Текст книги "Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры"

Автор книги: Густав Шпет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 57 страниц)

Размышление над языком открывает нам два, ясно отличающихся друг от друга принципа: звуковая форма и употребление (Gebrauch), которое она находит при обозначении предметов и связывании мыслей. Употребление звуковых форм основывается на тех требованиях, которые предъявляются к языку мышлением, из чего возникают общие законы языка. Эта часть, как в своем первоначальном направлении, так и в особенностях духовных склонностей и развития, у всех людей, как таких, одинакова. Напротив, звуковая форма является собственно конститутивным и руководящим принципом различия языков, как самих по себе, так и со стороны тех затруднений или содействий, с какими звуковая форма противостоит внутренним тенденциям языка. Из этих двух принципов, из их взаимного проникновения друг другом, проистекает индивидуальная форма всякого языка. – Язык есть образующий орган мысли. Интеллектуальная деятельность, всецело духовная и внутренняя, благодаря звуку речи, становится внешнею и чувственно воспринимаемою. Без связи со звуком речи мышление не могло бы достигнуть отчетливости, и представление не могло бы стать понятием. – Как внешняя природа, так и внутренняя деятельность, представляются человеку в виде множества признаков, которые он сравнивает, разделяет и связывает, стремясь ко все более объемлющему единству. Подчиняя предметы определенному единству, человек ищет единства звука, который является представителем того места, которое

занимают предметы. Как живой звук, как дыхание бытия, он и вне языка течет из груди, выражая горе и радость, любовь и ненависть, и таким образом вместе с обозначаемыми предметами звук передает производимое ими чувство и общую полноту жизни.

Останавливаясь специально на отношении мышления и языка, нужно отметить, что никакое представление не есть просто рецептивное созерцание находящегося предмета. Субъективная деятельность сама образует в мышлении объект. Деятельность чувств должна синтетически связаться с внутренним действием духа, чтобы из этой связи выделилось представление, стало, – по отношению к субъективной способности, – объектом и, будучи воспринято в качестве такового, вернулось в названную субъективную способность. Представление, таким образом, претворяется в объективную действительность, не лишаясь при этом своей субъективности. Для всего этого необходим язык, так как именно в нем духовное стремление прорывает себе путь через губы и возвращает свой продукт к собственному уху. Без указанного, хотя бы и молчаливого, но сопровождающегося содействием языка, претворения в объективность, возвращающуюся к субъекту, было бы невозможно образование понятия, а следовательно, и никакое истинное мышление. Поэтому, не касаясь даже сообщения, идущего от человека к человеку, можно утверждать, что язык есть необходимое условие мышления индивида в его заключенном одиночестве. Но в действительности человек понимает и себя, лишь удостоверившись в том, что его понимают другие, и потому язык развивается только в обществе. Всякое говорение, начиная с простейшего, включает индивидуально ощущаемое в общую природу человечества. То же самое относится и к пониманию: понимание и говорение только разные действия одной и той же языковой способности.

Как не возможно без языка понятие, так не может быть без него для души никакого предмета; даже внешние предметы получают для нее свою полную существенность лишь благодаря посредству языка. Но в образование и в употребление языка необходимо переходит весь способ субъективного восприятия предметов, ибо слово возникает именно из этого восприятия, и оно есть отпечаток не предмета самого по себе, а образа, произведенного этим предметом в душе. Поскольку в одной нации на язык воздействует однородная субъективность, постольку во всяком языке заключается своеобразное мировоззрение. Как отдельный звук посредствует между человеком и предметом, так весь язык посредствует между человеком и внутренне и внешне воздействующею на него природою. Человек окружает себя миром звуков, чтобы воспринять в себя и обработать мир предметов. Тем же актом, которым человек извлекает из себя язык, он вовлекает себя в

него, и каждый язык как бы обводит свой народ некоторым кругом, выйти из которого можно лишь настолько, насколько можно в то же время перейти в другой круг. Те, кто считают, что язык возникает из надобностей взаимной человеческой помощи и первоначально ограничен скудным запасом слов, неправильно представляют себе его. Язык возникает из первичной потребности в свободной человеческой общительности (Geselligkeit), и с самого начала простирается на все предметы случайного внешнего восприятия и внутренней переработки. Слова свободно текут из груди человека, и нет ни в какой пустыне орды, у которой не было бы песен. Человек – поющее животное, но при этом связывающее со звуками мысль.

