Текст книги "Письма. Часть 2"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 54 страниц)
ЛОМОНОСОВОЙ Р. Н
20-го апреля 1928 г.
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d'Arc
Милая Раиса Николаевна,
Экспресс пришел без меня, я на три дня уезжала зáгород, за чужой зáгород, потому что Медон, в котором я живу, тоже загород. Только потому не отозвалась тотчас же.
Сердечное спасибо за Бориса Леонидовича и за себя.
Способ пересылки, как видите, очень хорош, но мне очень совестно утруждать Вас.
Два года назад, даже меньше, я была в Лондоне, у меня там был вечер стихов, могли бы встретиться. Но может быть – Вáс там не было?[1096]1096
Во время поездки Цветаевой в Лондон в марте 1926 г. Р. Н. Ломоносова находилась в Берлине.
[Закрыть] (Стихи с предварительным докладом Кн<язя> Святополка-Мирского, из которого я поняла только собственное имя, да и то в английской звуковой транскрипции!)
Еще раз сердечное спасибо.
Марина Цветаева
– Да, Пастернак мой большой друг и в жизни и в работе. И – что самое лучшее – никогда не знаешь, кто в нем больше: поэт или человек? Оба больше!
Редчайший случай с людьми творчества, хотя, по-моему, – законный. Таков был и Гёте – и Пушкин – и, из наших дней. Блок. А Ломоносова забываю. Вашего однофамильца, а может быть – предка?[1097]1097
Старинный дворянский род, к которому принадлежал муж Р. Н. Ломоносовой, не имел родственных связей с М. В. Ломоносовым.
[Закрыть]
29-го мая 1928 г.
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeaime d'Arc
Дорогая Раиса Владимировна,[1098]1098
Николаевна
[Закрыть]
Простите великодушно: замоталась с вечером, имеющим быть 17-го июня. Нужно ловить людей, устраивать и развозить билеты, всего этого я не умею, а без вечера мне не уехать.
Париж раскаленный, 49° на солнце, 34° в тени. Люблю жару, но речную и морскую. Сущность камня – холод, в пышущем камне нарушена его природа.
Непосредственно после Вашего письма написала Борису[1099]1099
Б. Л. Пастернак.
[Закрыть] – все письмо было о Вас, как жалко, что получил его он, а не Вы!
А перед Вами я осталась невежей. Знаю. Пишу между двумя поездами, т. е. билетными поездками. Моя сущность – <одиночество[1100]1100
В рукописи зачеркнуто
[Закрыть]> сам по себе. Во мне, предлагающей билеты, нарушена моя природа.
Простите за несвязность речи и безобразный почерк. Все хотелось написать Вам по-настоящему – хотя бы про поэтов и соловьев. Не вышло. Вышло – невежа.
Не сердитесь! Сама сержусь.
Сердечный привет и благодарность
М. Цветаева
Р. S. Мой поезд конечно ушел.
12-го сентября 1929 г.
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d'Arc
Дорогая Г<оспо>жа Ломоносова (а отчество Ваше позорно забыла, – в говоре оно слито, а тáк, в отвлечении, отпадает – по крайней мере у меня. Имя – помню.) Как жаль, что Вы не попали в Париж и какой стыд, что только сейчас, полгода по несвершении, от меня это слышите.[1101]1101
Часть зимы 1929 г. Р. Н. Ломоносова провела в Италии, и по пути в США она собиралась остановиться в Париже.
[Закрыть]
Дело не в «собирании» написать, а в лютости жизни. Встаю в 7 ч., ложусь в 2 ч., а то и в 3 ч. – чтó в промежутке? – быт: стирка, готовка, прогулка с мальчиком (обожаю мальчика, обожаю гулять, но писать гуляя не могу), посуда, посуда, посуда, штопка, штопка, штопка, – а еще кройка нового, а я так бездарна! Часто за весь день – ни получасу на себя (писанье), ибо не забудьте людей: гостей – или в тебе нуждающихся.
Нас четверо в семье: муж, за которого я вышла замуж, когда ему было 18 лет, а мне не было 17-ти,[1102]1102
Когда Цветаева вышла замуж за С. Я. Эфрона, ей шел двадцатый год, а ему девятнадцатый.
[Закрыть] – Сергей Яковлевич Эфрон, бывший доброволец (с Октябрьской Москвы до Галлиполи – всё, сплошь в строю, кроме лазаретов (три раненья) – потом пражский студент, ученик Кондакова (о котором Вы наверное слышали – иконопись, археология, архаика, – 80-летнее светило)[1103]1103
Н. П. Кондаков.
[Закрыть] – ныне один из самых деятельных – не хочу сказать вождей, не потому что не вождь, а потому что вождь – не то, просто – отбросив «один из» – сердце Евразийства. Газета «Евразия», единственная в эмиграции (да и в России) – его замысел, его детище, его горб, его радость. Чем-то, многим чем, а главное: совестью, ответственностью, глубокой серьезностью сущности, похож на Бориса, но – мужественнее. Борис, как бы сказать, женское явление той же сути. Это о муже. Затем дочь – Аля (Ариадна), дитя моего детства, скоро 16 лет,[1104]1104
18 сентября 1929 г. А. С. Эфрон исполнилось 17 лет
[Закрыть] чудная девочка, не Wunder-Kind, a wunder-bares Kind,[1105]1105
Не чудо-ребенок, а чудесный ребенок (нем.).
