355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Густав Шпет » Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры » Текст книги (страница 33)
Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 23:12

Текст книги "Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры"


Автор книги: Густав Шпет



сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 57 страниц)

102 См.: Marty Α. Untersuchungen гит Grundlegung dcr allgemcinen Grammaiik und Sprach-philosophic. Prague, 1908. Bd. I. – Кроме примеров, критикуемых Марти, укажу еше на оставшегося ему, по-видимому, неизвестным Glogau G. Abriss der philosophischcn Grund-wissenschaften. B. 1-Й. Breslau, 1880-1888. S. 328 ГГ., где о внутренней форме говорится как о «внутренней связи смысла», и в то же время постулируется die innere Form oder der Sinn des Ganzen.

ально и как интеллектуальный процесс. В этом – высшее и безотносительное положение внутренней формы, как интеллектуальной формы интеллектуальных форм, и в этом же ее законоопределяющая устойчивость. Такая устойчивость, действительно, присуща логическим категориям, – но, что следует понимать под их образованием?

Гумбольдт, имея в виду эту устойчивость, допускает со стороны именно «интеллектуальных приемов» (inteliectuelien Verfahren103) одинаковость. Но едва ли он достигает цели в разъяснении различия, ссылаясь на фантазию и чувство, а в сфере собственно ума – на «неправильные и неудачные сочетания»104. Понятия, как интеллектуальные, словесно-логические сочетания, суть именно сочетания интуитивно ухватываемой сущности в онтическом содержании с планомерно производимым отбором словесно-логических средств в самом акте сообщения (^мышления), в зависимости от условий контекста и в подчинении высшему закону формирования. Таким образом, понятия, как образования, как результаты, могут обладать какой угодно устойчивостью, но они проходят через процесс образования, который, следовательно, есть не что иное, как процесс формообразования.

Согласно этому противопоставлению результата, итога, и процесса, хода, движения, можно говорить и о разного значения логических законах, хотя, понятно, они сами должны находиться в отношении, взаимно отображающем противопоставление результата и движения: результат есть результат движения, а движение есть движение к результату. И, действительно, мы имеем, с одной стороны, концептивные, классификационные, статические логические формы, составляющие категории самой логики (класс, род, вид и т.д.), отвечающие прямо на типы онтологии (формальной) и направляющие образование всякого понятия как концепта. Высшим формально-онтологическим основанием применения этих категорий к образованию понятий считается принцип противоречия, гарантирующий результату его возможность, каковая и понимается как отсутствие в логическом результате (в «понятии» как вышеуказанном сочетании) противоречия. Считается, что логическими путями, методами достижения результата служат приемы определения, деления и, основанных на включении вида в род, суждения и умозаключения. Выходит гак, как будто все эти приемы и суть те пути образования понятий, которые ведут к хорошо обеспеченному результату, и как будто в их установлении мы и располагаем решением проблемы второй стороны рассматриваемого противопоставления.

Ιυ1 Humboidt W. ν. Ucbcr die Vferschiedenheit des menschlichen Sprachbaues... S. 105, cp.

,гц Ibidem. S. 106.

С таким упрощением проблемы надо бы кончить. Оно само – результат все той же абстрактной, глухонемой, бессловесной логики. Определение, деление, включение – не движения, а сами – результаты, не формообразования, а формулы. Они постигаются нами через то же конципирование, а не через понимание и уразумение. Они – мертвенны и схематичны, – препараты, а не жизненные силы. Чтобы ожить, они должны заговорить; чтобы быть понимаемыми, они должны наполниться текучим смыслом. А для этого они сами должны быть приведены в движение, в самом ходе которого мы только и можем уловить их подлинные динамические законы, как законы конкретного образования понятий105. Упомянутые формулы – только залечат-ление результатов, а законы образования, совершения, процесса, как и законы образования понятий, составляющих в своих формальных качествах содержание формул, суть чисто диалектические формы движущегося и движением определяемого смысла, смысла на ходу, в живом разговоре. Речь идет уже не о генезисе и не о функциях психофизического прибора, называемого человеком или субъектом, а об объективном ходе смысла вещей, дней и дел, претворяющемся в на

