Текст книги "Письма. Часть 2"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 54 страниц)
ВЕПРИЦКОЙ Л.В
9-го января 1940 г.
Голицыно, безвестный переулок, дом с тремя красными звездочками, 40 гр<адусов> мороза,
Дорогая Людмила Васильевна,
Это письмо Вам пишется (мысленно) с самой минуты Вашего отъезда. Вот первые слова его (мои – Вам, когда тронулся поезд):
– С Вами ушло все живое тепло, уверенность, что кто-то всегда (значит – и сейчас) будет тебе рад, ушла смелость входа в комнату (который есть вход в душу). Здесь меня, кроме Вас, никто не любит, а мне без этого холодно и голодно, и без этого (любви) я вообще не живу.
О Вас: я вам сразу поверила, а поверила, потому что узнала – свое. Мне с Вами сразу было свободно и надежно, я знала, что Ваше отношение от градусника – уличного – комнатного – и даже подмышечного (а это – важно!) не зависит, с колебаниями – не знакомо. Я знала, что Вы меня приняли всю, что я могу при Вас – быть, не думая – как тó или иное воспримется – истолкуется – взвесится – исказится. Другие ставят меня на сцену (самое противоестественное для меня место) – и смотрят. Вы не смотрели, Вы – любили. Вся моя первая жизнь в Голицыне была Вами бесконечно согрета, даже когда Вас не было (в комнате) я чувствовала Ваше присутствие, и оно мне было – оплотом. Вы мне напоминаете одного моего большого женского друга, одно из самых увлекательных и живописных и природных женских существ, которое я когда-либо встретила. Это – вдова Леонида Андреева, Анна Ильинична Андреева, с которой я (с ней никто не дружил) продружила – 1922 г. – 1938 г. – целых 16 лет.
Но – деталь: она встретила меня молодой и красивой, на своей почве (гор и свободы), со всеми козырями в руках. Вы – меня убитую и такую плачевную в зеркале, что – просто смеюсь! (Это – я???)… От нее шел Ваш жар, и у нее были Ваши глаза – и Ваша масть, и встретившись с Вами, я не только себя, я и ее узнала. И она тоже со всеми ссорилась! – сразу! – и ничего не умела хранить…
Да! очень важное: Вы не ограничивали меня – поэзией. Вы может быть даже предпочитали меня (живую) – моим стихам, и я Вам за это бесконечно-благодарна. Всю жизнь «меня» любили: переписывали, цитировали, берегли все мои записочки («автографы»), а меня – тáк мало любили, так – вяло. Ничто не льстит моему самолюбию (у меня его нету) и все льстит моему сердцу (оно у меня – есть: только оно и есть). Вы польстили моему сердцу.
– Жизнь здесь. Холодно. Нет ни одного надежного человека (для души). Есть расположенные и любопытствующие (напр<имер> – Кашкин[2086]2086
Кашкин Иван Александрович – критик, переводчик с английского.
[Закрыть]), есть равнодушные (почти все), есть один – милый, да и даже любимый бы – если бы…[2087]2087
Имеется в виду Евгений Борисович Тагер.
[Закрыть] (сплошное сослагательное!) я была уверена, что это ему нужно, или от этого ему, по крайней мере – нежно… («И взвешен был, был найден слишком легким» это у меня, в пьесе «Фортуна», о Герцоге Лозэне, которого любила Мария-Антуанэтта – и Гр<афиня> Чарторийская – и многие, многие – а в жизни (пьесе обратной Фортуне) почти обо всех, кого я любила… Я всю жизнь любила таких как Т<агер> и всю жизнь была ими обижена – не привыкать – стать… «Влеченье, род недуга…»[2088]2088
Из 4-го действия комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума».
[Закрыть])
Уехала жена Ноя Григорьевича[2089]2089
Лурье Ной Григорьевич (Ноях Гершелевич) – еврейский писатель, драматург.
[Закрыть] (я его очень люблю, и óн меня, но последнее время мы мало были вместе, а вместе для меня – вдвоем, могу и втроем, но не с такой нравоучительной женой), завтра уезжает и он (на несколько дней), уезжает татарин с женой (навсегда), и Живов,[2090]2090
Живов Марк Семенович – литературовед, переводчик.