[Закрыть] проделавшая со мной всю Советскую (1917 г. – 1922 г.) эпопею. У меня есть ее 5-летние (собственноручные) записи, рисунки и стихи того времени (6-летние стихи в моей книжке «Психея», – «Стихи дочери», которые многие считают за мои, хотя совсем не похожи). Сейчас выше меня, красивая, тип скорее германский – из Kinder-Walhalla.[1106]1106
Детская Вальхалла (нем.).
[Закрыть] – Два дара: слово и карандаш (пока не кисть), училась этой зимой (в первый раз в жизни) у Натальи Гончаровой, т. е. та ей давала быть. – И похожа на меня и не-похожа. Похожа страстью к слову, жизнью в нем (о, не влияние! рождение), непохожа – гармоничностью, даже идилличностью всего существа (о, не от возраста! помню свои шестнадцатъ). Наконец – Мур (Георгий) – «маленький великан», «Муссолини»,[1107]1107
Муссолини Бенито – фашистский диктатор Италии.
[Закрыть] «философ», «Зигфрид», «Le petit phénomène», «Napoléon a Ste Hélène», «mon doux Jésus de petit Roi de Rome»[1108]1108
«Маленький феномен», «Наполеон на Св. Елене», «Мой нежный Иисус маленький римский король» (фр.).
[Закрыть] – все это отзывы встречных и поперечных – русских и французов – а по мне просто Мур, которому таким и быть должно. 41/2 года, рост 8-летнего, вес 33 кило (я – 52), вещи покупаю на 12-летнего (NB! француза) – серьезность в беседе, необычайная живость в движениях, любовь 1) к зверям (все добрые, если накормить) 2) к машинам (увы, увы! ненавижу) 3) к домашним. Родился 1-го февраля 1925 г., в полдень, в воскресенье. Sonntagskind.[1109]1109
Воскресное дитя (нем.).
[Закрыть]
Я еще в Москве, в 1920 г. о нем писала:
Буйно и крупно-кудряв, белокур, синеглаз. Этого-то Мура я и прогуливаю – с февраля 1925 г. по нынешний день. Он не должен страдать от того, что я пишу стихи, – пусть лучше стихи страдают! (как оно и есть).
О себе не успела. Вкратце. Написала большую поэму Перекоп, которую никто не хочет по тем же причинам, по которым Вас красные считают белой, а белые – красной. Так и лежит. А я пишу другую, имя которой пока не сообщаю.[1111]1111
«Поэма о Царской Семье»
[Закрыть] Эпиграф к Перекопу: Dunkle Zypressen! – Die Welt ist gar zu lustig. – Es wird doch alles vergessen[1112]1112
«Темные кипарисы! – Мир слишком весел. – Все будет забыто» (нем.). Часто цитируемое Цветаевой трехстишие из стихотворения Теодора Шторма
[Закрыть]
<Приписки на полях:>
Сообщите отчество, которое я раз 10 сряду протвержу вместе с именем, тогда сольется.
Как Ваш сын?[1113]1113
Ломоносов Юрий Юрьевич увлекался мотоциклом и нередко попадал в аварии.
[Закрыть] О Борисе ничего не знаю давно. Читала его «Повесть» в Совр<еменном> Мире.[1114]1114
«Повесть» Б. Пастернака была опубликована в «Новом мире»
[Закрыть] – Чудно. —
Написала зимой большую работу о Н. Гончаровой (живописание). Идет в «Воле России».[1115]1115
Очерк «Наталья Гончарова»
[Закрыть]
У меня есть большой друг в Нью-Йорке: Людмила Евгеньевна Чирикова, дочь писателя – не в этом дело – и художница – не в этом дело, – только как приметы. Красивая, умная, обаятельная, добрая, мужественная и – по-моему – зря замужем. Начало девическое и мужественное. Узнайте у кого-нибудь ее адрес и при случае познакомьтесь. Вы ее полюбите. Ей тоже очень трудно жить, хотя внешне хорошо устроена. Любовь к ребенку и к ремеслу: двойное благословение Адама и Евы. – Целую Вас. Не сердитесь? Не сердитесь. Вы меня тоже любили.
МЦ.
27-го сентября 1929 г.
Meudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d'Arc
Дорогая Г<оспо>жа Ломоносова! Это письмо Вы получите раньше первого, отправленного недели две назад.
Направляю к Вам Елизавету Алексеевну Хенкину, моего большого друга, которая ныне покидает Медон на Нью-Йорк.[1116]1116
Зимой 1929–1930 гг. муж Е.А. Хенкиной, артист Хенкин Виктор Яковлевич гастролировал а США, и его семья переселилась на несколько месяцев из Парижа в Нью-Йорк.
