Текст книги "Письма. Часть 2"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 54 страниц)
МОРКОВИНУ В. В
27-го мая 1938 г., пятница
Vanves (Seine)
65, Rue J. В. Potin
Милый Вадим!
Обращаюсь к Вам с сердечной и срочной просьбой. Я проглядела и повырезала всю лебедевскую Волю России за несколько лет (с 1927 г.) – к сожалению – неполную, в поисках своих вещей, и не оказалось:
1) моего Крысолова
2) моей Поэмы Лестницы.
Мне обе эти вещи нужны до зарезу.
Указания:
Крысолов печатался в 6-ти книгах, а м. б. даже – в 7-ми, по главе. Думаю: начиная с января 1925 г., может быть – с февраля,[2048]2048
«Крысолов» начал печататься в апреле 1925 г.
[Закрыть] и так – шесть или семь книг подряд. За 1925 год отвечаю – всем существом. Мои вещи – моя автобиография.
Лестница писалась летом 1926 г., у меня есть первый черновик, там – все даты, и печаталась, нужно думать, осенью – зимой 1926 г., может быть – заскочила и в 1927 г.,[2049]2049
Под таким заглавием «Поэма лестницы» была напечатана в № 11 «Воли России» в 1926 г.
[Закрыть] не позже.
Умоляю разыскать и прислать – непременно заказным. Возмещу – хотите книгой? (Старинной, Вы их любите.)
Но – скорее. У меня спокойной жизни – самое большое – месяц, потом переезд на др<угую> квартиру, т. е. долгий и сплошной кошмар.
Умоляю – скорее!
Если можно – несколько экз<емпляров>, нельзя – один (очень бы нужно – несколько!).
Только не присылайте книг – целиком, а аккуратно выньте, не отрезая лишних страниц, отрежу – я (говорю о соответствующих страницах, чтобы не было отдельных листков. Не режьте, а надрезав ниточки – вынимайте).
Бьюсь над своим 16-летним архивом, и даже – с ним. Сердечный привет и заранее благодарность!
М. Цветаева
– Крысолов. – Поэма Лестницы.
15-го мая 1938 г., среда
Vanves (Seine)
65, Rue J. В. Potin
Дорогой Вадим!
Бесконечно Вам благодарна, а книжку (старинная) оставлю у Маргариты Николаевны,[2050]2050
М. Н. Лебедева
[Закрыть] в ее окружении иногда бывают оказии в Прагу.
Из стольких людей, мне за этот год столько! – обещавших. Вы один – исполнили:[2051]2051
Цветаева также просила Морковина передать в Русский культурно-исторический музей, которым заведовал В. Ф. Булгаков, несколько клеенчатых тетрадей, серебряный перстень и свою пишущую ручку
[Закрыть] полностью. И я Вам этого никогда не забуду.
Подождите еще немножко: только что получила от другого Вадима (Андреева) вставки в своего Черта – машинные. Проверю и пошлю Вам, Вы – вложите и с Богом! (Там Рудневым (богобоязненным) была выпущена целая глава о священниках и отсечен весь Чертов хвост. Без него всякий хвостатый – жалок.)
Итак – подождите еще немного.
Еще раз – бесконечно Вас благодарю.
МЦ.
Оставлю для Вас еще чернильницу – из которой писала 12 лет. Для Вас – не для Булгакова. Все это получите – в свой срок. (Из нее писала и Лестницу.)
Р. S. Передайте, пожалуйста, прилагаемый листок г<осподину> Постникову.[2052]2052
Постников С. П.
[Закрыть]
ДОНУ АМИНАДО
Vanves, 31-го мая 1938 г.
Милый Дон Аминадо,
Мне совершенно необходимо Вам сказать, что Вы совершенно замечательный поэт. Я уже годы от этого высказывания удерживаюсь – a quoi bon?[2053]2053
К чему? (фр.)
[Закрыть] – но в конце концов, – несправедливо и неразумно говорить это всем, кроме Вас, – который, единственный, к этому отнесется вполне серьезно и, что важнее, – не станет спорить. (Остальные же (дураки) Вам верят на слово – веселее.)
Да, совершенно замечательный поэт (инструмент) и куда больше – поэт, чем все те молодые и немолодые поэты, которые печатаются в толстых журналах. В одной Вашей шутке больше лирической жилы, чем во всем «на серьёзе».
Я на Вас непрерывно радуюсь и Вам непрерывно рукоплещу – как акробату, который в тысячу первый раз удачно протанцевал на проволоке. Сравнение не обидное. Акробат, ведь это из тех редких ремесел, где всё не на жизнь, а на смерть, и я сама такой акробат.
