Текст книги "Письма. Часть 2"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 54 страниц)
Стереть платком причастие – жуткий жест.
Она вышла за него почти против его воли («Так торопит! Так торопит!») – дай ей Бог ребенка, иначе крах.
Спасибо, что пошли. Поблагодарите, когда приедут, ваших. Теперь Дода знает, как венчаются герои поэм и кончаются поэмы.
Написала здесь две небольших вещи, пишу третью, очень трудную.[79]79
После поэм „С моря“ и „Попытка комнаты“ – поэма „Лестница“
[Закрыть]
Писать приходится мало, полдня пожирает море.
Мур ходит вот уже месяц, хорошо и твердо, первый свой шаг ступил по безукоризненной земле отлива. Пляж у нас изумительный, но это все. Пляж для Мура и сознание Вандеи для меня. Жизнь тише тихого, все располагает к лени, но это для меня самое трудное, – лень и неженство на берегу. Купаюсь, вернее, захожу по пояс (по пояс – условности: по живот! пляж у нас так мелок, что для по пояс нужно было бы пройти полверсты), захожу по живот и в судорожном страхе плыву обратно. А Аля – того хуже: зайдет по щиколотку и стоит как теленок, глядя себе под ноги. Может так простоять час.
Вы, наверное, уже знаете, что меня скоропостижно сняли с иждивения. Полетели письма по всем пригородам Праги. Не будь этого, приехала бы к вам осенью, когда часть разъедется. Дода тоже с Вами?
Мы все загорели. Рядом с нами фотография, сниму Мура и пришлю. О<льга> Е<лисеевна> спрашивает, что ему прислать. Из носильного ничего, спасибо, все есть. Может быть – у вас раньше будут – апельсины. Здесь все очень поздно, оказывается Вандея совсем не лес и совсем не юг.
До свидания, целую Вас и О<льгу> Е<лисеевну>, ей напишу отдельно. Пишите. Аля ждет от Вас письма.
МЦ.
Да! Не знаете ли (Вы видели Невинного), где Дорогой? Он мог бы мне помочь с чехами.
КОЛБАСИНОЙ-ЧЕРНОВОЙ О. Е
Вшеноры, 17-го Октября 1924 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Когда отошел Ваш поезд, первое слово, прозвучавшее на перроне, было: «Как мне жаль – себя!» и принадлежало, естественно Невинному. (Придти на вокзал без подарка, – а? Это уже какая-то злостная невинность!)
Потом мы с ним пошли пешком – по его желанию, но не пройдя и двадцати шагов оказались в кафе, тут же оказавшемся политическим и даже преступным местом сборища здешних чекистов. Невинный рассказывал о Жоресе[80]80
руководитель Французской социалистической партии, основатель газеты „Юманите“.
[Закрыть] и чувствовал, что делает историю.
Засим он – в В<олю> Р<оссии>, мы – почти, т. е. в тот магазин шерсти, покупать С<ереже> шершти[81]81
В шутку неправильно произносимое в семье Цветаевой слово „шерсть“.
[Закрыть] на кашне. Выбрали, в честь Вашего отъезда, траурную: черную с белым, явно – кукушечью. Да! Вдоль всего Вацлавского[82]82
Вацлавское наместье – центральный проспект Праги.
[Закрыть] глядели вязаные куртки и платья, причем Невинный на самое дорогое изрекал: «Вот это», так весело и деловито, точно я (или он) вправду собираемся купить.
У остановки 5-го номера столкнулись с В<иктором> М<ихайловичем>,[83]83
В. М. Чернов. К этому времени О. Е. Колбасина-Чернова и В. М. Чернов уже разошлись.
[Закрыть] и я, радостно: – «А мы только что проводили О<льгу> Е<лисеевну>. Сколько народу было!»
И он, улыбаясь: «Значит, с вокзала?»
Ничего не оставалось, как подтвердить: «Да».
Невинный мялся, и мы его отпустили.
________
У К<арба>сниковых нас ждало некое охлаждение, выразившееся в форме одной котлеты на брата, без повторения. Съели и котлету и охлаждение.
– «Только ра-а-ади Бога, М<арина> И<вановна>, не беспокойтесь, не приезжайте ни прощаться, ни провожать»,[84]84
Предстоял отъезд Карбасниковых в Париж
[Закрыть] – раза три сряду, на разные лады, с все возрастающей настойчивостью.
И тетка, как в тромбон: «И мебель увезут».
Перед уходом она кровно оскорбилась на меня за то, что я не смогла ей во всей точности указать, где и как в данный час переходят границу. – «Я же совершенно вне политики, да ведь это ежедневно меняется, откуда мне здесь, в Праге, знать?!»
И она, оскорбленно и хитро подмигивая:
– «Наоборот, как Вам здесь, в Праге, не знать, когда у Вас все друзья политические, – Вы просто не хотите мне сказать!»