[Закрыть] Она Вам обо мне расскажет, – знает моего мужа, детей, жизнь, меня, – Живая связь. Уверена, что эта встреча к общей радости.
Обнимаю Вас
Марина Цветаева
1-го февраля 1930 г.
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d'Arc
Дорогая Раиса Николаевна! Вы живете в стране, которой я всегда боялась: два страха: по горизонтали – отстояния от всех других, водной горизонтали, и по вертикали – ее этажей. Письмо будет идти вечно через океан и – вторая вечность – на стосороковой – или сороковой – этаж. Письмо не дойдет, или – дойдет уже состарившимся. Не моим.
Отсюда – всё, то есть: мое безобразное молчание на Ваше чудное, громкое как голос, письмо, и подарок. Есть у меня друг в Харбине. Думаю о нем всегда, не пишу никогда. Чувство, что из такой, верней на такой дали всё само-собой слышно, видно, ведомо – как на том свете – что писать потому невозможно, что – не нужно. На такие дали – только стихи. Или сны.
Вы не так видите, ибо там живете и там для Вас «здесь», но если бы Вы хоть час провели со мной, на воле, наедине, то Вы бы меня сразу поняли, ибо из таких чувствований, страхов, поступков – вся я. К тому же – я в Америке никогда не буду, знаю это, – не говоря уж о визах («визы» – вздор!) – чем устойчивее, благоустроеннее, благонадежнее пароходы – тем они мне страшней. Моя уверенность, т. е. уверенность моего страха (ВОДЫ), вызвала бы крушение – или кáк это нá море называется. Из-за одного неверующего (обратно Содому!) весь корабль погибнет.
Континентальнее человека не знаю. Реку люблю: тот же континент. На море – самом простом, почти семейном («plage de famille»,[1117]1117
Семейный пляж (фр.).
[Закрыть] как в путеводителях) – томлюсь, не знаю, что делать. Уже два раза во Франции ездила по летам нá море, и каждый раз, к вечеру первого же дня: не то! нет – то, то самое, т. е. первое детское море Генуи после: «Прощай, свободная стихия!» Пушкина: разочарование. После первого раза – привычное. Сколько раз пыталась полюбить! Как любовь.
Все мои обожают: Мур за песок, Аля за свободу (от хозяйства и, может быть, – немножко от меня), Сережа (муж, так же странно звучит как звучало бы о Борисе, чужое слово, но называю, чтобы не вышло путаницы) за всю свою раннюю юность: Крым, Кавказ и – другой Крым, 1919 г. – 20 г. Я одна, как белый волк, – хотя бурый от загара – не знаю что делать на этом, с этим, в этом (песке, песком, песке). Лежать не могу, купаться – замерзаю. Люблю плоскую воду и гористую землю, не обратно.
На ездящих в Америку – на столько-то, т. е. определенный, или назначенный срок – и из нее возвращающихся смотрю как на чудесные чудовища, существа с Марса или далее.
_______
Недавно (для Америки недавно – с полгода назад) туда уехала моя большая приятельница, Елизавета Алексеевна Хенкина, жена певца, – м. б. слышали? С хорошим большим мальчиком.[1118]1118
Сын Е. А. Хенкиной, Кирилл Викторович Хенкин – литератор.
[Закрыть] (Приснилось или нет, что Вы мне о ней писали? Будто она писала – Вам!)[1119]1119
К письму было приложено письмо Е. А. Хенкиной к Р. Н. Ломоносовой
[Закрыть] Есть у меня в Америке еще одна приятельница, дочка писателя Чирикова, Людмила (в замужестве Шнитникова), художница, красивая, даровитая, очаровательная. В Нью-Йорке. (Для меня, как для всех необразованных людей, Америка – если не ковбои – так Нью-Йорк.)
_______
Как грустно Вы пишете о сыне: «Совсем большой. Скоро женится – уйдет». Моему нынче – как раз 5 лет. Думаю об этом с его, а м. б. с до – его рожденья. Его жену конечно буду ненавидеть. Потому что она не я. (Не обратно.)
Мне уже сейчас грустно, что ему пять лет, а не четыре. Мур, удивленно: «Мама! Да ведь я такой же! Я же не изменился!» – «В том-то и… Всё будешь такой же, и вдруг – 20 лет. Прощай, Мур!» – «Мама! Я никогда не женюсь, потому что жена – глупость. Вы же знаете, что я женюсь на тракторе». (NB! Утешил!)
На Ваш подарок он получил – на Рождество: башмаки, штаны, бархатную куртку, Ноев ковчег (на колесах, со зверями), все постельное белье, и – ныне – чудный «дом на колесах» – «roulotte», где живут – раньше – цыгане, теперь – семьи рабочих. Приставная лесенка, ставни с сердцами, кухня с плитой, – все по образцу настоящего. Мур напихал туда пока своих зверей.