Выше было сказано, что воспринимаемые языком мысли становятся для души объектом и постольку оказывают на нее чуждое действие, но объект при этом рассматривался как возникающий из субъекта, а его действие – как обратное воздействие его на субъект. С другой стороны, – с точки зрения общественной природы языка, – если иметь в виду, как язык дается говорящему на нем поколению, надо признать, что язык для него, действительно, чуждый объект, и его действие проистекает из чего-то иного, чем то, на что он воздействует. Таким образом, язык имеет своеобразное существование, которое осуществляется в каждом отдельном случае мышления, но которое в своей цельности от этого последнего независимо.

Остановимся на некоторых особенностях влияния каждого из вышеуказанных принципов на образование и развитие языка.

Человек исторгает артикулированный звук, основу и сущность всего говорения, его телесное орудие, напором своей души. Поэтому уже в самом первом своем элементе язык основывается на духовной природе человека. Ибо артикулированный звук создается, – и этим он отличается от животного крика и от музыкального тона, – намерением и способностью значить, не вообще что-нибудь значить, а значить нечто определенное, воплощающее в себе то, что мыслится. Его можно описать не со стороны его фактической обусловленности, а только со стороны его порождения, – только это характеризует его своеобразную природу, так как он есть не что иное, как намеренный прием души породить его, и содержит в себе телесного лишь столько, сколько нужно, чтобы сделаться доступным внешнему восприятию. Это его тело, слышимый звук, можно даже вовсе от него отделить и тем еще чище выдвинуть артикуляцию, как это мы и видим у глухонемых. Так как артикуляция покоится на власти духа над своими языковыми орудиями, в силу чего она вынуждена обрабатывать звук соответственно одной из форм собственного действия духа, они, т.е. эта форма и артикуляция, должны встречаться друг с другом в чем-то их связующем.

Таковым и является тот факт, что они разлагают свои сферы на основные составные части, образующие такие целые, которые заключают в себе стремление стать частями новых целых. Кроме того, мышление требует синтезирования многообразия в единство. И потому артикулированный звук должен обладать признаками двоякого свойства: с одной стороны, резко ухватываемое единство и способность вступать w определенное единство с другими артикулированными звуками, что создает абсолютное богатство звуков в языке, и, с другой стороны, релятивное отношение звуков друг к другу и к полноте и закономерности завершенной звуковой системы. Впрочем, решающим для языка является не столько само по себе богатство звуков, сколько целомудренное ограничение необходимыми для речи звуками и правильным равновесием между ними. Языковое чувство должно обладать некоторым как бы инстинктивным предчувствием всей системы, в которой язык, в данной своей индивидуальной форме, будет нуждаться. Это можно сравнить, как и язык в целом, с огромной тканью, где все части так переплетены, что, какой бы из них мы ни коснулись, мы инстинктивно чувствуем, что все они находятся во взаимном согласовании и тут же находятся перед нами. Основу всех звуковых связей в языке составляют отдельные артикуляции, но указанное ограничение состоит в том, что эти связи ближайшим образом определяются в большинстве языков им свойственным преобразованием звуков, подчиненным особым законам и-навыкам. Язык приобретает от этого большую свободу и подвижность, не теряя нити, необходимой для понимания и отыскания родства понятий. Последние или следуют за изменением звуков или предшествуют этому изменению в виде законов, – в обоих случаях язык выгадывает в жизненной наглядности.

