Текст книги "Письма. Часть 2"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 54 страниц)
ТАРКОВСКОМУ А. А
<Октябрь 1940 г.>
Милый тов<арищ> Т<арковский,>
Ваша книга – прелестна. Как жаль, что Вы (то есть Кемине) не прервал стихов. Кажется нá: У той душа поет – дыша. <Да кости – тоньше> камыша… (Я знаю, что так нельзя Вам, переводчику, но Кемине было можно – и должно). Во всяком случае, на этом нужно было кончить (хотя бы продлив четверостишие). Это восточнее – без острия, для <…> – все равноценно.
Ваш перевод – прелесть. Чтó Вы можете – сами? Потому что за другого Вы можете – всё. Найдите (полюбите) – слова у Вас будут.
Скоро я Вас позову в гости – вечерком – послушать стихи (мои), из будущей книги. Поэтому – дайте мне Ваш адрес, чтобы приглашение не блуждало – или не лежало – как это письмо.
Я бы очень просила Вас этого моего письмеца никому не показывать, я – человек уединенный, и я пишу – Вам – зачем Вам другие? (руки и глаза) и никому не говорить, что вот, на днях, усл<ышите> мои стихи – скоро у меня будет открытый вечер, тогда – все придут. А сейчас – я вас зову по-дружески.
Всякая рукопись – беззащитна. Я вся – рукопись.
СОМОВУ Е. Н
<Март-апрель 1941 г.>
Женя родной, спасибо. Ваше письмо – первое, которое я получила за 4 месяца, и это письмо – первое, которое я пишу за 4 месяца, и может быть это Вас всё-таки – немножко – порадует, доказывая Вам – сторонне, помимо Вас – исключительность Вашей привязанности, просто ставя Вас (в несуществующем ряду) на первое место – одинокое место – единственное.
Я сейчас убита, меня сейчас нет, не знаю, буду ли я когда-нибудь – но, помимо чувства, всей справедливостью моей, не терпящей чтобы такое осталось без ответа, всем взглядом из будущего, взглядом всего будущего, устами будущих отвечаю
Спасибо Вам!
М.
КОЧЕТКОВУ А. С
10-го июня 1941 г.
Дорогой Александр Сергеевич!
У нас перестал действовать телефон, м. б. совсем, м. б. временно – не знаю.
Мы остаемся на прежнем месте, так как нигде новых жильцов не прописывают.
Вся надежда – на дачу.
Нынче я от 6 ч. до 8 ч. в Клубе Писателей на лекции П<ротиво> В<оздушной> Х<имической> О<бороны>, оттуда пойду домой и буду Вас ждать.
Еще я дома с утра часов до четырех, – как Вам удобнее. Очень нужно повидаться.
Очень растерянная и несчастная
МЦ.
ИМАМУТДИНОВУ Т
Уважаемый тов<арищ> Имамутдинов!
Вам пишет писательница-переводчица Марина Цветаева. Я эвакуировалась с эшелоном Литфонда в гор<од> Елабугу на Каме. У меня к Вам есть письмо от и. о. директора Гослитиздата Чагина,[2176]2176
Чагин Петр Иванович – литературный деятель, издательский работник.
[Закрыть] в котором он просит принять деятельное участие в моем устройстве и использовать меня в качестве переводчика. Я не надеюсь на устройство в Елабуге, потому что кроме моей литературной профессии у меня нет никакой. У меня за той же подписью есть письмо от Гослитиздата в Татиздат с той же просьбой.
На днях я приеду в Казань и передам Вам вышеуказанное письмо.[2177]2177
Поездка в Казань не состоялась
[Закрыть]
Очень и очень прошу Вас и через Вас Союз писателей сделать все возможное для моего устройства и работы в Казани.
Со мной едет мой 16-летний сын. Надеюсь, что смогу быть очень полезной, как поэтическая переводчица.
Марина Цветаева.
СОВЕТУ ЛИТФОНДА
В Совет Литфонда.
Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда.
М. Цветаева
26-го августа 1941 г.
Заявление о приеме на работу написано в Чистополе, куда Цветаева из Елабуги ездила в надежде устроиться с жильем и работой.
ЭФРОНУ Г. С.[2178]2178
Эфрон Георгий Сергеевич – сын М. И. Цветаевой
[Закрыть]
<31-го августа 1941 г.>
Мурлыга! Прости меня но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик.
<ПИСАТЕЛЯМ><31-го августа 1941 г.>
Дорогие товарищи!
Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто может, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы – страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему и с багажом – сложить и довезти в Чистополь. Надеюсь на распродажу моих вещей.
Я хочу чтобы Мур жил и учился. Со мною он пропадет. Адр<ес> Асеева на конверте.