Простились холодно: А<нна> С<амойловна>, очевидно, почуяла, что я всем ее сущим и будущим отпрыскам (или это только у мужчин отпрыски? у женщин, кажется, птенцы) – или птенцам – предпочитаю хотя бы худшую строку худшего из поэтов – и это вселяло хлад.
Ах, к черту! Надоели чужие гнезда.
А ночью видела во сне Дорогого, – мы с ним переносили груды стекла – всё такие изящные «вещички» – он устраивал квартиру – я помогала, и у него, кроме стаканчиков и рюмочек, ничего не было. Но помню, что я плакала, хотя ничего не разбила, даже проснулась в слезах.
________
Завтра, 18-го, на каком-то вечере чешско-русской «гудьбы» (музыки) встречусь с Завадским,[85]85
С. В. Завадский.
[Закрыть] передам ему рукописи, в первую голову – Вашу. Сегодня все это приведу в порядок. У меня после двух дней в Праге, а особенно после Невинного, полное чувство высосанности, какие-то сплошные отзвуки Игоревой «ножки» (видите ли – стукнулся!),[86]86
Дети Карбасниковых: Игорь (8 лет), Наталья (11 лет), Софья (13 лет).
[Закрыть] теткиных политических границ, слонимовского стекла, – хлам! Буду убаюкиваться вязаньем.
________
Рецензию в «Звене» прочла.[87]87
Рецензия Г. Адамовича на статью Цветаевой „Кедр. Апология“ и подборку ее стихов, опубликованных в пражском сборнике „Записки наблюдателя“ в 1924 г.
[Закрыть] Писавшего – некоего Адамовича – знаю. Он был учеником Гумилева, писал стихотворные натюрморты, – петербуржанин – презирал Москву. Хочу послать эту рецензию Волконскому, а отзыв на нее Волконского – Адамовичу. Пусть потешится один и омрачится другой.
Часть романа Волконского,[88]88
Роман „Последний день“
[Закрыть] им присланную, почти кончаю: пока – не роман, но блестящая хроника дней и дел. – Царский бал – прием у Витте – убийство Гапона,[89]89
Гапон Георгий Аполлонович – священник, агент охранки
[Закрыть] – книга, конечно, пойдет.
________
Знаете чувство, охватившее всю группу провожающих, после последнего взмаха последнего платка? – «Как О<льга> Е<лисеевна> скоро уехала!» – В один голос, – «Не скоро уехала, а отъехала, – сказала я, – ибо для того, чтобы уехать, нужны люди, а для отъезда – паровоз». Не знаю, оценил ли Невинный укор моего разъяснения (– и упор!).
Жду письма: дороги, вокзала, первого Парижа, первого вечера, первой ночевки. Поцелуйте Адю и расскажите ей, в какой сутолоке (не людей, а предметов!) я живу, чтобы не сердилась, что не написала.
– Мне скверно, – м. б. отзвук К<арбасников>ского громкого благополучия, м. б. слонимовское стекло, – но: скверно. То, что я больше всего боюсь: глухой стены, – нет! – брандмауэра, воздвигаемого моей гордостью – случилось, а когда стена – чтт остается? – головой тб стену!
И – главное – я ведь знаю, как меня будут любить (читать – чтт!) через сто лет! МЦ.
Вшеноры, 2-го ноября 1924 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Так и не дождалась Вашего письма, хоть и не сомневаюсь, что половина (из скромности!) Ваших помыслов принадлежит мне.
Нынче унылый воскресный день, вчера был день всех святых (всех мертвых) кто-то рассказывал, что мой – Ваш – Uhelnэ trh[90]90
Рынок угля (чешcк.). – Название площади в старом городе Праги
[Закрыть] являл собой сплошной цветник, – могла бы и я принести несколько цветочков на свои недостоверные могилы. (Недалёко ходить!)
Живу домашней жизнью, той, что люблю и ненавижу, – нечто среднее между колыбелью и гробом, а я никогда не была ни младенцем, ни мертвецом! – Уютно – Связала два шарфа: один седой, зимний, со снеговой каймой, другой зеленый – 30-х годов – только <недостает?> цилиндра и рукописи безнадежной драмы под развевающейся полой плаща – оба пошли Сереже, и он, в трагическом тупике выбора, не носит ни одного.
Есть у меня новая дружба, если так можно назвать мое уединенное восхищенье человеком, которому больше 60-ти лет и у которого грудная жаба – и которого, вдобавок, видела три раза – и у которого крашеная жена и две крашеные падчерицы – но дружба, в моих устах, только моя добрая воля к человеку.
И вот, не будучи в состоянии угодить ему стихами (пушкинианец), – вяжу ему шарф.
Это – профессор права – Завадский – бывший петербургский прокурор, председатель нашего союза и мой соредактор по сборнику.[91]91
По „Ковчегу“.
[Закрыть] Я уверена, что он бы меня очень любил, если бы я жила в Праге.
