Текст книги "Письма. Часть 2"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 54 страниц)
Обнимаю Вас. Вашего Иловайского вчера читала вслух, люди были глубоко взволнованы.
МЦ.
<Приписки на полях:>
Р. S. Сейчас выяснила, что Музей был открыт не в 1913 г., как я думала, а в 1912 г., совместно с торжествами памяти 1812 г. Видите – могу ошибиться нб год! Отец еще больше году жил, и его травили в печати за «казармы» и слишком тонкие колонки. Он умирая о них говорил. Бесконечное спасибо Вам за помошь.
#!1_13#
28-го авг<уста> 1933 г.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Дорогая Вера,
… говорю Вам с огорчением и не без юмора, что моего Дедушку … опять выгнали – на этот раз из «Сегодня», тех «дальних … которых я, боясь сглазу – и не Вашего, а своего … – не называла. Но, как видите, не помогло, и Дедушка … – в сопровождении очень резкого, почти что дерзкого <отказа>, подписанного Мильрудом (?).[927]927
Мильруд Михаил Семенович. Соредактор и издатель газеты «Сегодня».
[Закрыть]
Вывод: мой Дедушка не простой, а на внука,
2) никогда не надо поступать так, как никогда не поступал. Вера! Я печатаюсь с 17 лет и неделю назад в первый раз сама предложила сотрудничество, – и вот:… „Так как мы завалены злободневным материалом, мы должны отказаться от предлагаемого Вами“. Подпись.
– Знаете мое первое движение? Открытку:
– БЫЛА БЫ ЧЕСТЬ ПРЕДЛОЖЕНА.
Подпись.
Второе:
СЕГОДНЯ, НЕ ИМЕЮЩЕЕ ВЧЕРА, НЕ ИМЕЕТ ЗАВТРА.
Третье – ничего, Schwamm[928]928
Губка, гриб (нем.).
[Закрыть] и даже Schlamm drьber,[929]929
Оставим это (нем.).
[Закрыть] третье – коварный замысел наградить кроткого (если бы Вы знали, как сопротивлялся Волошину!) Руднева очередным „Живое о живом“ – не очень-то живом (а, правда, Д<митрий> И<ванович> – немножко „La Maison des hommes vivants“[930]930
«Дом живых людей» (фр.). Роман французского писателя Клода Фаррера.
[Закрыть] – если читали) – словом, убедить его в необходимости для С<овременных> 3<аписок> никому не нужной рукописи. Боюсь только, что слух уже дошел.
Теперь это уже у меня вопрос „чести“ (польской), азарта… и даже здравого смысла: может ли быть, чтобы в эмиграции не нашлось места для Иловайского? Куда же с ним?? Неужели – в С.С.С.Р.? Ведь третьего места: ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО – нет, третье – Царство Небесное!
Но – нет худа без добра, и я счастлива, что не огорчила Олю опрометчивым „евреем“. Все свои неточности я, благодаря Вам и с благодарностью Вам, исправлю: вместо яйца будет овсянка, „еврея“ – еврейская прикровь (люблю это слово!), а деда, взамен рано-встающего, дам бессонным (еще страшней!)
(А – правда – между Пименом (Трехпрудным) и избой: любой – никакой разницы? Те же страхи, сглазы, наговоры, наветы, увозы…)
________
Получила ответ от Кн<язя> С. М. Волконского: даже Бенуа[932]932
Бенуа Александр Николаевич
[Закрыть] не знает даты открытия Музея. Твердо, должно быть, знал только мой отец.
Надеюсь, что отчаюсь в точных датах и фактах и буду писать, как помню. Во мне вечно и страстно борются поэт и историк. Знаю это по своей огромной (неконченной) вещи о Царской Семье, где историк поэта – загнал.
Почему Вы не в Париже (себя – там – не вижу: не хватает воображения на билет даже III класса: честное слово!) – нам бы сейчас нужно было быть вместе.
________
И вот, тяжелое раздумье: говорить Рудневу, что нас с Иловайским уже выгнали из двух мест, или, наоборот, распускать хвост?
_________
1-го сентября 1933 г. – Письмо залежалось: мне вдруг показалось, что все это нужно мне, а не Вам, но получив Ваше вчерашнее письмо, опять поверила в „общее дело“ (cause commune[933]933
Дело общее (фр.).
[Закрыть] – лучше, п. ч. в „cause“ – защита, а что мы делаем, как не защищаем: бывшее от сущего и, боюсь – будущего). Будущего боюсь не своего, а „ихнего“, того, когда меня уже не будет, – бескорыстно боюсь. Если бы Вы знали, как я его знаю: в детстве (лет 13-ти) меня однажды водили в идеальное детское общежитие „Сэтлемент“, где всё делали сами и всё делали вместе. И вот, на вопрос: – Как понравилось? – я, руководительнице, с свойственным мне тогда лаконизмом: – Удавиться. Будущее – в лучшем случае (NB! удавленническом!) – „Сэтлемент“.