Но помимо акробатизма, т. е. непрерывной и неизменной удачи, у Вас просто – поэтическая сущность, сущность поэта, которой Вы пренебрегли, но и пренебрежа которой Вы – больший поэт, чем те, которые на нее (в себе) молятся. Ваши некоторые шутливые стихи – совсем на краю настоящих, ну – одну строку переменить: раз не пошутите! – но Вы этого не хотите, и, ей-Богу, в этом нехотении, небрежении, в этом расшвыривании дара на дрянь (дядей и дам) – больше grandezz'ы,[2054]2054
Величия (ит.).
[Закрыть] чем во всех их хотениях, тщениях и «служениях».
Вы – своим даром – роскошничаете.
_______
Конечно, вопрос: могли бы Вы, если бы Вы захотели, этим настоящим поэтом стать? На деле – стать? (Забудем читателя, который глуп, и который и сейчас не видит, что Вы настоящий поэт, и который – заранее – заведомо – уже от вида Вашего имени – béatemeat et bêtement[2055]2055
Блаженно и глупо (фр.).
[Закрыть] – смеется – и смеяться будет – или читать не будет.)
Быт и шутка, Вас якобы губящие, – не спасают ли они Вас, обещая больше, чем Вы (в чистой лирике) могли бы сдержать?
То есть: на фоне – не газеты, без темы дам и драм, которую Вы повсеместно и неизменно перерастаете и которая Вам посему бесконечно выгодна, потому что Вы ее бесконечно – выше – на фоне простого белого листа, вне трамплина (и физического соседства) пошлости, политика и преступлений – были бы Вы тем поэтом, которого я предчувствую и подчувствую в каждой Вашей бытовой газетной строке?
Думаю – да, и все-таки этого – никогда не будет. Говорю не о даре – его у Вас через край, говорю не о поэтической основе – она видна всюду – кажется, говорю о Вас, человеке.
И, кажется, знаю: чтобы стать поэтом, стать тем поэтом, который Вы есть, у Вас не хватило любви – к высшим ценностям; ненависти – к низшим. Случай Чехова, самого старшего – умного – и безнадежного – из чеховских героев. Самого – чеховского.
Что между Вами – и поэтом? Вы, человек. Привычка к шутке, и привычка к чужой привычке (наклонная плоскость к газетному читателю) – и (наверное!) лень и величайшее (и добродушное) презрение ко всем и себе – а может быть, уж и чувство: поздно (т. е. та же лень: она, матушка!).
Между Вами и поэтом – быт. Вы – в быту, не больше.
Не самообольщаюсь: писать всерьез Вы не будете, но мне хочется, чтобы Вы знали, что был все эти годы (уже скоро – десятилетия!) человек, который на Вас радовался, а не смеялся, и вопреки всем Вашим стараниям – знал Вам цену.
Рыбак – рыбака видит издалека.
Марина Цветаева.
– А дяди! А дамы! Любящие Вас, потому что невинно убеждены, что это Вы «Марию Ивановну» и «Ивана Петровича» описываете. А редактора! Не понимающие, что Вы каждой своей строкой взрываете эмиграцию! Что Вы ее самый жестокий (ибо бескорыстный – и добродушный) судья. Вся Ваша поэзия – самосуд: эмиграции над самой собой. Уверяю Вас, что (статьи Милюкова пройдут, а…) это – останется. Но мне-то, ненавидящей политику, ею – брезгующей, жалко, что Вы пошли ей на потребу.
– Привет! —
ТУКАЛЕВСКОЙ Н. Н
<Начало июня 1939 г.>
Дорогая Надежда Николаевна!
Если Вы мне что-нибудь хотите в дорогу – умоляю кофе; везти можно много, а у меня – только начатый пакетик, а денег нет совсем. И если бы можно – одну денную рубашку, самую простую, № 44 (не больше, но и не меньше) на мне – лохмотья.
Целую Вас, вечером приду прощаться – начерно, т. е. в последний раз немножко посидеть.
Приду около 9 ч., м. б. в 91/2 ч., но приду непременно.
Спасибо за все!
МЦ.
<11-го июня 1939 г.>
– Ау! —
Вчера целый день сидели, ожидая телеф<она>, и к вечеру оказалось, что не едем. Нынче будет то же – возможно – уедем, возможно – нет. Indéfr
Перманент (фр.).
[Закрыть] не сделала, п. ч. могла уехать вчера в час – и не решилась сесть под люстру.
Если не уедем – Мур завтра утром зайдет. Если не зайдет – уехали. До последней минуты ничего не знаем и не можем отлучиться, ибо телефон – через короткие промежутки.
Посылаю пока 10 фр<анков> для Тамары[2057]2057
Тукалевской Т. В.
[Закрыть] (5 были даны раньше) – если смогу – оставлю для Вас на столе (Вашем), с посудой, остающиеся 10, не смогу – простите.
Целую.
Спасибо за все!
МЦ.