_______
Большую вещь свою я окончила: Тезей (Ариадна) – I часть. Драматическая вещь, может быть и трагедия. (Никогда не решусь на такой подзаголовок, ибо я женщина, а женщина не может написать трагедии.) Куда отдам – не знаю. В «Совр<еменные> Записки» недавно отдала «Мои службы» – отрывки. Вы знаете, – для нашего же сборника вещь слишком велика. – Пускай отлежится. – Буду теперь писать II часть. Замысел – трилогия. Думаю, справлюсь.
_______
Уехала третьего дня Валентина Чирикова, с которой меня роднила «великая низость любви» (из одного моего стиха, там так):
Знай, что еще одна… Что – сестры.
В великой низости любви – у нее в настоящем, у меня в прошлом. Весной она выходит замуж за какого-то горного инженера (как жутко! точно все время взрывает мосты! – но всякая профессия жутка), – которого не любит, потому что любит другого, который ее не любит. А выходит – п. ч. 29 лет, и нужно же когда-нибудь начать.
Если бы – миллиардер, я бы поняла, – тогда выходишь замуж за все пароходы! Но – инженер… Хуже этого только присяжный поверенный.
________
Таскаемся с Алей к А<лександре> 3<ахаровне>,[92]92
А. 3. Туржанская.
[Закрыть] выходим в сумерки, – у нее тепло, она – шарф, я – шарф, Аля на полу возится с Леликом – а за окном и в окно дождь, по которому сейчас придется идти домой. Возвращаемся в непроглядной тьме, по лужам, с тоскою выстораживая первый огонек Вшенор.
Так проходят дни. С виду все еще незаметно. (Скоро 6 месяцев!) – На легком подозрении, развивающемся при первом моем вскоке на стул или на стол (достать стакан с полки, поправить штору) – а то и на скалу – достать небосвод! – Лазим с Алей – в ясные дни – исступленно: последнее небо! Впереди – сплошная муть. Здесь хорошие прогулки, но деревня – пытка: с тех пор, как я еще тогда, при Вас – вступилась за Лелика, мальчишки нас с Алей ежедневно встречают ругательствами, камнями и грязью. А сколько таких дней еще впереди!
Стараюсь с помощью сравнительной лестницы (другим, мол, еще хуже!) представить себе – один день, что я счастлива, другой, что я этого заслуживаю, но… при первом комке грязи и при первом неуступчивом куске угля (топка – пытка!) – срывается: всем существом негодую на людей и на Бога и жалею свою голову, – именно ее, не себя!
С<ережа> неровен, очень устает от Праги, когда умилителен – умиляюсь, когда взыскателен – гневаюсь. Бедная Аля вертится, как белка в колесе – между французским, метлой, собственным и чужим беспорядком. Твердо надеюсь, что она выйдет замуж «за богатого», после такого детства только это и остается.
Мечтает, впрочем, о елке: уже считает дни!
________
6-го ноября 1924 г.
Дорогая Ольга Елисеевна, а сегодня – Ваше письмо. Радуюсь и печалюсь. Бедная Адя! Как жаль. Думая об Аде и об Але, я сразу восстанавливаю в памяти морды детей К<арбасни>ковых (и матери и тетки) – слышу их требовательные голоса: «ветчинки! печеньица!» и ответный противно-медовый – матери: «Они у меня, М<арина> И<вановна>, уди-ви-тель-но любят ветчину. А Аля?» – и готова мир взорвать.
Да, есть дети еще несчастнее Ади и Али: те, что под заборами, или те – стадами – в Сов<етской> России, но РАЗВЕ ЭТО ОПРАВДАНИЕ?
Аде, 15-ти лет, сидеть ночи подряд над чужими куклами, и Але, 11-ти,[93]93
Аде 25 декабря должно было исполниться 16 лет, а Але в сентябре пошел 13-й год.
[Закрыть] весь день метаться от метлы к сорному ящику, когда сотни тысяч ничтожеств («Ид») того же возраста челюсти себе смещают, вызевывая золотой свободный бесконечный богатый день – дуб, кто этого не чувствует, и негодяй, кто не вступается!
________
Как же Вы, после глаз Вашей Оли и синяков под глазами – Ади, не поверили еще, не заставили себя ещё поверить в ликующее, торжествующее, мстящее бессмертие души?! Бессмертие, в котором она открывается! Вроде большевицкого кухаркиного: «Теперь мы господа!» Ведь тех англичан с пароходами нет, как же без верховного англичанина?!