Аля на Рождество (тот же источник) получила шубу, башмаки и запись на Cours du Louvre: Histoire de l’Art i Histoire de la Peinture.[1120]1120
Курсы при Лувре: История искусства и живописи (фр.).
[Закрыть] Учится она у Гончаровой, – ее в Америке хорошо знают, много заказов. Москвичка как я. Я о ней в прошлом году написала целую книгу, много месяцев шедшую в эсеровском журнале «Воля России». Хотела статью, получилась книга: Наталья Гончарова – жизнь и творчество. – М. б. будет переведена на англ<ийский> яз<ык>. (Оцените идиотизм, мне кажется – потому что Вы в Америке – что по-русски не дойдет. Мое отличие от остальных идиотов, что я свой – сознаю.)
Сейчас пишу большую поэму о Царской Семье (конец). Написаны: Последнее Царское – Речная дорога до Тобольска – Тобольск воевод (Ермака, татар, Тобольск до Тобольска, когда еще звался Искер или: Сибирь, отсюда – страна Сибирь). Предстоит: Семья в Тобольске, дорога в Екатеринбург, Екатеринбург – дорога на Рудник Четырех братьев (тáм жгли). Громадная рабога: гора. Радуюсь.
Не нужна никому. Здесь не дойдет из-за «левизны» («формы», – кавычки из-за гнусности слов), там – туда просто не дойдет, физически, как все, и больше—меньше – чем все мои книги. «Для потомства?» Нет. Для очистки совести. И еще от сознания силы: любви и, если хотите, – дара. Из любящих только я смогу. Потому и должна.
________
Муж болен: туберкулез легких, когда-то в ранней юности болел и вылечился. Сейчас в Савойе. Друзья сложились и устроили на два месяца в санаторию. Дальше – не знаю. Начал прибавлять. (1 м<етр> 87 сант<иметров> росту и 65 кило весу: вес костей! И тяжелая болезнь печени, тоже с юности, мешающая питанию, т. е. восстановлению легких. Заколдованный круг.)
Я уже месяц одна с детьми. Уборка, готовка, стирка, штопка, прогулка с Муром, и – «как? уже два часа?» (ночи). Как и сейчас. Пишу по утрам, пока кипят супы и картошки. А по ночам – письма. Но я все-таки очень виновата перед Вами. Борис пишет часто, рвется на Запад (по мне – на волю!). А у нас украли Кутепова.[1121]1121
Кутепов Александр Павлович, председатель «Русского общевоинского Союза» был похищен в Париже большевистскими агентами.
[Закрыть] По мне – убили.
Сейчас лягу и буду читать Ludwig’a «Wilhelm der Zweite»[1122]1122
Людвиг Эмиль, «Вильгельм Второй» (нем.). – книга о немецком императоре Вильгельме II
[Закрыть]
Дорогая! А вот вещь, похожая на чудо – и на головоломку: любовь к тебе второго, сообщенная третьему, третьим – четвертому и четвертым тебе (Вам).
Учтите, что четвертый первого (и обратно), третий первого (и обратно), второй первого (и обратно) – но это еще не всё! третий второго (и обр<атно>) никогда не видел.
Теперь подставлю имена: первый – Вы, второй – Борис, третий – Кн<язь> Святополк-Мирский, четвертый – я.
Слушайте:
… «А вот случай. У нас приятельница, Р. Н. Ломоносова, живущая когда в Англии, когда в Америке. В 26-том году в Германию ездила моя жена,[1123]1123
Пастернак Е. В. – первая жена Б. Л. Пастернака, художница.
[Закрыть] и для нее эта дружба, завязавшаяся раньше путем переписки, нашла воплощение в живой и все оправдавшей встрече. Я же ее никогда, как и Вас, в глаза не видал. Пять лет тому назад ей обо мне написал К. И. Чуковский,[1124]1124
писатель, литературовед, переводчик.
[Закрыть] речь шла о переводе Уайльдовских Epistola in carcere et vinculis,[1125]1125
Под этим названием вышли в немецком переводе Макса Мейерфельда посмертно опубликованные произведения Оскара Уайльда «De Profundis» («Глубины») и «The suppressed portion of 'De Profundis'» («Запрещенная часть глубин»). Уже существовал перевод «De Profundis» в издании «Сочинения Оскара Уайльда» (М.: Гриф, 1905).