Кончаю II ч<асть> Музея (а I Милюков д<олжно> б<ыть> тоже похерил, Демидов[934]934
Демидов И. П.
[Закрыть] обещал во вторник, а нынче пятница, – Бог с ними всеми!) – музейно-семейную. Если не поместят – пришлю. Остается III ч<асть> – Открытие, и смерть отца (неразрывно связаны). Отец у меня во II ч<асти> получился живой: слышу его голос, наверное и Вы услышите.
Да! Было у меня на днях разочарование: должна была ехать с С. М. Волконским к своим бабушкам-полячкам, п. ч. оказывается – он одну из них: 84-летнюю! девятилетним мальчиком венчал – с родным братом моей бабушки. (Эта старушка жена брата моей бабушки.) И вот, в последнюю минуту С<ергей> М<ихайлович> не смог: вызвали на свежевыпеченный абиссинский фильм. А я так этой встрече радовалась: 75-летнего с 84-летней, которую венчал! Старушка отлично помнит его мальчиком, а также и его деда-декабриста, „патриарха“ с белой бородой в черным чубуком.[935]935
Волконский Сергей Григорьевич
[Закрыть] – Поехала одна, угрызаясь, что еду чудной местностью (серебристые тополя, ивы, река, деревня), а дети в нашем заплеванном, сардиночном, в битом бутылочным стекле – лесу. Но узнав что моя бабушка 12 лет вместе с сестрами 14-ти и 16-ти во время польского восстания в Варшаве прятала повстанческое оружие (прадед был на русской службе и обожал Николая I), узнав себя – в них, их в себе – утешилась и в С<ергее> М<ихайловиче> и во всем другом. Об этом, Вера, только Вам. Это моя тайна (– с теми!).
Дату Музея еще не узнала и пока пишу без. Но до „Открытия“ еще далёко и непременно воспользуюсь Вашими советами. (Ненавижу слово „пользоваться“: гнусное).
Обнимаю Вас и люблю.
М.
12-го сент<ября> 1933 г.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnal
Дорогая Вера, Вот ответ Руднева на Иловайского. Все подчеркнутые места – его.
Дорогая М<арина> И<вановна>,
Письмо Ваше получил вчера утром, а рукописи еще нет. А м. б. и к лучшему—написать Вам (NB! он от меня усвоил мои тире! – <Фраза написана на полях>) в порядке предварительном, до ознакомления с рукописью, о тех сомнениях, какие у меня есть a priori, по поводу темы.
Не сомневаюсь, что рукопись – интересна и талантлива, как всё, что Вы пишете. И о Музее читал с большим интересом в „Посл<едних> Нов<остях>“.
Всё это так, – и всё же чувствую или предчувствую одно „но“. Не в имени Иловайского, поверьте, в смысле его „одиозности“, а в смысле его значительности. Мы когда-то собирались поместить статью бывшей Е. Ю. Кузьминой-Караваевой (а ныне матери Марии…) о Победоносцеве:[936]936
Обер-прокурор Синода в 1880–1905 гг.
[Закрыть] казалось бы, чего уж одиознее, – но фигура в истории русской культуры. А Иловайский? Думаю, что весь несомненный интерес Вашей статьи будет вероятно в описании старого московского интеллигенческого быта.
NВ! Вера, разве Иловайский – „интеллигент“? Мой отец – „интеллигент“? Интеллигент, по-моему, прежде всего, а иногда и после всего – студент.
А сзади, в зареве легенд,
Идеалист-интеллигент
Печатал и писал плакаты
Про радость своего эаката…
(Б. Пастернак, 1905 год)
…Аксаков[937]937
Писатель С. Т. Аксаков.
[Закрыть] – „интеллигент“? Какое нечувствование ЭПОХИ и духовного ТИПА!!)
(Дальше Руднев:)
…Хорошо, – но мы – жадные (посчитайте тире! МЕНЯ обскакал!), и от Вас ждем Вашего лучшего. На мой личный вкус – таковыми могли бы быть Ваши чисто-литературные воспоминания и характеристики.
(NB! А он не – просто дурак? Хотя старик, но к сожалению дурак. Пусть писатели пишут о писателях, философы о философах, политики о политиках, священники о священниках, помойщица о помойщиках и т. д. – ведь он вот что предлагает!)
Но это – о том, чего у Вас нет в руках, а Вы спрашиваете о том, что имеется. Получу, прочту – скажу свое личное впечатление. Переберетесь ли Вы, наконец, в Булонь?
(Он этого дико боится, п. ч. в Булони всего один дом, и в нем он живет!)
У меня такое чувство: мы с Вами можем переписываться, но не сумеем разговаривать.
Всего доброго, и не сердитесь за предварительный скептицизм.
Преданный Вам
(– в чем выражается?!)
В. Руднев
Р. S. А нет ли у Вас стихов 1) новых и 2) понятных для простого смертного. Чувствую, что это задание противоречиво для Вас.
