Текст книги "Письма. Часть 2"

Автор книги: Марина Цветаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 54 страниц)

Ибо лицо моей тоски – женское.

________

Милая Саломея, это письмо глубоко-беспоследственно. Что с этим делать в жизни? И если бы я даже знала чту – то: что с этим сделао жизнь! (И вот уже строки:) Сознанье? Дознанье

– и дальше:

Дознанье сознанья

– и еще:

До – знанье (наперед – знанье) обратное дознанью (post fact’ному, т. е. посмертному), игра не слов, а смыслов – и вовсе не игра.

________

Мне сегодня дали прочесть в газете статью Адамовича о стихах, где он говорит, что я (М<арина> Ц<ветаева>) хотя и хорошо пишу, но – ничей путь. Саломея! он совершенно прав, только это для меня не упрек, а высшая хвала, т. е. правда обо мае, о правде поэтов сказавшей;

«Правда поэтов – тропа, зарастающая по следам». Так и моя (сонная, данная правда о Вас, правда меня к Вам когда-нибудь зарастет, но я нарочно не иду, стою посереди своего сна как посереди леса, спиной ощущая, что тб – Вы (ТЫ – Вы!) еще там (здесь).

Саломея, Вы сухи. Вы сплошная сушь (кактус), и моя сушь по сравнению с Вашей – подводная яма. Я никогда, ни разу за все семь лет не видела Вас что-нибудь до самозабвения любящей, но раз я Вас, именно Вас, без всякого внешнего повода, о Вас не думая и даже – забыв – Вас такой видела, тб Вы есть, другая Вы – есть. Иначе вся я, с моими стихами и снами, ничего не стую, вся – мимо.

________

Кончаю в грозу, под такие же удары грома, как внутри, под встречные удары сердца и грома, под такие же молнии, как молния моего прозрения – Вас: себя к Вам. Ибо – оцените такт моего сердца, хотя и громового. – Вы меня во сне вовсе не так любили (так любить двоим – нельзя, места нет!).

– Саломея, электричество погасло, чтобы одни молнии! пишу в грозовой темноте – итак: Вы меня в моем сне вовсе и не любили. Вы просто ходили зачарованная моей любовью. Вы ходили, чтобы я на Вас смотрела, Вы просто красовались, но не тем кобылицыным красованием красавиц, а красотою любимого и невозможного существа.

_________

Милая Саломея, письмо не кончается, оно единственное, первое и последнее от меня (во всем охвате вещи) к Вам (во всем охвате – Вашем, который знаете только Вы). И даже когда кончится – как нынешний сон и, сейчас, гроза, – внутри не кончится – долго. Я всё буду ходить и говорить Вам – всё то же бесполезное, беспоследственное, беспомощное, божественное слово.

Милая Саломея, лучше не отвечайте. Чту на это можно ответить? Ведь это не вопрос – и не просьба – просто лоскут неба любви. Даю Вам его – в ответ на всё, целое, которое в том (уже – том!) сне дали мне – Вы.

Знаю еще одно, что при следующей встрече – через день или через год – или: через год и день (срок для найденной вещи и запретный срок всех сказок!) – нб людях, одна, где и когда бы я с Вами ни встретилась, я буду (внутри себя) глядеть на Вас иначе, чем все эти семь лет глядела, может быть вовсе потуплю глаза – от невозможности скрыть – от безнадежности сказать.

Марина

Р. S. – 14-го авг<уста> 1932 г.

Но все-таки (сознаю свое малодушие) хочу знать, Саломея, о Вас: где Вы и чту и как Ваше здоровье и чему Вы радуетесь и радуетесь ли.

Ведь не могу же я сразу (два дня прошло) утратить Вас – всю. Видите – обычная сделка с жизнью.

_________

Еще одно: помните. Вы как-то целый вечер воевали с каким-то платочком (нашейным), вся прелесть которого якобы долженствовавшая состоять в его непринужденности. – Не могу носить неприкаянных вещей! – так Вы, кажется, сказали и, наконец с отвращением – его сняли. Вспомнила это, вспоминая ту – Вашего ночного шествия (вдоль моей души!) – одежду, явно– не Вашу, ибо явно – наброшенную. И Вы, Саломея, в моем сне были на свободе, на той, которую в жизни не только не ищете – не выносите.