105 Известные под названием законов «мышления» онтологические принципы «тожества», «противоречия» и «достаточного основания» кажутся нам мертвыми, и суть только «формулы», потому что рассудочная логика приучила нас рассматривать и применять их изолированно друг от друга. Она боялась собственного исходного пункта, гласившего (Лейбниц), что принцип противоречия есть принцип возможного бытия (идеального), но не только его, а и бытия действительного; в то же время, однако, его одного недостаточно для обоснования действительного бытия, в последнем действует также принцип достаточного основания. Но для рассудочной абстрактности это «также» само уже противоречие! Попытки разрешить его выведением принципа достаточного основания из принципа тожества, над чем ломала голову рассудочная логика, разительно подчеркнули слабосилие последней: в принципе действительности хотели искоренить какую бы то ни было действительность. Названное противоречие, я думаю, может быть разрешено только диалектической интерпретацией самих этих принципов, вместе с чем исчезает и их мертвенность. Я мог бы предложить одну из форм такой интерпретации по нижеследующей схеме. – Принцип тожества есть просто принцип формального, возможного, идеального бытия, но для конкретной действительности он есть только первый (исходный) принцип. А есть А само собою переходит в А не есть не-А, т.е. нечто в самом себе, в своем тожестве, определено уже как не-иное, что только есть. Поэтому, неправильно и неразличение принципа противоречия от принципа тожества, ибо, заключая в себе негалию, он не выдает этой нега-ции за абсолютную. В ней есть неопределенность и привативность, создающие для принципа неустойчивое равновесие, которое требует (принцип исключенного третьего) нового перехода к новой определенности и к новому положению. Принцип достаточного основания выполняет это требование, уточняет привативность, как новую определенность, но, в свою очередь, он есть принцип не закрепления, а тенденции, напора к дальнейшему движению. Он гласит: все, что есть, имеет основание, почему оно такое, а не иное. Всякое положение здесь – начало нового диалектического движения, через тожество, противоречие и новое основание, вплоть до конечного конкретного и целого.

уку. искусство, практику. Противоречия, которыми полны сами веши и деяния, полностью наличествуют в этом движении, живы в нем и одушевляют его к дальнейшему движению самою непримиренностью своею. Преодоления противоречий, запечатленные в абстрактных формулах, здесь только моменты, и притом моменты переходные – к новому движению, подобно тому как покой есть также только момент движения. Само преодоление противоречий здесь насквозь динамично. Оно состоит в интеллектуальном, дискурсивном творчестве, принимающем момент интуитивного узрения сущности лишь за импульс, толчок, отправной пункт для раскрытия противоречия, таящегося во всем статически данном, и для планомерного отбора словесно-логических средств, сообщающих не только о содержании процесса, но и о его направлении и перспективах, его формах и траектории, наконец, о законе осуществления. Пусть завершение осуществления, как охват целого, всего, лежит в бесконечном отдалении, но каждый шаг по пути к нему предъявляет требование полного напряжения сознания, понимания, художественного и культурного творчества.

Понятие, как результат, в своей концептивной форме только потому и определяется свободно от противоречия, что оно – момент, покой, но противоречие в нем есть, заключено в нем имплицитно, как его потенциальная энергия. Всякое раскрытие понятия в форму любого предложения синтетического типа есть эксплицирование противоречия. Если бы логические предложения, действительно, образовывались по отвлеченной формуле онтологического тожества: А есть А, их вовсе не было бы. Лишь, сами рассматриваемые как entia, предложения подчиняются этому закону: человек есть животное = человек есть животное. Но уже, как в таком, в предложении: человек есть животное, заключено противоречие, ибо человек не есть животное. Учение абстрактной логики о предложении, как включении, дела не меняет. Для тожества, по крайней мере, определяющего, нет необходимости в указании специфического различия. Но раз оно делается, то, не говоря уже о том, что его установление, отбор, есть как раз неопределенно (indefinitum) уводящий процесс, всякая условно допущенная остановка, – например, человек есть разумное животное, -не только вводит новое противоречие: человек есть не-разумное животное, но, с точки зрения принципов абстрактной логики, есть абсолютная непонятность. Почему, в самом деле, разумное животное есть все-таки животное, а не существо высшее, низшее, по сравнению с животным, или вообще вне животного сущее? Лишь в свете понимаемого смысла разумно оправдывается всякая пропозициональная экспликация понятия, и лишь в смысловом движении одинаково может быть оправдано и то, что человек есть червь, и то, что он – бог.