[Закрыть] который нынче, напоследок, встал в 2 1/2 ч. дня, а вечером истопил в столовой – саморучно – хороший воз дров.
Новые: некто Жариков,[2091]2091
Жариков Леонид – детский писатель, очеркист
[Закрыть] с которым мы сразу поспорили. В ответ на заявление Жиги,[2092]2092
Жига (Смирнов) Иван Федорович – писатель-очеркист.
[Закрыть] что идя мимо «барского дома» естественно захотеть наломать цветов, он сказал, что не только – наломать, но поломать все цветы и кусты, потому что это – чужое, не мое. Я же сказала, что цветы – вообще ничьи, т. е. и мои – как звезды и луна. Мы не сошлись.
«И большинство людей – тáк чувствуют», утвердил молодой писатель, – «9/10 тáк чувствуют, а 1/10 – не тáк», – спокойно заметил Н<ой> Г<ригорьевич> (Я, в полной чистоте сердца никогда не считала цветок – чужим. Уж скорей – каждый – своим: внутри себя – своим… Но разная собственность бывает…) Жига сказал, что я уж слишком «поэтично» смотрю на вещи, а Мур – такое отношение к чужим садам объяснил моей интеллигентной семьей, не имевшей классовых чувств… – Ух! И все это – потому что мне не хочется камнем пустить в окно чужой оранжереи… (Почему все самые простые вещи – так трудно объяснимы и, в конечном счете – недоказуемы?!)
Еще был спор (но тут я спорила – внутри рта) – с тов<арищем> Санниковым,[2093]2093
Санников Григорий Александрович – поэт, автор поэмы «Сказание о каучуке»
[Закрыть] может ли быть поэма о синтетическом каучуке. Он утверждал, что – да, и что таковую пишет, потому что всё – тема. (– «Мне кажется, каучук нуждается не в поэмах, а в заводах» – мысленно возразила я.) В поэзии нуждаются только вещи, в которых никто не нуждается. Это – самое бедное место на всей земле. И это место – свято. (Мне очень трудно себе представить, что можно писать такую поэму – в полной чистоте сердца, от души и для души.)
Теперь – о достоверном холоде: в столовой, по утрам, 4 гр<адуса>, за окном – 40. Все с жадностью хватаются за чай и с нежностью обнимают подстаканники. Но в комнатах тепло, а в иных даже пекло. Дома (у меня) вполне выносимо и даже уютно – как всегда от общего бедствия. В комнате бывшего ревизора живут куры, а кошка (дура!) по собственному желанию ночует на воле, на 40-градусном морозе. (М. б. она охотится за волками??)
_________
Ваш «недоносок» безумно-умилителен.[2094]2094
Щенок Л. В. Веприцкой.
[Закрыть] Сосать – впустую! Даже – без соски! И – блаженствовать. Чистейшая лирика. А вот реклама (не менее умилительная!) для сосок – Маяковского (1921 г.) (Первые две строки – не помню)
(Почему-то эта соска в его устах мне видится – садовой шлангой, или трубкой громкоговорителя, или – той, и моей, – старые стихи 1918 г., но горб все тот же:
И вот, навьючив на верблюжий горб,
На добрый, стопудовую заботу,
Отправимся – верблюд смирён и горд —
Справлять неисправимую работу.
Под темной тяжестью верблюжьих тел,
Мечтать о Ниле, радоваться – луже…
Как господин и как Господь велел
Нести свой крест – по-божьи, по-верблюжьи.
И будут в золоте пустынных зорь
Горбы – болеть, купцы – гадать: откуда,
Какая это вдруг напала хворь
На доброго, покорного верблюда?
Но, ни единым взглядом не моля —
Вперед, вперед – с сожженными губами,
Пока Обетованная земля
Большим горбом не встанет над горбами
Но верблюды мы с Вами – добровольные.
(Кстати, моя дочь Аля в младенчестве говорила: горблюд, а Мур – люблюд (от люблю)
________
Кончаю. Увидимся – и будем видаться – непременно. Я за Вашу дружбу – держусь.