Ах и под самый конец – листка и сна – поняла: это были просто Елисейские Поля, не эти – те, и только потому я все семь лет подряд ничего не видела, что не вслушалась в смысл слова.

<Приписка на полях:>

(NB! Причем – Theodore Deck?!)[709]709
  Письмо написано на бланках, имеющих в верхнем правом углу надпись: «З. VILLA THEODORE DECK. XV». Villa Theodore Deck – маленькая улица в 15-м районе Парижа.


[Закрыть]

6-го окт<ября> 1932 г.

Clamart

101, Rue Condorcet

Дорогая Саломея,

Простите, что начинаю с просьбы. 13-го, в четверг (Maison de la Mutualitй) мой вечер – вернее вечер моей памяти о М. Волошине. А 15-го – терм. Посылаю Вам 10 билетов с горячей просьбой по возможности распространить.

Дела мои очень плохи.

Обнимаю Вас

МЦ.

Clamart, 14-го Октября 1932 г.

Дорогая Саломея,

Как я счастлива, что Вы наконец вернулись. У меня такое странное чувство к Вам – несказбнное в жизни – может быть когда-нибудь в стихах – такое щемящее чувство… что я счастлива, что я не на десять лет моложе: когда я еще пыталась такие чувства – все же – как-то – осуществить. (Сколько было бы лишней муки!)

– Ладно. —

________

Вечер прошел очень хорошо, увлеченно и увлекательно. Читала, Саломея, 2 ч<аса> 45 м<инут> с крохотным перерывом – дух перевести! – до самого закрытия зала: два раза отчаявшийся швейцар присылал записки, что потушит свет. Кончили в полночь. Зал – весь читательский: ни одного писателя (св<олочи>, нет, ст<арики>, именно дохлые ст<арики>, я не из-за себя ругаюсь, из-за Макса). Но можно сказать, что мой скромный зал вчера был сплошной и один очаг любви.

(Отрывки Вам с удовольствием почитаю при встрече, все – щемяще-веселые!)

Обнимаю Вас и совсем не знаю, как опять влезу в благонадежное русло нашего с вами приятельства.

Марина

<Приписки на полях:>

Самое сердечное спасибо за билеты и за то, что не говорите кбк было трудно вручить.

Саломея! А у нас с вами общий приятель: кавказец, с лица родной дедушка Мура. Угадайте!

<Декабрь 1932>

Дорогая Саломея!

Как грустно, что мы только билетно общаемся! Все ждала Вашего обещанного зова, сколько раз выходила из Вашего метро – и все не в ту сторону. Зайти на авось – не решалась, но каждый раз думала – не без горечи.

А теперь опять это билетное дело. Нужда зверская (собранное берегу для будущего терма и переезда) – а тут еще праздники, и все идут за чаями. Вечер, пока, наш единственный ресурс.

Милая Саломея, сделайте что можете.

Буду читать стихи 20 лет назад.[710]710
  Вечер «Детские и юношеские стихи». Краткое содержание: Мои детские стихи о детях. – Мои детские революционные стихи. – Гимназические стихи. – Юношеские стихи.


[Закрыть] Придете?

Обнимаю Вас.

МЦ.

5-го янв(аря) 1933 г.

Адр<ес> после 10-го тот же Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

Дорогая Саломея,

Только два слова (на мне сейчас четыре одновременных рукописи)

1) никакой обиды

2) спасибо

После переезда, этой пятой горы, сообщусь по существу.

Целую.

МЦ.

<Приписка на полях:>

Рукописи:

1) Эпос и лирика современной России[711]711
  Опубликована в журнале «Новый град» (Париж, 1933. № 6, 7).


[Закрыть]

2) Neuf lettres de femme[712]712
  Переведенная Цветаевой на французский язык собственная вещь «Флорентийские ночи»


[Закрыть]

3) Живое о живом (переписка, правка).[713]713
  Опубликована в журнале «Современные записки» (1933, № 52, 53)


[Закрыть]

4) Перевод статьи Бердяева о чем еще не знаю

3-го апреля 1933 г.