_________
– Вот, Вера, нашего „дедушку“ еще раз прогнали. Всё это письмо – не опасение, а предрешение, только Р<уднев>, прослышав о Милюкове, не хочет быть смешным и упор сделал на другом (неисторичности лица).
Почему Степун годами мог повествовать о своих женах, невестах, свояченицах и т. д.,[938]938
Вероятно, Цветаева имеет в виду автобиографические «Мысли о России» Ф. А. Степуна, публиковавшиеся в «Современных записках» с перерывами с 1923 по 1928 гг. (9 номеров).
[Закрыть] а я – о единственном своем (!) дедушке Иловайском – не могу?? В единственном № С<овременных> 3<аписок>? Думаю, что для редактора важнее всего: как вещь написана, т. е. кто ее написал, а не о ком. И думать, что мои воспоминания о знаменитом, скажем, литераторе ценнее моих же воспоминаний о сэттере „Мальчике“ напр<имер> – глубоко ошибаться. Важна только степень увлеченности моей предметом, в которой вся тайна и сила (тайна силы). С холоду я ничего не могу. Да Вы, милая Вера, это и так, и из себя – знаете!
Чувство, что литература в руках малограмотных людей. Ведь это письмо какого-то подмастерья! Впрочем, не в первый раз! Если бы Вы знали, чту это было с Максом!![939]939
Т. е. с очерком «Живое о живом».
[Закрыть]
Пишу сейчас открытие Музея, картина встает (именно со дна подымается!) китежская: старики – статуи – белые видения Великих Княжен… Боюсь, что из-за глаз Государя весь „фельетон“ провалится, но без глаз – слепым – не дам.
О будь они прокляты, Милюковы, Рудневы, Вишняки, бывшие, сущие и будущие, с их ПОДЛОЙ: политической меркой (недомеркой?).
_________
Скоро напишу о совсем другом: перепишу Вам отрывки из недавнего письма Аси. А сейчас кончаю, хочу опустить еще нынче.
Обнимаю Вас. Только к Вам иду за сочувствием (СО—ЧУВСТВИЕМ: не жалостью, a mieux![940]940
Лучше (фр.).
[Закрыть]).
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
29-го сентября 1933 г.
Дорогая Вера,
Почему замолчали? Я по Вас соскучилась. Я Вам писала последняя, – это не значит, что я считаюсь письмами, я только восстанавливаю факты.
Знаете ли Вы, что мой Иловайский „потенциально“[941]941
Предположительно? (примеч. М. Цветаевой).
[Закрыть] (русского слова, кажется, нет) принят в Современные Записки?
Нынче я, после долгого перерыва, опять за него принялась, и вот, естественно, вернулась к Вам.
Многое вскрывается в процессе писания. Эту вещь приходится писать вглубь – как раскопки.
Напишу обо всем, если например, т. е. если буду знать, что всё это Вам еще нужно.
Обнимаю Вас.
МЦ.
<Приписки на полях:>
Здоровы ли Вы? А м. б. – уехали? Не собираетесь ли в Париж? Я бы ОЧЕНЬ хотела!
С „Посл<едними> Нов<остями>“ очередные неприятности, впрочем „шитые и крытые“.
5-го октября 1933 г.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Дорогая Вера,
Написала Вам большое письмо, но к сожалению себе в тетрадку – было мало времени, а сказать хотелось именно сейчас и именно то, записала сокращенно, т. е. для Вас бы абсолютно нечитаемо, а сейчас опять нет времени переписывать, но – не пропадет и Вы его все-таки получите и „современности“ (будь она треклята!) не утратит.
Пока же:
Сын поступил в школу, значит и я поступила. Целый день, по идиотскому методу франц<узской> школы, отвожу и привожу, а в перерыве учу с ним наизусть, от чего оба тупеем, ибо оба не дураки. Священную Историю и географию, их пресловутые „résumé“, т. е. объединенные скелеты. (Мур: „Так коротко рассказывать, как Бог создал мир, по-моему, непочтительно: выходит – не только не ‘six jours’,[942]942
Шесть дней (фр.).
[Закрыть] a ‘six secondes’.[943]943
Шесть секунд (фр.)
[Закрыть] Французы, мама, даже когда верят – НАСТОЯЩИЕ безбожники!“ – 8 лет.)
С тоской и благодарностью вспоминаю наши гимназии со „своими словами“ („Расскажите своими словами“). И, вообще, человечные – для человека. У нас могли быть плохие учителя, у нас не было плохих методов.
Растят кретинов, т. е. „общее место“ – всего: родины, религии, науки, литературы. Всё – готовое: глотай. Или – плюй.
________
„Открытие“ мое замолчали.[944]944
Т. е. очерк «Открытие музея».