Обнимаю Вас и люблю Очень хочу, чтобы Вы сюда приехали'
МЦ.
Голицыно, 29-го января 1940 г.
Дорогая Людмила Васильевна,
Начну с просьбы – ибо чувствую себя любимой.
(«Сколько просьб у любимой всегда…») Но эта просьба, одновременно, упрек, и дело – конечно – в Т<агере>.
Я достала у Б<ориса> П<астернака> свою книгу «После России», и Т<агер> не хотел с ней расставаться (NB! с ней – не со мной, – passions[2096]2096
Предметы страсти (фр.).
[Закрыть] —) Когда он уезжал, я попросила его передать ее Вам – возможно скорее – но тут начинается просьба: я мечтала, чтобы Вы ее мне перепечатали – в 4 экз<емплярах>, один – себе, один – мне, один – Т<агеру>, и еще запасной. – «Нужно мне отдельно писать Л<юдмиле> В<асильевне>?» – «Нет, я тотчас ей ее доставлю».
По Вашему (вчера, 28-го полученному) письму вижу, что Т<агер> не только Вам ее не отнес, а Вам даже не позвонил.
Дело же, сейчас, отнюдь не только лирическое: один человек из Гослитиздата, этими делами ведающий, настойчиво предлагает мне издать книгу стихов, – с контрактом и авансом – и дело только за стихами. Все меня торопят. Я вижу, что это – важно. Давать же борисину книгу я не хочу и не могу: во-первых, там – надпись,[2097]2097
Текст надписи Цветаевой на подаренном Пастернаку сборнике «После России»: «одним словом Борису – Марина. Медон, 1928 г.».
[Закрыть] во-вторых – ее по рукам затреплют, а он ее любит, в-третьих – она по старой орфографии («Живет в пещере, по старой вере» – это обо мне один дальний поэт, люблю эти строки…)[2098]2098
Ходасевич советовал ей сделать на двери дома в Ванве табличку: «Живет в пещере, по старой вере».
[Закрыть] Словом, мне до зарезу нужен ее печатный оттиск, по новой орфографии.
Конечно, я бы могла отсюда позвонить Т<агеру>, но… я – и телефон, раз, я – и сам Т<агер>, два. Т<агер> очень небрежно поступил со мной – потому что я – с ним – слишком брежно, и даже больше (переписала ему от руки целую поэму (Горы)[2099]2099
Цветаева переписала «Поэму Горы» и подарила автограф жене Е. Б. Тагера, Елене Ефимовне
[Закрыть] и ряд стихов, и вообще нянчилась, потому что привязалась, и провожала до станции, невзирая на Люсю[2100]2100
Люся Тагер – жена Е. Б. Тагера.
[Закрыть] и ее выходки…) – я назначила ему встречу в городе, нарочно освободила вечер (единственный) – все было условлено заранее, и, в последнюю минуту – телеграмма: – К сожалению, не могу освободиться – и (без всякого привета). После этого у меня руки – связаны, и никакие бытовые нужды не заставят меня его окликнуть, хотя бы я теряла на нем – миллиарды и биллиарды.
Он до странности скоро – зазнался. Но я всегда думала, что презрение ко мне есть презрение к себе, к лучшему в себе, к лучшему себе.
Мне было больно, мне уже не больно, в чтó сейчас важно – раздобыть у него книгу (его – забыть).
Тот вечер (с ним) прошел – с Б<орисом> П<астернаком>, который, бросив последние строки Гамлета,[2101]2101
Б. Л. Пастернак работал над переводом «Гамлета» Шекспира по договору с МХАТом.
[Закрыть] пришел по первому зову – и мы ходили с ним под снегом и по снегу – до часу ночи – и все отлегло – как когда-нибудь отляжет – сама жизнь.
_______
О здесь. Здесь много новых и уже никого старого. Уехал Ной Григорьевич, рассказывавший мне такие чудные сказки. Есть один, которого я сердечно люблю – Замошкин,[2102]2102
Замошкин Николай Иванович – литературный критик.