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

Дорогая Саломея!

Мне очень совестно, что беспокою Вас билетными делами – тем более, что Вы совсем ко мне оравнодушели. (Я продолжаю, временами, видеть Вас во сне, – это тоже осененность, и больше чем наша вещь в нас.)

Вечер м. б. будет интересный, я сейчас ни в чем не уверена. Цена билета 10 фр. Скоро терм. Часть Извольского фонда волей-неволей проедена, приходится дорабатывать.[714]714
  В 1933 г. по инициативе Е. А. Извольской был организован Комитет помощи Марине Цветаевой. В него вошли Е. А. Изавольская, С. Н. Андроникова-Гальперн, М. Н. Лебедева, известные писатели Н. А. Бердяев, М. А. Осоргин, М. А. Алданов, французская писательница Натали Клиффорд-Барни.


[Закрыть]

Сделайте что можете! Обнимаю Вас и от души желаю хорошей Пасхи.

МЦ.

16-го апр<еля> 1933 г., Пасха

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

Христос Воскресе, дорогая Саломея!

Все совсем просто – как во сне, и я поняла это сразу как во сне – без фактов, которые меня всегда только сбивают.

Вы ушли в новую жизнь, вышагнули (как из лодки) из старой – (м. б. с берега в воду – это неважно, из чего-то – во что-то) и естественно не хотите ничего из старой: а я из старой, вернее – мое явление к Вам на пороге – из старой, со старою порога. Это проще простого, и я это глубоко понимаю – и, больше, – Вам глубоко сочувствую: я сама бы так. И только так и можно.

И никакие человеческие «предположения» меня не собьют.

Обнимаю Вас.

МЦ.

15-го мая 1933 г.

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

Дорогая Саломея,

Простите за напоминание, но если у Вас продались какие-нибудь билеты на мой вечер, было бы чудно, если бы Вы мне сейчас прислали на мое нынешнее полное обмеление.

Как-то встретила Мочульского, он тоже Вас не видел – уже год. Обнимаю Вас и думаю всегда с нежностью.

МЦ.

Вера Сувчинская выходит замуж за молодого (очень молодого) англичанина[715]715
  Трейл Роберт – шотландец, славист, одно время работал в Москве.


[Закрыть] и едет в Россию. Жених уже там и познакомился с Мирским, который на днях отбыл в Туркмению.[716]716
  Д. П. Святополк-Мирский в сентябре 1932 г. вернулся в СССР. В мае 1933 г. совершил поездку в Ташкент и Сталинабад с целью сбора материалов для «Истории фабрик и заводов».


[Закрыть]

<Лето 1933>

Дорогая Саломея,

Сердечное спасибо, хотя – увы, увы – эти деньги мне придется сдавать Извольской, которая как дракон на страже моих термовых интересов. (Какое жуткое слово terme, какое римско-роковое, – каменное, какое дважды-римское – Рима Цезарей и Рима Пап, – какое дантовское слово, если бы я была французским поэтом, я бы написала о нем стихи.)

А Вы знаете, Саломея, что мы должны переехать в Булонь, потому что Мур с осени поступает в русскую гимназию: вернее, мы с Муром (я тоже все забыла). Прохожу с ним сейчас дни творения, не менее, а более недоступные разуму, чем Апокалипсис.

– Ну, Мур, какое же небо сотворил Бог в первый день? Небо. Мур, перебивая: – Знаю. Сам скажу. Святое пространство.

Что же такое твердь? Вместилище для… освещения.

Дорогая Саломея, могла бы писать Вам без конца. Обнимаю Вас. Спасибо.

МЦ.

23-го сент<ября> 1933 г.

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

Дорогая Саломея,

Разрешите мне совершенно чистосердечный вопрос: можем ли мы рассчитывать на Ваш сбор к октябрьскому терму? Дело в том, что с Е. А. И<звольской>, неизвестно почему и как, создались такие сложные отношения, что выяснить ничего невозможно, сам вопрос уже невозможен. Не удивляйтесь: там, где психика вмешивается в деловое – обоим плохо.

