Текст книги "Письма. Часть 2"

Автор книги: Марина Цветаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 54 страниц)

Летом она была нá море, у нем<ецких> евреев, и, вернувшиесь, дней десять вела себя прилично – по инерции. А потом впала в настоящую себя: лень, дерзость, отлынивание от всех работ и непрерывное беганье по знакомым: убеганъе от чего бы то ни было серьезного: от собственного рисованья (были заказы мод), как от стирки собственной рубашки. Когда она, после лета, вернулась, я предложила ей год или два свободы, не-службы, чтобы окончить свою школу живописи (училась три года и неожиданно ушла служить к Гавронскому, где дослужилась до постоянных обмороков от малокровия и скелетистой худобы: наследственность у нее отцовская), итак, предложила ей кончить школу (где была лучшей ученицей и училась бесплатно) и получить аттестат. – Да, да, отлично, непременно позвоню… (Варианты: пойду, напишу…) Прошло 7 недель, – не пошла, не позвонила, не написала. Каждый вечер уходила – то в гости, то в кинемат<ограф>, то – гадать, то на какой-то диспут, все равно куда, лишь бы – и возвращалась в час. Утром не встает, днем ходит сонная и злая, непрерывно дерзя. Наконец, я: – Аля, либо школа, либо место, ибо так – нельзя: работаем все, работают – все, а так – бессовестно.

Третьего дня возвращается после свидания с какими-то новыми людьми, ей что-то обещавшими. Проходит в свою комнату, садится писать письмо. Я – ей: – Нý, как? Есть надежда на заработок? Она, из другой комнаты: – Да, нужны будут картинки, и, иногда, статейки. 500 фр. в месяц. Но для этого мне придется снять комнату в городе.

Я, проглотив, но, по инерции (деловой и материнской) продолжая: – Но на 500 фр. ты не проживешь. Комната в П<ариже> – не меньше 200 фр., остается 300 – на всё: еду, езду, стирку, обувь, – и т. д. Зачем же тебе комната, раз работа как раз на дому? Ведь – только отвозить. – Нет, у меня будет занят весь день, и, вообще, дома всегда есть работа (NB! если бы Вы видели запущенность нашего! т. е. степень моей нетребовательности), а это меня будет… отвлекать.

Вера, ни слова, ни мысли обо мне, ни оборота. „Снять комнату“. Точка.

Она никогда не жила одна, – в прошлом году служила, но жила дома, летом была в семье. Она отлично понимает, что это не переезд в комнату, а уход из дому – навсегда: из „комнат“ – не возвращаются. И хоть бы слово: – Я хочу попробовать самостоятельную жизнь. Или: – Как вы мне советуете, брать мне это место? (Места, по-моему, никакого, но даже если бы…) Но – ничего. Стена заведомого решения.

Вера, она любила меня лет до четырнадцати – до ужаса. Я боялась этой любви, ВИДЯ, что умру – умрет. Она жила только мною. И после этого: всего ее раннего детства и моей такой же молодости, всего совместного ужаса Сов<етской> России, всей чудной Чехии вместе, всего Муриного детства: медонского сновиденного парка, блаженных лет (лето) на море, да всего нашего бедного медонско-кламарского леса, после всей совместной нищеты в ее – прелести (грошовых подарков, жалких и чудных елок, удачных рынков и т. д.) – без оборота.

Очень повредила мне (справедливей было бы сказать: ей) Ширинская, неуловимо и непрерывно восстанавливавшая ее против моего „тиранства“, наводнявшая уши и душу сплетнями и пересудами, знакомившая с кем-попало, втягивавшая в „партию“ Ширинского[1030]1030
  Ширинский-Шихматов Ю. А. Выступал на разных собраниях в Париже от имени эмигрантской «молодежи».


[Закрыть] – ей Аля была нужна как украшение, а м. б. немножко и как моя дочь – льстившая ей из всех сил, всё одобрявшая (система!) и так мечтавшая ее выкрасить в рыжий цвет. С Ш<ирин>ской я, почуяв, даже просто увидев на Але, раззнакомилась с полгода назад, несмотря на все ее попытки удержать. (Ей все нужны!) Но Аля продолжала бывать и пропадать. Еще – служба у Гавронского и дружба с полоумной его ассистенткой, бывшей (по мужу) Волконской, глупой и истерической институткой, влюбившейся в Алю институтской любовью, – с ревностью, слезами, телеграммами, совместными гаданьями, и т. д. (Ей 36 лет, Але – только что – 21.) А еще – ПАРИЖ: улица, берет на бок, комплименты в метро, роковые женщины в фильмах, Lu et Vu[1031]1031
  Чтиво и зрелище (фр.). Правильно: Vu et Lu.