[Закрыть] с авторизацией, которую ей легко было достать для меня. Все делалось без моего ведома, К<орней> И<ванович> знал, что я бедствую и т<аким> обр<азом> устраивал мой заработок. Но фр<анцузский> и англ<ийский> яз<ыки> я знаю неполно и нетвердо, до войны говорил на первом и понимал второй, и все это забылось. Сюрпризом, к<отор>ый мне готовил К<орней> И<ванович>, я не мог воспользоваться. Но вряд ли он знает, какой бесценный, какой неоценимый подарок он мне сделал. Я приобрел друга тем более чудесного, то есть невероятного, что Р<аиса> Н<иколаевна> человек не „от литературы“», и только в самое последнее время я мог убедиться, что мои поделки что-то говорят ей (она мне писала про «Повесть»). По всему я бы должен был быть далек ей. Она живет миром недоступным мне (я бы должен был родиться вновь, и совсем совсем другим, чтобы в нем только найтись, если не очутиться); она иначе представляет себе мой обиход и мою обстановку. Ее занимает движенье европ<ейских> вещей, т. е. по ее счастливой непосредственности прямо говорит ей о движущихся под этим глубинах. Я не менее ее люблю Запад, но мне надо было бы уйти от явности, от злобы дня в историю, от заведомости в неизвестность, чтобы свидеться с глубиной, с которой она (т. е. Вы. М. Ц.) сталкивается походя, уже на поверхности. Она – жена большого инженера и профессора, Ю. В. Ломоносова. Они никогда подолгу не заживаются на одном месте – журналы, путешествия, переезды, общественность – все это она, видно, осиливает, смеясь. – И вот, меня волнует один се почерк, и это можно сказать Вам, а не ей, потому что это совсем не то, что может получиться в прямом к ней отнесеньи.
Иногда сюда приезжают просто путешествующие англичане в американцы, ездят, как съездили бы в Индию, или Грецию, или в Тунис. Было два случая, когда это были знакомые Р<аисы> Н<иколаевны> с рекомендацией от нее. Так, осенью, мы были в гостинице у некой Ms. М. Kelsey (?М. Ц.),[1126]1126
Kelsey – председатель Общества культурного сближения с Советской Россией (Филадельфия).
[Закрыть] седой, порывистой, горячо во все вникающей, – милой – дамы. В исходе долгой беседы она спросила, не имеется ли чего в переводе из того, что она записала под мою диктовку (я назвал ей с десяток имен прозаических и трех или четырех поэтов) в нет ли статей по-англ<ийски> или по-фр<анцузски>. И тут жена назвала Вашу статью в «Mercury». (NB! Тут следует чистопастернаковское, в самом прямом смысле отступление, как перед врагом – перед хвалой ему Мирского.[1127]1127
В статье «The present state of Russian letters» (The London Mercury. 1927. № 93.).
[Закрыть] Так же, впрочем, Борис отступает перед всяким (завершенным) делом своих рук.) «Оно (т. е. отступление. М. Ц.) послужило поводом к рассказу о Ломоносовой, а не может быть той дряни, которая этим обстоятельством не была бы обелена. Я уже познакомил М<арину> И<вановну> с нею. Теперь знакомы и Вы».
Это отрывок из письма Бориса Святополку-Мирскому <профессору> русской лит<ературы> в Лондоне, единственному в эмигр<ации> критику, ненавидимому эмиграцией, англичане любят и чтят), переславшему письмо на прочтение мне. Источник этого письма, заряд его – Вы, нужно, чтобы творение вернулось к творцу, или еще лучше – река вспять, как Темза в часы отлива. У меня здесь явно сознание завершенного круга, все сошлось – как в песне, как в сказке.
Увидят ли когда-нибудь иначе как синим или лиловым или черным чернилом на бумаге – четвертый первого, второй третьего, третий первого, первый второго?[1128]1128
Цветаева так в ве встретилась с Р. Н. Ломоносовой. Пастернак и Святополк-Мирский встречались после возвращения последнего в СССР в 1932 г. Пастернак останавливался у Р. Н. и Ю. В. Ломоносовых в Лондоне в 1935 г. по пути из Парижа после Международного конгресса писателей в защиту культуры.
[Закрыть]
МЦ.
Об этом дохождении письма Борис не должен знать. Это его смутило бы. Не я переслала, само вернулось.
<Приписки на полях:>
Спасибо за карточку свою и сына. Какой большой сын! Какая большая даль! Какая маленькая Вы! Как девочка в стране гигантов.
Придет весна – солнце – опять буду снимать, тогда пришлю всех нас. А тот затылок (кудрявый) – моего сына, а не дочери, она совсем гладкая, как мы все, – и Мур вьется за всех.
– «Мама, как по-франц<узски> генерал?» – «Général».
– «Потому что у него – жена?»
Обнимаю и бесконечно – благодарю, и тронута, и смущена.
МЦ.
3-го апреля 1930 г.
Meudon (S. et О.) France
2, Av
Дорогая Раиса Николаевна! Как благодарить??
Поставьте себя на мое место и оцените его – или мою – безысходность. Всю безысходность моей благодарности. Мне часто говорят, еще чаще – говорили, что у меня вместо сердца – еще раз ум, – что отнюдь не мешало – критикам например – обвинять мои стихи в бессмысленности.
Ответ мой был один: когда у меня болит, и я знаю что болит и отчего болит – болит не меньше, м. б. больше, потому что нет надежды, потому что болезнь, при всей видимости случайности, хроническая. Так с чувствами. Хотите слово самого большого поэта – не хочется сказать современности, не мое мерило – просто самого большого поэта, который когда-либо был и будет – Рильке (Rainer Maria Rilke).