Умоляю, милая Саломея, никогда ни звуком не обмолвиться ей об этом письме, она человек страстей, и плохо придется уже не «делам» и не психике, а просто мне. Но не объяснить этого моего Вам запроса было невозможно.

Мур на днях поступает в школу, пока что во французскую, здесь же, п. ч. на переезд и устройство в Булони (русская гимназия) не оказалось денег. Я пишу прозу, к<отор>ую Вы, м. б., иногда в Посл<едних> Нов<остях> читаете.[717]717
  В течение 1933 г. в газете «Последние новости» были опубликованы «Башня в плюще», «Музей Александра III», «Лавровый венок», «Жених»


[Закрыть] Стихов моих они решительно не хотят, даже младенческих. Аля кончила свою школу живописи и теперь будет искать работы по иллюстрации. О С<ергее> Я<ковлевиче.>. Вы наверное знаете.[718]718
  По-видимому, речь идет о решении С. Я. Эфрона вернуться в СССР.


[Закрыть]

Вот и все пока. А что – у Вас, с Вами?

Жду ответа и сердечно обнимаю

МЦ.

26-го сент<ября> 1933 г.

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

Милая Саломея,

Итак, начистоту: Е<лене> А<лександровне>[719]719
  Е. А. Извольская. Речь идет об организации ею материальной помощи Цветаевой


[Закрыть] все это – просто – надоело. Если она узнает, что у Вас что-нибудь имеется, она на Ваших лаврах опочит и преподнесет мне Ваше – как свой собственный сбор. Нужно, чтобы Вы, если она Вас запросит, ответили ей неопределенно, а деньги послали ей не раньше 10-го, чтобы дать ей время, обеспокоившись, самой что-нибудь сделать.

И очень попросила бы как-нибудь обмолвиться в сопроводительном письме или при встрече, что Вы меня известили. Важно, чтобы она знала, что я знаю, что столько-то – Ваше. А то в прошлый раз была очень неприятная неопределенность, я многое знала, чего не могла сказать. Она с БОЛЬШИМИ СТРАННОСТЯМИ. Умоляю меня не выдавать. А сообщение мне Вы можете объяснить моим беспокойством (СУЩЕМ!) о терме и Муриной школьной плате. Но все это не раньше 10-го. Пока же – отмалчивайтесь. Пусть сама постарается. Простите за эти гадости.

Целую и благодарю

МЦ.

12-го Окт<ября> 1933 г.

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

Дорогая Саломея,

Огромное спасибо – и все, как нужно. Кстати, Е. А. И<звольская>, которая сама всю эту «мне-помошь» затеяла, сейчас от нее решительно отказывается, полагаясь на мое «устройство» в Посл<едних> Нов<остях> (раз в полтора месяца статья в 200 фр. и вообще на Бога. Бог с ней, но свинство большое, тем более, что не откровенное, а лицемерное.

2) С<ережа> здесь, пбспорта до сих пор нет, чем я глубоко-счастлива, ибо письма от отбывших (сама провожала и махала!) красноречивые:

один все время просит переводов на Торг-Фив (?), а другая, жена инженера, настоящего, поехавшего на готовое место при заводе, очень подробно описывает как ежевечерне, вместо обеда, пьют у подруги чай – с сахаром и хлебом. (Петербург).

Значит С<ереже> остается только чай – без сахара и без хлеба – и даже не – чай.

Кроме того, я решительно не еду, значит – расставаться, а это (как ни грыземся!) после 20 л<ет> совместности – тяжело.

А не еду я, п. ч. уже раз уехала. (Саломея, видели фильм «Je suis un иvade»,[720]720
  «Я – беглец» (фр.).


[Закрыть] где каторжанин добровольно возвращается на каторгу, – так вот!)[721]721
  Фильм американского режиссера Мервина Ле Роя. Фильм был снят в 1932 г.