[Закрыть] Я теперь о другом рассаднике „общего места“ – Посл<едних> Нов<остях>. Ни да, ни нет. И, другое открытие, даже озарение: все Посл<едние> Нов<ости> – та игра, помните? „Черного и белого не покупайте, да и нет не говорите“… Должно быть, у них нечистая совесть, раз не вынесли (совершенно невинных!) глаз Царя.
Иловайского кончаю совсем. Сейчас пишу допрос (который знаю дословно – от следовательницы, не знавшей, что я „внучка“: рассказывала в моем присутствии, не называя Иловайского, и когда я спросила:
„А это, случайно, не Иловайский был?“, она: „Откуда вы знаете?“).
Какова вещь, литературно – не знаю, да об этом сейчас, т. е. в первый раз пиша, и не думаю, думать буду, когда начну делать, т. е. править. Сейчас пишу как на курьерских (тоже анахронизм!) – сама обмирая – и больше всего от жути картины.
Вещь, милая Вера, примут или не примут, посвящаю Вам: возвращаю – Вам. Эпиграф:
– И все они умерли, умерли, умерли… а там, где о Сереже и о Наде:
– Как хороши, как свежи были розы…
Так „общее место“ Тургенева – зáново заживет.
________
Вы спрашиваете об Асе. Вкратце: человек она замечательный и несчастно-счастливый. „Несчастно“ – другие, „счастливый“ – сама. Мы очень похожи, но я скорее брат, чем сестра: моя мать ведь хотела мальчика и с первой минуты моего (меня) осознания назвала меня Александр, я была Александр, – так вот всю жизнь и расплачиваюсь. Ася – я – минус Александр. А назвала она в честь той Аси[945]945
Т. е. героини повести И. С. Тургенева «Ася».
[Закрыть] („Вы в лунный столб въехали. Вы его разбили!“).
Бегу за своим Георгием (Муром).
Обнимаю Вас и скоро напишу еще.
МЦ.
24-го Октября 1933 г.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Дорогая Вера, Ваше письмо застало меня на словах, фактически легло на слова: „…гнёл глубокими нишами окон, точно пригнанными по мерке привидений…“[946]946
Цитата из очерка «Дом у Старого Пимена».
[Закрыть] (NB! Дом. Ряд перечислений: чем гнёл, ибо у меня дом гнетет, и родители сами – гнетóмые.) И первым моим движением было – рукопись влево, писчий листок перед собою, но нет времени, нет времени, нет времени! – и пересилил, как всегда, долг, т. е. в данном случае – рукопись (а пять минут спустя долгом будет – ставить суп, а рукопись – роскошью. Нет неизменных ценностей, кроме направляющего сознания долга. Долг, Вера, у меня от матери, всю жизнь прожившей как решила: как не-хотела. Не от отца, кроме должного ничего не желавшего). И, возвращаясь к рукописи: впрочем, „Старый Пимен“ – тоже Вам письмо, то же Вам письмо, только куда открытейшее и сокровеннейшее, чем те, в конвертах. (А то письмо, неотосланное, лежит и ждет своего часа. Я ничего не забываю, но – ничего не тороплю.)
Милая Вера, я по Вас соскучилась, не остро – это острие у меня за с двух лет-саморанения – пообтупилось, а может быть – я отупела, и, чтобы чувствовать, нужно время, у меня его нет – кроме того, всё это, пока, только голос, даже не голос, – мысленный голос – вот если бы Вы здесь были и потом бы Вас не было – о, тогда другая песенка, и может быть волчья: волчьего зарезу: тоски, пока же: когда долго нет Ваших писем я, как все люди, скучаю (м. б. немножко больше, чем все люди!)
________
Милая Вера, не надо благодарить за посвящение, которое прежде всего возвращение – вещи по принадлежности. Но если Вы этому возврату рады – я счастлива. Но, милая Вера, так как я себе, чувству меры в себе, всё-таки не доверяю, – ибо у меня иная мера (единственное, чему в себе доверяю – безмерность, то до напечатания (проставления посвяще ния) непременно постараюсь, чтобы Вы прочли, а то вдруг Оля на Вас вознегодует, или, упаси Боже, Вы – на меня? Была когда-то такая книга Альтенберга „Wie ich es sehe“[947]947
Альтенберг Петер «Как я это вижу» (нем.).
[Закрыть] – Taк всё у меня „wie ich es sehe“. Когда я стараюсь „как другие“ – я просто не вижу – ничего.
________
Еще вопросы: 1)… „с головкой античной статуи“, может быть „ВОЗРОЖДЕНСКОЙ“ статуи, чтó Вам ближе и чтó больше Вы? Даю Вас с Надей глядящими на вынос Сережи. Чтобы увидели другие, должна, очень точно, увидеть я. Вам – виднее!
2) В каком месяце или хотя бы в какое время года была убита А<лександра> А<лександровна>? У меня – поздней оченью (последние листья), и все на этом домысле построено. Но как обидно гадать, когда можно знать!
3) Помнится мне, что Надя – в феврале. А Сережа? На месяц? полтора? два? раньше.