Слог не состоит, как может показаться из нашего способа писания, из двух или нескольких звуков; он составляет только один определенный звук или единство звука. Слог становится словом, если под словом разуметь знак отдельного понятия, когда он содержит значение, для чего часто требуется связь нескольких слогов. Поэтому в слове всегда заключается двойное единство: звука и понятия. Только слова, таким образом, становятся истинными элементами речи, так как слоги, лишенные значения, таковыми названы быть не могут в собственном смысле. Но речь не составлялась из отдельных слов, как названий предметов, путем перехода от них к связи слов, а обратно, слова возникли из целого речи, хотя они и ощущаются непосредственно уже самою примитивною речью. Объем слова есть граница, до которой простирается образующая самодеятельность языка. Простое слово есть полный распустившийся цветок языка. Поскольку слова соответствуют понятиям, естественно, что родственные понятия обозначаются род

ственными звуками. Когда закономерное изменение звуков закономерным образом простирается только на часть слова, а другая его часть остается неизменною или подвергается незначительным модификациям, мы можем выделить такую устойчивую часть слова под названием корня. Сплетаясь в речь, слова должны указывать еще на различные состояния, которые также находят свое обозначение в звуковой части слова. Последняя составляет третью стадию в развитии звуковой стороны слова и является новою звуковою формою, которую можно назвать в собственном смысле грамматическою.

Все, обозначаемое в языке, распадается на два класса: отдельные предметы, или понятия, и общие отношения, которые связываются с первыми частью для обозначения новых предметов, частью для связи речи. Общие отношения, присущие, по большей части, формам самого мышления, и образуют, – так как их можно вывести из одного принципа, – законченную систему. Каждый член в ней определяется, – в его отношении к другим и к целому, – интеллектуальною необходимостью. Если язык обладает достаточно многообразною звуковою системою, то между понятием этого рода и звуками можно провести последовательную аналогию. Так как образование языка находится здесь в чисто интеллектуальной области, то здесь развивается еще новый, более высокий принцип, который может быть назван чистым, как бы обнаженным артикуляционным чувством (Articulationssinn). Как природу артикуляционного звука составляет вообще стремление сообщить звуку значение, так здесь это стремление направляется на определенное значение. И эта определенность тем больше, чем с большею ясностью предносится духу вся область подлежащего обозначению в ее целостности. – Звуковая форма есть выражение, которое язык создает для мысли, но ее можно рассматривать так же, как некоторого рода здание, в котором устраивается язык. Соответственно этому, не касаясь гипотетического момента творения или изобретения языка, а, имея в виду только его средние периоды развития, мы можем говорить о применении (Anwendung) уже имеющейся звуковой формы к внутренним целям языка. При известных обстоятельствах народ может переданный ему по наследию язык, сообщая ему другую форму, превратить в новый язык. Сомнительно, чтобы это можно было установить по отношению к языкам совершенно различной формы. Но несомненно, что для образования многообразных нюансов языки руководятся более ясным и определенным усмотрением внутренней формы, и пользуются для этого уже имеющеюся звуковою формою, расширяя и утончая ее. В целом это явление объясняется тем, что язык дается нам в своей цельности, так что каждая частность соответствует другой, хотя бы неотчетливой, и

всему целому, данному или подлежащему созданию в сумме явлений и по законам духа. Действительное развитие здесь совершается постепенно, и новое образуется по аналогии с тем, что уже имеется.