_______
А с «дорогим» я помирилась – третьего дня. Пришла, чтобы говорить о сборнике, т. е. просить денег, он заговорил о «Психее» Родэ,[94]94
Двухтомный труд немецкого ученого Эрвина Родэ „Психея: культ души и вера в бессмертие у греков“
[Закрыть] к<отор>ую мне проиграл месяца четыре назад, причем «Психеи» этой нигде не мог найти, ибо запомнил и требовал «Элладу»,[95]95
Название книги на греческом языке
[Закрыть] – я рассмеялась, – он рассказал мне китайскую сказку про девять небес – я задумалась – стало жаль, и ему и мне – года назад, набережных. Он был прост, правдив, нежен, человечен, я – проста, правдива, нежна, человечна. В кафе я уже рассказывала о «номере» с Р<одзевичем>, а в трамвае (он провожал меня на вокзал) уже слушала песенку: «Можно быть со всеми и любить одну», которую парировала настоящей на сей раз песенкой – очаровательной – XVIII века:
Расстались друзьями, – не без легкого скребения в сердце – Почему все всегда правы передо мной?? —
<Приписка на полях:>
Только что был у нас П<етр> А<дамович>, – завтра уезжает. Растопил мне на прощание печку. Было трогательно. Ехать ему смертно не хочется.[97]97
Дзен П. А. – друг О. Е. Колбасиной-Черновой. Болел туберкулезом
[Закрыть] В тоске.
Целую нежно Вас и Адю. Бедная семья Кесселей.[98]98
Кессель Жозеф – французский писатель русско-еврейского происхождения, журналист
[Закрыть] «Беда от нежного сердца», – как называли Алекс<андра> II, предпосылая беде – Августейшая.[99]99
Августейшая – императрица Мария Александровна, супруга Александра II.
[Закрыть]
МЦ.
Непременно опишите мне встречу с Чабровым и, если доведется, покажите ему «Переулочки» в Ремесле.[100]100
Эта поэма имела посвящение А. А. Чаброву-Подгаецкому.
[Закрыть] Он наверное не видел посвящения.
Вшеноры, 16-го ноября 1924 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Деньги получены, – девятьсот <крон>.[101]101
Речь идет о пересылке О. Е. Колбасиной-Черновой в Париж ее чешского „иждивения“.
[Закрыть] Посылаю Вам сейчас восемьсот, к 1-му – еще сто. Получила я их подлогом, ибо доверенности на получение у меня не было, и я ее написала сама.
Заблоцкий[102]102
М. Л. Заблоцкий
[Закрыть] спрашивал о Вашем местопребывании, я ограничилась туманностями. Попытайтесь (терять нечего!) еще раз подать прошение:
В Комитет по улучшению быта русских ученых и журналистов
– такой-то —
Прошение
Покорнейше прошу Комитет продлить выдаваемую мне ссуду и на этот месяц, по возможности в том же размере.
Подпись
Семейное положение:
Заработок:
Адрес: Дольние Мокропсы, и т. д.
Число
Сделайте это немедленно и пришлите мне, вместе с доверенностью: «Доверяю такой-то получить причитающуюся мне ссуду за декабрь месяц».
Прошение я передам Ляцкому, доверенность предъявлю 15-го, вместе с уцелевшим бланком (Вы мне прислали два), в котором я ноябрь переправлю (не бойтесь!) на декабрь.
Жаль, что раньше не пришло в голову, но м. б. еще не поздно.
________
На Ваше первое (длинное) письмо я ответила. На второе, т. е. деловую часть его, скажу следующее: пока мне чехи будут давать, я отсюда не двинусь. Жить, как Р<еми>зовы, 3<айце>вы и др<угие> парижане, я не могу, ибо добывать не умею. Вы меня знаете.
Если бы – чудом, в к<отор>ое я не верю, – таинственный ловец жемчужин и улыбнулся в мою сторону, я бы эту улыбку просила направить в Прагу, где мне уже улыбаются. Ему бы эта улыбка, во всяком случае, обошлась дешевле, мне же: 1+1=2. Словом, я вроде того гениально-гнусного ребенка из франц<узской> хрестоматии, к<отор>ый, потеряв одну монету и получив взамен вторую, ревя и топая ногами, неустанно повторял: «а prйsent j’en aurais eu deux!»[103]103
Теперь у меня было бы две (фр.).
[Закрыть]
Милая Адя пишет о вечере. Милая Адя, когда Вы будете в «таком положении» – интересном единственно для того, кто от этого выиграет, а именно: для очевидного, но незримого – милая Адя, когда Вы именно этим образом будете интересовать – да еще на 7-ом, а то и на 8-ом месяце – Вы, головой клянусь, ни за что не захотите вечера в Париже, – особенно, имея прелестную привычку, как я, ощущать себя стройной – и интересовать – совсем другим!
Вечер – в мою пользу, да! Но без моего присутствия. И я Вас серьезно буду просить об этом, дорогая Ольга Елисеевна, post factum, когда тайное станет явным. Убеждена, что не откажутся выступить ни Зайцев Борис (бррр!), ни еще какие-нибудь Борисы – можно даже будет внушить 3<айце>ву, что мой Борис[104]104
Цветаева предполагала назвать будущего сына Борисом в честь Б. Пастернака.
[Закрыть] (si Boris il у а?!)[105]105
Если это будет Борис (фр.).
[Закрыть] в его честь. (NB! Вот удивится!)