– Er war Dichter und hasste das Ungefähre[1129]1129
Он был поэтом и терпеть не мог приблизительностей (нем.)
[Закрыть] – (можно еще и Ungefährliche:[1130]1130
Безопасное (сущ.) (нем.).
[Закрыть] от Gefahr, т. е. безответственное) – так и я в своих лабиринтах.
Простите за такое долгое лирическое отступление, но иначе Вам меня не понять.
Мне бесконечно жалко, что у меня нет на руках своих вещей – иных уже не достанешь – насколько легче было бы беседовать через океан. Ведь всякое письмо – черновик, не доведенный до беловика, отсылая – страдаю. А времени проработать письмо – нет. Всякое письмо сопровождается угрызением моей словесной совести (совести пишущего, а м. б. и самого слова во мне). Эта своеобразная и трагическая этика была дана мне – если не взамен, то в ущерб другой. Трагическая потому что ей ни в сем мире ни в том – что награды! Ответа – нет. Так например я могла бы быть первым поэтом своего времени, знаю это, ибо у меня есть всё, все данные, но – своего времени я не люблю, не признаю его своим.
Еще – меньше, но метче: могла бы просто быть богатым и признанным поэтом – либо там, либо здесь, даже не кривя душой, просто зарядившись другим: чужим. Попутным, не-насущным своим. (Чужого нет!) И – настолько не могу, настолько отродясь nе daigne,[1132]1132
Не снисхожу
[Закрыть] что никогда, ни одной минуты серьезно не задумалась: а что если бы? – так заведомо решен во мне этот вопрос, так никогда не был, не мог быть – вопросом.
И вот – пишу Перекоп (к<оторо>го никто не берет и не возьмет п. ч. для монархистов непонятен словесно, а для эсеров неприемлем внутренне) – и Конец Семьи (Семи – т. е. Царской Семьи, семеро было), а завтра еще подыму на себя какую-нибудь гору.
Но одно: если существует Страшный Суд Слова – я на нем буду оправдана.
«Богатым и признанным» – нет, лучше бедным и призванным. Достойнее. Спокойнее. Вещи за себя мстят; я никогда не любила внешнего, это у меня от матери и от отца. Презрение к вещам, – Странная игра случая. Мать умирала в 1905 г., мы с сестрой были маленькие дети, но из молодых да ранних, особенно я, старшая, – и вот страх: а вдруг, когда вырастут, «пойдут в партию» и всё отдадут на разрушение страны. Деньги кладутся с условием: неприкосновенны до 40-летия наследниц.
Начинается другая революция (наша) мне 22 года, – порядочно до сорока? Коммунисты (знакомые) мне предлагали: дайте расписки, мы вам деньги достанем, и «до сорока лет». Особые условия. Невозможно. Так пропали у меня 100 тысяч, к<отор>ых я никогда не только в глаза не видала, но и не ощутила своими (сорок лет!), не считая еще 100 тысяч или больше – наследство бабушки, к<отор>ая умерла в революцию,[1133]1133
Сусанна Давыдовна Мейн (Тьо).
[Закрыть] не считая двух домов – одного в Москве, другого бабушкиного, в хлыстовском гнезде Тарусе Калужской губ<ернии> – не имение, старый дом в екатерининском саду: чистая лирика, не считая потом всего золота, всех камней, всех драгоценностей и мехов, к<отор>ые я сдавала для продажи на руки знакомым – казалось, друзьям – и которые – и те и другие – пропадали безвозвратно. Le hasard c’est moi.[1134]1134
Риск– это я (фр.). Переиначенное Цветаевой известное выражение Людовика IV: «Государство – это я».
[Закрыть]
И кормила меня, выручала меня, в конце концов, только моя работа, единственное что я в жизни, кроме детей и нескольких человеческих душ – любила.
Так было, так будет.
________
От Бориса давно ничего. Он пишет припадками. Как бы я его хотела за границу! Продышаться. Тоже «игра судьбы» ему расплачиваться за Россию, когда он весь под знаком готической стрелы. Тоже неравный брак. Ему платить по счетам современности, когда:
Если у меня совесть слова, то у него совесть – сроков.
________
А чек поехал обратно на три недели. Так мне сказали, п. ч. нет compte courant[1136]1136
Текущий счет (фр.).
[Закрыть] (courant – куда? Как реки в море?) Была в страшном банке на страшном ездовом узле Concorde.[1137]1137
Название площади и станции метро в Париже.
[Закрыть] (Хорошо «Согласие», – всё врозь!)
Англичанин, прямо глядя в глаза: – «Qui etes-Vous, Madame».[1138]1138
«Кто Вы, мадам» (фр.).
[Закрыть] Я, подумав: «Une refugiée russe. Monsieur».[1139]1139
«Русская беженка, месье» (фр.).
[Закрыть] Вот и поехал чек, опять через море.
Скоро Пасха, приедет на три дня муж из санатории, скоро мой вечер, м. б. потом удастся уехать в горы. Рядом с château,[1140]1140
Замок (фр.).