[Закрыть] немолодой уже, с чудным мальчишеским и изможденным лицом. Он – родной. Но он очень занят, – и я уже обожглась на Т<агере>. – Старая дура.
Так я всю жизнь – отыгрывалась. Тáк получались – книжки.
_______
Ваши оба письма – дошли. Приветствую Ваше тепло, – когда в доме мороз – все вещи мертвые: вздыхают на глазах, и несвойственно живому жить среди мертвецов, грея их последним теплом – сердечным. Молодец – Вы, этой удали у меня нет.
О себе (без Т<агера> – перевожу своего «Гоготура»[2104]2104
Поэма Важа Пшавела «Гоготур и Апшина»
[Закрыть] – ползу – скука – стараюсь оживить – на каждое четверостишие – по пять вариантов – и кому это нужно? – а иначе не могу. Мур ходит в школу, привык сразу, но возненавидел учительницу русского языка – «паршивую старушонку, которая никогда не улыбается» – и желает ей быстрой и верной смерти.
Ну, вот и все мои новости. Хозяйка едет в город – тороплюсь.
Очень прошу: когда будете брать у Т<агера> книгу – ни слова о моей обиде: много чести.
Не знаю, как с бумагой, но лучше бы каждое стихотворение на отдельном листке, чтобы легче было потом составить книгу, без лишней резни. И – умоляю – если можно – 4 экз<емпляра>, п. ч. целиком перепечатываться эта книга – навряд ли будет.
Обнимаю Вас и люблю. Пишите.
МЦ.
Голицыно, 3-го февраля 1940 г.
Дорогая Людмила Васильевна,
Вчера вечером, с помощью Ноя Григорьевича – моего доброго гения – звонила Т<агеру>. Говорила любезно и снисходительно, и выяснила следующее: он не знал, что это «так спешно» (хотя предупреждала его, что книга – чужая, дана мне на срок, и т. д.), с Вами у него вышло «какое-то недоразумение», как раз нынче собирался мне звонить, и даже как-нибудь мечтает приехать – словом, все очень мягко и неопределенно. (Я ни слова не сказала ему о тоне Вашего письма, – только, что Вы до сих пор от него книги не получили.) Когда же я стала настаивать, чтобы он немедленно (хорошее немедленно, когда он уехал 23-го!) Вам книгу свез, он стал петь, что его цель – получить оттиск, а Вы ему такового не дадите. – Да, но моя цель – возможно скорее иметь свой оттиск, п. ч. это нужно для Гослитиздата! – но тут случился сюрприз; оказывается, у него на руках и другая моя книга, к<отор>ую я ищу по всей Москве, и тоже до зарезу мне нужная[2105]2105
Сборник «Ремесло» (1923).
[Закрыть] (из двух будет (если будет) – одна). Пришлось сдержать сердце – и даже просить – чтобы он меня выручил, т. е. одолжил на время.
Относительно же первой «сговорились» – тáк: так как он безумно хочет иметь свой оттиск, а Вы не дадите, он попытается устроить перепечатку сам – в течение 5-ти дней. Я, сначала, было, возмутилась (ибо книга – моя, всячески) но тут же поняла, что он этим Вас избавляет от большой работы, а что, если Вы бы когда-нибудь захотели иметь свой оттиск. Вы бы всегда смогли, не спеша, перепечатать для себя – с моего. Командовать же мне не пришлось, п. ч. вторая книга – у него, и она мне необходима, и он мог бы озлобиться. – Уф! —
Но все-таки – такую вещь он услышал: – Торговаться со мной – чистое безумие, и даже невыгодно: я всегда даю больше, и Вы это – знаете.
Чем кончится история с его перепечаткой – не знаю. Диву даюсь, что он, держа книгу на руках целых десять дней – да ничего, просто продолжал держать…
_______
Подала заявление в Литфонд, отдельно написала Новикову,[2106]2106
Новиков Иван Алексеевич – писатель, поэт, переводчик.
[Закрыть] отдельно ездила к Оськину,[2107]2107
Оськин – в то время директор Литфонда.
[Закрыть] к<отор>ый сказал, что решение будет «коллегиальное»[2108]2108
Речь идет о решении вопроса с продлением срока пребывания Цветаевой в Голицыне.