Воскресенье утром
11-го/12-го июня 1939 г., 12 ч. ночи – воскресенье
Дорогая Надежда Николаевна,
Когда мы с Муром в 11 ч. вернулись – ничего под дверью не было: мы оба – привычным жестом – посмотрели, а когда мы оба – минуту спустя – оглянулись – письмо лежало, и его за минуту – не было. И шага за дверью – не было.
Сердечное спасибо – и за то, что заметили – последний взгляд:
на авось, без всякой надежды (моя слепость).
Вам пишу-последней. Мур спит, дом спит…
…Только одна баба не спит,
На моей коже сидит
(и т. д. – Медведь)
а баба-то – я.
А медведи-то – там. И мно-ого! Но что я буду одна такая баба среди тех медведей – ручаюсь.
_______
Кончаю. Надо спать, а то просплю все способы передвижения. Будильник – уложен (от страха забыть!). Я – сама себе будильник.
________
Спасибо, что так трогательно выручили. За все спасибо: за чудный Dives[2058]2058
Dives – городок, где Цветаева в 1938 г. провела свой последний летний отдых. Н. И. Тукалевская была там вместе с Цветаевой.
[Закрыть] – за ту церковь, к которой мы так вторично и не пришли, за наши кладбищенские прогулки – помните? – за самое чудное платье моей жизни – синее – за все Мурины штаны (а их было мно-ого: как тех будущих медведей) – за дом, который мне был – родной, за уверенность, что когда и с чем ни приду – обрадую: хотя бы доверием, за неустанность Вашей дружбы, за действенность ее (дружбы – нет: есть – любовь, или любви нет – есть дружба, во всяком случае есть одно, а не два, и это одно – было).
– Всего не перечислишь – за все.
________
Ну, вот.
Обнимаю от всего сердца, желаю здоровья, досуга, покоя, хорошего лета, хороших лет, – свободы!!!
Спасибо за кофе. Спасибо за рубашки. Спасибо за книжку – я Вами кругом одарена.
С Вами – уезжаю.
Все сделаю, чтобы Вы обо мне – знали.
Авось! – Даст Бог!
М.
И последняя просьба («Сколько просьб у любимой всегда…»)[2059]2059
Из стихотворения без названия А. Ахматовой
[Закрыть] – КРЫСОЛОВ.[2060]2060
По-видимому, Цветаева так и не смогла получить для своего архива оттиска «Волн России» с главами «Крысолова».
[Закрыть] Я его писала все раннее Мурино младенчество, в чешской избе, – какие мы тогда с Чехией были счастливые!! Собирали грибы…
Если удастся – окликну еще из Гавра…
АНДРЕЕВОЙ А. И
Еще Париж, 8-го июня 1939 г., четверг
Дорогая Анна Ильинична!
Прощайте.
Проститься не удалось, – всё вышло молниеносно.
Спасибо за всё – от Вшенор[2061]2061
Чешская деревня Вшеноры была постоянным местом жительства семей Цветаевой и Андреевой в 1924–1925 гг.
[Закрыть] до Ванва[2062]2062
Семья Андреевой в 1930-е годы жила в парижском предместье Исси-Ле-Мулино, недалеко от цветаевского дома в Ванве.
[Закрыть] (в которой Вы меня завели, а потом сами – уехали, но я не жалею: – «Был дом – как пещера…»)
Спасибо за чудную весну с Максом,[2063]2063
По-видимому, Цветаева пишет о встречах весной 1933 г., когда она готовила к печати очерк «Живое о живом».
[Закрыть] за прогулки – мимо стольких цветущих заборов – а помните поездку в лес – давнюю – Вы были в своем леопарде, а я – в «кое-чем» – и Мур еще со всего маху наступил в грозовую лужу…
Помню и буду помнить – всё.
Уезжаю с громадным, добрым, умным и суровым Муром – помните его рождение? («Сразу видно, что сын интеллигентных родителей!» – Вы, любуясь на резкость его новорожденного профиля). – Дружили мы с вами 14 с половиной лет, – два раза обновилась кожа…[2064]2064
То есть семилетние циклы по аналогии с обновлением шкуры у сказочного змея – шесть старых шкур сбрасываются, остается только седьмая, новая.
[Закрыть] (NB! второй раз – состарилась!) Ибо мы с вами никогда не переставали дружить, хотя и не виделись, просто – расставание (неминуемое) произошло раньше отъезда, м. б. – так лучше: и Вам, и мне…
Живописнее, увлекательнее, горячее, даровитее, неожиданнее и, в чем-то глубоком – НАСТОЯЩЕЕ человека – я никогда не встречу.
