черным (новым) ты не обойдешься. Все другие поручения помню и выполню – только бы Муля поскорей собрался!

Мечтаю послать тебе два номера Интернациональной Литературы с романом негрского писателя Райта – Сын Америки.[2239]2239
  Райт Ричард– американский писатель. Его роман «Сын Америки» был опубликован в № 1–2 журнала «Интернациональная литература» за 1941 г.


[Закрыть] Ничего страшнее я не читала. Очень сильная вещь, но какая-то невыносимая, во всяком случае – не по моим силам. Вчера читала до 3 ч. утра и во сне сочинила конец, и каков мой ужас, когда – оказывается – еще пятьдесят страниц мытарств! Мне очень интересно что ты о ней скажешь. А так – перечитываю сейчас – Лескова, к<оторо>го не читала с 1913 г., когда жила в Феодосии.

Конец мая, а серб, холодно, дожди, деревья еле и вяло запушились, но мне так легче: совсем не хочется лета с его роскошью и радостью. Никуда не поедем, будем ездить загород к Лиле и к одной старушке-переводчице,[2240]2240
  Речь идет о В. А. Меркурьевой.


[Закрыть] к<отор>ая очень нас любит с Муром. У меня от мысли о загороде – просто содроганье. Пиши о погоде – у вас, как идет весна, есть ли новое в севере. Мне все советуют съездить в Коктебель, ни за что не поеду – никогда – и никто не хочет понять – и расхваливают: красоты природы, веселье жизни. Я недавно подумала, что привязанность дело длительное: чтобы привязаться, нужно сжиться, а у меня уже времени на это нет, да и охоты, да и силы. Кончаю, нужно греть ужин, и хочу чтобы письмо пошло нынче же. В последнем послала тебе Мура – маленького, в парке, и нас с Муром в 1935 г., на лесенке. Вот еще две, была бы счастлива, если бы дошли.

<Рукой Г. С. Эфрона:>

Милая Аля, пишу на свободном мамином кусочке. Экзамены идут хорошо. Завтра – геометрия. Испытания надоели – скоро кончатся. Но все-таки с кем-то разговариваешь, общаешься. У нас в доме кончается ремонт. Сижу дома и слушаю радио.

Целую крепко.

Мур

РОДЗЕВИЧУ К. Б

Прага, 23-го Декабря 1923 г.

Мой родной,

Я не напоминаю Вам о себе (Вы меня не забыли!) я только не хочу, чтобы Ваши праздники прошли совсем без меня.

Расставшись с Вами во внешней жизни, не перестаю и не перестану —

Впрочем, Вы все это знаете.

МЦ.

А на прилагаемую мелочь – не сердитесь (не сéрдитесь?) право выручить Вас – мне, и Вам – меня, это жалкое право мы ведь сохраняем? Буду думать о Вас все праздники и всю жизнь.[2241]2241
  Письмо переплетено К. Б. Родзевичем вместе с оттиском «Поэмы Конца» из сборника «Ковчег»


[Закрыть]

В КОМИТЕТ ПОМОЩИ РУССКИМ ПИСАТЕЛЯМ И УЧЕНЫМ ВО ФРАНЦИИ И В СОЮЗ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ И ЖУРНАЛИСТОВ

1

В Парижский Комитет помощи русским писателям и ученым:

Ссуду в размере 275 фр<анцузских> фр<анков> (400 чешск<их> крон) с благодарностью получила.

Марина Цветаева

Прага, 4-го марта 1924 г.

2

В Комитет помощи русским ученым и журналистам

Марины Ивановны Цветаевой-Эфрон

Прошение

Покорнейше прошу Комитет о предоставлении мне пособия.

Марина Цветаева-Эфрон

Bellevue (S. et О.)

31, Boulevard Verd 14-го января 1927 г.

3

В Комитет помощи русским ученым и журналистам в Париже

Марины Ивановны Цветаевой-Эфрон

Прошение

Покорнейше прошу Комитет не отказать выдаче мне пособия, в котором очень нуждаюсь.

М. Цветаева-Эфрон

Bellevue (S. et О.)

31, Boulevard Verd 25-го марта 1927 г.

4

В Комитет помощи русским писателям и ученым в Париже

Марины Ивановны Цветаевой-Эфрон

Прошение

Находясь в крайне-затруднительном материальном положении сердечно прошу Комитет оказать мне посильную помощь.

М. Цветаева-Эфрон

Meudon (S. et О.)

2, Avenue Jeanne d'Arc

18-го марта 1928 г.

5

В Комитет помощи русским писателям и ученым.

Покорнейше прошу Комитет не отказать мне в пособии, в котором очень нуждаюсь.