[Закрыть] (кстати, оно уже должно было быть – 1-го). Теперь – жду судьбы. Мур учится, я кончаю своего «Гоготура». А в общем – темна вода во облацех. При встрече расскажу Вам одну очень странную (здесь) встречу.
В общем, подо всем: работой, хождением в Дом Отдыха, поездками в город, беседами с людьми, жизнью дня и с нами ночи – тоска.
Обнимаю Вас и прошу простить за скуку этого письма, автор которой – не я.
МЦ.
Голицыно, 5-го февраля 1940 г.
Дорогая Людмила Васильевна! Первое письмо залежалось, п. ч. не успела передать его надежному отъезжающему – уехал до утреннего завтрака. Но вот оно, все же – как доказательство (впрочем, не сомневаюсь, что Вы во мне – не сомневаетесь). А вчера вечером – Ваше, с двумя Т – Тютчевым – и другим.[2109]2109
Е. Б. Тагером.
[Закрыть] Первый восхитил и восхитил – от второго, второй – не удивил. Я, как и Вы, наверное, всегда начинаю с любви (т. е. всяческого кредита) и кончаю – знакомством. А от знакомиться недалеко и до раззнакомиться.
Я Т<агером> не меньше обижена, чем Вы, а м. б, – больше, а скорей всего – одинаково: – Но мне порукой – Ваша честь, – И смело ей себя вверяю![2110]2110
Заключительные строки письма Татьяны из романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин».
[Закрыть] – (Побольше бы чести – я поменьше бы смелости! Кстати, по мне, Татьяна – изумительное существо: героиня не верности, а достоинства: не женской верности, а человеческого достоинства, – Люблю ее.)
Сейчас, кстати, Т<агер> мною взят на испытание: одолжит ли мне мною просимую книгу, за которой я к нему направила одного милейшего здешнего человека. (Может, конечно, отвертеться, что книга – чужая, ему – доверена, и т. д.)
Дорогая ЛВ (простите за сокращение, но так – сердечнее), никакой Т<агер> нас с Вами никогда не рассорит, ибо знаю цену – Вашей душе и его (их) бездушию. Ведь это тот же «Юра» – из Повести,[2111]2111
Юрий Александрович Завадский, один из героев «Повести о Сонечке».
[Закрыть] и та же я – 20 лет назад, но только оба были красивее, и все было – кудá серьезнее. Безнадежная любовь? Неодушевленность любимого тобою предмета – если он человек. Ведь даже янтарь от твоей любви (сердечного жара!) – сверкает, как никогда не сверкает – от солнечного.
– Кончаю своего «Гоготура», и у Мура даже глагол – гоготуриться. Сплошное го-го – и туры (звери). Когда Гоготур (впрочем, не он, mais cest tout comme[2112]2112
Но это все равно (фр.).
[Закрыть]) раскаивается – он долго бьет себя по голове пестом (медным). Как такое передать в одной строке?? (Подстрочник: «Раскаявшись, он долго бил себя по голове пестом»…) Теперь он уже отбил себя и в виде хэвис-бэри (смесь муллы и священника) ниспрашивает благодать на Грузию. А по ночам раскаивается в раскаянии и воет по своем «мертвом молодечестве». Сур-ровая поэма! На очереди – Барс[2113]2113
«Барс» – поэма Важа Пшавела «Раненый барс».
[Закрыть] (звериный Гоготур) – и – боюсь – отъезд, переезд – куда??? Мне нужно серьезно с Вами посоветоваться. Оськин спросил: – «А какие у Вас – дальнейшие планы?» И я ответила – Никаких.
– С книгой. Будем ждать событий. В конце концов: я всегда смогу отобрать ее у Т<агера> – и переписать от руки.
Целую Вас, пишите. Я все еще (из трусости) не справилась в Литфонде, а срок мой – 12-го.
М.
(Приложение)
5-го вечером
Нынче Сер<афима> Ив<ановна>[2114]2114
Фонская С.И. – заведующая голицынским Домом творчества.