________
Прочтите у М. Н. Л<ебедевой> мои стихи к Чехии – они мои любимые и уже поехали к Бенешу[2065]2065
Чехословацкий президент Эдуард Бенеш
[Закрыть] с надписью: – С той верой, которая твéржеская.[2066]2066
От чешского tvrz (крепость), tvrdý (твердый).
[Закрыть]
Жаль уезжать. Я здесь была очень счастлива.
Желаю Вам счастливой Америки с Саввой.[2067]2067
Андреев Савва Леонидович – старший сын А. И. Андреевой. Танцовщик, был занят в балетных труппах И. Рубинштейн и «Казино де Пари».
[Закрыть] Ему – горячий привет. Я его очень оценила, и всегда рассказываю о нем (и о Вас) СКАЗКИ, которые – ПРАВДА.
Обнимаю и НИКОГДА не забуду. Мою память, которая есть сердце, Вы – знаете.
М.
МАРИНОВУ И
12-го июня 1939 г.[2068]2068
Открытка написана в Гаврском порту. На ней – изображение корабля «Нормандия».
[Закрыть]
Последний привет! Будьте здоровы и благополучны. Спасибо! Ждем книги. Провожайте мысленно.
М.
В СЛЕДСТВЕННУЮ ЧАСТЬ НКВД
При отъезде из заграницы в Союз я отправила свой багаж по адресу дочери,[2069]2069
Цветаева с сыном прибыли в Советский Союз 18 июня 1939 г.
[Закрыть] так как не могла тогда точно знать, где поселюсь по возвращении в Москву.
По прибытии сюда я в течение двух месяцев еще не имела паспорта и поэтому не могла получить багажа, пришедшего в начале августа с<его> г<ода>.
В соответствии с указанием таможни я получила от моей дочери, Ариадны Сергеевны Эфрон, доверенность на принадлежащий мне багаж. Но получить его я тоже еще не могла из-за отсутствия у меня свидетельства с пограничного пункта, которого у меня не имелось, так как я, с сыном 14 лет, ехала специальным пароходом до Ленинграда.
Было возбуждено соответствующее ходатайство о выдаче мне необходимого документа. В это же время, в конце августа, была арестована моя дочь, и багаж оказался, по-видимому, задержанным на таможне.
Я живу загородом, наступает зима, ни у меня ни у сына нет теплой одежды, одеял и обуви, и пока что нет возможности приобрести таковые заново.
Настоящим ходатайствую, в случае если невозможно сейчас получить всего мне принадлежащего багажа, о разрешении на получение мною из него самых необходимых мне и сыну зимних вещей, без которых я не вижу, как мы перезимуем.
О Вашем решении по этому вопросу очень прошу поставить меня в известность.[2070]2070
Разрешение на получение багажа Цветаева получила лишь 25 июля 1940 г., а последний чемодан (в нем находились рукописи) таможня выдала Цветаевой 3 августа.
[Закрыть]
Марина Цветаева
Ст<анция> Болшево Северной ж<елезной> д<ороги>
Поселок Новый Быт дача 4/33
Марина Ивановна Цветаева
31-го октября 1939 г.
БЕРИИ Л. П
23-го декабря 1939 г.
Голицыно, Белорусской ж<елезно>й д<ороги> Дом Отдыха Писателей
Товарищ Берия,
Обращаюсь к Вам по делу моего мужа, Сергея Яковлевича Эфрона-Андреева, и моей дочери – Ариадны Сергеевны Эфрон, арестованных: дочь – 27-го августа, муж – 10-го октября сего 1939 года.
Но прежде чем говорить о них, должна сказать Вам несколько слов о себе.
Я – писательница, Марина Ивановна Цветаева. В 1922 г. я выехала за границу с советским паспортом и пробыла за границей – в Чехии и Франции – по июнь 1939 г., т. е. 17 лет. В политической жизни эмиграции не участвовала совершенно, – жила семьей и своими писаниями. Сотрудничала главным образом в журналах «Воля России» и «Современные Записки», одно время печаталась в газете «Последние Новости», но оттуда была удалена за то, что открыто приветствовала Маяковского. Вообще – в эмиграции была и слыла одиночкой. («Почему она не едет в Советскую Россию?») В 1936 г. я всю зиму переводила для французского революционного хора (Chorale Révolutionnaire) русские революционные песни, старые и новые, между ними – Похоронный Марш («Вы жертвою пали в борьбе роковой»), а из советских – песню из «Веселых ребят», «Полюшко – широко поле», и многие другие. Мои песни – пелись.
В 1937 г. я возобновила советское гражданство, а в июне 1939 г. получила разрешение вернуться в Советский Союз. Вернулась я, вместе с 14-летним сыном Георгием, 18-го июня 1939 г., на пароходе «Мария Ульянова», везшем испанцев.