Предложение, как оно живет в стихии языка, не есть включение, не есть импликация, где обратная экспликация имела бы только вербальный или аналитический характер. Оно есть подлинная синтетическая эволюция, в строжайшем смысле слова evolutio – evolutio libri! Первая же форма предложения, самая простая и неразложимая на другие предложения, номинативное предложение, уже пригодна для такого рода эволюции, ибо обладает неопределенным запасом потенциальной смысловой энергии. Даже обозначение самого неясного «нечто» собственным именем (« – Адам!»), независимо от возможного и сознаваемого смысла имени («земной», «подобный» (?)), открывает собою начало смыслового потока (« – не-Ева», « – не-Каин», « – не-дерево» и тл.), поскольку оно вместе с называнием есть также выражение некоторого избирательного созерцания106. А поскольку можно согласиться, что в номинативном предложении запечатлевается и в субъекте (не только в предикате), в том или ином виде, репродукция (собственно, реког-ниция, воспризнание или узнавание, Erkennung)107, – хотя бы самый субъект не обозначался ни именем существительным, ни местоимением, – нужно согласиться, что простое на вид номинальное предложение, в действительности, есть уже система таковых, и, следовательно, заключает в себе уже целую толпу движущихся в различные стороны смыслов. И все это, с геометрически прогрессирующими коэффициентами, приходится варьировать и повторять о предложениях перцептивных, общих и прочих более сложных по построению и структуре, но, в конечном счете, непременно базирующихся на номинации.

С другой стороны, – и в этом диалектика самого предложения, начиная уже с его номинативной формы, – всякое предложение, вследствие своей сообщающей функции, есть предложение экспонибиль-ное108. Это видно из самого существа концептивной определяемое™

106 Зигварт X. (См.: Sigwart СИ. Logik. Bd. 1 3 Aufl. Tubingen, 1904. S. 67 – правильно указывает на приложимость уже к номинальному суждению (Benennungsurteil) критерия Аристотеля: σύνθεσις νοημάτων ώσπερ Εν δντων.

107 Ср. Steinthal Η. Grammatik, Logik und Psychologie... S. 323 ΓΓ.

m Несмотря на чрезвычайно важное значение экспонибильных предложений и метода экспозиции для раскрытия истинной природы суждения и предложения, логики XIX и XX вв. удивительно как мало внимания уделяли этому понятию. Между тем у Канта понятие экспозиции играет видную роль (Kritik der reinen Vernunft. В. 756 ЛГ., cf. Logik. §§ 102-105). и у Фриза (System der Logik. 2. Aufl. 1819. S. 426 Π.) оно нашло уже очень интересную модификацию. Впрочем, у Канта есть расхождение между общим определением термина и применением самого приема экспозиции в Трансцендентальной Эстетике (В. S. 38 ΑΓ.). заставившее Файхингера (Kommentar... Bd. II. Stutgartt, 1881. S. 155) признать применение здесь термина «неподходящим». Файхингера смутило то обстоятельство, что Кант, определяя экспозицию как аналитическую дефиницию, на самом деле, как в метафизике, так и в трансцендентальной экспозиции (Erortcrung) пространства и времени, производит eine sachliche Untersuchung. Но в этом-то и проблема! – Что касается экспонибильных суждений, то Кант определяет (Logik.