Не похороните живой! Хорошенько проверьте.
АСЕЕВУ Н. Н. И СЕСТРАМ СИНЯКОВЫМ
<31-го августа 1941 г.>
Дорогой Николай Николаевич!
Дорогие сестры Синяковы![2179]2179
Ксения Михайловна – жена Н. Н. Асеева;
Мария Михайловна – художница;
Надежда Михайловна – певица.
Вера Михаиловна – жена писателя С. Г. Гехта.
[Закрыть]
Умоляю Вас взять Мура к себе в Чистополь[2180]2180
Приехав в Чистополь из Елабуги, Мур прожил у Асеевых с 4 по 10 сентября, после чего переехал в чистопольский интернат для детей писателей. 28-го сентября он уехал в Москву.
[Закрыть] – просто взять его в сыновья – и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю.
У меня в сумке 150 р. и если постараться распродать все мои вещи…
В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы.[2181]2181
Асеев не взял у Мура на сохранение рукописи Цветаевой
[Закрыть]
Поручаю их Вам, берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына – заслуживает.
А меня простите – не вынесла.
МЦ
Не оставляйте его никогда. Была бы без ума счастлива, если бы он жил у вас.
Уедете – увезите с собой. Не бросайте.
ЮРКЕВИЧУ П. И
22-го июля 1908
Говорила я Вам, Понтик, что буду писать по два раза в день.
Сегодня получила письмо от Сережи.[2182]2182
Сергей Иванович Юркевич
[Закрыть]
Представьте себе, в каких обстоятельствах он вспомнил меня: оркестр в японском театре заиграл Хиавату,[2183]2183
Вероятно, речь идет об опере (или об увертюре к ней) чешского композитора Антонина Дворжака «Hiawatha», по поэме американского поэта Г. Лонгфелло «The Song of Hiawatha»
[Закрыть] и он, конечно, не мог не вспомнить.
Не могу сказать, чтобы я была очень польщена этим обстоятельством.
Сейчас особенно темно на душе. Ася с Андреем уехали в гости с ночевкой, я одна с француженко. Ворчит-поварчивает на столе самовар, темная, совсем осенняя ночь обступила стены дома и старается проникнуть в него через черные стекла.
У меня был сегодня странный разговор, после к<оторо>ю я никак не могу прийти в себя.
Странный субъект – этот мой знакомый.[2184]2184
Вероятнее всего, Виноградов Анатолий Корнелиевич, знакомый сестер Цветаевых по Тарусе и Москве.
[Закрыть] Он не сильный, я его страшно боюсь. Боюсь его и иду к нему, потому что не могу не идти.
Он холодный, мертвый. Увидит светлую точку и мгновенно загасит ее. Зажечь он ничего не может. Вся жизнь его полна призраков.
Сегодня он мне сказал такую вещь:
– «Как прекрасно иметь в себе огонь и тушить его!» – Я долго над этим думала. Что можно ответить на такую вещь?
К чему гасить огонь? Гасить его не надо. А к чему разжигать? Человек может погибнуть, если огонь вспыхнет в нем слишком сильно. Горение могут вынести только немногие избранные. Я лично говорю: надо всегда разжигать костер в сердце прохожих, только искру бросить, огонь уж сам разгорится.
Лучше мученья, огненные, яркие, чем мирное тленье. Но как убедить людей, что гореть надо, а не тлеть. Они потребуют моментально гарантию, расписку в счастье.
Всё сводится к риску и дерзости. Только они спасут людей от спячки.
Дерзость мысли, чувства, слова! Говорить, не боясь преград, идти смело, никому не отдавая отчета, куда и зачем, влечь за собой толпу…
Это чудно! Но… если не горенье нужно, а замерзание! Вот Брюсов, – забрался на гору, на самую вершину (по его мнению) творчества и, борясь с огнем в своей груди, медленно холодеет и обращается в мраморную статую.
Разве замерзание не так же могуче и прекрасно, как сгорание? Милый Понтик, глядя <на> все это с медицинской точки зрения. Вы скажете, что это всё сплошная отвлеченность, что природа не считается с капризами отдельных личностей и пр.
Но Вы мне тем-то и нравитесь, что в Вас эстетик сильнее врача, а то бы я не стала Вам писать всего этого.
Вы, м. б., помните мои стихи «В Монастыре», к<отор>ые показывала Вам Соня? Они написаны под впечатлением разговора с этим странным знакомым.
В нем есть что-то каменное и холодное. Когда я поговорю с ним, все светлое, красивое, смелое исчезает и дает место какому-то кошмарному бреду, полному диких ужасов и страшных картин.