[Закрыть]

3) Веру Сувчинскую видаю постоянно, но неподробно. Живет в городе, в Кламар приезжает на побывку, дружит с неизменно-еврейскими подругами, очень уродливыми, которые возле нее кормятся (и «душевно» и физически), возле ее мужских побед – ютятся («и мне перепадет!»), а побед – много, и хвастается она ими, как школьница. Свобода от Сувчинского ей ударила во все тело: ноги, в беседе, подымает, как руки, вся в непрерывном состоянии гимнастики. Больше я о ней не знаю. Впрочем есть жених – в Англии.

4) Я. Весь день aller-et-retour, с Муром в школу и из школы. В перерыве зубрежка с ним (или его) уроков. Франц<узская> школа – прямой идиотизм, т. е. смертный грех. Все – наизусть: даже Священную Историю. Самое ужасное, что невольно учу и я, все вперемежку: таблицу умножения (к<отор>ая у них навыворот), грамматику, географию, Галлов, Адама и Еву, сплошные отрывки без связи и смысла. Это – чистый бред. Наши гимназии перед этим – рай. ВСЁ НАИЗУСТЬ.

Писать почти не успеваю, ибо весь день раздроблен – так же как мозги.

Кончаю большую семейную хронику дома Иловайских, резюме которой (система одна со школой!) пойдет в Совр<еменных> Записках, т. е. один обглоданный костяк.

Вот моя жизнь, которая мне НЕ нравится!

Аля пытается устроить свои иллюстрации, дай Бог, чтобы удалось, дела очень плохие.

________

Мне нравится Ваше «неудержимо-старею», в этом больше разлету, чем в теннисовой ракетке, к которой ныне сведена молодость. Точно Вы «старость» оседлали, а не она Вас. Милая Саломея, разве Вы можете состариться?! И если бы Вы знали, как мне с «молодежью» скучно! И – глупо.

Обнимаю Вас, спасибо, – и, по системе Куэ: – «Все хорошо, все хорошо, все хорошо».

МЦ.

6-го апреля 1934 г., Страстная пятница.

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

Христос Воскресе, дорогая Саломея!

(Как всегда – опережаю события и – как часто – начинаю со скобки.) А Вы знаете, что у меня лежит (по крайней мере – лежало) к Вам неотправленное письмо, довольно давнишнее, сразу после моего Белого, сгоряча успеха[722]722
  Речь идет о вечере Цветаевой, посвященном Андрею Белому


[Закрыть] – и горечи, что Вас не было, т. е. сознания, что я утратила для Вас свой последний смысл.

Но так как основа моей личной природы – претерпевание, даже письма не отправила.

_________

А сейчас пишу Вам, чтобы сердечно поблагодарить за коревую помощь, о которой мне только что сообщила Е. А. И<звольская> – в окликнуть на Пасху – и немножко сообщить о себе.

Начнем с Мура, т. е. с радостного:

Учится блистательно (а ведь – французский самоучка! Никто слова не учил!) – умен-доброты (т. е. чувствительности: болевой-средней, активист, философ, – я en beau et en gai,[723]723
  Из хороших и веселых (фр.)


[Закрыть] я – без катастрофы. (Но, конечно, будет своя!) Очень одарен, но ничего от Wunderkind’a, никакого уродства, просто – высокая норма.

Сейчас коротко острижен и более чем когда-либо похож на Наполеона. Пастернак, которому я посылала карточку, так и пишет: – Твой Наполеонид.[724]724
  Летом 1926 г. И. Г. Эренбург привез в Москву фотографии, на одной из которых был изображен Мур. Пастернак в письме от 3 февраля 1926 г. называет его Наполеонидом


[Закрыть]

С Алей – менее удачно: полная эмансипация, т. е. служба (у Гавронского-сына,[725]725
  Возможно, речь идет о докторе Якове Борисовиче, сыне владельца частной фирмы Б. О. Гавронского.


[Закрыть] между нами – задешево и на целый день, и, главное, после шести полных лет школы рисования.) служба, ее изводящая: худоба, худосочие, малокровие, зевота, вялость, недосыпание, недоедание и, теперь, корь. Не-моя порода – ни в чем, сопротивление (пассивное) – во всем. Очень от нее терплю. Все это – между нами: слишком много будет злорадства. Главное же огорчение – ее здоровье: упорство в его явном, на глазах, разрушении. И – ничего не могу: должна глядеть. Много зла, конечно, сделали общие знакомые, годами ведшие подкоп. Но это, кажется – всегда. Вообще, все – всегда.