(А может быть просто – с возрожденской головкой? Живее. Или важна именно статуя? Как бы я хотела Ваш тогдашний портрет! Зачем – портрет: Вас – тогдашнюю!)
Но вчера Вы для меня неожиданно, незабвенно воскресли. Дворянское собрание, короткие (после тифа?) до плеч волосы, красное платье с шепчущим шлейфом успеха. Вера, по описанию („нет, не широкие, скорее длинные, и не голубые, – светлые, серовато-еще что-то…“) у Вас, не сердитесь, КОЗЬИ глаза. Вы когда-нибудь видели козьи глаза?
Не ланьи (карие, влажные, и т. д.) а именно козьи, у самой простой козы: светлые, длинные, даже изогнутые (mit einem kecken Schwung,[948]948
С дерзким взмахом (нем.).
[Закрыть] как бывает смелый росчерк), холодные и в тысячу раз более гадательные, притягательные, чем пресловутые русалочьи, в которых, как у рыбы, только испуг и вода.
Рядом с Вами шла, можно сказать, шествовала – тоже, тогда, красавица, нынешняя Кн<ягиня> Ширинская, а тогда даже еще не Савинкова, у которой до сих пор глаза совершенно невероятной красоты.[949]949
Ширинская-Шихматова (урожденная Зильберберг, в первом браке – Сомова, во втором – Савинкова) Евгения Ивановна.
[Закрыть] Мы с ней часто видимся, они вместе с моей дочерью набивают зайцев и медведéй („Зайхоз“), зашивают брюхи, пришивают ухи и хвосты (у зайцев и медведей катастрофически маленькие, т. е. очень трудные: не за что ухватиться) и зарабатывают на каждом таком типе[950]950
От фр. type – образец.
[Закрыть] по 40 сант<имов>, т. е., дай Бог – 2 фр<анка> в час, чаще – полтора. Она мне говорила о своих угрызениях совести, что до сих пор не ответила на Ваше чудное письмо, а я утешала, что Вы сами подолгу не отвечаете, и по той же причине – исчерпывающего ответа.
Нравитесь Вы себе в красном платье, с козьими глазами? (NB! в рукописи этого не будет!) Непременно откликнитесь, козьи или нет, но до этого непременно подробно рассмотрите козу (именно козу, ибо у козла, может быть, и даже наверное – другие!).
Вера, а Елпатьевский (С. Я.)[951]951
Елпатьевский Сергей Яковлевич – писателъ-народник.
[Закрыть] – мой троюродный дядя: двоюродный брат моего отца – через поле – в тех же Талицах. Мы жили у него на даче в Ялте, зимой 1905–1906 г., под нами – какие-то „эсдеки“, с грудным ребенком, над нами Горькие, и весь сад по ночам звенел шпорами околоточных. Мне бы очень хотелось прочесть Ваше про Елпатьевского – нет ли у Вас машинного оттиска? Давайте обмениваться „отверженцами“. Музей мой окончательно закрыт, даже зарыт, с подобающим надгробным словом Милюкова („пристрастие к некоторым членам Царской Фамилии“, – в том-то и дело, что она для него „Фамилия“, для меня – семья). Если кто-нибудь по дружбе отпечатает (всего 7 рукописных страниц) – пришлю. А Вы мне – Елпатьевского (а м. б. П<оследние> Н<овости> почуяли, что Елпатьевский – мой троюродный дядя? смеюсь, конечно! Кстати, у Милюкова с Новостями одни инициалы).
________
А „Дедушка“ настолько принят, что уже проеден, увы не нами, a „gérante“[952]952
Здесь: домовладелица (фр.).
[Закрыть] в виде 1/4 терма.
Теперь, просьба. Когда, дней через десять, сдам, и начнется бесконечная торговля с Рудневым: сократить, убрать и т. д. – Вера, вступитесь и Вы: моя мечта, чтобы вещь напечатали целиком, а м. б. вместо положительных—отпущенных на нее Современными) 3<аписками> – 65.000 знаков окажется 90.000. Видел Руднев только I, анекдотическую, часть „Дедушка Иловайский“, увиденный глазами ребенка. II ч. – Дом у Старого Пимена – есть часть осмыслительная, м. б. менее „развлекательная“, но более углубительная: судьба дóма, рóда, – Рок. Уже не картинки, а картины, и некоторые-очень жуткие. Пусть платят за 65 тысяч знаков, пусть печатают – хоть петитом (я бы предпочла курсивом, настолько все это – изнутри!), мне все равно, лишь бы – всё, всю. Пусть разбивают на 2 №, как Макса, бывшее – не торопится. Итак, когда начнутся распри, я к Вам возоплю, – м. б. надавите на Фундаминского[953]953
Фондаминский (псевдоним Бунаков) Илья Исидорович – один из редакторов «Современных записок».