[Закрыть] с прославлением всего советского, т. е. „свободного“…

Вера, поймите меня: если бы роман, любовь, но – никакой любви, ей просто хочется весело проводить время: новых знакомств, кинематографов, кафе, – Париж на свободе. Не сомневаюсь (этой заботы у меня нет), что она отлично устроится: она всем – без исключения – нравится, очень одарена во всех отношениях: живопись, писание, рукоделие, всё умеет – и скоро, конечно, будет зарабатывать и тысячу. Но здоровье свое – загубит, а может быть – и душу.

_______

Теперь – судите.

Я в ее жизнь больше не вмешиваюсь. Раз – без оборота, то и я без оборота. (Не только внешне, но внутри.) Ведь обычными лекарствами необычный случай – не лечат. Наш с ней случай был необычный и м. б. даже – единственный. (У меня есть ее тетради.)

Да и мое материнство к ней – необычайный случай. И, всё-таки, я сама. Не берите эту необычайность как похвалу, о чуде ведь и народ говорит: Я – чудо; ни добро, ни худо.

Ведь если мне скажут: – тáк – все, и тáк – всегда, это мне ничего не объяснит, ибо два семилетия (это – серьезнее, чем „пятилетки“) было не как все и не как всегда. Случай – из ряду вон, а кончается как все. В этом – тайна. И – „как все“ – дурное большинство, ибо есть хорошее, и в хорошем-так не поступают. Какая жесткость! Сменить комнату, все сводить к перевозу вещей. Я, Вера, всю жизнь слыла жесткой, а не ушла же я от них – всю жизнь, хотя, иногда, КАК хотелось! Другой жизни, себя, свободы, себя во весь рост, себя на воле, просто – блаженного утра без всяких обязательств. 1924 г., нет, вру – 1923 г.! Безумная любовь, самая сильная за всю жизнь[1032]1032
  Имеется в виду роман с К. Б. Родзевичем.


[Закрыть] – зовет, рвусь, но, конечно, остаюсь: ибо – С<ережа> – и Аля, они, семья, – как без меня?! – „Не могу быть счастливой на чужих костях“[1033]1033
  Из письма к А. В. Бахраху: «Счастье на чужих костях – этого я не могу».


[Закрыть] – это было мое последнее слово. Вера, я не жалею. Это была – я. Я иначе – просто не могла. (Того любила – безумно.) Я 14 лет, читая Анну Каренину, заведомо знала, что никогда не брошу „Сережу“. Любить Вронского и остаться с „Сережей“. Ибо не-любить – нельзя, и я это тоже знала, особенно о себе. Но семья в моей жизни была такая заведомость, что просто и на весы никогда не ложилась. А взять Алю и жить с другим – в этом, для меня, было такое безобразие, что я бы руки не подала тому, кто бы мне это предложил.

Я это Вам рассказываю к тому, чтобы Вы видели, как эта Аля мне дорого далась (Аля и С<ережа>. Я всю жизнь рвалась от них – и даже не к другим, а к себе, в себя, в свое трехпрудное девическое одиночество – такое короткое! И, все-таки, – чтобы мочь любить, кого хочу! Может быть даже – всех. (Из этого бы все равно ничего не вышло, но я говорю – мочь, внутри себя – мочь.) Но мне был дан в колыбель ужасный дар – совести: неможéние чужого страдания.

Может быть (дура я была!) они без меня были бы счастливы: куда счастливее чем со мной! Сейчас это говорю – наверное. Но кто бы меня – тогда убедил?! Я так была уверена (они же уверили!) в своей незаменимости: что без меня – умрут.

А теперь я для них, особенно для С<ережи>, ибо Аля уже стряхнула – ноша, Божье наказание. Жизнь ведь совсем врозь. Мур? Отвечу уже поставленным знаком вопроса. Ничего не знаю. Все они хотят жить: действовать, общаться, „строить жизнь“ – хотя бы собственную (точно это – кубики! точно тáк – строится! Жизнь должна возникнуть изнутри – fatalement[1034]1034
  Предначертано (фр.).


[Закрыть] – T. e. быть деревом, а не домом. И как я в этом – и в этом – одинока!).

Вера, мне тоже было 20 лет, мне даже было 16 лет, когда я впервые и одна была в Париже. Я не привезла ни одной шляпы, но привезла: настоящий автограф Наполеона (в Революцию – украли знакомые) и настоящий севрский бюст Римского Короля. И пуд книг – вместо пуда платья. И страшную тоску внутри, что какая-то учительница в Alliance Française[1035]1035
  Курсы французской литературы.


[Закрыть] меня мало любила. Вот мой Париж – на полной свободе. У меня не было „подружек“. Когда девушки, пихаясь локтями, хихикали – я вставала и уходила.

_______

Вера, такой эпизод (только что). С<ережа> и Аля запираются от меня в кухне и пригашенными голосами – беседуют (устраивают ее судьбу). Слышу:… „и тогда, м. б., наладятся твои отношения с матерью“. Я: – Не наладятся. – Аля: – А „мать“ слушает. Я: – Ты так смеешь обо мне говорить? Беря мать в кавычки? – Что Вы тут лингвистику разводите: конечно мать, а не отец. (Нужно было слышать это „мать“ – издевательски, торжествующе.) Я – С<ереже>: – Ну, теперь слышали? Что же Вы чувствуете, когда такое слышите? С<ережа> – Ни—че—го.