Из всего сказанного ясно, что звуковая форма – главное, на чем основывается различие языков, ибо только телесно оформленный звук создает и допускает многообразие различий большее, чем при внутренней языковой форме, необходимо вносящей с собою больше сходства. Но ее более могущественное влияние зависит отчасти и от того влияния, которое она оказывает на самое внутреннюю форму, ибо если образование языка нужно мыслить как взаимодействие духовного стремления обозначить материал, доставляемый внутреннею целью языка, и создать соответствующий артикулированный звук, то необходимо допустить, что уже образовавшиеся телесные формы, а еще более законы, на которых покоится их многообразие, возьмут перевес над идеею, которая еще ищет нового оформления. – Вообще образование языка всегда можно рассматривать как порождение (Erzeugung), в котором внутренняя идея, чтобы обнаружиться (манифестировать), должна преодолеть некоторое затруднение со стороны звука, каковое преодоление не всегда даже достигается. Часто легче сделать уступку со стороны идеи и по-разному воспользоваться одним звуком или одною звуковою формою (например, когда одинаково образуются, вследствие заключающейся в них неуверенности, futurum и conjunctivus). В таких случаях всегда сказывается слабость производящей звук идеи, так как развитое чувство языка преодолевает эту трудность. Но во всех языках можно найти случаи, где ясно, что внутреннее стремление, – в котором и должно видеть, согласно другому и более правильному воззрению, истинный язык, – более или менее уклоняется в принятии звуков от своего первоначального пути.

Какие бы преимущества ни давало богатство звуковых форм, даже в связи с живейшим артикуляционным чувством, эти преимущества не в состоянии создать достойные духа языки, если последние не проникнуты озаряющей ясностью идей, направленных на язык (der auf die Sprache Bezug habenden Ideen). Эта совершенно внутренняя и интеллектуальная часть в языке собственно и создает его; это есть употребление звуковой формы в языковом порождении. На нем именно покоится то, что язык оказывается в состоянии, по мере развития идей, выражать то, что вносится в это развитие величайшими умами поколений. Это свойство языка зависит от согласования и взаимодействия, в котором открывающиеся в нем законы находятся друг по отношению к другу и к законам созерцания, мышления и чувствования вообще. Так как духовная способность существует только в своей Деятельности как сила, вспыхивающая во всей своей цельности, но в

определенном направлении, то названные законы суть не что иное, как пути, которыми движется духовная деятельность в языковом порождении, или, по другому сравнению, не что иное, как формы, в которых она отчеканивает звуки. Тут деятельны все силы души, и все самое глубокое и объемлющее в душе человека переходит в язык и познается в нем. Все интеллектуальные преимущества языка покоятся на организации духа в эпоху образования и преобразования языка. – Может казаться, что в своих интеллектуальных приемах (in ihren intellectuellen Verfahren) все языки должны быть одинаковы. И, конечно, здесь больше единообразия, чем в звуковой форме, но, в силу ряда причин, есть и значительное различие. Оно зависит, с одной стороны, от того, что сила, порождающая язык, как вообще в своем действии, так и в отношении к другим деятельностям, различается по степени, и, во-вторых, здесь действуют силы, которых творения не могут быть измерены рассудком и по одним только понятиям, эти силы – фантазия и чувство. Они порождают индивидуальные образования, в которых, в свою очередь, выступает индивидуальный характер нации, и где – бесконечно разнообразие способов, какими можно изобразить одно и то же в самых различных определениях. Различия, которые встречаются в чисто идейной части языка, зависящей от рассудочных связей, проистекают почти всегда от неправильных или недостаточных комбинаций (так, грамматически различные формы глагола должны были бы быть во всех языках одни, так как они могут быть определены простым выведением понятий, но, например, в санскрите, по сравнению с греческим, наклонения оказываются недостаточно отделенными от времен).

Как в звуковой форме главными пунктами внимания являются вопросы об обозначении понятий и о словосочетании (Redefiigung), так они же остаются главными пунктами и для внутренней, интеллектуальной части языка. В обозначении понятий, как и в вопросе о звуковой форме, следует различать два случая: выражение индивидуальных предметов и воспроизведение отношений, применимых к ряду отдельных предметов и единообразно собирающих его в одно общее понятие. Таким образом, получается три возможных определения для внутренней формы. Обозначение понятий, куда относятся первые два пункта, с точки зрения звуковой формы, создают словообразование, которому здесь соответствует образование понятий. Всякое понятие устанавливается внутренне по ему самому свойственным признакам и по отношениям с другими понятиями, в то время как артикуляционное чувство отыскивает нужные для этого звуки. Это относится даже к внешним, телесным, чувственно воспринимаемым предметам, так как и здесь слово – не эквивалент чувственного предмета, а постижение его в звуковом порождении в определенный момент словоизобретения. В этом – источник