[Закрыть] где санатория, крохотный домик, к<отор>ый С<ергей> Я<ковлевич> облюбовывает для нас. С двумя козами.
Целую Вас. Простите за бессловность моей благодарности
<Приписка на полях:>
Недавно видела Вашу Пасадену[1141]1141
Город в Калифорнии, где находилась Р. Н. Ломоносова.
[Закрыть] в кинематографе. – Красавица. – Пишите про природу и про погоду.
12-го октября 1930 г.
Meudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d'Arc
Дорогая Раиса Николаевна,
Счастлива была получить от Вас словечко, но какой ужас с мотоциклом, самым ненавистным мне из современных способов передвижения. Каждый раз когда вижу и слышу содрогаюсь от омерзения, личная ненависть – точно по мне едет.
Но, подумав о том чтó могло бы случиться, приходится говорить: – счастливо, что только нога!
Страшная вещь – взрослый сын, нужно что-то заранее в себе осилить, замкнуть, в какой-то час – ставку на другое. Иначе жизни нет.
Только что все вернулись из Савойи, где жили – С<ергей> Я<ковлевич> в санатории, мы остальные в деревне, над деревней, в избе—целое лето, хотя дождливое, но чудное, без людей, с ручьем.
Стипендия мужа кончилась, вернулись. Д<октор> сказал: «Pour le moment je le trouve mieux, mais l’avenir c’est toujours l'Inconnu!»[1142]1142
«Пока что я нахожу, что ему лучше, но будущее всегда неизвестно!» (фр.)
[Закрыть] – 3наю. —
Тяжелый год. Газета Евразия, к<отор>ую он редактировал, кончилась, на завод он, по болезни, не может, да и не взяли бы, по образованию – филолог. Вся надежда на устройство моего Мóлодца, к<отор>ый переведен – неким поэтом Броуном. (Alee Brown, из молодых, у него есть книги) на английский яз<ык> и мною на французский. Работала полгода, новая вещь, изнутри франц<узского> языка.
Оба перевода должны пойти с иллюстрациями Натальи Гончаровой, о которой Вы наверное слышали. Иллюстраций много, – и отдельные, и заставки.[1143]1143
Иллюстрации и наброски Н. С. Гончаровой к французскому «Молодцу» хранятся в Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге (31 рисунок).
[Закрыть] Большая книга большого формата.
Но кто за это дело возьмется – неизвестно. Гончарова умеет только рисовать, как я – только писать.
Перевод стихами, изнутри французского народного и старинного яз<ыка>, каким нынче никто не пишет, – да и тогда не писали, ибо многое – чисто-мое. Если встретимся – почитаю отрывочки. Как жаль, что всего на один день! (да еще неизвестно) – а то вместе пошли бы к Гончаровой, в ее чудесную мастерскую, посмотрели бы ее работы. Она замечательный человек и художник. Я в прошлом году живописала ее жизнь, целая книга получилась, – шло в Воле России, в 6-ти нумерах. Истоки и итоги творчества.
О Борисе. Жив и здоров, летом получил отказ заграницу – писал мне прямо из секретариата, на бланке. Сильный удар: страстно хотел. Восемь безвыездных лет.
Не отпускать Пастернака – идиотизм и неблагодарность. Без объяснений. Просто: отказано.
С лета писем не было – месяца три. Недавно писала ему.
Да! написала этим летом ряд стихов к Маяковскому (смерть), которые прочту Вам при встрече, а если минуете Париж (чего очень не хочу) – пришлю. Там есть встреча (тамошняя) с Есениным. Разговор.
Спешу. Плохо пишу, простите, в доме приездный развал – только что ввалились, день ушел на поиски ключей, у меня дар – замыкать безвозвратно, как символисты некогда писали: la clef dans un puits![1144]1144
Ключ в колодце (фр.).
[Закрыть]
Мур (сын) совсем великан, тесно ему в Медоне, на все натыкается я от неизрасходованной силы – как я – свирепеет. В Савойе блаженствовал. Про Монблан сказал: – «Хорошая гора. Только – маленькая».
А в С<анта->Маргерите я была девочкой, один из самых счастливых дней моей жизни, при встрече расскажу. Пусть она будет! Обнимаю Вас М. Цветаева.
Р. S. Имейте в виду – к нам в Медон pneu (городск<ая> воздушн<ая> почта) не ходят, – мы уже banlieue.[1145]1145
Пригород (фр.).
[Закрыть] Лучше всего известите телеграммой.
15-го ноября 1930 г.
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d'Arc
Дорогая Раиса Николаевна! Ваша помощь – чудо: мы совсем погибали. Налоги: octroi[1146]1146
Городские налоги (фр.).
[Закрыть] и квартирный, газ, электричество, долг в лавку, плата за Сережино (школа кинематографич<еской> техники) и Алино (Arts et Publicite)[1147]1147
Искусство и реклама (фр.).
[Закрыть] учение, – все это вырастало в гору и под этой горой была – я.
Теперь – свобода, ощущение небывалой легкости, все как по взмаху дирижерской палочки – или моцартовской (Zaubertlöte).[1148]1148
Волшебной флейты (нем.).