С<ергей> Я<ковлевич> разрывается между своей страной – и семьей: я твердо не еду, а разорвать двадцатилетнюю совместность, даже с «новыми идеями» – трудно. Вот и рвется. Здоровье – среднее, т. е. все та же давняя болезнь печени. Но – скрипит.

А я очень постарела, милая Саломея, почти вся голова седая, вроде Веры Муромцевой,[726]726
  В. Н. Бунина, урожденная Муромцева.


[Закрыть] на которую, кстати, я лицом похожа, – и морда зеленая: в цвет глаз, никакого отличия, – и вообще – тьфу в зеркало, – но этим я совершенно не огорчаюсь, я и двадцати лет, с золотыми волоса ми и чудным румянцем – мало нравилась, а когда (волосами и румянцем: атрибутами) нравилась – обижалась, и даже оскорблялась и, даже, ругалась.

Просто – смотрю и вижу (и даже мало смотрю!)

________

Главная мечта – уехать куда-нибудь летом: четыре лета никуда не уезжали, Мур и я, а он – так заслужил. («Мама, почему мы ездили на море, когда я был ГРУДНОЙ ДУРАК?!»)

Со страстью читает огромные тома Франц<узской> Революции Тьера и сам, на собственные деньги (десять кровных франков) купил себе у старьевщика не менее огромного Мишлэ. Так и живет, между Мишлэ и Микэй.[727]727
  Еженедельный детский журнал, выходивший в Париже.


[Закрыть]

Е. А. И<звольская> пишет, что Ваша дочь выходит замуж.[728]728
  В 1934 г. Ирина Андреева вышла замуж за Андрея Борисовича Нольде, сына барона Б. Э. Нольде (последний работал вместе с А. Я. Гальперном).


[Закрыть] Как все это молниеносно! Помните, ее розовые и голубые толстые доколенные платья, к<отор>ые потом носила Аля?

(Милая Саломея, не найдется ли для Али пальто или вообще чего-нибудь? Всякое даяние благо. Она теперь так худа, что влезет в Ваше, а ростом – с Вас, словом живой С<ергей> Я<ковлевич>. Если дб, она сама бы заехала, п. ч, скоро возвращается на службу и у нее там обеденный перерыв. Хорошо бы, напр<имер>, юбку. У нее – нет.) Обнимаю Вас, милая Саломея, спасибо за память и помощь.

МЦ.

Мы опять куда-то переезжаем: куда?? (До 1-го июля – здесь.)

Среда, каж<ется> 18-го апреля 1934 г.

Дорогая Саломея!

Итак, будем у Вас, – Мур и я – в пятницу к 12 ч. 30 – 1 ч. А Аля, если разрешите, зайдет к Вам в другой раз, – мне гораздо приятнее повидаться с Вами наедине, вернее: приятность здесь ни при чем, а просто, когда два говорят (а говорить будем мы, п. ч. мы, Вы как и я, не-говорить не можем!) – итак, когда двое говорят, а третий слушает – нелепость. А Мур – не третий, п. ч. не только не слушает, но – не слышит: читает книжку или ест.

Итак, до послезавтра. Наконец.

Обнимаю Вас, люблю и радуюсь.

МЦ.

Мур Вас помнит и тоже очень радуется.

18-го Окт<ября> 1934 г.

33, Rue Jean Baptiste Potin

Vanves (Seine)

Дорогая Саломея!

Огромное спасибо за терм и смущенная просьба: попытаться пристроить мне 5 билетов на мой вечер 1-го. Вещь (проза) называется:

Мать и Музыка.

Мне этот вечер необходим до зарезу, ибо вот уже четвертый месяц не зарабатываю ничем, а начались холода.

Мы переехали в двухсотлетний дом, чудный, но от природы, а м. б. старости – холодный. Пишу, дрожа, как Челюскинцы и их собаки.[729]729
  См. стихотворение «Челюскинцы», написанное 3 октября 1934 г.