(Думаю, что в нем бессознательная ненависть ко мне, как к помехе – его новой жизни в ее окончательной форме.[1036]1036
  Т. е. возвращению в Советский Союз.


[Закрыть] Хотя я давно говорю: – Хоть завтра. Я – не держу.)

Да, он при Але говорит, что я – живая А. А. Иловайская, что оттого-то я так хорошо ее и написала.

Нет, не живая Иловайская, а живая – моя мать. Чем обнять (как все женщины!) на оскорбление – я – руки по швам, а то и за спину: чтобы не убить. А оскорбляют меня, Вера, в доме ежедневно и – часно. – Истеричка. Примите валерьянки. Вам нужно больше спать, а то Вы не в себе (NB! когда я до 1 ч. еженощно жду Алю – из гостей, и потом, конечно, не сразу засыпаю, не раньше 2 ч., а встаю в 7 ч., из-за Муриной школы Ходасевич мне даже подарил ушные затычки, но как-то боюсь: жутко, – так и лежат, розовые на черном подносе, рядом с кроватью.) Аля вышла в С<ережин>ых сестер, к<отор>ые меня ненавидели и загубили мою вторую дочь, Ирину (не было трех лет), т. e. не взяв к себе на месяц, пока я устроюсь, обрекли ее на голодную смерть в приюте. – А как любили детей! († 2-го февраля, в Сретение, 1920 г., пробыв в приюте около двух месяцев.) А сестры служили на ж<елезной> д<ороге>, и были отлично устроены и у них было всё, но оне думали, что С<ережа> убит в Армии.

– Чудный день, Вера – птицы и солнце. Вечером еду с Муром в дом, где будет какая-то дама, к<отор>ая м. б. устроит мою французскую рукопись.[1037]1037
  По-видимому, речь идет о «Письме к амазонке».


[Закрыть] Были бы деньги – оставила бы их с С<ережей> здесь, пусть я уйду, – и уехала бы куда-нибудь с Муром. Но тáк – нужно ждать событий и выплакивать последние слезы и силы. У меня за эти дни впервые подалось сердце, – уж такое, если не: твердокаменное, так – вернопреданное! Не могу ходить быстро даже на ровном месте. А всю жизнь – летала. И вспоминаю отца, как он впервые и противоестественно – медленно шел рядом со мной по нашему Трехпрудному, все сбиваясь на быстроту. Это был наш последний с ним выход – к Мюрилизу, покупать мне плед. (Плед – жив.) Он умер дней десять спустя. А теперь и Андрея нет. И Трехпрудного нет (дома). Иногда мне кажется, что и меня – нет. Но я достоверно – зажилась.

МЦ.

7-го января 1935 г.

65, Rue J. B. Potin

Vanves (Seine)

С Новым Годом, дорогая Вера!

Желаю Вам в нем – нового: какой-нибудь новой радости. Я его встречала одна – при встрече расскажу – немножко по своемý трехпрудному сну. Когда увидимся? Слыхала про „бал прессы“ – будут ли что-нибудь давать? Хорошо бы…

Целую Вас. Мур еще раз – и еще много-много раз! – благодарит за перо.

Жду весточки.

МЦ.

<Приписка на полях:>

„Бал прессы“: „кадриль литературы“.[1038]1038
  Литературный «праздник» в романе Ф. М. Достоевского «Бесы».


[Закрыть] (Помните?)

10-го января 1935 г.

Vanves (Seine)

33, Rue J. В. Potin

С Новым Годом, дорогая Вера!

Я все ждала радостной вести о Вашем приезде, потом усумнилась в Вашем желании меня видеть из-за моего неответа, и вдруг, вчера узнаю от Даманской, что в редакции (П<оследних> Н<овостей» говорят, что Вы вообще не приедете, п. ч. пять этажей, и что И<ван> А<леексеевич> не то уехал, не то на днях уезжает в Grasse. Конечно, это – слух, но мне приятно, что нет доказательства Вашей на меня обиды. Знайте, дорогая Вера, что я вообще в жизни делаю обратное своим желаниям, живу, так сказать, в обратном от себя направлении, – в жизни, не в писании. – Ну, вот. —

Живу сейчас под страхом терма – я НЕ богема и признаю все внешние надо мной права – на к<отор>ый (терм) у меня пока только 200 фр<анков> от Руднева, который по сравнению с Демидовым оказался моим добрым гением. На Демидова, кстати, жалуются все – кроме Алданова, которого все жалуют. Даманская спросила в редакции, почему не идет мой рассказ.[1039]1039
  «Сказка матери».