Причины моего возвращения на родину – страстное устремление туда всей моей семьи: мужа – Сергея Эфрона, дочери – Ариадны Эфрон (уехала первая, в марте 1937 г.) и моего сына Георгия, родившегося за границей, но с ранних лет страстно мечтавшего о Советском Союзе. Желание дать ему родину и будущность. Желание работать у себя. И полное одиночество в эмиграции, с которой меня давным-давно уже не связывало ничто.
При выдаче мне разрешения мне было устно передано, что никогда никаких препятствий к моему возвращению не имелось.
Если нужно сказать о происхождении – я дочь заслуженного профессора Московского Университета, Ивана Владимировича Цветаева, европейской известности филолога (открыл одно древнее наречие, его труд «Осские надписи»), основателя и собирателя Музея Изящных Искусств – ныне Музея Изобразительных Искусств. Замысел Музея – его замысел, и весь труд по созданию Музея: изысканию средств, собиранию оригинальных коллекций (между ними – одна из лучших в мире коллекций египетской живописи, добытая отцом у коллекционера Мосолова), выбору и заказу слепков и всему музейному оборудованию – труд моего отца, безвозмездный и любовный труд 14-ти последних лет его жизни. Одно из ранних моих воспоминаний: отец с матерью едут на Урал выбирать мрамор для музея. Помню привезенные ими мраморные образцы. От казенной квартиры, полагавшейся после открытия Музея отцу, как директору, он отказался и сделал из нее 4 квартиры для мелких служащих. Хоронила его вся Москва – все бесчисленные его слушатели и слушательницы по Университету, Высшим Женским Курсам и Консерватории, и служащие его обоих Музеев (он 25 лет был директором Румянцсвского Музея).
Моя мать – Мария Александровна Цветаева, рожд<енная> Мейн, была выдающаяся музыкантша, первая помощница отца по созданию Музея и рано умерла.
Вот – обо мне.
Теперь о моем муже – Сергее Эфроне.
Сергей Яковлевич Эфрон – сын известной народоволки Елизаветы Петровны Дурново (среди народовольцев «Лиза Дурново») и народовольца Якова Константиновича Эфрона. (В семье хранится его молодая карточка в тюрьме, с казенной печатью: «Яков Константинов Эфрон. Государственный преступник».) О Лизе Дурново мне с любовью и восхищением постоянно рассказывал вернувшийся в 1917 г. Петр Алексеевич Кропоткин,[2071]2071
Петр Кропоткин – революционер, теоретик анархизма
[Закрыть] и поныне помнит Николай Морозов.[2072]2072
Морозов Николай Александрович – рсволюционер-народник, ученый.
[Закрыть] Есть о ней и в книге Степняка «Подпольная Россия»,[2073]2073
Степняк-Кравчинский Сергей Михайлович – революционер, писатель.
[Закрыть] и портрет ее находится в Кропоткинском Музее.
Детство Сергея Эфрона проходит в революционном доме, среди непрерывных обысков и арестов. Почти вся семья сидит: мать – в Петропавловской крепости, старшие дети – Петр, Анна, Елизавета и Вера Эфрон – по разным тюрьмам. У старшего сына, Петра – два побега. Ему грозит смертная казнь и он эмигрирует за границу. В 1905 году Сергею Эфрону, 12-летнему мальчику, уже даются матерью революционные поручения. В 1908 г. Елизавета Петровна Дурново-Эфрон, которой грозит пожизненная крепость, эмигрирует с младшим сыном. В 1909 г. трагически умирает в Париже, – кончает с собой ее 13-летний сын, которого в школе задразнили товарищи, а вслед за ним и она. О ее смерти есть в тогдашней «Юманитэ».
В 1911 г. я встречаюсь с Сергеем Эфроном. Нам 17 и 18 лет. Он туберкулезный. Убит трагической гибелью матери и брата. Серьезен не по летам. Я тут же решаю никогда, что бы ни было, с ним не расставаться и в январе 1912 г. выхожу за него замуж.
В 1913 г. Сергей Эфрон поступает в московский университет, филологический факультет. Но начинается война и он едет братом милосердия на фронт. В Октябре 1917 г. он, только что окончив Петергофскую школу прапорщиков, сражается в Москве в рядах белых и тут же едет в Новочеркасск, куда прибывает одним из первых 200 человек. За все Добровольчество (1917 г. – 1920 г.) – непрерывно в строю, никогда в штабе. Дважды равен.
Все это, думаю, известно из его предыдущих анкет, а вот чтó, может быть, не известно: он не только не расстрелял ни одного пленного, а спасал от расстрела всех кого мог, – забирал в свою пулеметную команду. Поворотным пунктом в его убеждениях была казнь комиссара – у него на глазах – лицо с которым этот комиссар встретил смерть. – «В эту минуту я понял, что наше дело – ненародное дело».