[Закрыть] звонила в Литфонд, справлялась о моей судьбе: решение отложено до 7-го. А 12-го – истекает срок.
Но в лучшем случае – если даже продлят – мы здесь только до 1-го апреля, п. ч. с 1-го комната сдана детскому саду. Мне очень жаль Мура – придется бросать и эту школу, уже вторую за год.
Съезжать – куда??? На наше прежнее место я не поеду, потому что там – смерть.[2115]2115
Имеется в виду дача в Болшеве
[Закрыть] Кроме того (хорошее – кроме!) эту несчастную последнюю уцелевшую комнату у меня оспаривают два учреждения.
Кроме того – дача летняя, и вода на полу – при полной топке – мерзнет. И полкилометра сосен, и каждая – соблазнительна!
_______
Книгу (ту самую) нынче получила, но она – совершенно негодная, на всю ее – 5, 6 годных, т. е. терпимых – страниц. Уж-жасная книга! Я бы, на месте Т<агера>, и читать не стала. Прислал с записочкой – приветливой.
Ну, до свидания! Спасибо за все. Буду знать о своей судьбе – извещу.
М.
Р. S. Никогда не рассоримся: еще то дерево не выросло, из к<оторо>го колыбель будет для того Т<агера>, к<отор>ый нас рассорит!
ТАГЕРУ Е. Б
Голицыно, 11-го января 1940 г.
Концы разговоров
– «Чем меньше Вы будете уделять мне внимания – тем будет лучше».
Первое: больно. Второе: – кому лучше? Вам (ибо мне от этого будет хуже: ужé плохо!) Т. е. Вам будет лучше, если я о Вас не буду думать, и будет совсем хорошо, если Вы для меня перестанете существовать.
Как это понять? Из себя я этого не пойму: я бесконечно дорожу всяким вниманием, и вне его – человеческого отношения не вижу.
Внимание и вникание – вот мой единственный путь к человеку, т. е. начало того пути, конец которого погружение в человека и, по возможности, потопление (по невозможности – растворение) в нем.
Еще: если я человека люблю, я хочу, чтобы ему от меня стало лучше – хотя бы пришитая пуговица. От пришитой пуговицы – до всей моей души.
– А, может быть. Вы из тех несчастных, которые хотят хуже и не терпят лучше? Тогда – тогда вся я в Вашей жизни – зря, потому что я человеку несу добро, а не зло.
– «Чем меньше внимания»… – какое пренебрежение к себе! Точно Вы этим хотите сказать, что Вы этого внимания – не стóите. За кого же Вы меня принимаете, с этим неуместным вниманием – к недостойному.
…Если бы Вы меня, сегодня, в снегу, вместо всех этих неуместных вниманий, просто спросили: – Это всегда так будет – от Вас ко мне? – я бы не задумавшись ответила: да – и была бы счастлива.
_______
(Числа не помню, прогулка в снегу)
_______
… – Вы отлично «занимаете» весь стол.[2116]2116
Имеются в виду беседы и споры, происходившие в столовой голицынского дома за общим столом.
[Закрыть]
– Вы отлично знаете, что пока я «занимаю» весь стол, мне хочется сидеть рядом с Вами, обняв Вас за плечо – и ничего не говорить.
_______
– Если Вы хоть немножко дорожите нашей дружбой, не делайте из меня чудовища, нечеловека, победителя – т. д. Мне больно как всем, и сейчас (после беседы) мне очень больно. Больно от того, что Вы мне не верите. Больно от Вашего молчаливого вопроса: – Зачем я Вам? – Я ведь еще ни слова не сказала Вам ктó Вы, а Вы уже отнекиваетесь: – Не я! Вы ничего не хотите взять из того, что я Вам Несу. Вы отводите руку, и мои – опускаются. Из нас двоих Вы – богатый, а не я.
Вы унижаете меня до доказательств: – «Докажите, почему я Вам дорог, почему именно я» – и я начинаю чувствовать себя виноватой – что Вы мне дороги, и сама перестаю понимать.
Я из Вас возвращаюсь – неузнаваемой: «победителем», чудовищем, нечеловском. Моя хозяйка, с которой я живу жизнь дней,[2117]2117
То есть хозяйка дачи, А. Ф. Лисицына, где Цветаева снимала комнату.