[Закрыть]

Обнимаю Вас (ледяными руками) и горячо благодарю за все бывшее и… еще быть имеющее.

МЦ.

СУВЧИНСКОЙ В. А

St. Gilles-sur-Vie, 6-го сентября 1926 г.

Добрый вечер, дорогая Вера Александровна!

Пишу Вам после ужина, в тот час, когда Вы с Петром Петровичем приходили, посему – обычное приветствие. (Только сейчас поняла, что Вы, непривычная к моей руке, еще ни одной буквы не поняли, и первую – р, например, или Ъ поймете только в конце.)

Сначала о Муре, верней о Мурах – Вашем и моем. Ваш чудесен, лучше, т. е. четче, нельзя. Вышла даже дырка на штанишках. Лучшее Мурино или как говорит С<ережа> – муриное-изображение. Нежное спасибо Вам: океанский, вернее сахбрский Мур увековечен.

Теперь о моем: мой, в данный час, неудачней вашего. Вот уже две недели на диете, желудок не налаживается, похудел. Чудный живот спал, становится, к моему огорчению (о Муре говорю), просто хорошо-глядящим ребенком. Мне этого мало. Говорит: Лель (Лелик),[730]730
  Олег Туржанский.


[Закрыть] Аля и дядя, совсем отчетливо. Громко и многоречиво ругается (в маленьком садике) на прохожих. В 5 ч. (после моря) перестал спать, два дня сряду дико баловался, пришлось прекратить. Мой «писательский» час еще урезался. Либо мою посуду – Аля с Муром, либо Аля – посуду, я с Муром.

С<ережа> и Аля (животы) наладились, С<ережа> очень похудел. В данный час терзается угрозой хозяйки потянуть нас к мировому за стирку (фактически: ополаскиванье двух детских штанов) в комнате… Когда я ей кротко возразила, что ополоснуть не есть стирать, она послала меня: «dans le derriйre du chien voir si j'y suis»,[731]731
  В собачью задницу (и т. д. – непереводимое ругательство) (фр.).


[Закрыть] на что получила созерцательное: «Vous у кtes surement».[732]732
  Вы уже наверняка там (фр.).


[Закрыть] Грозится жандармами и выселением… Целые дни шепчется с разными дамами и куаффами, носится по городу, шепча и клевеща. Ваша хозяйка, очевидно, будет лжесвидетельницей.

Боюсь себя на суде: 1) юмора 2) откровенности и – чтобы не насчитывать – общего ПОДЪЕМА… далеку заводящего!

Как пример: Лелика, спокойно сидевшего с Алей на приступеньке за книжкой, выгнала из сада с воплями: «Assez d'йtrangers dans mon jardin!»,[733]733
  С меня хватит иностранцев в моем саду! (фр.)


[Закрыть] на что Аля потом, целый день пела (напев «Il йtait une bergиre») – «Il йetait une Madame – ron, ron, ron, ron, petit patapon – il йtait une Madame – qui gardait son jardin comme un chien, qui gardait son jardin comme un chien»[734]734
  «Жила-была пастушка». – «Жила-была мадам (припев) – Жила-была мадам, которая охраняла свой сад, как собака» (фр.).


[Закрыть]

Погода разная. Еще купаемся. Андреевские дети на суше великаны, в воде тритоны. Я в жизни не видела такого купанья. Вода для них воздух, – проще воздуха. Выйдя на берег, перешвыриваются – как фокусники шарами – целыми глыбами. Все трое черные, все трое огромные (крохотный – куда меньше Али – 14-летний младший внезапно, в 4 месяца, вырос с Сережу), все трое ловкие. Таких здесь нет. да и нигде нет.

5-го (вчера) был день Алиного тринадцатилетия (праздновали по-новому, по-настоящему 5/18-го), жалела – да все жалели – что вас обоих нет: были чудные пироги: капустный и яблочный, непомерная дыня и глинтвейн. Аля получила ко дню рождения: зубную щетку и пасту (ее личное желание), красную вязаную куртку – очаровательную, – тетради для рисованья, синие ленты в косы и две книги сказок: Гримма (увы, по-франц<узски>!) и – полные – Перро, с пресловутыми moralites.[735]735
  Моральными сентенциями (фр.).