– Но каким образом сын народоволки Лизы Дурново оказывается в рядах белых, а не красных? – Сергей Эфрон это в своей жизни считал роковой ошибкой. Я же прибавлю, что так ошибся не только он, совсем молодой тогда человек, а многие и многие, совершенно сложившиеся люди. В Добровольчестве он видел спасение России и правду, когда он в этом разуверился – он из него ушел, весь, целиком – и никогда уже не оглянулся в ту сторону.
Но возвращаюсь к его биографии. После белой армии – голод в Галлиполи и в Константинополе, и, в 1922 г., переезд в Чехию, в Прагу, где поступает в Университет – кончать историко-филологический факультет. В 1923 г. затевает студенческий журнал «Своими Путями» – в отличие от других студентов, ходящих чужими – и основывает студенческий демократический Союз, в отличие от имеющихся монархических. В своем журнале первый во всей эмиграции перепечатывает советскую прозу (1924 г.).[2074]2074
Имеется в виду проза Б. Л. Пастернака «Воздушные пути», опубликованная в журнале «Своими путями» (1925, № 6/7).
[Закрыть] С этого часа его «полевение» идет неуклонно. Переехав в 1925 г. в Париж, присоединяется к группе Евразийцев и является одним из редакторов журнала «Версты», от которых вся эмиграция отшатывается. Если не ошибаюсь – уже с 1927 г. Сергея Эфрона зовут «большевиком». Дальше – больше. За Верстами – газета Евразия (в ней-то я и приветствовала Маяковского, тогда выступившего в Париже), про которую эмиграция говорит, что это – открытая большевистская пропаганда. Евразийцы раскалываются: правые – левые. Левые, оглавляемые Сергеем Эфроном, скоро перестают быть, слившись с Союзом Возвращения на Родину.
Когда, в точности, Сергей Эфрон стал заниматься активной советской работой – не знаю, но это должно быть известно из его предыдущих анкет. Думаю – около 1930 г. Но что я достоверно знала и знаю – это о его страстной и неизменной мечте о Советском Союзе и о страстном служении ему. Как он радовался, читая в газетах об очередном советском достижении, от малейшего экономического успеха – как сиял! («Теперь у нас есть то-то… Скоро у нас будет то-то и то-то…») Есть у меня важный свидетель – сын, росший под такие возгласы и с пяти лет другого не слыхавший.
Больной человек (туберкулез, болезнь печени), он уходил с раннего утра и возвращался поздно вечером. Человек – на глазах – горел. Бытовые условия – холод, неустроенность квартиры – для него не существовали. Темы, кроме Советского Союза, не было никакой. Не зная подробности его дел, знаю жизнь его души день за днем, все это совершилось у меня на глазах, – целое перерождение человека.
О качестве же и количестве его советской деятельности могу привести возглас парижского следователя, меня после его отъезда допрашивавшего: «Mais Monsieur Efron menait une activité soviétique foudroyante!» («Однако, господин Эфрон развил потрясающую советскую деятельность!») Следователь говорил над папкой его дела и знал эти дела лучше чем я (я знала только о Союзе Возвращения и об Испании). Но что я знала и знаю – это о беззаветности его преданности. Не целиком этот человек, по своей природе, отдаться не мог.
Все кончилось неожиданно. 10-го октября 1937 г. Сергей Эфрон спешно уехал в Союз. А 22-го ко мне явились с обыском и увезли меня и 12-летнего сына в парижскую Префектуру, где нас продержали целый день. Следователю я говорила все, что знала, а именно: что это самый благородный и бескорыстный человек на свете, что он страстно любит свою родину, что работать для республиканской Испании – не преступление, что знаю его – 1911 г. – 1937 г. – 26 лет – и что больше не знаю ничего. Через некоторое время последовал второй вызов в Префектуру. Мне предъявили копии телеграмм, в которых я не узнала его почерка, и меня опять отпустили и уже больше не трогали.
С Октября 1937 г. по июнь 1939 г. я переписывалась с Сергеем Эфроном дипломатической почтой, два раза в месяц. Письма его из Союза были совершенно счастливые – жаль, что они не сохранились, но я должна была их уничтожать тотчас же по прочтении – ему недоставало только одного: меня и сына.
Когда я 19-го июня 1939 г., после почти двухлетней разлуки, вошла на дачу в Болшево и его увидела – я увидела больного человека. О болезни его ни он, ни дочь мне не писали. Тяжелая сердечная болезнь, обнаружившаяся через полгода по приезде в Союз – вегетативный невроз. Я узнала, что он эти два года почти сплошь проболел – пролежал. Но с нашим приездом он ожил, – за два первых месяца ни одного припадка, что доказывает, что его сердечная болезнь в большой мере была вызвана тоской по нас и страхом, что могущая быть война разлучит навек… Он стал ходить, стал мечтать о работе, без которой изныл, стал уже с кем-то из своего начальства сговариваться и ездить в город… Всé говорили, что он, действительно воскрес…
И – 27-го августа – арест дочери.