Во время разговора с Вами я чувствовала себя так ясно, так хорошо. Вообще я очень отдохнула в Орловке. А теперь всё смято, беспорядочно, сумбурно. В голове бродят какие-то отрывки мыслей. Ничего не могу обобщить. Связь как-то утерялась.
Порой мне бывает страшно и откуда-то со дна всплывает что-то темное. Мне кажется, что это начало сумасшествия. Впрочем, это шаблонно – все так говорят и никто не сходит с ума.
Прочтите это письмо еще раз вечером, если хотите меня понять.
О, Петя, как тяжело жить одной. Я боюсь одиночества и своей тоски. Бегу ко всем, лишь бы забыться. Как бы мне хотелось быть сейчас в столовой и слушать. «Два гренадера».[2185]2185
Баллада немецкого композитора Роберта Шумана на стихи Генриха Гейне «Die beiden Grenadiere».
[Закрыть] Вижу отсюда, как Соня полулежит на диване, а Вы вкладываете валик и приговариваете:
– «Ах ты черт, странно, что ж это он не лезет?» – Глажу Вас против шерстки. Лапу, товарищ!
МЦ.
<23-го июля 1908 г., Таруса>
Вы, Понтик, пожалуйста, не воображайте, впрочем. Вы такой умный, что ничего и не вообразите.
Передо мной лежит раскрытая химия и ехидно улыбается.
Знаете что? Устроим зимой кружок, хотя бы литературный с рефератами по поводу прочитанного и прочим. К этому я стремлюсь из чувства самосохранения: с другими тоска не так страшна, да <и> приятно (хотя слово «приятно» сюда не годится) обмениваться мнениями насчет прочитанного и таким образом проверить стойкость и верность своих убеждений. Как Вы думаете на этот счет? У Вас, верно, есть кто-нибудь, кто бы пожелал участвовать?
Оказывается, что экзамен мой будет числа 28-го сент<ября> месяца, так что я напрасно не осталась у Вас, чтобы ехать в Соковнино.[2186]2186
Соковнино – село Чернского уезда Тульской губернии. Там находилось имение тетки Юркевича по материнской линии – Анны Николаевны Бодиско
[Закрыть] Ругаю себя, но от этого ничего не меняется.
Погода у нас беспросветная.
«Дождь и холод, грязь и слякоть,
Светлых точек нить,[2187]2187
Этого, положим, нет (примеч. М. Цветаевой).
[Закрыть]
Небо хочет нас оплакать
И похоронить…»[2188]2188
Из стихотворения без названия Е. Тарасова. Сборник «Земные дали. Вторая книга стихов» (Спб.: Шиповник, 1908).
[Закрыть]
Все тарусские находят, что я загорела, как цыганка. Здесь – всё лес и лес, даже странно с непривычки и грустно без открытого горизонта тульских широких полей.
Кто-то теперь без меня ласкает Буяна?
Да, Петя, пожалуйста, составьте мне список Ваших достопримечательностей (не лично Ваших, хотя, если хотите, и этот), а то я было начала перечислять и запнулась на Чермашне и Мокром.[2189]2189
Названия сел в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». Судя по всему, обитатели Орловки связывали эти названия с расположенными неподалеку селами Белевского уезда.
[Закрыть]
Папа очень доволен, что я побывала у Вас, и, кажется, ничего не имеет против меня еще когда-нибудь отпустить к Вам.
Соня на меня не дуется, не знаете? Мы ведь с ней порядочно грызлись.
Завтра беру первый урок по алгебре, – перспектива не из приятных.
Химию начну сегодня же, по крайней мере надеюсь начать.
Как я только приехала, Ася тотчас же начала изводить меня, впрочем, очень дружелюбно. Она представляла, как я в очках, согнувшись в 3 погибели, прицепилась к лошади, и как последняя, тоже скрючившись, лениво двигается.
Слушайте, Понтик, Вы ничего не имеете против того, чтобы осенью познакомиться с одной нашей знакомой зубоврачихой[2190]2190
Л. А. Тамбурер.
[Закрыть] – разочарованной барыней слегка в декадентском вкусе.
У нее всегда бывает много народа, иногда интересного.
Нас с Асей она, не знаю за что, очень любит и всегда рада всем нашим знакомым и друзьям. Ее гостиную я зову «зверинцем», уж очень разнообразные звери там бывают.
Не ручаюсь, что это общество Вам понравится, но посмотреть стоит. Как полная противоположность ей – у меня есть одна знакомая эсдечка, смелая, чуткая, умная, настоящая искорка.
В ее присутствии всем делается светло и радостно на душе, уж очень она сердечный и искренний человек.
Посмотрите, Петя, познакомитесь – влюбитесь, да мимо нее нельзя пройти равнодушно.