понятий, как родов и видов, и предложений, как включений вида в род. Если так называемые частные предложения абсрактной логики (типа «некоторые», «немногие», «только» и т.п.) признаются ею экспони-бнльными, то нужно признать и всякое ее общее утвердительное предложение таким же. Во-первых, по ее же правилам, предикат такого предложения квантифидируется как частное понятие, во-вторых, если логика допускает, что частное предложение – только неопределенно, и что прогресс знания заменяет эту неопределенность общностью (ср. Бозанкет: «некоторые паровозы...» = «все паровозы типа Ν...»), то и обратно – общность есть частность («все паровозы типа Ν...» = «некоторые паровозы серии А...»), что прямо следует из относительности понятий рода и вида. Наконец, экспонибильность уже всех без исключения предложений, включая и общеотрицательные, вытекает из признаваемых тою же логикою принципов конверсии и контрапозиции. Само собою ясно, что стоит только выйти из рамок этих стесняющих схем в живое слово и конкретное движение мысли, в свободное образование понятий, чтобы увидеть, как возможности экспонирования всякого предложения бесконечно расширяются, вбирая в себя всю, прежде всего, сферу так называемых непосредственных выводов, а затем простираясь и на сферу всех типов умозаключения научной методологии. Вопрос может идти только об открытии законов диалектического экспонирования предложений, законов, управляющих

§ 31) их как суждения, в которых содержится в скрытой форме утверждение и отрицание, причем утверждение высказывается явно, а отрицание – скрыто. Например, немногие люди – ученые: а) многие люди – неученые, Ь) некоторые люди – ученые. Нужно признать, что определение Канта – шире и интереснее, чем указания, которые можно встретить у новых лотков, относящих сюда преимущественно предложения с ограничивающими словечками «только», «разве только», «ни один... кто» и т.п., предложения с виду простые, но, в действительности, разрешающиеся в два и больше простых предложения (ср. столь несходных психологиста Зигварта – см.: Sigwart СИ. Logik. 3. Aufl. Tubingen, 1904. S. 286: и нео-схоластика Коффи – см.: Coffey Р. The Science of Logic. 1912. Vol. 1. Р. 198-200). На том основании, что экспонибильные суждения зависят от условий языка, по которым зараз выражается два суждения, Кант считал, что подлежащие экспонированию суждения относятся не к логике, а к грамматике. Однако, имея в виду, что экспонирование таких суждений делается с целью раскрытия неявных смыслов предложения, их, скорее, следует отнести, через герменевтику, » диалектику и в логическую теорию непосредственных выводов. Последнее, кстати, соответствует традиции средневековой логики, внимательно разрабатывавшей проблему cxponibilia и связывавшей ее с так называемыми consequentia. У средневековых же ■'■«гиков, с Петра Испанского, определение экспонибильного предложения дает пра-h° находить во всяком предложении экспонибильность. Петр Испанский: Propositio eponibilis est propositio habens sensum obscurum expositione indigentem propter aliquod syncatcgorema in ea positum implicite vel explicite in aliqua dictione» Цит. по: Prantl С. ^eschichte der Logik.Lpz., 1867. В. III. S. 67 ff., cf. 152, 381 ff. etc; 1870. В. IV. S. 102, 177, 204, 208 f. etc). Но если оценивать значение слова с точки зрения его контекста, то "сякое слово можно рассматривать как синкатегорему.

соответствующими методами и приемами распределения смыслов, распространения их в сообщающем слове и подбора необходимых для целей сообщения словесно-логических средств.

Такими приемами для экспонибильных, respective, для всех пред-ложений и способов образования понятий, надо признать, – не исключая впрочем, и других приемов, – методы экспозиции. И таким образом они становятся в ряд не только с логическими приемами определения, деления, демонстрации и т.п., но оказываются и их наймами, в том же смысле, в каком мы назвали номинативные предложения первыми и также начальными. Экспозицию, в роли начального приема, можно рассматривать как своего рода процесс или образование логического определения, но только, конечно, это есть определение не через включение вида в род, а определение собственного места понятия в системе понятий, в контексте их, понимая систему как некоторое живое и развивающееся целое, и принимая, следовательно, что каждое «место» в нем также подвижно и разнозначно, в зависимости от движения и меняющихся требований контекста. Поскольку экспозиция есть метод определения понятий в их словесно-логической форме, она есть не что иное, как формальная база, коррелятом которой, или, может быть, точнее – не коррелятом, а необходимым комплементом которой, имея в виду «чистое» содержание (смысл), как такое, является интерпретация. Отношение между ними такое же, как между конципированием и пониманием, – mutatis mutandis, конечно, в том смысле, что экспозиция и интерпретация суть методы образования, диалектические, а не статические формулы, которые могут регистрировать и классифицировать только «результаты». Об этом свидетельствует существенная, – принципиальная, а не только эмпирическая, – неполнота каждого данного момента их, и столь же принципиальная возможность восполнения и нового движения. Интерпретация и экспозиция, кроме того, комплементарны еще в том смысле, что интерпретация истолковывает слово в его действительном контексте, тогда как экспозиция имеет в виду как бы всякий возможный контекст, т.е. некоторую имманентно связанную систему, из которой уже почерпается нужное слово-понятие для действительного контекста. Экспозиция понятий, как форма определения, – это настойчиво подчеркивает Кант109, – есть настоящий способ философского определения (в отличие от математического), и понятно, что мы встречаем его применение уже в самой начальной форме (номинативной) предложения. Как философский прием образования понятий, он существенно заложен в основе всякого научного метода, вообще всякого словесно-логического образования понятий.