[Закрыть] Вам лучше скажет – кто я.
– Сказать Вам как это было? Может быть, это Вам все скажет, а если это не скажет – уже ничего не скажет.
– Пойдем будить Т<агера>?
Я вошла. На кровати, сверх кровати – как брошенная вещь – лежали Вы, в коричневой куртке, глубоко и открыто спящий, и у меня сердце сжалось, и что-то внутри – там где ребра расходятся – зажглось и стало жечь – и стало болеть.
Милый друг, может быть, если бы мы сели рядом, плечо с плечом, все сразу бы дошло, и не пришлось бы так много спрашивать. Есть вопросы, на которые нельзя ответить словами, можно ответить плечом и ребром, потому что слова – даже то же ребро Поэмы Конца – всегда умны (ребро: Адам: Ева – и так далее – и даль во все стороны – и неминуемо отводит друг от друга) – и содрогание от такого стихотворного ребра – только призрак того живого содрогания. Мы – словами – выводим вещь из ее темного лона на свет, и этот свет неизменно – холоден. (Ведь горит – Люся[2118]2118
Е. Е. Тагер.
[Закрыть] – от Поэмы Конца, от того самого ребра, только потому, – что она это ребро возвращает обратно в грудь (откуда это ребро сразу рвется – к другому ребру), с бумаги – в грудь, всю Поэму Конца – с бумаги – в грудь, уничтожая слова, делая их тем, чем они были: боком, плечом, ребром, вздохом. – Спросите – ее. Недаром она говорила о каком-то недозволенном ее чтении: недозволенном присвоении.
Мы с вами – не то делаем – мы с чем-то – жестко обходимся.
_______
«Трамплин для стихов» – тот, живой, спящий, щемящий Вы?
…И еще: голос, странная, завораживающая певучесть интонации, голос не совсем проснувшегося, еще – спящего, – в котором и озноб рассвета и остаток ночного сна. (То самое двусмысленное «дрогнете вы»,[2119]2119
Из стихотворения М. Цветаевой «Двух – жарче меха! рук – жарче пуха…» (7 января 1940 г.).
[Закрыть] – впрочем, все равно: говорить я их не буду, печатать – тоже нет, а Вы теперь – знаете.)
И еще: – зябкость, нежелание гулять, добровольный затвор с рукописью, – что-то монашеское и мальчишеское – и щемяще-беззащитное – и очень стойкое…
Я не хотела Вам всего этого говорить, я думала – Вы сами поймете, и говорю Вам это почти насильно – от непосильного чувства, что я того спящего – чем-то обидела, ибо: если я – достоверно (хотя и мимовольно)
Вами обижена, то может быть в Вы – моим призраком, тем нечеловеком, который не я. Я или не я – но обида – была, и она носат мое имя, и я за нее ответственна, и звучит она из Ваших уст – приблизительно – тáк: – «Ты меня не знаешь[2120]2120
Кстати, сличите с первой строкой первого листа: тот упрек с этим (примеч. М. Цветаевой).
[Закрыть] и по моему поводу „галлюцинируешь“ („как визионера дивинация“…[2121]2121
Из стихотворения Б. Пастернака «Кремль в буран конца 1918 года».
[Закрыть]), а я – живой человек, может быть хуже, чем твой, но живой, а каждый живой заслуживает внимания. Твоя любовь – обида, ибо она меня минует и почему-то все-таки заимствует мои черты и входит в мою дверь».
Так ведь?
Ну, вот.
(И вот – откуда-то – строки:
В царство хвойное, мховое,
Меховóе, пуховóе…
Это еще тот мех и пух во мне не успокоились)
Но нужно кончать
Итак —
Еще одна такая беседа (которая есть – противустояние) и я не смогу, потому что не могу жить на подозрении – в чем бы то ни было.
Попробуйте быть ко мне проще – и добрее – и доверчивее.
Бросим споры. Бросим меня. Говорите о себе.