[Закрыть] – И не пойдет, он слишком длинен, а она отказывается сократить. (Поляков, очень ко мне расположенный, но совершенно бессильный.) – Сколько строк? – 384. – Но у меня (говорит Даманская) – постоянно бывает 360, а у других – еще больше. В чем дело? – Молчание. Тогда она стала просить Алданова вступиться, но Алданов только развел руками.[1040]1040
  Алданов – постоянный консультант и сотрудник «Последних новостей»


[Закрыть]

Но с этим рассказом (qui n’en est pas un[1041]1041
  Который не является таковым (фр.).


[Закрыть] – Сказка матери: говорят мать и две девочки – наперебой) – странная вещь. Ко мне пришел Струве[1042]1042
  Струве Михаил Александрович cотрудничал в «Последних новостях» и других периодических изданиях. Одно время работал в типографии «Последних новостей».


[Закрыть] и заявил, что они требуют доведения его до 300 строк – и подал мне мысль обратиться к И<вану> А<лексеевичу> с просьбой урезонить Демидова. Я тут же написала письмо и приложила рукопись, с просьбой хотя бы глазами удостовериться, что сократить немыслимо, ибо всё – от слова к слову, или – как играют в мяч. Струве все это забрал и обещал доставить И<вану> А<лексеевичу> в собственные руки. Прошел месяц, – ответа от И<вана> А<лексеевича> нет (да я и не очень надеялась), но вот что удивительно – и от Струве нет, на два моих письма, достоверно-полученных. М. б. он просто рукопись – потерял?

– Второй эпизод. – Погиб Н. П. Гронский, оказавшийся (поэма Белла-Донна) настоящим, первокачественным и первородным поэтом. Я знала его почти мальчиком (1928 г.), потом мы разошлись. Я написала о его поэме статью на 2 фельетона, к<отор>ую мне его отец («П<оследние> Нов<ости>») посоветовал разбить на две отдельные вещи под разными названиями. Я, из любви к ушедшему и сочувствия к оставшимся (родители его обожали, и каждое слово о нем в печати для них – радость), согласилась, т. е. подписала вещь посредине. (Чудовищно!) И – молчание. А ведь это – отец, и этот отец – друг Демидова, Демидов его вел за гробом.

Дома мне очень тяжело, даже (другому бы!) нестерпимо – у меня нет Вашего дара окончательного отрешения, я все еще ввязываюсь. Все чужое. Единственное, что уцелело – сознание доброкачественности С<ергея> Я<ковлевича> и жалость, с к<отор>ой, когда-то, все и началось. Об Але в другой раз, а м. б. лучше не надо, ибо это – живой яд. А бедного Мура рвут пополам, и единственное спасение – школа. Ибо наш дом слишком похож на сумасшедший. Все – деньги: были бы – разъехались бы, во всяком случае поселила бы отдельно Алю, ибо яд и ад – от нее.

Но у меня над столом карточки Рильке и 3. Унсет, гляжу на них и чувствую, что я – их.

Простите за эгоизм письма, будьте таким же эгоистом, чтобы мне не было стыдно.

Обнимаю Вас и бегу за Муром в школу.

МЦ

6-го февраля 1935 г.

Vanves (Seine)

33, Rue J. В. Potin

Дорогая Вера,

Знаете ли Вы, что я ничего не получила с писательского вечера?

Было – так: я послала Алю с вежливым письмом к Зеелеру[1043]1043
  Зеелер Владимир Феофилович.


[Закрыть] – 1-го февраля, решив, что достаточно ждать – и вот их беседа.

Он: – Привет принимаю, а суммы никакой не дам. Аля: – Почему? – П. ч. мне сказали, что Ваша мать уже получила с бриджа для молодых писателей. Мы же получили всего 89 прошений и 50 удовлетворили. Аля: – Моя мать ни о каком бридже не слышала. Он: – Да? Если это так – пусть подтвердит письменно – проверять не буду – и тогда постараюсь ей что-нибудь наскрести.

Вера! Я – взорвалась. Во-первых – на Алю, – вот уж не моя кровь! Стоять такой овцой, – ни слова негодования, ни звука в защиту – а как умеет дерзить! (мне). Во-вторых – на Зеелера. Кто-то сказал, и этот, не проверив, сразу исключил меня из числа получающих. И «наскрести», – точно я нищенка, последняя из последних.

Вот мое письмо к нему:

1-го февр<аля> 1935 г.

Милостивый государь, Г<осподи>н Зеелер,

Новогодний вечер писателей устраивается для неимущих писателей. Я – писатель: 25 лет печатной давности, и я – неимущий: пожалуйте ко мне по адр<есу> на заголовке и удостоверьтесь.

Поэтому я на пособие в абсолютном праве.