В свою очередь погляжу на Ваших знакомых, так как, судя по Вашим рассказам, есть среди них интересные. Соня мне говорила, что Вы очень избалованы всеми.
Это правда?
Трогательно: отсылаю одновременно письма всем троим: Сереже, Вам и Соне. Не хватало бы еще письма Володе.[2191]2191
Старший брат П. И. Юркевича, Владимир Иванович, впоследствие известный корабельный инженер, создатель французского суперлайнера «Нормандия».
[Закрыть] Кстати, когда будете ему писать, напишите, что ему надо еще много практиковаться, прежде чем определять верно по почерку характер человека.
Впрочем, задатки у него есть, и Бог знает, м. б. он прославится не как инженер, а как определитель людей по почерку.
Как он узнал, что я близорукая? Это интересно.
Сердечно завидую Вам: 24-го или 25-го будете слушать музыку, а я, м. б., в это же время буду учить, как «кристаллы падают, так вообще»…
Папа окончательно велел нам бросить с Асей наши фуражки.[2192]2192
«Фуражка с венчиком» запечатлена Цветаевой в стихотворении «Проснулась улица. Глядит усталая…».
[Закрыть] Он купил нам красные береты с перьями, как носили средневековые пажи. Представляю себе удивленные лица всех Ваших соседей, если бы они их увидели.
Пока всего хорошего.
Пишите.
Ваша МЦ.
<28-го июля 1908 г., Таруса>
Откровенность за откровенность, Понтик.
Хотите знать, какое впечатление у меня осталось от Вашего письма? Оно всецело выразилось в тех нескольких словах, к<отор>ые вырвались у меня невольно:
– «Какой чистый, какой смелый!» —
– «Кто? – спросила сидевшая тут же Ася и многозначительно прибавила, – да мне вовсе не интересно знать. Кто бы то ни был – всё равно разочаруешься!» —
– «Не беспокойся, этого не будет!» – сказала я.
– Давай пари держать, что через месяц, много 11/2 ты придешь ко мне и скажешь: «А знаешь, Ася, это не то, совсем не то». —
– «Пари держать не хочу, всё равно проиграешь ты. Знаешь, повесь меня, если это не будет так!» —
– «Ладно!» – Ася подошла к стене и нарисовала виселицу с висящей мной.
– «Я тебе дюжину примеров приведу, – продолжала моя дорогая сестрица, – больше дюжины, считая только последние два года!» —
Действительно, пришлось нехотя признаться в том, что каждое «очарование» влекло за собой неминуемое «разочарование».
А сколько их было! —
Но не о них я хотела говорить.
Ваш тип – тип смелого, чистого, самоотверженного борца сходит со сцены.
От Вас веет чем-то давно прошедшим, милым, светлым.
В Вас есть свойство, почти исчезнувшее, – энтузиазм, любовь к мечте.
А это много, скажу больше – это почти всё! Энтузиазм, стремление вверх, к звездам, прочь от пошлой скуки, жажда простора и подвига – вот что движет жизнь вперед, делает ее сверкающей, сказочной. А жизнь должна быть сказкой… по смыслу (по форме это редко удается). Только не детской веселой сказочкой с опасностью в виде бабы-яги посредине и благополучным концом (в виде национального гимна и Тасенек[2193]2193
Тасенька – воображаемая дочь Юркевича.
[Закрыть]), а такой сказкой, чтобы дух захватывало, когда ее станешь читать или, вернее, когда «наши внуки» станут ее слушать.
Я люблю граненые стекла и в детстве была способна по целым часам их рассматривать, не скучая. Пусть наша жизнь будет как граненые стекла, – на меньшем мириться нельзя. Моему понятию о жизни всецело соответствует следующее стихотворение Максима Горького, писанное им, когда он еще не был правоверным марксистом.
Песня о Марко
В лесу над рекой жила фея,
И день ходит Марко, и ночи
В реке она часто купалась,
В лесу над рекой, над Дунаем,
Но раз, позабыв осторожность,
Всё ищет, всё стонет – «Где фея?» —
В рыбацкие сети попалась.
А волны смеются: «Не знаем!» —
Ее рыбаки испугались,
Но он закричал им – «Вы лжете,
Но был с ними юноша Марко.
Вы сами играете с нею!»…
Схватил он красавицу-фею
И кинулся юноша глупый —
И стал целовать ее жарко.
В Дунай, чтоб найти свою фею… —
А фея, как гибкая ветка,
Купается фея в Дунае,
В могучих руках извивалась
Как прежде до Марко купалась,
И в Марковы очи глядела
А Марко уж нету, но все же
И тихо чему-то смеялась.
О Марко хоть песня осталась!
Весь день она Марко ласкала,
А вы на земле проживете,
А как только ночь наступила,
Как черви слепые живут, —
Пропала веселая фея…
Ни сказок про вас не расскажут,
У Марко душа загрустила.