_______
Вчера провела прелестный день в Праге. Ездила с Алей и с одним добрым студентом 46 лет – в Москве у него внук в Комсомоле – получали иждивение, сидели у Флэка (старинная пивная), а вечер закончили у моего Завадского, за ласковыми и дельными разговорами. Старик чудесный (53 года, но с виду старше), подарил мне свои воспоминания о временном правительстве (в «Русск<ом> Архиве»),[106]106
Воспоминания С. В. Завадского „На великом изломе“
[Закрыть] угощал нас чаем и ходит в моем шарфе. (Сама видала!) 21-го у нас писательское собрание, представила сборник, Ваша «Раковина», надеюсь, пройдет.[107]107
Имеется в виду рассказ О. Е. Колбасиной-Черновой, предназначавшийся для второго сборника „Ковчега“
[Закрыть]
С Дорогим, как я Вам уже писала, помирилась, но с тех пор не виделась, вчера не зашла и, вообще, ни окликать, ни заходить не буду. Остаток горечи? Привычка к власти? Ах, кажется, нашла формулу: я не ревную, я брезгую. А брезгливость, прежде всего – руку назад.
По тому, как мне хорошо, достойно, спокойно и полновластно со стариками, я убеждаюсь, что мне окончательно-восхитительно было бы с ангелами.
_______
Пишу стихи. – Кажется, хорошие. – За II часть Тезея еще не принималась, – печка мешает. Но топить я ее научилась безукоризненно: ни угля, ни рук не щажу. С<ергей> Яковлевич> (второй) наконец догадался – кто я:
«Апачи[108]108
Племя североамериканских индейцев.
[Закрыть] высказывают особенное отвращение ко всему, что походит на дом. Они только в исключительных случаях строят хижины из легких ветвей и кустарника; когда же становится слишком холодно, то отыскивают углубление в земле или же строят из земли, камней и листьев род котла в один метр в поперечнике и в 1/2 метра глубины, скорчившись садятся в него совсем голые, большей частью в одиночку, и встают только на другой день, когда солнце согреет их окоченевшие члены. От дождя прячутся под скалами и деревьями, а прочее время проводят в открытом поле». (Учебник археологии).
17-го ноября 1924 г.
Письмо задержалось. Высылаю его завтра, вместе с деньгами. Дорогая Ольга Елисеевна (получила Ваше письмо к С<ереже>) – зачем Вы уехали?! Ссуду можно было бы отстоять – хотя бы в половинном размере. Был бы прецедент. – Я в ужасе от Вашей жизни и жизни Ади. Адя вырастет озлобленной, помяните мое слово. Если бы я умирала, я, раздаривая свои дары, завещала бы ей – высокомерие к людям, уже готовое, без предыдущего этапа ненависти. Ненавидеть людей она будет не меньше, чем я, помяните мое слово, она уже и сейчас объелась людскими низостями. Жить среди благоденствующих низших – самоотравление. Мне жаль Адю. Это – характер. В ее глазах – суд. В подростке это – жестоко.
Достаньте ей где-нибудь «Le Rкve» Zola,[109]109
„Мечта“ Золя (фр.).
[Закрыть] она мне чем-то напоминает героиню. Перечтите и Вы – хотя у Вас времени нет – ну, пусть она Вам расскажет. Сновидйнная книга.
________
Когда буду Вам пересылать остающиеся 100 <крон>, пришлю немного больше – хочу подарить Але на Рождество (а у нас и других разговоров нет, ибо Аля слишком умна, чтобы жить настоящим, т. е. печкой и тряпками!) «Les nouveaux contes de fйe» M
„Новые сказки феи“ г-жи де Сегюр в серии „Розовая библиотека“ (фр.).
[Закрыть] – в Праге их нет – чудные сказки, одна из любимых книг моего детства. Адя, кажется, читала. Там все принцы и принцессы, превращенные в зверей. А то мы с Алей ежедневно читаем le chanoine Schmidt[111]111
Каноник Шмидт (фр.). – сборник сказок немецкого католического писателя Йохана Христофа фон Шмидта, переведенный на французский язык.
[Закрыть] – чудовище добродетели – 190 сказок, негодяй, написал. Я заметно глупею.
Сережин журнал вышел, – по-моему, хорошо – «Своими путями».[112]112
Литературно-художественный и общественно-политический иллюстрированный журнал. Под ред. А. К. Рудина, А. И. Федорова и С. Я. Эфрона
[Закрыть] – Громить будут и правые и левые.
Вшеноры, 25-го ноября 1924 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Что же не шлете прошения и доверенности? Чириков обещал похлопотать о декабрьской ссуде, но, если прошения уже будут поданы в министерство, это не поможет.
Кстати, адр<ес> Людмилы:[113]113
Л. Е. Чирикова, по мужу – Шнитникова.
[Закрыть]
Malakoff (Seine)
Rue Jean-Jacques Rousseau 1
Madame Chnitnikova
(Шнитникова, Людм<ила> Евг<еньевна>)
О моей жизни. Вся она сводится к нескольким (количественно – очень многочисленным) механическим движениям. Мыканье между пятью-шестью неодушевленными, но мстительными предметами – не маята маятника, ибо я не предмет, а нечто резко-одушевленное, именно – мыканье, тыканье чего-то большого и громоздкого (вспомните стихи Бодлера – о пингвине – нелепом на суше), в быту неорганизованного, между острыми, несмотря на их тупость, а м. б. именно тупостью своей, острыми, мелочами быта.[114]114
Имеется в виду стихотворение Ш. Бодлера „Альбатрос“.