Нам с вами дан краткий срок (о, я и без Вас скучала, весь мой правый бок не существовал, в весь белый дом со всеми белыми березами не существовал, и неужели Вы, странный человек, не почувствовали, как я Вам обрадовалась?)
Но довольно о «радостях». Может быть у Вас – свои беды, есть беда еще целый человек – Вы: вне меня, до меня, и после меня, – идите ко мне с ним. (Господи, какое счастье когда это делается само, и как страшно об этом просить! Но Вы меня – вынуждаете.)
Обнимаю Вас за плечо, коричневое
М.
Нынче, 22-го января 1940 г., день отъезда[2122]2122
То есть отъезда из Голицыно.
[Закрыть]
Мой родной! Непременно приезжайте – хотя Вашей комнаты у нас не будет – но мои стены (нестены!) будут – и я Вас не по ниточке, а – за руку! поведу по лабиринту книжки:[2123]2123
Имеется в виду сборник «После России», который Цветаева направила с Тагером в Москву Веприцкой для перепечатывания.
[Закрыть] моей души за 1922 г. – 1925 г., моей души – тогда и всегда.
Приезжайте с утра, а может быть и удача пустой комнаты – и ночевки – будет, тогда всё договорим. Мне важно и нужно, чтобы Вы твердо знали некоторые вещи – и даже факты – касающиеся непосредственно Вас.
С Вами нужно было сразу по-другому – по страшно-дружному и нежному – теперь я это знаю – взять всё на себя! – (я предоставляла – Вáм).
Одного не увозите с собой: привкуса прихоти, ее не было. Был живой родник.
Спасибо Вам за первую радость – здесь, первое доверие – здесь, и первое вверение – за многие годы. Не ломайте себе голову, почему именно Вáм вся эта пустующая дача распахнулась всеми своими дверями, и окнами, и террасами, и слуховыми оконцами и почему именно на Вас – всеми своими дверями и окнами и террасами и слуховыми глазкáми – сомкнулась. Знайте одно: доверие давно не одушевленного предмета, благодарность венда – вновь обретшей душу. («Дашь пить – будет говорить!») А сколько уже хочется сказать!
Помните Антея, силу бравшего от (легчайшего!) прикосновения к земле, в воздухе державшегося – землею.[2124]2124
Антей – сын богини земли Геи, был непобедим, пока прикасался к земле – своей матери (греч. миф.).
[Закрыть] И души Аида, только тогда говорившие, когда óтпили жертвенной крови.[2125]2125
Согласно рассказу легендарного героя Одиссея, проделавшего путь к царству мертвых Аиду, тени умерших, напившись из нее жертвенной крови, заговаривали с ним. (Гомер. «Одиссея».)
[Закрыть] Все это – и антеева земля и аидова кровь – одно, то, без чего я не живу, не я – живу! Это – единственное, что вне меня, чего я не властна создать и без чего меня нету…
Еще одно: когда его нет, я его забываю, живу без него, забываю тáк, как будто его никогда не было (везде, где «его», проставьте: ее, живой любви), даже отрекаюсь, что она вообще есть, и каждому докажу как дважды два, что это – вздор, но когда она есть, т. е. я вновь в ее живое русло попадаю – я знаю, что только она и есть, что я только тогда и есть, когда она есть, что вся моя иная жизнь – мнимая, жизнь аидовых теней, не отпивших крови: не-жизнь.
Так, может быть, следует толковать слово Ахилла[2126]2126
герой Троянской войны (Гомер «Одиссея»).
[Закрыть] – Я предпочел бы быть погонщиком мулов в мире животных, чем царем в царстве теней.
Но все это: и Ахиллы и Анды и Антеи исчезает перед живой достоверностью, что я нынче в последний раз сидела с Вами за столом, что мне уж нéкуда будет – со всеми Ахиллами и Аидами и Антеями, что руки, в которые всё шло – шла – вся – отняты.
(У меня чувство, что мы с вами – и не начинали!)
________
Напишите первый. Дайте верный адрес. Захотите приехать – предупредите. Приезжайте один. Я себя к Вам ни с кем не делю. Один, на весь день – и на очень долгий вечер.
Спасибо за всё.
Обнимаю Вас, родной.
М.