Вам «кто-то сказал», что я, в качестве «молодого писателя» (25 лет давности!) «получила» с какого-то «бриджа», и Вы, не дав себе труда проверить, не запросив меня, исключили меня из числа получающих с писательского новогоднего вечера и удовлетворили все прошения – в числе нескольких десятков – кроме моего. Когда же Вы узнали, что я ни о каком бридже и не слышала. Вы предложили мне подтвердить это письменно и обещали тогда «наскрести» – чтó сможете.

Предупреждаю Вас, что никаких «оскребков» не приму, ибо не подачки прошу, а законно мне полагающегося. Если вечер устраивают, то в первую голову для таких вопиюще-неимущих. нecoмненнo-пиcaтeлeй, как Бальмонт, Ремизов и я.

Когда я, на вопрос: – Хорошо, по крайней мере, получили с писательского вечера? – отвечаю: – Ничего, – люди сначала не верят, а потом негодуют – те самые, что шли на этот вечер с целью помочь. Моя неполучка компрометирует всё учреждение.

Сообщите, пожалуйста, мое письмо в Ревизионную Комиссию Союза Писателей и знайте, что я от своего права не отступлюсь и буду добиваться его всеми средствами общественной гласности.

Марина Цветаева

________

Послано 1-го, нынче 6-ое, ответа нет и наверное не будет. Нарочно сообщаю Вам точный текст письма, ибо наверное до Вас дойдут слухи, что я написала «ужасное» и т. д. письмо – чтобы Вы знали меру этих ужасов.

Я не знаю – кто распределяет. Если у Вас среди них есть знакомые – Вера, вступитесь – потому что я в нищенстве и в бешенстве и, если не дадут, непременно заявлю об этом с эстрады в свое следующее выступление «Последняя любовь Блока» – через месяц.[1044]1044
  Выступление Цветаевой «Последняя любовь Блока» не состоялось.


[Закрыть] Я уже теперь хотела (2-го февр<аля>, совместное выступление с Ходасевичем),[1045]1045
  2 февраля 1935 г. на вечере памяти А. А. Блока, устроенном литературной группой «Перекресток», Цветаева прочитала доклад «Моя встреча с Блоком», а Ходасевич выступил с докладом «Блок и его мать».


[Закрыть] но я только что отправила письмо, а кроме того – не хотелось вмешивать Ходасевича, т. е. устраивать скандал на общем вечере.

– Народу было – зрительно – много: полный зал, но зал – маленький: «Societes Savantes», человек 80. Заработали мы с Ходасевичем ровно по 100 фр., так что я не смогла даже оплатить двух мес. Муриного учения (160 фр. – как мечтала. 100 фр., два фр. мелочью и метровый билет – на возврат.

Вера! Другое. Мне очень спешно нужен возможно точный адр<ес> Оли Иловайской (не знаю ее нынешней фамилии) для ОЧЕНЬ важного для нее дела, пока – тайного. Если Вы мне в следующем письме дадите слово, что никому не скажете, расскажу – всё. Повторяю, очень важное и радостное для нее.

С<ергей> Я<ковлевич> едет в город, хочу отправить с ним, обрываю и обнимаю.

Жду 1) впечатления от «писательского вечера» и по возможности содействия 2) Олиного адр<еса> 3) Слова.

МЦ.

Не забудьте Олину фамилию.

11-го февраля 1935 г.

Vanves (Seine)

33, Rue J. В. Potin

Дорогая Вера,

Во-первых и в срочных: с Зеелером – улажено, т. е. очень обиделся и выдал мне 150 фр. Больше было дано только слепому Плещееву,[1046]1046
  Плещеев Александр Алексеевич.


[Закрыть] слепому Амфитеатрову[1047]1047
  Амфитеатров Александр Валентинович


[Закрыть] и Миронову[1048]1048
  Миронов Мирон Петрович 25 января 1934 г.


[Закрыть] – на похороны.

Оказалось, что Зеелера кто-то (кого он так, по благородству, и не назвал, но мне кажется – Ю. Мандельштам[1049]1049
  Мандельштам Юрий Владимирович


[Закрыть]) уверил, что я получила не то 300, не то 500 с какого-то бриджа, и он, естественно, усумнился – давать ли мне еще. Но – что для меня самое важное – оказывается – он и «дамы» (Цейтлин,[1050]1050
  Цетлин М. С.


[Закрыть] Ельяшевич и еще другие мои bête-noir’ы)[1051]1051
  Пугалы (фр.).


[Закрыть] – совершенно разное: я-то ведь вознегодовала на их недачу (с какого права?!), их хотела посрамить, а оне в это дело и не влезали. Во всем виноват какой-то досужий сплетник и, даже, врец.

– В конце концов мы с Зеелером даже подружились: он тоже похож на медведя и даже ─ дя. (КАМЧАТСКИМ МЕДВЕДЕМ НА ЛЬДИНЕ…[1052]1052
  Измененная цитата из стихотворения М. Цветаевой «Тоска по родине! Давно…». В стихотворении: «Камчатским медведем без льдины…»


[Закрыть])

Значит, всё спокойно. Спасибо за готовность помочь.