Марина Цветаева

Meudon (S. el О.)

2, Avenue Jeunne d'Arc

12-го декабря 1928 г.

6

В Союз русских писателей в Париже

Марины Ивановны Цветаевой-Эфрон

Прошение

Покорнейше прошу Комитет оказать мае посильную помощь. Муж болен (туберкулез), дочь учится и нужно платить за школу,[2242]2242
  художественную школу


[Закрыть] литературного заработка никакого, – положение ужасное.

Марина Цветаева

Meudon (S. et О.)

2, Avenue Jeanne d'Arc

6-го янв<аря> 1931 г.

7

В Комитет помощи ученым и журналистам

Марины Ивановны Цветаевой-Эфрон

Прошение

Прошу уделить мне пособие из сумм, собранных на новогоднем писательском вечере.

Матеиальное положение мое крайне тяжелое.

М Цветаева. Адр<ес> с 15-го янв<аря>

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Camot

6-го янв<аря> 1933 г.

8

В Союз писателей и журналистов

Покорнейше прошу Союз Писателей и Журналистов уделить мне что-нибудь с писательского новогоднего вечера.

С благодарностью заранее

Марина Цветаева

Vanves (Seine)

65. Rue J. В. Potin

2-го января 1937 г.

Комитет помощи русским писателям и ученым во Франции образован в 1919 г. Основной формой его деятельности были благотворительные инициативы. Комитет, как записано в его обращении к русской эмиграции от 15 декабря 1927 г., охранял «благодаря теплой отзывчивости широких кругов эмиграции, с любовью и бережностью, даже в самые тяжкие времена изгнания, свою литературу, свою науку».

В 1930-х годах денежную помощь писателям распределял непосредственно Союз русских писателей (литераторов) и журналистов в Париже.

Сохранилось еще несколько расписок Цветаевой:

1.1

Четыреста (400) франков от «Общества помощи писателям и журналистам» с благодарностью получила.

Марина Цветаева

Париж, 11-го декабря 1925 г.

(Архив С. В. Познера)

1.2

Расписка

Получил<а> от Правления Союза Русских Литераторов и Журналистов в Париже сто шестьдесят франков, каковые обязуюсь возвратить Правлению при первой возможности. По доверенности матери своей М. И. Цветаевой.

Ариадна Эфрон

Париж, 1933 года февраля 4-го дня.

1.3

Расписка

Париж, 1933 года Июня 10 дня выдал эту расписку Правлению Союза русских литераторов и журналистов в том, что сего числа получил<а> от него ссуду в сумме ста пятидесяти франков, каковую обязуюсь возвратить Союзу при первой возможности.

По доверенности матери своей Марины Цветаевой дочь ее

Ариадна Эфрон

1.4

Расписка

1933 г. Октября 13 дня выдала расписку эту Пр<авлению> Союза рус<ских> лит<ераторов> и журналистов в том, что получила сего числа ссуду в сумме ста фр<анков>, каковую обязуюсь вернуть при первой возможности.

По доверенности матери своей Марины Цветаевой

Ариадна Эфрон

1.5

Расписка

4 Декабря 1933 получила от Правл<ения> Союза рус<ских> лит<ераторов> и журн<алистов> в Париже в ссуду сто (100) фр<анков>, каковые (?) возвратить при первой возможности —

По доверенности матери своей Марины Цветаевой

А. Эфрон

1.6

Расписка

Париж 1937 года февраля 3-го дня

Получил<а> в ссуду от Союза Русских Литераторов и Журналистов в Париже сто пятьдесят фр<анков>, каковую сумму верну Союзу при первой к тому возможности.

Подпись: М. Цветаева.

Почти одновременно с прошением Цветаевой в Комитет помощи пришло письмо в ее поддержку:

Мы, нижеподписавшиеся, сим удостоверяем, что Марина Ивановна Цветаева сейчас в большой нужде и просим Союз оказать ей возможную помощь.

Л. Шестов, Н. Бердяев.

Париж, 14-го марта 1928 г.

Аналогичная просьба содержится в другом письме, хранящемся в том же архиве. Написано оно казначеем Комитета М. С. Цетлиной на имя его председателя И. Н. Ефремова:

Глубокоуважаемый Иван Николаевич,

По независимым от меня обстоятельствам я м. б. не смогу присутствовать сегодня на заседании. Очень прошу обратить особое внимание на заявления по поводу П. Б. Струве и Мар<ины> Цветаевой, находящихся в исключительно тяжелых условиях.

Примите мои приветы. Мария Цетлина.

<Не позднее 21-го марта 1928 г.>