т Kant /. Kritik der reinen Vernunn. В. S. 757.

Этот, заложенный в самой глубине понята ι, принципиальный базис его является тем цементирующим началом для всякого эмпирического слова-понятия, который мы вправе рассматривать как осуществление закона образования понятий, их формального, в их формальных особенностях, начала, или, формы их формирования, последней, безотносительной, внутренней формы или внутреннего закона. Невзирая на то, что последний не эмпиричен и устанавливается аналитически, он подлинно конкретен и синтетичен (именно потому он аналитически и раскрывается). Кант считал, что экспозиция, как аналитический прием определения данных понятий, не расширяет нашего знания. С этим едва ли можно согласиться, если не признавать кантовской предпосылки безусловного сенсуализма. Только наличие чувственной, хотя бы априорной (конструирование создаваемых математически понятий), интуиции является для него условием синтеза и познания. Но против Канта свидетельствует наличие интеллектуальной конципирующей и, комплементарной к ней, Интел лигибильной смысловой интуиции. Ни из чего не видно, чтобы мыслимое, как такое, было только аналитично. Напротив, оно именно как смысловое, со-мыслимое, существенно синтетично. И если приложить другой, кантовский же, критерий аналитического: принцип противоречия, то как раз мыслимое in concreto, в своем имманентном уже движении, должно тем более быть признано синтетическим, ибо, неся с собою и в себе противоречия, и раскрывая их самим движением своим, оно диалектически развертывает перед нами сами возможности, мало беспокоясь о том, в каком моменте это развертывание будет пресечено стеною принципа противоречия.

Что касается данности понятия, то это – данность лишь вопроса, его постановки, и, следовательно, некоторых условий его решения. В остальном это открытый путь для решения, достигаемый развитием всех возможностей, заложенных в данных условиях. По убеждению Канта, наконец, чистый разум не содержит в своем спекулятивном применении ни одного синтетического суждения непосредственно из понятий, в частности, рассудок создает надежные основоположения лишь косвенно из понятий, через отношение понятий к случайному, возможному опытуп0. При предпосылке кантовского сенсуализма, действительно, понятия без этого отношения пусты, а при предпосылке его идеализма – заполнить эту пустоту нечем: что бы ни создал его рассудок, все будет тою же пустотою. От этого отношение к опыту – только случайность, и для суждений разума – не прямой, а косвенный путь. Но если понятия сами по себе не пусты, а в них мыслится конкретный смысл, то в них же самих заложено и прямое

"° Kant I. Kritik dcr rcinen Msrnunn. Β. S. 764-765.

отношение к действительности, ибо на нее-то, как на предмет, и направлено ею же осмысленное понятие. Какие бы возможности ни открывались в смысле понятия, они не все случайны, как и обратно, значит, не все переходят в действительность, ибо не все отвечают ей.