Ни песен про вас не споют.
________
Конечно, если смотреть на всю эту историю с точки зрения «пользы» и «результатов» – получится бессмыслица. К чему Марко бросился в реку? Наконец, не лучше ли ему было остаться на берегу за чисткой рыбы и бросить мысли о промелькнувшей в его жизни сказке – фее.
Такая идиллия: чистил бы Марко свою рыбу или возил ее в соседний город, откуда возвращался бы навеселе, а на следующий день снова закидывал свои сети, и так всю жизнь.
Но случилось нечто странное: увидев фею, Марко вдруг понял, что Дунай лучше жизни с продажей рыбы.
Он сгорел за свою мечту, за свой порыв. Именно так я понимаю революцию – не как средство наполнения голодных желудков, а как горение за мечту, м. б., такую же призрачную и обманчивую, как дунайская фея.
В этом мы наверное с Вами разойдемся. Вы говорите: отдать жизнь за счастье других. Я скажу: отдать жизнь за мечту (к<отор>ая, может быть, причинит людям вред, впрочем в моем случае и в Вашем это не так).
Сейчас душно, – собирается гроза, и поэтому как-то не пишется. Вернулась сейчас с купанья, во время к<оторо>го произошла следующая сценка. Когда мы пришли на берег – там сидел один маленький мальчишка с коровой и теленком. Мы пообещали ему стеречь корову, если он уйдет. В самый разгар купанья корова и теленок, накупавшись вдоволь, ушли на луг. Вскоре послышался рев пастушонка, к<отор>ый околачивался где-то поблизости.
– «Как, ты здесь, Лялька, ты не ушел? – крикнула Ася, обрадовавшись предлогу избавиться от коровы и теленка, – ты обещал уйти, а сам не уходишь, вот теперь загоняй их сам!» —
Рев еще более усилился.
– «Да, Лялька! – поддержала я, – и не воображай, что мы будем их загонять!» —
Рев перешел в нечто еще более сильное, чему названия я не знаю.
– «Загоняй сам!» – радостно вопили мы из воды. Вдруг среди рева послышалось нечто похожее на слова.
– «Что?» – переспросили мы.
– «ё-ё-ёнка!» – донеслось с горки.
– «Что?» —
– «Тейё-ё-ёнка-а-а!» —
– «Да что?» —
– «Я койову, а вы тейё-ёнка!» —
На том и порешили. Лялька с ревом загнал корову, а теленка, к<отор>ый был рядом с ней, оставил для нас. Простите за такую ерунду, просто очень уж смешно было, а Вам, наверное, со стороны просто странно. Вчера вечером я вышла побродить в поле. У нас полей мало, всё больше лес. Ну вот бродила я меж желтой рожью, садилось солнце – в край неба был огненно-красный, переходящий в золотой. Приближающаяся темнота, бледный месяц, голубоватая даль – всё это настраивало к грусти. Я думала над тем, почему люди так одиноки. Ведь это ужас, подумайте, это проклятие. И ведь никогда люди, даже самые, самые близкие, не могут знать, что происходит в душе друг у друга. Счастлив тот, кто не гонится за тем, чтобы понять. Вот я говорю с Вами (это я так для примера беру) и никогда не знаю, серьезно ли Вы говорите или шутя, не могу поручиться за то, что Вы понимаете мое настроение…
Ну вот, я думала так и медленно шла, глядя на тоскливую даль. <Зачеркнуто две строки> И как-то сразу сделалось холодно и захотелось домой.
Небо совсем померкло, а при свете луны поля сделались какие-то странные, грезящие, холодные.
Вся оторванность человека от природы вдруг ярко стала мне понятна. И вышло так: люди – чужие, природа – чужая, далекая.
И грустно-грустно было возвращаться по лесу домой, где кроме химии и алгебры никто не ждет.
Вы будете виноваты, если я провалюсь по обоим предметам, так и скажу.
– «Это Петя виноват, я хотела учиться!» —
– «Какой Петя?» – удивленно спросит педагог.
– «А такой, Понтик! – сквозь слезы отвечу я и для пояснения прибавлю – черный!» —
На педагогическом совете будет разбираться вопрос о причине неуспешности экзамена г<оспо>жи Ц<ветаевой>.
– «Мое мнение, – проворчит нечто вроде Степаненки[2194]2194
Степаненко Николай Николаевич – преподаватель Женской гимназии им. фон Дервиз, где обучалась Цветаева, и Московской 4-й мужской гимназии, которую окончили Юркевич и его братья.