многообразия выражений для одного предмета, так в санскрите «слон» называется дважды пьющим, двузубым, одноруким, т.е. предмет подразумевается всегда один, но понятий обозначается несколько. Язык воспроизводит не предметы, а понятия о них, самодеятельно духом образованные в языковом порождении, – именно об этом образовании, поскольку оно рассматривается как совершенно внутреннее образование, как бы предшествующее артикуляционному чувству, и идет здесь речь. Само собою разумеется, что такое разделение и противопоставление возможно только в теоретическом анализе. С другой точки зрения, сближаются два последних случая из названных трех. Общие отношения, как и грамматические словоизменения (Wortbeugungen), покоятся большею частью на общих формах созерцания и логического упорядочения понятий. Здесь может быть установлена обозримая система, с которою можно сравнить то, что порождается всяким особым языком, и здесь опять можно говорить о полноте и правильном выделении того, что подлежит обозначению, и о самом обозначении, идейно выбранном для всякого такого понятия. Но так как здесь всегда обозначаются нечувственные понятия, часто одни только отношения, то понятие для языка часто, если не всегда, должно приниматься образно. Здесь-то и обнаруживаются собственные глубины языкового чувства, – в связи господствующих над всем языком простейших понятий. Здесь открывается то, чем язык как такой наиболее своеобразно, и как бы инстинктивно, обосновывается в духе. Здесь меньше всего могут быть допущены индивидуальные различия, – они могут состоять только в более продуктивном пользовании языком или в более ясном и доступном сознанию обозначении, почерпаемом из этой .дубины. В чувственное созерцание, фантазию, чувство и, через их взаимодействие, в характер вообще глубже проникает обозначение отдельных внутренних и внешних предметов, так как здесь поистине природа связывается с человеком, и отчасти действительно материальное содержание – с формирующим духом. В этой области по преимуществу, поэтому, проявляются национальные особенности. Великая межа прокладывается здесь в зависимости от того, вкладывает народ в свой язык больше объективной реальности или больше субъективной интимности (Innerlichkeit) (как, например, в языках греческом и немецком). Национальное различие сказывается как в образовании отдельных понятий, так и в богатстве языка понятиями известного рода – таково, например, богатство санскрита религиозно-философскими понятиями. Но равным образом национальные особенности духа и характера сказываются и в том влиянии, которое он оказывает на словосочетание и по которому он сам становится доступным для познания. Пылающий внутри огонь ярче или бледнее, настойчивее или слабее, жи

вее или медленнее, обнаруживая своеобразную природу духа, сказывается в выражении мыслей и ощущений народа. Здесь анализ языка встречается с труднейшими задачами, потому что такие своеобразия лишь в незначительной степени запечатлеваются в отдельных формах и определенных законах. Но, с другой стороны, способ синтаксического образования целых идейных рядов очень точно связан с образованием грамматических форм. Бедность и неопределенность форм не допускает языкового простора для мысли и вынуждает к простому, довольствующемуся немногими опорными пунктами, строению периода. Но есть в строении периодов и в словосочетании много такого, что зависит от каждого говорящего или пишущего. Язык обеспечивает свободу и богатство средств для многообразия оборотов. Поэтому, не меняясь в звуках, и еще менее в своих формах и законах, язык обогащается вместе с развитием идей. В ту же оболочку вкладывается новый смысл, в одном запечатлении дается различное, по одинаковым законам связи намечаются разные ступени хода идеи. Таков неизменный плод литературы народа, а в особенности его поэзии и философии; науки лишь доставляют языку новый материал или определяют прочнее уже существующий, но поэзия и философия касаются интимнейшей стороны человека и действуют на язык сильнее и зиждительнее.