[Закрыть] (к<оторо>го пишу от фундамент). А то с Максом было ужасно, и все Максино детство, всю Максину чудную мать мне выкинули – и совершенно зря. Они всё боятся, что „их читателю“ – „скучно“. (Когда стихи – „непонятно“), А тот же читатель отлично все понимает – и принимает у меня на вечерах.
Кончаю. Только еще одно. Никакого „каприза“, т. е. прихоти, к<отор>ую я презираю. Все мои „стаканы“ – органические, сорожденные со мною стаканы защиты, и никогда – себя: мира высшего (wie ich es sehe) – от мира низшего, в данном Сарином[954]954
Имеется в виду Сара Бернар.
[Закрыть] случае – гения, старости, бывшей славы – от дряни.
А деспотизм – да, только – просвещенный, по прямой линии от деда А. Д. Мейна, который разбил жизнь моей матери и которого моя мать до его и своего последнего вздоха – боготворила.
А поляки – особ статья, но статья очень сильная.
Обнимаю Вас. А отвечать – не спешите. Сущее тоже не торопится.
МЦ.
Clamart (Seine)
10-го ноября 1933 г.,
канун Armistice[955]955
Перемирие (фр.). – 11 ноября 1918 г. состоялась капитуляция Германии, что практически означало окончание первой мировой войны.
[Закрыть] (– а у нас. Вера, война никогда не кончилась).
Дорогая Вера,
Это письмо должно быть коротко – Вам их много придется читать.[956]956
Письмо – отклик на присуждение И. А. Бунину Нобелевской премии.
[Закрыть] И ответа на него не нужно – Вам их много придется писать.
Хочу только, чтобы увидели: Кламар, в котором Вы может быть никогда не были, но всё равно, – любая улица – любой ноябрьский день с дождем – я, которую Вы наверное в лицо не помните – с Муром, которого Вы никогда не видели (4 ч. дня, разбег школьников) – и: – Мама, почему Вы плачете? Или это – дождь? – Дождь, Мур, дождь!
И не знаю – дождь иль слезы
На лице горят моем!
Вера, это были слезы больше чем женского сочувствия: fraternité[957]957
Братство (фр.)
[Закрыть] на женский лад – восхищения – сострадания (я ведь знаю, как в жизни всё иначе) – глубочайшего удовлетворения – упокоения – и чего-то бесконечно-бóльшего и совсем несказанного.
Мур шел и показывал мне свой орден „pour le mérite“,[958]958
«За заслуги» (фр.).
[Закрыть] я думала о Вашем, и вдруг поняла, что тот каменный медальон, неоткрывающийся, без ничего, кроме самого себя, который я с Вашего первого письма хотела послать Вам, как Ваш, и не посылала только из-за цепочки, мечты о цепочке, так и не сбывшейся – что тот „медальон“ вовсе и не медальон, а именно орден, и никакой цепочки не нужно. (Нужна, конечно, потому что в быту орденов не носят, но послать можно – и без.)
Теперь – ждите. Не завтра (Armistice) и не в воскресенье, а в самом начале недели. Голубой – а больше не скажу.
Вашу карточку показывала Е<вгении> И<вановне>.[959]959
Е. И. Ширинская-Шихматова.
[Закрыть] Сказала, что были еще лучше. А больше никому.
Обнимаю Вас.
М.
Рукопись нынче сдала.
20-го ноября 1933 г.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Милая Вера,
Ваше письмо такое, каким я его ждала, – я Вас знаю изнутри себя: той жизни, того строя чувств. Вы мне напомнили Блока, когда он узнал, что у него родился сын (оказавшийся потом сыном Петра Семеновича Когана, но это неважно: он верил). Вот его слова, которые я собственными глазами читала: – „Узнав, не обрадовался, а глубокó – задумался“[960]960
Цитата из воспоминаний о Блоке 3. Н. Гиппиус «Мой лунный друг».
[Закрыть]
А что Вы лучше одна, чем когда Вы с другими – Вера, как я Вас в этом узнаю, и в этом узнаю! У меня была такая запись: „Когда я одна – я не одна, когда не-одна – одна“, т. е. как самая брошенная собака, не вообще-брошенная (тут-то ей и хорошо!), а к волкам брошенная. А м. б. я – волк, а они собаки, скорей даже тáк, но дело не в названии, а в розни.
А Вы, Вера, не волк. Вы – кроткий овец (мне кто-то рассказывал, что Вы все время читаете Жития Святых, – м. б. врут? А если не врут – хорошо: гора, утро, чистота линий, души, глаз, – и вечная книга…) Все лучшие люди, которых я знала: Блок, Рильке, Борис Пастернак, моя сестра Ася – были кроткие. Сложно-кроткие. Как когда-то Волконский сказал о музыке (и пространстве, кажется)
ПОБЕДА ПУТЕМ ОТКАЗА
А природное, рожденное овечье состояние я – мало ценю. (Начав с коз, перешла к овцам!)
_______
Итак, скоро увидимся? Радуюсь.