[Закрыть] – что она во сне увидела какого-нибудь арапа, Петю…»
– «Почему же Петю, а не Колю?» – тоненьким голоском спросит учитель алгебры. —
– «Это всегда так во сне! – скажет начальница, – думаешь про Колю, а увидишь Петю».
– «И так испугалась, что ничего не сумела сказать», – докончит «нечто». —
– «Черный… Гм… Это не антихрист ли? – глубокомысленно изречет батюшка, – оно иногда того…»
– «Именно, именно, анархист! – тоненьким голосом поддержит „алгебра“, – а за знакомство с анархистом…»
– «Антихристом!» – поправит батюшка.
– «Да, да, я так и сказал. Итак, за знакомство с недозволенными лицами мы г<оспо>же Ц<ветаевой> поставим 0». —
– «Для искоренения злонравия», – буркнет «нечто». —
– «Для возвращения заблудшей овцы на путь истинный!» – пробасит молчавшая «химия».
Итак, Вы и анархист и антихрист, а по-настоящему милый черный пойнтер. Как у нас красиво! Я часто ужасно жалею, что Вас здесь нет. Такая широкая спокойная река, отражающая все настроения неба, заглохшие дороги, заливные луга, горы. Вам бы, верно, здесь очень понравилось. Почему я не могу Вас пригласить вместо Сони? Сижу на своей вышке,[2195]2195
Подразумевается небольшая, левая, светелка на втором этаже тарусского дома Цветаевых. Другую, правую, занимала А. Цветаева.
[Закрыть] где провожу почти весь день. Видна голубая вдумчивая река, нежно-зеленые, трепетные березы, в к<отор>ых я в детстве по близорукости и сильно развитой фантазии видала рыцарей и волшебников с длинными бородами. Вы когда-нибудь обращали внимание на красоту дыма. Он так хорошо умирает наверху, в голубом небе!
Недавно я написала стихи, конч<ающиеся> так
<…>
Не смущайтеся, люди, исканьями правды напрасными,
Будьте дети, идите к тому, что вас манит и радует,
Только в смерти должны мы печальными быть и прекрасными,
Как те грустные листья, что падают, падают, падают…
Когда я получила Вашу закрытку, я ужасно удивилась и весь день ходила в очень странном настроении.
Мне даже одну минуту показалось, что Вы – нечто мной вымышленное, а не действительность.
Бывают дни, когда ходишь как во сне, мало замечая то, что происходит. Мой учитель по алгебре был страшно удивлен, вернее, недоволен тем, что я никак не могла понять, что такое разложение на множители и алгебр<аическое> деление. (Последнее, кстати, так и осталось непонятым мною, и опять Вы виноваты.)
Больше всего меня удивило в Вашей закрытке то выражение, что «и у меня» бывает хандра. Повторяю Вам, что тоска – мое обычное состояние, из к<оторо>го я на время вышла, благодаря Вам. Унизительно жить, не зная зачем. А вот что Вы, избалованный, хорошенький дамский кавалер, очаровательный «jeune homme»[2196]2196
Молодой человек (фр.).
[Закрыть] – и вдруг отрицаете саниновщину – это меня ужасно удивило и обрадовало.
Я Вас раньше ведь терпеть не могла (м. б. это так будет, не ручаюсь за себя дольше сегодняшнего дня, и то много!), всё говорила Соне – «Ну, милая, и противный же твой Петя, вот антипатичный!» —
Я никого больше на свете не ненавижу, чем хорошеньких студентов, для к<отор>ых цель жизни «побеждать» всех, начиная с высокопоставленных дам и кончая горничными и др<угими> еще получше, а Вы мне казались именно таким типиком. И вот, когда я узнала от Сони, что Вы должны скоро приехать, м. б. уже приехали, мне сделалось очень неприятно, так как я не желала нарушать тишины Вашего дома и вместе с тем быть приветливой к «победителю» не могла. Я даже колебалась, ехать ли.
А что я немножко «щетинилась» вначале – естественно.
Во всяком случае, в настоящую минуту я к Вам отношусь очень хорошо, а что будет – не знаю, тогда увидим. Это и не так важно.
Потом когда-нибудь, в Москве, если будем друзьями, я Вас спрошу одну вещь, к<отор>ую мне бы хотелось знать. Только не в комнате. Где-нибудь на улице, вечером, а то я совсем не могу разговаривать, когда на меня смотрят.
Теперь лунные ночи. Гуляете ли Вы? Давайте поедем на шарабане сегодня вечером. Никогда не забуду того тоскливого чувства одиночества, к<отор>ое охватило меня, когда поезд двинулся.[2197]2197
Цветаевой уезжает из Орловки.
[Закрыть]
Слушайте, пожалуйста, назовите Вашу первую дочь Мариной, ладно?
Часто ли Вам пишет Е<…>?