[Закрыть]
Жизнь, что я видела от нее, кроме помоев и помоек, и как я, будучи в здравом уме, могу ее любить?! Ведь мое существование ничуть не отличается от существования моей хозяйки, с той только разницей, что у нее твердый кров, твердый хлеб, твердый уголь, а у меня все это – в воздухе.
Мы кругом в долгах (Вам верну), пришлось из текущего иждивения купить теплые башмаки (135 кр<он>) и перчатки (35) и чулки (35) – (отмораживаюсь) – и вот уже 25-го сегодняшнего ноября ничего в наличности, даже эта марка в долг. «Дни» после моей вежливой перепалки с Зензиновым[115]115
Зензинов Владимир Михайлович сотрудничал в „Днях“ и „Современных записках“.
[Закрыть] (платил 50 гелл<еров> строка, я добилась 1.50[116]116
Геллер – сотая часть кроны.
[Закрыть]) моих последних стихов не поместили, – сочувствую, – раз другой за 50, зачем же меня за 1 кр<ону> 50? Все всегда правы.
С<ережа> завален делами, явно добрыми, т. е. бессеребренными: кроме редактирования журнала (выслан, – получили ли?) прибавилась еще работа в правлении нашего союза («ученых и журналистов»), куда он подал прошение о зачислении его в члены.[117]117
С. Я. Эфрон был принят в Союз русских писателей и журналистов на годичном собрании 1924 г.
[Закрыть] Не только зачислили, но тут же выбрали в правление, а сейчас нагружают на него еще и казначейство. Ничуть не дивлюсь, – даровые руки всегда приятны, – и худшие, чем Сережины! А кроме вышеназванного университетская работа, лютая в этом году, необходимость не-сегодня-завтра приступать к докторскому сочинению, все эти концы из Вшенор на Смихов и от станции на станцию, – никогда не возвращается раньше 10 веч<ера> (уезжает он поездом в 8 ч. 30), а часто и в 1 ч. ночи. Следовало бы поделить наши жизни: ему половину моего «дома», мне – его «мира» (в обоих случаях – тройные кавычки!).
М<арк> Л<ьвович> о месте замолчал, вообще замолчал, на торжественном собрании нашего союза (выборы председателя и всего состава правления) отсутствовал, кто-то потом рассказывал: «уехал освежиться на 5 дней». Есть разные помойки: предпочитаю свою, внешнюю! На людях я его всегда защищаю и отношусь к нему с добротой, но есть что-то в этой доброте от моей высокой меры, а м. б. – просто от презрения. Мое отношение к нему – мое отношение к еврейству вообще: тяготение и презрение. Мне ни один еврей даром не сходил! (NB! А ведь их мно-ого!).
_________
Завадский («мой» Завадский) из председателей ушел, выбрали при моем живейшем соучастии В. Ф. Булгакова. Он сиял – красным, как пион. Седые волосы над младенчески-розовым лбом лоснились. М. б. – двинет сборник? Рукописей – чудовищная толща, – сколько грядущих мстителей! Были бы здесь, рассказала бы в жестах и в лицах, много смешного, но так, в отдалении, теряет остроту. Дала в сборник «Поэму Конца» – ту, над обрывом, от к<отор>ой у Вас разболелась голова – сосны и акации, помните? – очень бы хотелось именно здесь, в Праге, но… если дадут меньше кроны строка (je baisse а vue de 1'oeil!)[118]118
Я на глазах уступаю (фр.).
[Закрыть] придется изъять.
Да, на каком-то вечере в Ч<ешско>-Р<усской> Едноте (была второй раз за два года) видела Р<одзевича>. Сидели за столиком с Б<улгако>вой. Прислонили для приличия два стула, якобы ожидая еще пару, к<отор>ая, разумеется, не явилась. В один из перерывов подошел (Б<улгак>ов, по обыкновению, «va faive un petit tour pour me faire plaisir»[119]119
Делает небольшой обход, чтобы доставить себе удовольствие (фр.).
[Закрыть] – и Р<одзевич>, не рассчитывая на ее быстроту, не боялся). Мы стояли с Ал<ександрой> Захаровной>[120]120
А. 3. Туржанская.