Теперь о дочери. Дочь моя, Ариадна Сергеевна Эфрон, первая из всех нас уехала в Советский Союз, а именно 15 марта 1937 г. До этого год была в Союзе Возвращения на Родину. Она очень талантливая художница и журналистка. И – абсолютно лояльный человек. В Москве она работала во французском журнале «Ревю де Моску» (Страстной бульвар, д<ом> 11) – ее работой были очень довольны. Писала (литературное) и иллюстрировала, отлично перевела стихами поэму Маяковского. В Советском Союзе себя чувствовала очень счастливой и никогда ни на какие бытовые трудности не жаловалась.
А вслед за дочерью арестовали – 10-го Октября 1939 г., ровно два года после его отъезда в Союз, день в день, – и моего мужа, совершенно больного и истерзанного ее бедой.
Первую денежную передачу от меня приняли: дочери – 7-го декабря, т. е. 3 месяца, 11 дней спустя после ее ареста, мужу – 8-го декабря, т. е. 2 месяца без 2-х дней спустя ареста. Дочь п<…>[2075]2075
Не дописано.
[Закрыть]
7-го ноября было арестовано на той же даче семейство Львовых,[2076]2076
Под фамилией Львовы на болшевской даче жили Клепинин Николай Андреевич и его жена Антонина Николаевна (урожденная Насонова). Они также были арестованы
[Закрыть] наших сожителей, и мы с сыном оказались совсем одни, в запечатанной даче, без дров, в страшной тоске.
Я обратилась в Литфонд, и нам устроили комнату на 2 месяца, при Доме Отдыха Писателей в Голицыне, с содержанием в Доме Отдыха после ареста мужа я осталась совсем без средств. Писатели устраивают мне ряд переводов с грузинского, французского в немецкого языков. Еще в бытность свою в Болшеве (ст<анция> Болшево, Северной ж<елезной> д<ороги>. Поселок Новый Быт, дача 4/33) я перевела на французский ряд стихотворений Лермонтова – для «Ревю де Моску» и Интернациональной Литературы. Часть из них уже напечатана.
Я не знаю, в чем обвиняют моего мужа, но знаю, что ни на какое предательство, двурушничество и вероломство он не способен. Я знаю его – 1911 г. – 1939 г. – без малого 30 лет, но то, что знаю о нем, знала уже с первого дия: что это человек величайшей чистоты, жертвенности и ответственности. То же о нем скажут друзья и враги. Даже в эмиграции, в самой вражеской среде, никто его не обвинил в подкупности, и коммунизм его объясняли «слепым энтузиазмом». Даже сыщики, производившие у нас обыск, изумленные бедностью нашего жилища и жесткостью его кровати (– «Как, на этой кровати спал г<осподи>н Эфрон?») говорили о нем с каким-то почтением, а следователь – так тот просто сказал мне: – «Г<осподи>н Эфрон был энтузиаст, но ведь энтузиасты тоже могут ошибаться…»
А ошибаться здесь, в Советском Союзе, он не мог, потому что все 2 года своего пребывания болел и нигде не бывал.
Кончаю призывом о справедливости. Человек душой и телом, словом и делом служил своей родине и идее коммунизма. Это – тяжелый больной, не знаю, сколько ему осталось жизни – особенно после такого потрясения. Ужасно будет, если он умрет не оправданный.[2077]2077
С. Я. Эфрон был реабилитирован посмертно 22 сентября 1956 г.
[Закрыть]
Если это донос, т. е. недобросовестно и злонамеренно подобранные материалы – проверьте доносчика.
Если же это ошибка – умоляю, исправьте пока не поздно.
Марина Цветаева
Москва, 14-го июня 1940 г.
Народному Комиссару Внутренних Дел тов<арщу> Л. П. Берия.
Уважаемый товарищ,
Обращаюсь к вам со следующей просьбой. С 27-го августа 1939 г. находится в заключении моя дочь, Ариадна Сергеевна Эфрон, и с 10-го октября того же года – мой муж, Сергей Яковлевич Эфрон (Андреев).
После ареста Сергей Эфрон находился сначала во Внутренней тюрьме, потом в Бутырской, потом в Лефортовской, и ныне опять переведен во Внутреннюю. Моя дочь, Ариадна Эфрон, все это время была во Внутренней.
Судя по тому, что мой муж, после долгого перерыва, вновь переведен во Внутреннюю тюрьму, и по длительности срока заключения обоих (Сергей Эфрон – 8 месяцев, Ариадна Эфрон – 10 месяцев), мне кажется, что следствие подходит – а может быть уже и подошло – к концу.