Глажу Вас против шерстки и буду рада, когда она отрастет. Писал ли Сережа? Насчет него я нахожусь в одном сомнении. Я на Вас загадывала по одной книге, и вот что вышло:
________
Вы, наверное, очень мучились над религиозными вопросами? Наверное, Соня очень рада, что я уехала. Устроила ли она Вам то, о чем я ее просила, или нет? <…>
Пока всего Вам хорошего. Спасибо за хорошее письмо. Написала много ерунды – не взыщите. Исполнится ли Асино предсказание, – мне интересно. Пишите.
МЦ
Вечером 28-го июля 1908
Милый щененок Вы мой (не обижайтесь, что я Вас так зову, я очень люблю собак), как бы Вам объяснить получше, почему мне так трудно жить.
Видите ли, я сознаю свою полную непригодность для жизни. Революция, как и всякий подъем, – только миг, а жизнь так длинна. Представьте себе, ведь не сразу же Вы из маленького мальчика с оскаленными постоянно для смеха зубами сделались большим и серьезным.
Это ведь всё сделалось день за днем, никаких скачков в Вашей жизни не было. Ведь вся жизнь – бесконечный ряд «сегодня», «вчера» и «завтра».
Чем заполнить жизнь? Ну, укажите мне что-нибудь такое, чем можно было жить всю жизнь.
Мне страшно хочется умереть рано, пока еще нет стремления вниз, на покой, на отдых.
Ну представьте себе такую встречу. Вы – почтенный учитель гимназии, отец семейства и пр. Я – сорокалетняя дама с солидным супругом. Очаровательно, не правда ли?
А самое худшее – это если мы оба не окончательно заснем и при встрече вспомним прошлое.
Подумайте, до чего легко свернуться с пути. Момент слабости, отчаяния, минутное увлечение – и расплата на всю жизнь.
Нужно быть вечно на страже, как бы не свихнуться.
Петя, Вы вот умный, смелый, чистый, скажите – чем нужно жить? Если жить чувством, порывом – какое право мы имеем тогда обвинять Санина? Делить порывы на добрые и злые слишком рассудочно и скучно. Выходит какая-то добродетель на постном масле. Выходит так: или постоянно следить за собой, держать себя в своих руках, или жить по голосу сердца, называя добрым то, что искренно, будь это хоть та же ненавистная саниновщина.
Я понимаю – быть одиноким ради чего-нибудь, ради какой-нибудь идеи. Но не имея ничего определенного, что бы заполняло всё существо, и быть одиноким – трудно.
На пути столько заманчивых станций, кажется, что только на минутку зайдешь отдохнуть, а там не хватит силы выбраться на настоящую дорогу, махнешь рукой и останешься.
Вот странно, я Вас так мало знаю и говорю с Вами так откровенно, как с немногими. М. б. это потому что я пишу вечером? Но начало письма писалось утром, при солнце.
Если Вы думаете, что я ломаюсь, – пожалуйста, напишите.
М. б. Вы и сам ломаетесь, а совсем не я. Меня злость разбирает.
Мы едем с Вами в шарабане. Уже стемнело. Звезды. Налево небольшой лесок, кругом всё поле, ровное-ровное, как будущий строй.
Мне жаль, что я не знала Вас маленьким. Какой Вы были? Самолюбивый, с выдержкой, мне кажется. Отчего-то с Сережей нам никогда не удавалось поговорить как следует. Пробовали переписываться прошлым летом и рассорились. Сережа больно взъелся на меня за то, что я была причиной падения (на очень короткий срок) его авторитета в глазах Сони. Кстати, Соня прислала Асе «серьезное» письмо, полное «изречений».
Будем ли мы видеться в Москве?
Ну, пора кончать, да и Вам пора спать. По-прежнему ли Вы спите целыми днями? Весело ли было в Соковнине? Как сошел концерт?
Написала я Вам, кажется, много лишнего, но горе мое в том, что я всегда пересолю, – не умею остановиться вовремя.
Никогда бы не сказала, что буду писать такие длинные письма «избалованному мальчику».
Как хорошо, что мы не «благородно ретировались» друг перед другом, правда?
Напишите мне хорошенько обо всем.
Всего, всего лучшего.
МЦ.
<31-го июля 1908 г., Таруса>
Никакой милости от Вас в виде «протянутой руки» и Ваших посещений я не желаю, и не думала даже рассчитывать на Вас, так что Ваши опасения оказались напрасными.
Помилуйте, рассчитывать на такого интересного молодого человека – да еще в Москве, к<отор>ая переполнена такими хорошенькими барышнями (даже в декадентском вкусе есть), – это мне даже в голову не приходило, а если и приходило – то на очень короткое время и теперь уже не придет, смею Вас в этом уверить.