_______

Второе: я сейчас внешне закрепощена и душевно раскрепощена: ушла – Аля, и с нею относительная (последние два года – насильственная!) помощь, но зато и вся нестерпимость постоянного сопротивления и издевательства. После нее я – вот уже 10 дней – все еще выношу полные углы и узлы тайной грязи, всё, годами скрытое от моих доверчивых я близоруких глаз. Были места в кухне, не подметенные ни разу. Пуды паутины (надела очки!) – и всё такое. Это было – жесточайшее и сокровенно-откровеннейшее наплевание на дом. Сор просто заметался (месяцами!) под кровать, тряпки гнили, и т. д. – Ox! —

Ушла «на волю», играть в какой-то «студии», живет попеременно то у одних, то у других, – кому повяжет, кому подметет (это для меня возмутительней всего, после такого дома!) – всех очарует… Ибо совершенно кругла, – ни угла.

А я, Вера, нынче в первый раз смогла подойти к столу в 6 ч., когда начала это письмо – и уже гроза близкого ужина. С утра протрясла 3 печи, носила уголь, мела, выносила и приносила помойку, ставила и снимала (с печей) чайники, чтобы не жечь газа, 8 концов за Муром (total – 2 heures[1053]1053
  В итоге – 2 часа (фр.).


[Закрыть]), готовила, мыла посуду, мыла пол в кухне, опять подкладывала и протрясала… Всё в золе, руки – угольщиковы, неотмываемые.

Но – нет Алиного сопротивления и осуждения, нет ее цинической лени, нет ее заломленных набекрень беретов и современных сентенций и тенденций, нет чужого, чтобы не сказать больше.

Нет современной парижской улицы – в доме.

Ушла внезапно. Утром я попросила сходить Муру за лекарством – был день моего чтения о Блоке и я еще ни разу не перечла рукописи – она сопротивлялась: – Да, да… И через 10 мин<ут> опять: – Да, да… Вижу – сидит штопает чулки, потом читает газету, просто – не идет. – «Да., да… Вот когда то-то и то-то сделаю – пойду…»

Дальше – больше. Когда я ей сказала, что так измываться надо мной в день моего выступления – позор, – «Вы и так уж опозорены». – Что? – «Дальше некуда. Вы только послушайте, что о Вас говорят».

Но было – куда, ибо 10 раз предупредив, чтобы прекратила – иначе дам пощечину – на 11 раз: на фразу: «Вашу лживость все знают» – дала. – «Не в порядке взрослой дочери, а в порядке всякого, кто бы мне это сказал – вплоть до Президента Республики». (В чем – клянусь.)

Тогда С<ергей> Я<ковлевич>, взбешенный (НА МЕНЯ) сказал ей, чтобы она ни минуты больше не оставалась, и дал ей денег на расходы.

Несколько раз приходила за вещами. Книг не взяла – ни одной. – Дышу. – Этот уход – навсегда. Жить с ней уже не буду никогда. Терпела до крайности. Но, Вера, я не бальмонтова Елена,[1054]1054
  Цветковская Е. К. – третья жена К. Д. Бальмонта.


[Закрыть] которой дочь[1055]1055
  Мирра Бальмонт.


[Закрыть] буквально (а м. б. и физически!) плюет нá голову. Я, в конце концов – трезва: ЗА ЧТО?

Моя дочь – первый человек, который меня ПРЕЗИРАЛ. И, наверное – последний. Разве что – ее дети.

Родство для меня – ничто. Т. е. внутри – ничто. Терпя годы, я внутри не стерпела и не простила – ничего. Это нас возвращает к «дедушке» Иловайскому.

– Вера! Через меня Оле будет большое наследство. Да, да, через меня, через «Дом у Старого Пимена».

Было – тáк. Летом я получила письмо от одного парижского адвоката, мне незнакомого, просившего о свидании. Пошла с моим вечным компаньоном и даже аккомпанементом – Муром.

– У меня для Вас радостная весть. Я знаю, что Вы очень нуждаетесь. Вы – наследница порядочного состояния.

– Я?? Но у меня же никого нет, – из тех, – все же умерли. – Вы же внучка Д. И. Иловайского? – Нет. – Но как же? (Объясняю.) – Значит, я плохо читал… Вот – жалость! Дело в том, что у Д<митрия> И<вановича> здесь остались бумаги, и на них заявила права одна дама в Ницце… (рассказ о явной авантюристке)… но я из Вашей вещи знал, что есть – внучка, только я понял, что – Вы…

– Не только внучка, но дочь – Оля Иловайская, в Сербии, и еще правнучка – Инна, дочь его внука Андрея. Но и внучка есть – Валерия. Три женских поколения: Ольга – дочь, Валерия – внучка, и Инна – правнучка. А я – ни при чем.

И опять refrain «какая жалость»…

Человек оказался сердечный, расстались друзьями, – все горевал, что Муру ничего не попадет (Мур его очаровал солидностью и басовитостью.)