[Закрыть] Лелик поднес ей огромный букет (шел озабоченный и сияющий, как жених) и – оцените! – склянку кюрасо, которого Аля не стала пить, потому что «крепко и жжется». Была у нас и бедная (т. е. мне ее жалко) родственница А<нны> И<льиничны> – немножко отойти от своих великанят– пасет их целые сутки.

Сейчас иду к Ал<ександре> З<ахаровне>[736]736
  А. 3. Туржанская.


[Закрыть] – уезжает послезавтра в Париж. И С<ережа> наверное скоро. С ужасом думаю о предстоящем мне единоличном сожительстве с бесовкой (хозяйкой) – и о всех мебелях которые придется покупать. Не весь ли дом перестраивать? Скажет – отсырили (Муркиными штанами) стену. Может быть окажусь в тюрьме На этом прискорбном предположении кончаю.

Целую Вас, дорогая Вера Александровна, сердечный привет П<етру П<етровичу>. Переписку Тезея кончила.

МЦ

Это письмо написано, как Вы любите: не опоминаясь. Напомните П<етру> П<етровичу> Вена Stoll, Griechische Mythologie он знает (из области розовых фартуков: Vortuch).

Bellevue, 7-го окт<ября> 1926 г.

Дорогая Вера Александровна.

Недавно приехала[737]737
  Цветаева покинула Сен-Жиль 2 октября и поселилась в пригороде Парижа – Бельвю


[Закрыть] в очень рада буду Вас повидать. Лучше – в 6 ч вечера, когда дневные заботы, частью, сброшены.

Из Кламара доезжаете до Bellevue, 31, Boulevard Verd. От вокзала три минуты ходу.

Увидите и услышите (крик ослика и т. д.) Мура. Итак, жду.

МЦ.

– Дом большой, с башенкой, в саду. Старая железная решетка, в ней калитка.

Медон, 14-го ап<реля> 1927 г.

Дорогая Вера Александровна,

Спасибо от всего сердца Вам и Петру Петровичу за помощь в участие, и еще – Петру Петровичу отдельно – за безупречное поведение во время дивертисмента.

Хозяйка Студии (Бутковская)[738]738
  Бутковская Наталья Ильинична – режиссер и актриса


[Закрыть] неизвестно почему была в холодной ярости, кажется п. ч. шипели на шуршавших бумагой.

Я так рада, что вечер кончился!

Поцелуйте от меня Вашу маму, ее присутствие меня сердечно тронуло, очень хочу ее повидать, она мне чем-то напоминает мою мать, я не ошибаюсь.

Приходите как-нибудь завтракать с нами (в 12 ч. не взыщите, если попадете на что-нибудь скучное – потом пойдем с Муром в лес, полазим.

Целую Вас. М. б. условитесь с С<ергеем> Я<ковлевичем> о дне? Тогда попадете на не скучное (относительно).

Да! Я у Вас забыла своего КУРИЛУ (роговой, двуцветный) то есть мундштук, С<ергею> Я<ковлевичу> лучше не передавайте – потеряет – привезите сами.

Понтайяк, уже 1-го сентября 1928 г., 2 ч. ночи

Вы конечно не ждете этого письма, как не ждала его я. (Мысль: нужно ли дальше? Все уже сказано! Факт письма присутствующему, ту, что не смеешь сказать, а что не смеешь сказать? Ясно.)

Для пущей же ясности: мне жалко, что Вы уезжаете. Потому что я Вас люблю. Полюбила за эти дни. Полюбила на все дни. За гордость. За горечь. За му<д>рость. За огромную доброту. За не знающий ее – ум. За то, что Вы – вне пола. (Помните, мы шли, и я Вам сказала: «зачем на духу? Как духу!») За душевное целомудрие, о котором упоминать – уже не целомудрие. За то, что Вы так очевидно и явно растете – большая. За любовь к котам. За любовь к детям. Когда у Вас будет ребенок, я буду счастлива.

Мне очень больно расставаться с Вами. Кончаю в слезах. Письмо разорвите.

М.