Извиняюсь за те длинные сердечные излияния, к<оторы>ми утруждала Вас, жалею, что Вы с самого начала нашего знакомства не «указали мне мое место».
Впрочем, винить здесь некого, так как я сама должна была бы его знать.
Очень благодарна Вам за перечисления знаменитостей, населяющих Тульскую губ<ернию>.
Забудьте эпизод нашего знакомства и не берите на себя труд мне отвечать.
М. Цветаева.
<Между 18-м и 24-м августа 1908 г., Москва>
Ну вот я и в Москве. Что-то странно после Тарусы: шум экипажей, фонари, толпа на улицах. Учу свою химию (25-го и 26-го экз<амены> по ней и по алгебре). В общем рада, что в городе, хотя тех немногочисленных знакомых, с к<отор>ыми еще не рассорилась, еще не видала.
Спасибо Вам за письмо, Петя. Я хорошо понимаю Ваше тогда настроение. Такой фразы я бы пожалуй никогда не простила.[2199]2199
По всей видимости, Цветаева ссылается на фразу из письма, которое послужило причиной ее размолвки с адресатом.
[Закрыть] Вот и Вы простить-то простили, а уж верно забыть ее никогда не сможете.
Насчет моих стихов, о к<отор>ых писала <…> присылаю Вам их…
Мне очень трудно теперь стало Вам писать, какое-то неуверенное чувство.
Рада буду повидать Вас в Москве. Здесь всё еще по-летнему: стук эпипажей, зеленые деревья, пыль на улицах. Очень тянет в синематограф, такая подзадоривающая музыка. Помните, как мы все ходили тогда весной. Я еще сказала Вам: «Если буду объясняться в любви – Вы не верьте. Весной я всякому готова!» —
Да, Понтик, Вам Соня давала читать мое последнее письмо? В нем нет ни слова правды, это мы с Асей Соню мистифицируем. Только не выдавайте нас, прошу. А Вы поверили?
Соне я пишу, верней писала в многочисленных письмах, что я влюблена в одного там типа. Сонечка аккуратно в каждом письме объясняла мне, что такое любовь, как надо любить и пр. Между прочим от нее узнала Ваше мнение, что исход любви – брак. Это как-то с Вами не вяжется.
Сегодня папа разрыл мой дневник и прочел в нем наши проделки в Тарусе. Приходит весь взволнованный к моей старшей сестре Валерии и объявляет ей – «Представь себе, Марина влюблена в Мишу[2200]2200
Монахов Михаил Семенович, сын сторожа тарусской богадельни и расположенной рядом с ней цветаевской дачи «Песочное».
[Закрыть]» (это сын нашего сторожа, симпатичный мальчик). Валерия так и не могла разуверить его в этом. Ну, пускай думает.
Скучно дома. Всё какие-то толки, предостережения, намеки. (Папа начитался Санина и выражал Валерии опасение, как бы я не «вступила в гражд<анский> брак» с каким-нибудь гимназистом, каково?)
Кстати, что это Соня все только и говорит, что о браке, любви и пр. Которое письмо уж.
Ну, Петя, Вы не сердитесь, что пишу так неинтересно и мало. Я как останусь одна – так сейчас грусть.
Внешние неудачи, домашние скандалы, разные сплетни – ерунда, вот уж что меня не огорчает, а «вопросы» разные – мое горе. Хочется понять жизнь.
Какой Вы, Понтик, хороший, а еще ругались на меня за то, что я слишком много о Вас думаю.
Отчего люди так скрывают хорошие стороны?
До свидания, спасибо за славное, искреннее письмо. Не думайте, что я не оценила Вашего доверия.
Крепко жму Вам руку.
МЦ
Когда будете в Москве? —
<Между 18-м и 27-м августа 1908 г., Москва>
Написано после письма насчет «рассчитывания» и пр., 31-го VII <19>08.
Стало холодно вдруг и горели виски
И казалась вся жизнь мне – тюрьма.
Но скажите: прорвалась хоть нотка тоски
В ироническом тоне письма?
Был ли грустной мольбы в нем малейший намек,
Боль о том, что навек отнято,
И читался ли там, меж презрительных строк
Горький отклик: «За что? О, за что?» —
Кто-то тихо сказал: «Ты не можешь простить,
Плачь в душе, но упреков не шли.
Это гордость в себе свое горе носить!» —
И сожгла я свои корабли…
Кто-то дальше шептал – «В сердце был огонек,
Огонькам ты красивым не верь!» —
И за этот за горький, тяжелый урок
Я скажу Вам – спасибо теперь.
Только грустно порою брести сквозь туман,
От людей свое горе тая, —
Может быть, это был лишь красивый обман,
И не знаю, любила ли я…
_______