Хотела бы. Вера, долгий вечер наедине – как в письме. Но Вас люди съедят. Знайте, что на дорогах жизни я всегда уступаю дорогу.
_______
Честолюбия? Не „мало“, а никакого. Пустое место, нет, – все места заполнены иным. Всё льстит моему сердцу, ничто – моему самолюбию. Да, по-моему, честолюбия и нет: есть властолюбие (Наполеон), а, еще выше, le divin orgueil[961]961
Божественная гордость (фр.).
[Закрыть] (мое слово – и мое чувство), т. е. окончательное уединение, упокоение.
И вот, замечаю, что ненавижу всё, что – любие: самолюбие, честолюбие, властолюбие, сластолюбие, человеколюбие – всякое по-иному, но все – равнó. Люблю любовь, Вера, а не любие. (Даже боголюбия не выношу: сразу религиозно-философские собрания, где всё, что угодно, кроме Бога и любви.)
________
Об Иловайском пока получила следующий гадательный отзыв Руднева: „Боюсь, что Вы вновь (???) отступаете от той реалистической манеры (???), которой написан Волошин“. Но покровительствующая мне Евгения Ивановна уже заронила словечко у Г<оспо>жи Фондаминской[962]962
Урожденная Гавронская Амалия Осиповна – жена И. И. Фондаминского.
[Закрыть] (мы незнакомы) и, кажется, (между нами) Дедушку проведут целиком. Я над ним дико старалась и потеряла на нем (11/2 месяца поправок) около пятисот фр<анков> на трех фельетонах в Последних Новостях.
Кое-что, думая о Вас и об Оле, смягчила. Напр<имер>, сначала было (<Александра> А<лександровна>) – „Она, сильно говоря, конечно была отравительницей колодца их молодости“, – стало: огорчительницей (курсивом).
________
Ну, вот.
Теперь во весь опор пишу Лесного Царя, двух Лесных Царей – Гёте и Жуковского. Совершенно разные вещи и каждая – в отца.
И в тот же весь опор сейчас мчусь за Муром в школу. Он Вам понравится, хотя целиком дитя своего века, который нам не нравится.
________
Орден отослан в субботу, думала, что Вы уже в Париже и что – разминетесь, но кто-то сказал, что Вы задержались.
Обнимаю Вас и Glück auf![963]963
Желаю счастья! (нем.)
[Закрыть] И – Muth zum Glück![964]964
Мужества к счастью! (нем.)
[Закрыть] Во всяком случае – Muth! (Рифма – gut[965]965
Хорошо (нем.).
[Закрыть]).
<Приписка на полях:>
Из ляписа-лазури (ордена) в древности делали краску ультрамарин.
27-го ноября 1933 г.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Дорогая Вера,
Вы в сто, в тысячу, в тысячу тысяч раз (в дальше я считать не умею) лучше, чем на карточке – вчера это было совершенно очаровательное видение: спиной к сцене, на ее большом фоне, во весь душевный рост, в рост своей большой судьбы.[966]966
Письмо написано под впечатлением чествования И. А. Бунина русскими организациями по случаю присуждения ему Нобелевской премии
[Закрыть] И хорошо, что рядом с Вами посадили священника, нечто неслиянное, это было как символ, люди, делая, часто не понимают, чтó они делают – и только тогда они делают хорошо. „Les Russes sont souvent romantiques“[967]967
«Русские часто бывают романтиками» (фр.).
[Закрыть] – Kaк сказал этот старый профессор.[968]968
французский славист Эмиль Оман. На чествовании И. А. Бунина выступил с приветственной речью.
[Закрыть] Перечеркиваю souvent и заканчиваю Жуковским: „А Романтизм, это – душа“. Так вóт, вчера, совершенное видение души, в ее чистейшем виде. Если Вы когда-нибудь читали или когда-нибудь прочтете Hoffmansthal'a „Der Abenteurer und die Sängerin“[969]969
Гофмансталь Гуго фон, «Авантюрист и певица» (нем.).
[Закрыть] – Вы себя, вчерашнюю, моими глазами – увидите.
И хорошо, что Вы „ничего не чувствовали“. Сейчас, т. е. именно когда надо, по заказу, – чувствуют только дураки, которым необходимо глазами видеть, ушами слышать и, главное, руками трогать. Высшая раса – вся – либо vorfühlend либо nachfühlend.[970]970
Предчувствующая либо сочувствующая (нем.).
[Закрыть] Я не знаю ни одного, который сумел бы быть глупо-счастливым, просто-счастливым, сразу – счастливым. На этом неумении (неможении) основана вся лирика.
Кроме всего, у Вас совершенно чудное личико, умилительное, совсем молодое, на меня глядело лицо той Надиной[971]971
Надя Иловайская
[Закрыть] подруги – из тех окон.
Вера, не делайте невозможного, чтобы меня увидеть. Знайте, что я Вас и так люблю.