Связь звуковой формы с внутренними языковыми законами завершает развитие языка, достигая высшего пункта в истинном и чистом проникновении их друг другом. Это совершается в одновременных актах порождающего язык духа, так как с самых первых своих элементов языковое порождение есть синтетический процесс, и притом в самом истинном смысле этого слова, т.е. где синтез создает нечто, чего не было в связываемых частях, взятых самих по себе. Совершенный синтез получается не из частностей, а из совокупности свойств и формы языка; он есть продукт силы языкового порождения в каждый данный момент, и точно отражает степень этой силы. Язык часто, но в особенности здесь, в глубочайших и наименее объяснимых частях своих, напоминает искусство.

Язык противостоит бесконечной области мыслимого, он должен быть в состоянии найти конечным средствам бесконечное употребление (Gebrauch), и он может этого достигнуть вследствие тожества силы, порождающей мысли и язык. – С одной стороны, обозначать понятие звуком, значит связывать вещи по природе своей истинно несоединимые. С другой стороны, понятие так мало может быть отрешено от слова, как человек от своей физиономии. Поэтому связь столь отличных по природе стихий, как понятие и звук (даже совершенно отвлекаясь от телесного звучания последнего), требует опосредствования чем-то третьим, в чем они оба могли бы встретиться. Это посредству

юшее всегда бывает чувственной природы, как, например, в слове Vernunft представление des Nehmens, в слове Verstand – des Stehens и т.п., – оно относится или к внешнему ощущению, или к внутреннему, или к деятельности. Если такое посредствующее открывается правильно, то путем отделения конкретного можно достигнуть общих сфер пространства и времени и степени ощущения, т.е. привести к интенсивности или экстенсивности, или к изменению в том и другом.

Грамматическое образование возникает из законов самого мышления с помощью языка и состоит в конгруэнтности звуковых форм с зтими законами. Такая конгруэнтность в том или ином виде должна быть присуща каждому языку, разница – только в степени, чём и определяется высота совершенства языка. Его полное совершенство требует, чтобы всякое слово запечатлевалось в виде определенной части и являлось носителем свойств, которые распознает в слове философский анализ. Оно, следовательно, необходимо предполагает флексию. Рефлектирующее сознание, отсутствующее при возникновении языка и не являющееся, поэтому, творческою силою в процессе образования звуков, здесь не играет роли. Всякое преимущество языка в этой жизненной функции его проистекает первоначально из живого чувственного мировоззрения. Предметы внешнего созерцания и внутреннего чувства воспроизводятся в двояком отношении – в их особых качественных свойствах, различающихся индивидуально, и в их общем родовом понятии. Из распознания этого двойного отношения предметов, из чувства их правильного взаимоотношения и из живости каждого отдельного впечатления, как бы само собою, возникает флексия, как языковое выражение созерцаемого и чувствуемого. Метод флексий – единственный, сообщающий слову, для духа и для слуха, истинную внутреннюю прочность и обеспечивающий распределение частей предложения соответственно переплетению мысли.

Внешнею структурою и грамматическим строением языка вообще далеко еще не исчерпывается его сущность, истинный характер его сокрыт глубже, и может быть раскрыт только в общем ходе развития языков. В период образования форм народы больше занимаются языком, чем его целью, чем тем, что они хотят обозначить. Язык возникает подобно кристаллу в физической природе, это – постепенное, но закономерное образование. Когда кристаллизация закончена, язык как бы готов. Орудие – есть, и духу остается пользоваться им и приноровляться к нему. От способа, каким дух выражается здесь, зависит колоритность (Farbe) и характер языка. Язык продолжает жить и развиваться, работа духа продолжает оказывать влияние на структуру языка и на строение его форм, но все же собственные законы духа теперь стесняют свободное действие его интеллекта, и чем более он пользуется уже