Кант видел «нечто печальное и унизительное»111 в том, что суще-ствует антитетика чистого разума и что разум принужден вступать в спор с самим собою. Не знаю, печально ли, но что же унизительного? Ведь этот спор есть спор возможностей, и чтобы одной из них стать действительностью, надо победить не чем иным, как разумностью, ибо таков титул победителя в этом споре. Для кого же унизительно, что действительность – разумна, – разве только для побежденных, не-действительных? Вся разумность действительности -в том, что она такая, а не иная, и что на это есть основание. Но нигде не сказано, что разумность есть и благородство. Не переносит ли Кант в логику оценок морали? – Только в романах любую возможность можно сделать разумною, в действительности разумна только та возможность, которая осуществилась и стала действительностью, ибо сама действительность есть разум того из возможных смыслов, который осуществлен. Осуществленная же действительность в самой себе заключает свой разум, как свое ratio, т.е. то, из чего уразумевается, почему она именно такая, а не иная. Это последнее уразумение и связывает непосредственно единым действительным смыслом понятие и предмет его. Диалектика возможностей, respective, возможных смыслов, есть непрерывный и систематический путь к восполнению неполноты каждого понятия, и этот процесс так же бесконечен, как бесконечна в своей полноте действительность. Прием экспозиции есть прием непрерывного и неуклонного воссоздания системы действительности через включение в нее каждого экспонируемого понятия в его надлежащем разумном месте, и в то же время – раскрытие собственного содержания понятия в систему, согласованную с системою «целого». Так диалектика понятия находит в действительности свое разумное оправдание, в точности соответствует действительности, и руководствуется, в последнем итоге, ее собственной идеей, реализация которой есть завершающая реализация самой действительности, как ее собственного в целом слова, т.е. культуры. Такая диалектика, – в отличие от платоновской диалектики гипостазируемой (εΐ έστι – εΐ μή ίστι, Parm. 136) идеи, в отличие от кантовских пустых (bloss) идей (nur eine Idee!), в отличие от гегелевской диалектики объективируемого понятия, – есть диалектика реальная, диалектика реализуемого культурного смысла, и может быть названа, имея в виду приемы

1,1 Kant /. Kritik der reinen Vfernunn. Β. S. 768.

образования элемента культуры – слово-понятия, диалектикою экспонирующею и интерпретирующею, или, обнимая задачи формальные и материальные в присущем им конкретном единстве, диалектикою герменевтическою112.

Некоторые выводы из определения внутренней формы

Итак, внутренняя словесно-логическая форма есть закон самого образования понятия, т.е. некоторого движения или развития, последовательную смену моментов которого мы называем диалектическою сменою, отображающею развитие самого смысла: его Wandlungen -преображения или даже пресуществления. Это – не схема и не формула, а прием, способ, метод формообразования слов-понятий. Если можно говорить о «внутренней форме», как об отношении внешней сигнификативной формы и предметной формы вещного содержания (выше, стр. 397), то это отношение также нужно понимать как движение, и жизнь внутренней формы надо понимать как развитие, осуществляющееся в способах соотнесения обоих терминов названного

": Раз в данной связи пришлось вспомнить о Канте, исторически интересно припомнить также направление, в котором Фриз развивал кантовские мысли об экспозиции (Fries J. Fr. Sysicm dcr Logik. 2 Aufl. 1819. § 93. S. 425 (Т.). Определение (das Erklaren) есть собственная функция рассудка в образовании понятий. Определение есть составление понятия из других, поэтому через него нельзя достигнуть первоначального усмотрения (die Einsicht), последнее заключено в предпосылаемых понятиях, из которых составляется новое. Так как цель определения – отчетливость в наших представлениях и сознание зависимости частного от его общих качественных особенностей, то требования, предъявляемые к определению, очень разнообразны, в зависимости от вида познания. Математика определяет понятия с помощью детерминации, ее понятия создаются, это – синтетическое определение. Математика произвольно выбирает слово для созданного ею понятия, словоупотребление – в полной ее власти. В философии положение определения – обратное. Здесь наука имеет мало власти над словоупотреблением. Здесь слово не создается, а предполагается данным в языке, и определение, путем анализа, только показывает, что понимает под данным словом всякий знающий тот язык. В философии учитель обучает ученика не новым словам, а отчетливому постижению им собственных мыслей. Аналитические определения философии называются экспозициями (Erortcrungen). «Экспозиция понятия по различным случаям употребления сопоставляет различные отношения понятия и старается его таким образом анализировать». Данное понятие всегда остается здесь правилом для определения: не данное понятие здесь может быть улучшено из определения, а всегда лишь определение – из понятия; таким образом, сложное здесь, по большей части, яснее, понятнее, чем части и признаки, из которых оно состоит. Все искусство научного развития заключается здесь в том, чтобы путем анализа в целом уже знакомых категорий (субстанция, причина, мир, душа) найти и обнаружить правильные отношения этих категорий к целому нашего философского познания. Ср.: Fhes J. Fr. Grundriss der Meiaphysik. § 21. S. 23-24; Fries J. Fr. Sysiem der Metaphysik. 1824. § 21. S. 88-99.