Но если выдастся час, окажется в руках лоскут свободы – либо дайте мне pneu,[972]972
Письмо по пневматической почте (фр.).
[Закрыть] либо позвоните Евгении Ивановне Michelet 08–49 с просьбой тотчас же известить меня. Но имейте в виду, что я на путях внешней жизни, в частности в коридорах и нумерах никогда не посещаемых гостиниц – путаюсь, с челядью же – дика: дайте точные указания.
Если же ничего не удастся – до следующего раза: до когда-нибудь где-нибудь.
Обнимаю Вас и от души поздравляю с вчерашним днем.
МЦ.
– А жаль, что И<ван> А<лексеевич> вчера не прочел стихи – все ждали. Но также видели, как устал.
<Приписка на полях:>
Р. S. Только что получила из Посл<едних> Нов<остей> обратно рукопись „Два Лесных Царя“ (гётевский и Жуковский – сопоставление текстов и выводы: всё очень членораздельно) – с таким письмом: – „Ваше интересное филологическое исследование совершенно не газетно, т. е. оно – для нескольких избранных читателей, а для газеты – это невозможная роскошь“.
Но Лесного Царя учили – все! Даже – двух. Но Лесному Царю уже полтораста лет, а волнует как в первый день. Но всё пройдет, все пройдут, а Лесной Царь – останется![973]973
Статья М. Цветаевой «Два „Лесных Царя“» была опубликована в журнале «Числа» (Париж. 1934. № 10).
[Закрыть]
Мои дела – отчаянные. Я не умею писать, как нравится Милюкову. И Рудневу. Они мне сами НЕ нравятся!
16-го января 1934 г.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
Умница Вы моя! Больше чем умница, – человек с прозорливым сердцем: Ваш последний возглас о Белом попал – как нож острием попадает в стол и чудом держится – в мою строку:
– Такая, как он без моих слов увидел ее: высокая, с высокой, даже вознесенной шеей, над которой точеные выступы подбородка и рта, о которых – гениальной формулой, раз-навсегда Hoffmansthal:
Sie hielt den Becher in der Hand.
Ihr Kinn und Mund glich seinem Rand…[974]974
Она держала бокал в руке.
Ее подбородок и рот были вровень с его краями (нем.).
[Закрыть]
Это – о девушке, любившей Белого, когда я была маленькой и о которой (о любви которой) он узнал только 14 лет спустя, от меня…
Я сейчас пишу о Белом, çа me hante.[975]975
Это меня преследует (фр.)
[Закрыть] Так как я всегда всё (душевно) обскакиваю, я уже слышу, как будут говорить, а м. б. и писать, что я превращаюсь в какую-нибудь плакальщицу.
<Сбоку, рядом со вторым абзацем, написано:>
Писала и видела – Вас.
5-го февраля 1934 г.
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnal
Дорогая Вера,
Разрываюсь между ежеутренним желанием писать Вам и таким же ежеутренним – писать о Белом, а время одно, и его катастрофически мало: проводив Мура в 81/2 ч. – у меня моего времени только 2 часа на уборку, топку, варку и писанье. Вы понимаете как всё это делается (по молниеносности и плохости!). Потом – провести его подышать, потом завтрак, потом посуда, потом опять в школу, и опять из школы, и поить его чаем, и т. д., а вечером – голова не та, слова не те.
Вера, был совершенно изумительный доклад Ходасевича о Белом:
ЛУЧШЕ НЕЛЬЗЯ.[976]976
Доклад В. Ф. Ходасевича, посвященный памяти скончавшегося 8 января 1934 г. Андрея Белого. Стихи А. Белого прочли Н. Берберова и В. Смоленский.
[Закрыть] Опасно-живое (еще сорокового дня не было!), ответственное в каждом слоге – и справился: что надо – сказал, всё, что надо – сказал, а надо было сказать – именно всё, самое личное – в первую голову. И сказал – всё: где можно – словами, где неможно. (NB! так наши польские бабушки говорили, польское слово, а по-моему и в России, в старину) – интонациями, голосовым курсивом, всем, вплоть до паузы.
Дал и Блока, и Любовь Димитриевну, и Брюсова, и Нину Петровскую,[977]977
Петровская Н. И.
[Закрыть] и не назвав – Асю:[978]978
Тургенева А. А., жена Андрея Белого.
[Закрыть] его горчайшую обиду (я – присутствовала, и мне тоже придется об этом писать: как?? Как явить, не оскорбив его тени? Ведь случай, по оскорбительности, даже в жизни поэтов – неслыханный). Дал и Белого – Революцию, Белого – С.С.С.Р., и дал это в эмигрантском зале, сам будучи эмигрантом, дал, вопреки какому-то самому себе. Дал – правду. Как было.
И пьяного Белого дал, и танцующего. Лишнее доказательство, что большому человеку – всё позволено, ибо это всё в его руках неизменно будет большим. А тут был еще и любящий.
Вся ходасевичева острота в распоряжении на этот раз – любви.