созданным, тем более слабеет его творческое напряжение. Таким образом, чтобы точнее проследить воплощение духа в языке, надо различать грамматическое и лексическое строение его, как характер его внешний и прочный, от характера внутреннего, живущего в нем наподобие души. Язык развивает свой характер преимущественно в период своей литературы и в период подготовительный к ней. Невзирая на то, что всякий индивид пользуется языком для выражения своих собственных особенностей, т.е. невзирая на то, что один язык нации как будто делится на бесконечное множество индивидуальных языков, язык нации остается единым, всех объединяющим и по своему характеру отличающимся от языков других наций. Слово, как элемент языка, не содержит в себе законченного понятия, слово только побуждает к образованию понятия самостоятельною силою и некоторым определенным образом. Люди понимают друг друга не потому, что они действительно проникаются знаками, и не потому, что они взаимно предопределены порождать одно и то же понятие, а потому, что они касаются одного звена в цепи чувственных представлений и внутреннего порождения понятия, касаются той же струны своего духовного инструмента, вследствие чего в каждом и вызываются соответствующие, хотя и не тожественные, понятия. При названии самого обыкновенного предмета, например лошади, мы разумеем (meinen) одно и то же, но каждый подставляет под это слово свое представление. Отсюда же проистекает, что в период своего развития язык создает несколько названий для одного предмета, в зависимости от того, под каким свойством последний мыслится и выражением какой его особенности он замешается. Но когда таким образом затронут член цепи, задета струна инструмента, откликается и звучит целое. Возникающее понятие оказывается созвучным со всем тем, что связано с данным отдельным членом цепи до крайних пределов этой связи.

Если характер языка отделить от его внешней формы, под которою единственно и мыслится определенный язык, и противопоставить их друг другу, то характер языка состоит в способе связи (in Art der Verbindung) мысли со звуком. Поскольку нация принимает общие значения слов всегда одним и тем же индивидуальным способом и сопровождает их одинаковыми побочными идеями и ощущениями, вводит связи идей по одним и тем же направлениям и пользуется свободою словосочетания в том отношении, в каком мера ее интеллектуальной смелости стоит к способности разумения, постольку она сообщает языку своеобразную окраску, которую язык фиксирует и через которую тем же порядком воздействует обратно на развитие нации.

Выше уже было говорено о соединении внутренней мысленной формы (innere Gedankenform) со звуком, как о некоторого рода син

тезе, в котором исчезает отдельное существо каждого из соединяемых элементов и который возможен только благодаря истинно творческому акту духа. В грамматическом строении языков есть пункты, в которых этот синтез и вызывающая его сила непосредственно выступают на свет и с которыми в теснейшей связи стоит все прочее строение языка. Так как этот синтез не есть свойство и даже не есть особое действие, а постоянная деятельность, то для нее не может быть особого словесного знака. Наличие синтеза открывается в языке как бы имматериально, оно подобно молнии, которая все освещает, и сплав-ливает соединяемое вещество жаром, исходящим из неизвестной области. Так, например, когда корень запечатлевается суффиксом в имя существительное, суффикс является материальным знаком отнесения понятия к категории субстанции. Но сам синтетический акт не имеет в слове особого знака, и его существование открывается в единстве и во взаимной зависимости, в которых сливаются суффикс и корень, следовательно, в обозначении гетерогенном, косвенном, хотя и вытекающем из того же самого стремления. Этот акт можно назвать актом самодеятельного синтезирования (der Act des selbsttatigen Setzens durch Zusammenfassung). Он встречается в языке повсюду, но яснее всего он распознается в образовании предложений, затем в производных путем флексии и аффикса словах, наконец, во всех связях понятия со звуком. Во всех этих случаях благодаря связи создается нечто новое, и устанавливается, как нечто (идеально) для себя существующее. Дух творит, но в том же акте противопоставляет себе созданное, и последнее, как объект, в свою очередь, воздействует на него. Так, с одной стороны, понятие и звук, выступая, как слово и речь, создают между внешним миром и духом нечто от них обоих отличное, и, с другой стороны, благодаря изображенному акту, из отражающегося в человеке мира возникает между человеком и миром, человека с миром связывающий и мир человеком оплодотворяющий, язык. Из этого, в конце концов, ясно, как от силы этого акта зависит вся, одушевляющая определенный язык, жизнь.