[Закрыть] – она в голубой шали, я – в голубой шали, она – из деревни, я – из деревни… Истово поцеловал руку, и я, задерживая его – в своей: – «Р<одзевич>! Да у Вас женские часы!» – «Даже девические». – «Ну, девические – это никогда не точно!» Улыбнулся своей негодной улыбкой (с Б<улгако>вой от такой быстроты отвык) – и, естественно, ничего не нашел в ответ. (Б<улгако>ва, получив от своего и всех православных, – отца[121]121
Булгаков С. Н. (о. Сергий Булгаков)
[Закрыть] 400 кр<он> на рождение, купила вместо одних, – двое часов, и те и другие – женские: одни себе на правую, другие Р<одзевичу> – на правую: того же вида, качества и размера, чтобы – если и будут врать, врали одинаково. А собственного и всех православных, – отца оболгала, сказав, что часы стоят 400 кр<он>. Рассказывала мне это еще летом, заменив часы Р<одзеви>чу какой-то другой необходимостью). Постояли – разошлись. Постояли и с возвратившейся из турне Б<улгаковой>. – Как все просто, и если бы заранее знать! – Со мной всегда так расставались, кроме Б<ориса> П<астернака>, с к<отор>ым встреча и, следовательно, расставание – еще впереди.
Дорогая Ольга Елисеевна, найдите мне оказию в Москву, к нему, – верную! Если не скорую, то – верную. Я сегодня видела его во сне: «Die Nacht ist tiefer, als der Tag gedacht» (ночь глубже, чем это думал день),[122]122
„Песни опьянения“ Ф. Ницше
[Закрыть] он катал в коляске какую-то девочку – хоть десять! – и жену видела, разумную, не– или умно-ревнивую, – словом, мне нужно ему написать. (Не писала с июня, и на последнее письмо – о своем будущем Борисе – ответа не получила, хочу проверить.) Без любви мне все-таки на свете не жить, а вокруг все такие убожества!
Если бы я надеялась, что письмо когда-нибудь дойдет, я бы писала исподволь по нескольку строк, а так – без надежды – рука не поднимается. Самое важное, чтобы письмо было передано лично, где-нибудь не дома, без жены. Я не хочу мутить его жизнь. Мне нужна больше, чем умная – сердечная оказия. Есть ли такие еще?
_______
Прогулки здесь унылые: голое шоссе, чаще грязное, с кладбищенскими елями и смехотворными скалами. Овраг неприютный. В деревню не хожу, п. ч. мальчишки камнями швыряются. Были морозы – сейчас оттепель. Ах, да! Недавно у Ч<ири>ковых видела Лапшина,[123]123
Лапшин И. И. – историк литературы и музыки.
[Закрыть] сравнивал блины с какой-то симфонией Скрябина (какова пошлость!) – Самойловна ему очень понравилась, и «молодой человек» (Адя, примите к сведению!) «очевидно подает надежды». Вспоминал Вас с теплотой, просил кланяться. Ваши писания ему очень нравятся.
_______
Мой сын ведет себя в моем чреве исключительно тихо, из чего заключаю, что опять не в меня! – Я серьезно. – Конечно, у С<ережи> глаза лучше (и характер лучше!) и т. д., но это все-таки на другого работать, а я бы хотела на себя.
Пишу сравнительно много – отдельные стихи. Очень бы хотела издателя на книгу стихов, – у меня с «Ремесла» не было книги, а тому уже 2 1/2 года, и стихов больше, чем достаточно, на том. Но с «Пламенем» я больше не свяжусь: «Мтлодец» и к Рождеству не выйдет.
Писал ли Вам П<етр> А<дамович>? Мы с ним трогательно простились. Он мне даже печку на прощание затопил – на добрую память. Писала это письмо урывками – от печки к примусу и т. д.
Целую Вас и Адю. Не видали ли Бахх-рах-ха?!
МЦ.
Р. S. Посылаю рам три захудалых франка, – м. б. пригодятся, здесь мельче 5-ти не меняют, вот и застряли. – Ведь не обидитесь?[124]124
Далее запись стихотворения Цветаевой „Попытка ревности“)
[Закрыть]
3-го декабря 1924 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Ваше прошение Ляцкому передано – через Б<елобородо>ву,[125]125
секретарь Е. А. Ляцкого по издательству „Пламя“
[Закрыть] с сопутствующим письмом. Что выйдет, не знаю, ведь прошения уже поданы и утверждены. Обидно, что не раньше.
Вы давно не пишете, Ваше последнее письмо было к С<ереже>, он два раза садился отвечать, но жизнь его так разорвана, по приезде еле успевает поесть, – уже спит. А я не писала давно, п. ч. все ждала Вашего прошения.
Я начинаю серьезно задумываться о своем недалеком будущем. Событие через 21/2 месяца, а у меня – ничего, вплоть до наименования лечебницы. Я даже у д<окто>ра ни разу не была, словом – все на Божью волю.
Виделись ли Вы с Людмилой Ч<ирико>вой? У нее наверно есть младенческие вещи, – не все же сувениры! И нельзя ли было бы закинуть удочку – осторожно? Хорошо бы также попытать почву (дно, боюсь, мелкое, и вместо китов, напр<имер> – одни пескарики, т. е. лирика!) – у К<арбасни>ковых (насчет «приданого»). Нужно столько вещей, что я обмираю: кроме всего тряпичного – коляска, корыто, – откуда я это возьму?! Мы кругом в долгах, заработка за этот месяц никакого, – Дни (т. е. Зензинов) на мое правоутверждение (1.50 вместо 50 г<еллеров>!) обиделись и последних моих стихов не поместили, посылать еще – неловко, я не нищий.