________

Написала Асе – узнать адр<ес> Валерии и польских дедушки и бабушки этой самой «Инны» – Андрей был женат на польке. Ответа не получила.

А на чтении о Блоке – опять он. – В чем же дело? Где же наследницы? А то – дама не унимается.

Нынче же сообщу ему адрес Оли. Не удивитесь, что тогда же не известила ее: мне важно было сперва снестись с теми, в России, хотя бы из-за трудности этого, – я знала, что Олю-то легко найти, мне хотелось – всех сразу. Еще напишу Асе – иносказательно, конечно.

Но Оля, во всяком случае, получит – и, как дочь – большую часть. А авантюристка – ничего. (П. ч. мы обе – не внучки!)

Вот – мой секрет.

А тайна – от сглазу, просто – от глазу, не надо – до поры. Вот, когда – получит, или сама – объявит…

Но все-таки, Вера, здóрово – через «Старого Пимена». Сослужил – святой.

_______

И мнé простите почерк. (Ваш – чудный! Не прощать, а – благодарить: ЛИЧНОСТЬ.)

Рада, что понравилось «Мать и Музыка». А сама мать – понравилась? Я ей обязана – всем.

_______

Пишете ли? Пишите, Вера! Времени никогда нет, а писать – нужно, ведь только тогда из него и выходишь, ведь только тáк оно и остается!

Сердечно желаю И<вану> А<лексеевичу> быстрого выздоровления, – какая обида! Обнимаю Вас и люблю. Спасибо за все.

МЦ

А Вы – никогда не приедете?

29-го апреля (1935), понедельник, 2-ой день Пасхи.

Vanves (Seine)

33, Rue J. В. Potin

Дорогая Вера.

Хотите – в среду, т. е. послезавтра, 1-го мая, – только не к завтраку, а к обеду? Могли бы быть у Вас начиная с шести. А то, в четверг мы едем с Муром в другой загород, с утра, а до воскресенья – далёко. Если среда (6 ч., 6 1/2 ч.) подходит – не отвечайте. Целую Вас, сердечный привет Вашим.

МЦ.

Люблю не четверги и воскресенья, а среды и субботы: кануны (свободы, которой нет).

30-го апреля 1935 г., вторник

Vanves (Seine)

33, Rue J. В. Potin

Дорогая Вера,

– Отлично. – Будем в субботу к 6 ч. Целую.

МЦ

7-го мая 1935 г.

Vanves (Seine)

33, Rue Jean Baptiste Potin

Дорогая Вера,

Я слышу – что-то дают писателям с Пушкинского вечера,[1056]1056
  «Пушкинский концерт», устроенный Союзом русских писателей и журналистов 5 мая 1935 г. Были исполнены сцены из опер «Мазепа», «Борис Годунов», «Пиковая дама» и др.


[Закрыть] или – будут давать – (а писатели, как шакалы, бродят вокруг и нюхают…)

Я нынче написала Зеелеру и ему же подала прошение, но, м. б. – вернее – еще кого-нибудь попросить?

Мне до зарезу нужны деньги – платить за Мура в школу (2 месяца, итого 160 фр. + неизбежные «fournitures»,[1057]1057
  «Поставки» (фр.).


[Закрыть] – в общем 200 фр.

– Почему он не в коммунальной? – П. ч. мой отец на свой счет посылал студентов за границу, и за стольких гимназистов платил и, умирая, оставил из своих кровных денег 20.000 руб. на школу в его родном селе Талицах Шуйского уезда – и я вправе учить Мура в хорошей (хотя бы тем, что в классе не 40 человек, а 15!) школе. Т. е. – вправе за него платить из своего кармана, а, когда пуст – просить.

Только всего этого, милая Вера, «дамам» не говорите, просто напомните, чтобы меня, при дележе, не забыли, и внушите, чтобы дали возможно больше.

В очередных «С<овременных> 3<аписках>» будут только мои стихи,[1058]1058
  В номере, вышедшем в июне, были напечатаны стихи «Памяти Н. П. Гронского»


[Закрыть] а это – франков сорок, да и то – когда??

Простите за просьбу, целую, спасибо за Мура, который в восторге от того мальчика, говорит: – умный и хорошо дерется.

МЦ.

Черкните, есть ли надежда на получку, чтобы мне знать, можно ли мне обнадежить директора.

Расскажу, при встрече, очень смешную вещь про Мура в школе.

– Когда увидимся?

2-го июня 1935 г., воскресенье

Vanves (Seine)

33. Rue Jean Baptists Potin

Дорогая Вера,

Я не так просто смотрю на Вас – и на себя, чтобы подумать, что Вы меня просто – забыли. Не увидься мы с Вами ни разу за все Ваше пребывание – я бы этого не подумала.

О Вас говорят, что Вы – равнодушная. И этого не думаю.