Все это время меня очень тревожила судьба моих близких, особенно мужа, который был арестован больным (до этого он два года тяжело хворал).
Последний раз, когда я хотела навести справку о состоянии следствия (5-го июня, на Кузнецком, 24), сотрудник НКВД мне обычной анкеты не дал, а посоветовал мне обратиться к вам с просьбой о разрешении мне свидания.
Подробно о моих близких и о себе я уже писала вам в декабре минувшего года. Напомню вам только, что я после двухлетней разлуки успела побыть со своими совсем мало: с дочерью – 2 месяца, с мужем – три с половиной, что он тяжело болен, что я прожила с ним 30 лет жизни и лучшего человека не встретила.
Сердечно прошу вас, уважаемый товарищ Берия, если есть малейшая возможность, разрешить мне просимое свидание.
Марина Цветаева
Сейчас я временно проживаю по следующему адр<есу>:
Москва
Улица Герцена, д<ом> 6, кв<артира> 20
Телеф<он> К-0-40-13
Марина Ивановна Цветаева
<3има 1939–1940 г.>
Москва
В 1911 г. я знакомл<юсь> с Серг<еем> Э<фроном>. Нам 17 и 18 лет. Он туберкулезный (16 л<ет> перв<ый> туберк<улезный> процесс). Убит трагич<еской> гиб<елью>[2078]2078
обожаем. Здесь и далее в квадратных скобках обозначен текст, вычеркнутый Цветаевой.
[Закрыть] матери и брата. Серьезен не по летам. Я тут же решаю никогда, что бы ни было, с ним не расстав<аться> и в янв<аре> 1912 г. выхожу за него замуж.
(Выходит длинно, буду давать гл<авные> этапы). В 1913 г. С<ергей> Э<фрон> поступ<ает> в Моск<овский> унив<ерситет>, филол<огический> фак<ультет>.[2079]2079
В 1914 г. идет бр<атом> милосердия на п. фронт и одноврем<енно> играет у Таирова, в Камерн<ом> театре.
[Закрыть] В Окт<ябре> 1917 г. он, только что окончив Петерг<офскую> Шк<олу> Прапорщ<иков>, сражается в рядах <нрзбр.> и <в> тут же едет в Новочерк<асск>, куда приез<жает> одним из перв<ых> 200 оф<ицеров>. За все добров<ольчество> (1917 г. – 1920 г.) – непрер<ывно> в строю, никогда в Шт<абе>. Дважды ранен: в плечо и в колено.
Все это, думаю, известн<о> из его предыд<ущей> анкеты, а вот что м<ожет> б<ыть> не известно: он не только не расстр<елял> ни одного пленного, а спасал от расстр<ела> всех кого мог —[2080]2080
и над ним за его «прекраснодушие» даже смеялись
[Закрыть] забирал в свою пул<еметную> команду —[2081]2081
«и они у меня пост<оянно> сбегали»
[Закрыть] Повор<отным> пунктом в его убежд<ениях> была казнь комисс<ара> – у него на глазах – лицо с кот<орым> эт<от> комисс<ар> встр<етил> смерть – В эту минуту я понял, что[2082]2082
мы дел<аем> нехорошее дело>
[Закрыть] наше дело – ненародное дело.
Но каким образ<ом> сын народов<олки> Л<изы> Д<урново> оказыв<ается> в рядах бел<ой> ар<мии>, а не красной? С. Я. Э. это считал в св<оей> жизни – роковой ошибкой. – Я же прибавлю, что так ошибся не только он, совс<ем> молодой тогда человек, но многие и многие,[2083]2083
дважды его старшие
[Закрыть] соверш<енно> сложившиеся люди. В Добров<ольчестве> он видел спасение России и правду, когда он в эт<ом> разуверился – он из него ушел, весь, целиком, – и никогда уже не оглянулся в ту сторону.
По оконч<ании> добровольч<ества> – голод в Галлип<оли> и в Конст<антинополе> – и в 1922 г. переезд в Чехию, в Пр<агу>, где поступ<ает> в Универс<итет>, на[2084]2084
кончать
[Закрыть] ист<орико>-фил<ологический> факульт<ет>,[2085]2085
археол<огическое> отд<еление>, в семинар к миров<ому> светилу русскому археологу Кондакову.
[Закрыть]
Я не знаю, в чем обвиняют моего мужа, но знаю, что ни на какое пред<ательство>, двурушничество и вероломство он неспособен. Я знаю его: 1911–1939 г – без малого 30 лет, но то, что знаю о нем, знала уже с перв<ого> дня что это челов<ек> велич<айшей> чистоты, жертвенности и ответственности. То же о нем скажут друзья и враги. Даже в эмигр<ации> никто его не обвинял в подкупности, и коммунизм его объясняли – «слепым энтузиазмом».