О лечебнице: в бесплатную мне жутко: общая комната, вместо одного младенца – 20, чешские врачи и чешский язык, курить нельзя, а лежать мне, по моей органической негодности к этим делам, наверное придется, как в прошлые разы, не положенных 9, а то и все 29 дней! Во что я обращусь? Подумать жутко. (Знаю свои «не могу»!)
М<аргариты> Н<иколаевны>[126]126
М. Н. Лебедева.
[Закрыть] я не вижу, – как-то она была у нас, мы писали, живут они где-то далеко, дни идут за днями (трамваи, очевидно, за трамваями!) – и ни один из них (дней и трамваев) никуда не довозит. Жирный смех Л<ебеде>ва, чужая жизнь – и мои несвойственные заботы, все это не спевается.
Но, главное, – приданое. Если бы я знала, что у меня что-то есть, я бы отчасти успокоилась, – все-таки некая реальность.
Да! здесь затевается студия, м. б. поставят мою «Метель», – не могли бы Вы мне прислать тот экз<емпляр>, к<отор>ый я Вам дала с собой? Здесь его достать невозможно. Очень, очень прошу. А если утерян, всегда можно достать в «Звене» (кажется, февраль 1923 г.).
С платьями у меня тоже трагично, единственное допустимое – Ваше зеленое А<лександра> 3<ахаровна> мне надвязала верх и рукава). В синее я еле влезаю, а вылезти уже почти невозможно, когда-нибудь застряну навеки (как в лифте!) А больше ничего нет. Беда в том, что приходится бывать в Праге, по делам сборника, сидеть с приличными (NB! Завадский) людьми – и в таком виде. У Людмилы Ч<ириковой> много платьев, и она (уверена!), если бы знала, с удовольствием дала.
Но… нужно обольстить. Еще беда (все беды зараз!) – бандаж. Корсет уже невозможен, все кости вылезли и весь он лезет куда-то вверх, под шею, а само břicho[127]127
живот (чешcк.)
[Закрыть] на свободе. Какой-то неестественный вид. В этом Вы мне, конечно, помочь не можете, просто лазарюсь – иовлюсь – жалуюсь.
Но погода прелестная – ни льдинки, ни снежинки – осень с теплым ветром – без дождинки! – но… хозяин поставил печь (деньги – наши, печь – его: в рассрочку!), и вчера мы с Алей были в к<инематогра)фе на «Нибелунгах».[128]128
художественный фильм немецкого режиссера Фрица Ланга. В роли Зигфрида снялся П. Рихтер.
[Закрыть] Великолепное зрелище.
И еще – стихи, которым – дивлюсь, что не разучилась.
________
Убивает Алин франц<узский>, отнимающий ровно половину утра (другую – плита и еда), убивают чулки, которые с каким-то протестующим ожесточением штопаю (2 пары своих, 5 Алиных, – и все разлагаются!), убивает еще такой год, а может и два – впереди!
________
Никто не бывает, кроме преданной Кати Р<ейтлингер>. Недавно разлетелась: – «М<арина> И<вановна>! Что для Вас сделать? Я бы полжизни, я бы правый глаз, я бы душу…»
И я, прохладно: «Три пары теплых штанов для Али (девочка без штанов) – покрой вот: <Далее приведен рисунок> – бумазейных: одни розовые, другие голубые, третьи (обнаглевая:) – сиреневые. 21/2 метра на три пары. 15-го заплачэ (NB! и заплачэ!) И еще – надвязать чулки. (Оживляясь: – На Смихове, где мы жили, помните? – как спускаться со Шведской, вторая улочка налево? Так вот, такой магазинчик крохотный. Надвязка – 4 кр<оны> пара»).
Катя уехала с отдувающимся портфелем, а я осталась в приятном ожидании штанов всех цветов радуги и 5-ти пар цельных чулок.
Да, чтобы задобрить… и загладить, сказала ей три стишка.
_______
Сережа видится и водится с И<сцеленно>выми.[129]129
Н. И. Исцеленнов и его жена М. А. Лагорио, художница
[Закрыть] Квартиры они так и не сняли, живут в гостинице, в к<отор>ой С<ережа> и посещает их, съедая один весь их скромный ужин и опивая чаем. Устроил им работу (верную) в какой-то художеств<енной> мастерской. Они его любят, а мне сочувствуют.
С<ережа> трогателен, подарил мне на свой редакторский гонорар чудную неопрокидывающуюся стеклянную чернильницу (Ваша поганая сова загаживала весь стол!), записную книжку, дегтярное мыло, сушеных винных ягод и («мне») – 1 к<оробку> баррана.[130]130
Марка папиросных гильз
[Закрыть] И вот уже 10 дней как содержит табаком.