Вы – отрешенная. От всего, что – Вы («я»). Все для Вас важней и срочней собственной души и ее самых насущных требовалий. А так как я – все-таки – отношусь к Вашей собственной душе, то и мною Вы легко поступитесь – для первого встречного. Вам ненужного – гостя или дела. Если бы я Вам была менее родная – простите за гиперболизм, но он уясняет: если бы я для Вас была менее – Вы, Вы бы со мной больше считались – в жизни дней, – и совсем уже гипербола: – и считали бы себя в бóльшем праве на ту радость, которой – все-таки – являюсь для Вас я.

Вера, хотите совсем грубо? – Ведь от меня – дому – никакого проку, а живете Вы – для дома. Я – не общая радость, а Ваша. А какое Вам дело до себя самой?? Вы меня «забываете» в порядке – себя.

И, конечно. Вера, никогда бы не променяла этой тайной полноты власти на явное предпочтение и процветание. Я – тайну – люблю отродясь, храню – отродясь.

Корни нашей с вами – странной – дружбы – в глубокой земле времен.

– Знаю еще, что могла бы любить Вас в тысячу раз больше, чем люблю, но—слава Богу! – я сразу остановилась, с первого, нет – до первого шагу не дала себе ходу, не отъехав – решила: приехала.

Вы – может быть – мой первый разумный поступок за жизнь.

________

А пошло бы по-другому (та же я и та же Вы), т. е. разреши я себе хотя бы укол – тоски:

– Боже, какая это была бы мýка! (для меня: не для Вас). Я бы жила от встречи до встречи, от письма до письма: встречи бы – откладывались, письма – не приходили, или приходили – не те (всегда – не те, ибо те пишешь только ты сам!).

– Вера! я Бога благодарю за то, что люблю Вас в тысячу раз меньше, чем – знаю – могла бы.

_______

Теперь – делá.

Вера, скажите: тьфу, тьфу не сглазить! (Трижды – в левую сторону.)

Едем с Муром в Фавьер. Мансардное помещение – 600 фр. все лето. Внесла уже половину. Можно стирать и готовить. Есть часть сада, а в общем – 4 мин. от моря. У Людмилы Сергеевны Врангель, оказывается – рожденной Елпатъевской, т. е. моей троюродной сестры, ибо мой отец с С. Я. Елпатьевским – двоюродные братья: жили через поле.

Знаете ли Вы ее – и какая? Мне очень понравилась ее мать,[1059]1059
  Елпатьевская (урожденная Соколовская) Людмила Ивановна


[Закрыть] и – на свое удивление – я ей, кажется, тоже, ибо она во вторую встречу меня первая поцеловала, почуяв во мне современницу, как все старики и старухи свыше 70-ти лет.

Теперь все дело – в train de vacances[1060]1060
  Отправление на каникулы (фр.).


[Закрыть] (28-го июня) 1) достать билеты 2) оплатить. 430 фр. – 2 билета – в оба конца. Билетных денег у меня нет. Просила у Руднева аванс – не дал ни копейки. Хочу устроить к 15-му – 20-му вечер, без предварительной продажи.[1061]1061
  Вечер Цветаевой с чтением «Черта» состоялся 20 июня 1935 г.


[Закрыть] Буду читать своего «ЧЕРТА», которого конечно не возьмут Совр<еменные> Записки. Эпиграф: «Связался черт с младенцем». (До-семилетнее.)

________

Бальмонт – сидит. Не сумасшествие, а начало белой горячки.[1062]1062
  К. Д. Бальмонт, в последние годы жизни страдавший психическим заболеванием, был помещен в санаторий недалеко от Парижа.


[Закрыть] В Epinay, в санатории Д<окто>ра Азербайджана,[1063]1063
  Вероятно, Агаджанян Карп Сергеевич, невропатолог, видный деятель Общества русских врачей имени Мечникова во Франции


[Закрыть] со скидкой. Чудный парк, гуляет до 2 ч. ночи. Влюбился в юную surveillante[1064]1064
  Смотрительница (фр.).


[Закрыть] и предложил ей совместно броситься в Сену. «Отказалась. Тогда я предложил ей ее сбросить, а потом – спасти, ибо – не правда ли, дорогая? – я легко проплываю два километра? Отказалась тоже – и весь день пряталась – везде искал – чуть с ума не сошел. Дорогая! Я безумно люблю (следует имя) – как никогда еще не любил. Пришли мне 12 пузырьков духов – échantillons[1065]1065
  Образцы (фр.).


[Закрыть] – фиалку, сирень, лаванду, гвоздику, а главное – розу и еще гелиотроп, чтó найдешь – для всех surveillantes, чтобы не завидовали. Я Жанне подарил весь свой одеколон и всю свою мазь для рук – у нее ручки – в трещинах! А ручка еще меньше, чем у (имярек, – женское). Дорогая! Пришли мне побольше папирос, – сумасшедшие выкурили весь мой запас»…