[Закрыть] Самые вопиющие долговые глотки – заткнуты.
Чем – когда – Вам воздам??
– Так странно все сошлось: перед письмом Г<оспо>жи Крыловой,[1149]1149
Крылова (урожденная Драницына) Елизавета Дмитриевна
[Закрыть] просившей заехать – письмо от Бориса, первое после нескольких месяцев молчания. О моем французском Молодце (Gars), выписки из к<оторо>го я в конце лета посылала ему в письме. Вещью восхищен и – Боже, какая тоска по отъезду в каждой строке, из каждой строки.
… «Как еще сказать тебе о действии твоих столбцов и всей этой новости? Прими во внимание, что тут у нас свирепейшая проза, и я стараюсь, и мне не до преувеличений. Так вот, утрачивая чувство концов и начал в этом бесплотно-капканном времени…» и дальше: «Пишу и чувствую, что издалека ты, в особенности же мужчины (инициалы мужа и Св<ятополка>-Мирск<ого> должны меня за этот замогильный тон презирать. Что же делать? Сейчас из-под Москвы от Б<ориса> Н<иколаевича> Б<угаева> (Андр<ея> Белого[1150]1150
А. Белый снимал дачу в Кучино по Нижегородской (Горьковской) железной дороге.
[Закрыть]) получено письмо как из Сахары в Сахару».
И еще:
– О себе не пишу не случайно. (NB! все письмо, кроме приведенных строк, о моем Молодце.) Это – не тема, пока лучше не надо.
________
Борис, Борис. За что ему, западнику всем строем (– лиры!) так расплачиваться за Россию: приемную страну.
_________
Моя сестра из Москвы пишет: «П<астернак>ов видаю редко. Женя грустная и трудная».
_________
О себе. Летом к нам в Савойю приезжала переводчица Извольская, чудный человек, редкостный.[1151]1151
Извольская Елена Александровна – автор многочисленных работ на религиозные темы, переводчица.
[Закрыть] Я ее мало знала. Близко сошлись.
Это первый, нет – единственный человек, который помог мне в осуществлении, верней – в овеществлении Молодца: подарила мне православную службу на франц<узском> яз<ыке>, – ОТЫСКАЛА! – и, теперь, переписывает на машинке всю вещь – длинную – 105 страниц. Если что выйдет – только благодаря ей. Забыла я Вам сказать, что она работает – без преувеличения – 16 часов в сутки, иногда и 18. И вот, отрывая от сна – помогает мне двигать мою вещь.
________
С моим английским «Мòлодцем» произошла странная вещь, а именно: вещь переведена, а переводчик (Алек Броун, живет в Сербии) – скрылся, просто – канул – кстати с четырьмя иллюстрациями Н. Гончаровой, которые, в бытность свою в Париже, месяцев восемь <а то и девять?> назад, захватил с собой на показ лондонским издателям. С тех пор – ничего ни Гончаровой ни мне. (Брал на неделю, хотел взять все, слава Богу, Гончарова в последнюю минуту дала только четыре.)
Недавно писала Мирскому с просьбой воздействовать на странного переводчика. Писала и непосредственно последнему. Пока ответа нет. Мирский, присутствовавший при встрече, говорил, что перевод – чудесный.
Огромное спасибо за адрес издателя, как только Броун оживет – сообщу ему.
– Посылаю Вам первую главу своего франц<узского> Молодца, чтобы Вы приблизительно могли судить об общем тоне вещи. Кстати, журнал до сих пор – т. е. почти год прошел – не заплатил мне за нее ни копейки. А всего-то – 200 фр.!
Дорогая Раиса Николаевна, один вопрос, может быть нескромный: не по поручению ли Б<ориса> Л<еонидовича> то, что Вы мне послали с Г<оспо>жой Крыловой? Мне это необходимо знать, чтобы каким-нибудь образом выяснить одно темное место в его письме – и как-то отозваться.[1152]1152
Речь идет о посылке, по просьбе Пастернака, денег для М.Цветаевой
[Закрыть] Кстати, жалуется, бедный, что за последнее время, с тоски, все пишет за границу, отлично сознавая подозрительность такого поведения. – Чем не времена Николая I, когда не иначе выпускали за границу за 500 р<ублей> серебром (паспорт) – чтобы меньше ездили, и все письма читали? Читали ли Вы, кстати, очень любопытную книгу – Мемуары Панаевой (гражданской жены Некрасова) в советском издании Academia. Там о цензуре – как будто вырезка из нас.[1153]1153
Панаева (урожденная Головачева) Авдотья Яковлевна. Воспоминания. 1824–1870.
[Закрыть]
С большим горем слушала от Г<оспо>жи Крыловой подробности о несчастном случае с Вашим сыном. Но, не скрою, в связи с предстоящей (не дай Бог!) войной, о которой говорят все, шевельнулась мысль: «а ведь, в случае чего – не возьмут!» Изнутри собственной материнской сущности.