отношения. Гумбольдт близко подходит к смыслу такого определения, когда, изобразив язык как деятельность, энергию, называет его также «работою духа»113, выполняемою некоторым «постоянным и единообразным способом». Это постоянство и единообразие обусловлено единством самой духовной силы, способной различаться только внутри собственных границ, и направляющейся по цели понимания. Устойчивое и единообразное в работе духа, направленной на то, чтобы довести артикулированный звук до выражения мысли, и составляет форму языка. Постоянное, устойчивое – относительно: по отношению к смене и разнообразию, как звуковой, так и идейной материи, и, во всяком случае, оно не неподвижно. Чаще всего Гумбольдт говорит применительно к внутренней форме о способе употребления (Gebrauch) и употреблении, которое дух делает в целях сообщения и взаимного понимания. Характеризуя природу языка114, Гумбольдт из двух принципов его прямо называет второй принцип употреблением звуковой формы для обозначения предметов и связей мысли, употреблением, зависящим от требований мышления, из чего и проистекают общие законы языка115. О том же говорит и основное определение внутренней формы у Гумбольдта116: внутренняя и чисто интеллектуальная сторона языка состоит в употреблении звуковых форм. Эта основная особенность языка зависит от согласования и взаимодействия, в котором открывающиеся в языке законы стоят друг в отношении друга и законов созерцания, мышления и чувствования. «Эти законы суть не что иное, как пути (Bahnen), – [следовательно, не схемы, не формулы!], – по которым движется духовная деятельность в порождении языка, или, пользуясь другим уподоблением, не что иное, как формы, в которые она отчеканивает звуки». Здесь же они названы также «интеллектуальными приемами (Verfahren), т.е. методами, что и согласуется вполне с характеристикою внутренней формы, как пути.

Имея в виду конкретный язык в его живом движении и принимая во внимание, что действительное своеобразие его в его индивидуальных, временных, национальных и прочих особенностях, сказывается именно в его живом и связном движении, тогда как отдельные элементарные составные части его как раз обладают статическим однообразием, я и называю правила, методы, законы живого комбинирования словесно-логических единиц, понятий, со стороны их формальной повторяемости, словесно-логическими алгоритмами"1.

1.3 Humboldt W. ν. Uebcr dic dcs menschlichen Sprachbaues... § 8. S. 56-57.

1.4 Ibidem. § 8.

1.5 Ibidem. S. 63, cp. S. 97.

1.6 Ibidem. § 11.

1.7 Термин взят не по внешней только аналогии с математическим понятием алгоритма; математический алгоритм есть внутренняя логическая форма математического языка.

Такого рода алгоритмы суть также формы образования понятий, и, следовательно, диалектики самого смысла, динамические законы его развития, творческие внутренние формы, руководящие понимающим усмотрением смысла в планомерном отборе элементов, но допускающие свободу в установлении той или иной планомерности, ничем, кроме правды сообщения и соответствия предмету его, не вынуждаемой и не побуждаемой. Под принуждением со стороны самого предмета здесь следует разуметь не пассивное отражение его статически формальных особенностейП8, а живую диалектическую передачу действительного, как оно есть, с определяющим его, именно как действительное, разумным. Поэтому-то в сфере словесно-логических структур последним источником творчества надо признать имманентное ему разумно-действительное, и его конститутивные, а не только направляющие, законы. Здесь должна быть обеспечена словесно-логическому культурному сознанию свобода творчества, во всяком случае, не меньшая, чем та свобода творчества, которая руководится внутренними поэтическими законами в области художественной фантазии119.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю