Текст книги "Земля зеленая"
Автор книги: Андрей Упит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 49 (всего у книги 58 страниц)
Андр Калвиц весь день летал, как на крыльях. Пять ведер воды притащил из колодца, вымыл телегу. Лошадь тоже должна быть чистой. Верхом он проехал мимо Кепиней к Брасле и там, в глубоком месте у хутора Лаздас, выкупал гнедого, потом протер, – и конь просто блестел, пока не высох. Обратно ехать через Кепини нельзя было, там гнедой опять забрызгается грязью по брюхо. Андр сделал большой крюк вдоль опушки леса, совсем позабыв, что по дороге на станцию все равно не миновать кепиньское море грязи.
Он принес из леса две охапки кудрявых березок, украсил ими комнаты, чердак и даже дом снаружи, прибил березки по обе стороны входной двери. Поезд приходил вечером, ровно в девять, до станции гнедому бежать час, но Андр не мог вытерпеть. Около половины седьмого лошадь была уже запряжена, и кучер похлопал ее по шее.
– Смотри не подведи, – погрозил он пальцем. – Не кого-нибудь – рижских господ повезем.
Гнедой заржал и затряс гривой так, что зазвенело железное кольцо под дугой. Это, должно быть, означало, что он вполне понимает важность поездки и не будет на этот раз артачиться. Подошел и старый Калвиц, еще раз все проверил. Хомут и ременную шлею Прейман делал еще прошлой зимой, но Андр тщательно натер бляхи и кожу – сбруя выглядела совсем новой. Уздечку надели в первый раз; казалось, конь понял значение этого и гордо вздернул голову. Калвиц поднял заднюю ногу гнедого посмотреть, не ослабла ли подкова – ведь в грязи Кепиней можно потерять и только что прибитую. Телегу на железном ходу только две недели назад покрасили коричневой краской. Если понадобится, можно пристроить и мягкое сиденье на пружинах со спинкой. Марта выбежала со своим зеленым полосатым одеялом и заботливо покрыла им мешки с сеном, строго наказав присмотреть, чтобы одеяло не сползало и не вымазалось о колеса. Андр небрежно повел плечом: вздумала его учить! Он бросил на телегу гладковыструганную доску, – на обратном пути положит ее поперек передних и будет восседать, как настоящий кучер. Хотя гнедой не особенно хороший ходок, но кнута Андр не взял, чтобы похвастаться перед Большим Андром резвостью лошади. Уперев руки в бока, улыбаясь, Калвициене следила с порога за сборами. За эту весну она сделалась подвижнее и проворнее; Калвицу казалось, что она даже поумнела.
У самой стены дома Кепиней двор был посуше, и Андр прокатил так близко от дома, что левые колеса подскочили на ясеневых поленьях, брошенных у крыльца Светямура. На окнах Светямуриене повесила даже тюлевые занавески, но так небрежно, косо, что смотреть не хотелось. Из обложенной дерном печи Светямура для пропарки дуг шел вонючий дым. Из клубов дыма и пара вынырнул коренастый подросток в кожаном фартуке, в деревянных башмаках на босую ногу, прокопченный, как черт, с топором в руках. Поглядывая на проезжего, пробурчал что-то про свинью. Андр притворился, что не слышит. С тех пор как Курт поступил учеником к тележнику Древиню на Стекольный завод, одного Морица Андр совсем не боялся – языком потреплет, а больше никак не заденет.
Андр ехал шагом, времени было в избытке, и нет никакого смысла гнать гнедого, пусть прибережет силы на обратный путь, когда повезет рижан. Мимо Бунджей все же следовало проехать рысью. Но дальше начиналась ложбина Калнасмелтенов, гнедой сам знал, что тут полагается идти шагом.
Жилой дом церковного старосты – на самом краю откоса, двор за домом. Оба сына Калнасмелтена возились около четырехлемешного плуга, готовясь к пахоте, – здесь, на подзолистой почве, сеять поздний ячмень можно будет только на будущей неделе. Андр поздоровался, приподняв фуражку, – у молодежи уже не было старой привычки дивайцев тянуть козырек вниз. Ответил младший сын Калнасмелтена, тот самый, что служил раньше помощником писаря, но был уволен комиссаром. Сыновья церковного старосты хорошо воспитаны, проезжих никогда не задирали, приятно с такими встретиться.
Около кузницы Крастов Андра остановил Пупол. Это он оковывал Калвицам телегу и хотел теперь узнать, нет ли каких-нибудь изъянов. Нет, пожаловаться не на что. Тогда кузнец сам охаял: у осей стремянки тонковаты, но что он мог поделать, если отец Андра привез такое железо. В конце концов это пустяк, во всякое время можно переменить на более толстые, работы на полчаса. Очень хорошо Андр выкрасил телегу. Он всем всегда советовал красить деревянные части – в два раза дольше держатся, да и железные не ржавеют.
От кузницы Крастов Андр Калвиц отъехал весьма польщенный. Дорога за Браслой становилась интереснее, было на что посмотреть. В Леяссмелтенах кончали крыть дранкой крышу нового сарая. Это была огромная постройка с остовом из толстых бревен, обшитых дюймовыми досками. Казалось, в ней легко разместятся все пожитки Леяссмелтенов, да еще останется место. А уж рожь и яровые – все войдут; зимой и солома будет под крышей, хватит места и для машин, не то что на других хуторах, где даже новый локомобиль стоит иной раз под открытым небом, подняв вверх трубу с большим шаром на конце. Молотилка все же прикрыта брезентом, только ярко горят красные бока; когда Андр подъехал ближе, он легко прочел своими зоркими глазами черную надпись: Heinrich Lanz, Mannheim.[69]69
«Heinrich Lanz», Mannheim. – Речь идет о крупном машиностроительном заводе Ланца в Германии, в Мангейме (Рурская область).
[Закрыть] Если осенью после молотьбы машину будут промывать, а потом ставить в сарай, она еще долго будет выглядеть как новенькая. Да, такой сарай чего-нибудь да стоит! Теперь, когда начали молотить паровыми молотилками и ригу топить уже не надо, без просторного сарая никак не обойтись. Этой зимой Иоргис из Силагайлей будет тоже возить лес на постройку сарая, старый Лазда в усадьбе Сниедзе уже пилит бревна; молодой Бривинь заканчивает крышу, не желая отставать от своего зятя в Леяссмелтенах…
В Леяссмелтенах есть на что полюбоваться. Вдоль всего двора растет сирень, сейчас она в цвету. На западном склоне – цветник, все круги, полумесяцы и квадраты клумб как на ладони. Пока что на них только густая зелень, лишь в самом центре белое пятно нарциссов и горят, как красный шелковый платок, тюльпаны. Да, цветник леяссмелтенской Лауры славится на всю волость.
О Лауре из Леяссмелтенов люди толкуют всякое, но у Андра Калвица свой собственный взгляд. Он ее знает еще с тех пор, как пас коров в Бривинях. Лаура не была с ним заносчивой, по крайней мере редко он слышал от нее плохое слово. Увидев ее выходящей из Крастов, Андр свернул по ложбине к мосту через Браслу и придержал лошадь, чтобы Лаура могла догнать.
Лаура действительно догнала. Теперь она носила черную юбку и темно-красную блузку, – должно быть, решила, что в такой кофточке лицо не будет выглядеть таким смуглым, как в белой. Но передничек все такой же ослепительно белый, на ногах – желтые туфли на высоких каблуках, на плечи накинут черный платок с бахромой и невиданно яркими зелеными и красными цветами, такой большой, что края свисали почти до земли. Волосы – такие же черные, блестящие, с пробором посредине, – собраны на затылке в узел. Ничуть не постарела за эти годы, от нее, как бывало и в Бривинях, исходило какое-то благоухание, и Андр не мог понять, благоухает ли это сирень или она сама.
Она подала руку, рукав блузы достигал только до локтя. Потом ухватилась за край телеги и пошла рядом. Очевидно, и ей было приятно встретиться с бывшим бривиньским пастушонком.
– Каким ты красивым парнем стал, – сказала она, улыбаясь, но только человек, хорошо ее знающий, мог назвать улыбкой это легкое движение губ. – Сколько же тебе лет?
– Шестнадцатый, – ответил Андр без робости и смущения. С бривиньской Лаурой всякому легко было разговаривать, она изъяснялась просто и прямо.
– В училище больше не пойдешь? Впрочем, и так порядочно ходил. Кажется, шесть зим?
Андру Калвицу очень польстило, что Лаура знает об этом.
– Шесть зим и два лета. Пукит больше ничему уже научить не может.
– Сам больше не знает! – сказала она довольно хмуро, должно быть вспомнив, что на похоронах отца учитель насмехался над нею. – И ты с такими знаниями намерен батрачить у отца?
Лаура задела больное место, Андр даже как будто смутился.
– Я еще не знаю… Может, останусь, нам в Силагайлях живется неплохо.
– Вам везде будет неплохо. Вы все хорошие работники, – я ведь знаю, что в волости говорят. Со временем, должно быть, приобретете свой хутор.
– Отец тоже так думает.
– О чем другом ему думать? Но тебе все же следовало бы пораскинуть мозгами. Свой хутор не такое уж великое счастье.
Андр вытаращил глаза.
– А Леяссмелтены? Ведь Леяссмелтен купил локомобиль, молотилку…
– Это верно. – Лаура повела плечами. – Ну и что?
– И еще, говорят, собирается купить лесопильную раму.
– Да, собирается. Ну, и что же?
– И будто бы подумывает запрудить Браслу, хочет в заливчике Леяссмелтенов выстроить водяную мельницу.
– Об этом я не слышала, со мной ведь об этом не говорят. Но у него в голове всегда много планов.
– Леяссмелтен – первый хозяин в волости, у него новые эамыслы. Каждый год заводит что-нибудь новое. Вы в Леяссмелтенах можете хорошо жить.
Андр сказал это без зависти, он искренне желал Лауре только добра.
Тем временем ложбина так сузилась, что рядом с телегой по обочине нельзя было пройти. Лаура пошла по тропинке краем откоса. Так как Андр ехал ниже и склон порос кустами, она заговорила громче.
– Можно жить, и можно заплесневеть… – Она равнодушно оторвала бахрому платка, зацепившуюся за колючки боярышника. – Теперь уже никого не удивишь всякими тряпками, а в хозяйстве – лесопильными станками. – Минутку помолчав, повторила, должно быть хорошенько не связав свои мысли: – Заплесневеть можно… Такие тряпки носит теперь каждая батрачка. А в Юрьев день не задумываясь уходит к новому хозяину, если старый не по душе… Мы говорили с матерью еще тогда, когда ты нам в Бривинях по вечерам читал: из калвицкого мальчишки толк будет, с такой головой за плугом не останется. – И опять непонятным образом перескочила на другое: – Сегодня причесывалась и нашла у себя два седых волоса… Не рано ли? Но у Ванагов, видно, такая порода – все седеют раньше времени… Но ты подумай, подумай, пока еще не поздно, тебе с твоей головой все пути открыты. Если только отец не встанет тебе поперек дороги.
– Мой отец не такой: я думаю, противиться не будет, – уверенно ответил Андр. – Только я еще сам не знаю, за что взяться, с чего начать. Вот Андрей Осис может мне посоветовать. Я сейчас еду на станцию, ждем Анну и его с женой.
У дороги на Леяссмелтены он приостановил лошадь. Лаура тоже остановилась. Большими глазами смотрела она поверх кустов, между бровями легла неглубокая морщинка.
– Все время о нем ничего не было слышно, – сказала задумчиво. – Должно быть, в Риге хорошо живется… Значит, в гости едет? И жена у него есть?
– Да. И дочка.
Лаура все еще смотрела куда-то вдаль через кусты.
– Надо бы повидаться с ним… Но он ведь не захочет… Времени не найдется… Да и зачем? Нет никакого смысла… – Она натянула потуже платок вокруг плеч и, уходя, еще раз обернулась. – Если не забудешь, передай ему от меня привет…
Переехав ложбину Угей, подъезжая к первой железнодорожной будке, Андр начал волноваться. С Майей, дочерью железнодорожного обходчика Вилнита, он четыре зимы посещал волостную школу, даже написал ей однажды длинное письмо. Поговаривали, что Майя поступила в Риге в гимназию; но сейчас каникулы, и могла быть дома. Плохо, что нельзя мимо будки проехать рысью – шлагбаум всегда опущен, для каждого проезжего открывают отдельно. А что, если выйдет Майя?.. Нет, Майя не вышла, подняла шлагбаум сама Вилнитиене. Миновав переезд, Андр покосился назад, ему показалось, что в окне домика, за листьями фикуса, мелькнула светлая головка… Даже когда подъезжал к станции, рубашка на спине все еще не просохла.
Подошел переполненный поезд, и на платформу хлынули пассажиры, Андр в этой толпе никак не мог найти своих гостей. Мужчина с двумя женщинами и двумя девочками… После стольких лет разлуки Андра Осиса в городском костюме, пожалуй, и не узнаешь. Андр Калвиц вытягивал шею, вертел головой и совсем не заметил, что почти рядом остановились мужчина и две горожанки с двумя девочками, смотрят на него. Наконец увидел их и чуть не подскочил от неожиданности. Да ведь это Андр Осис, несомненно он, но совсем чужой, – как будто ниже стал ростом и шире в плечах, со светлыми усиками, в серой шляпе. Невысокая женщина с поджатыми губами и вздернутым носиком, державшая за руку девочку, должно быть, его жена. Вторая, повыше, Анна Осис! Тоже сильно изменилась, но ее узнал сразу.
– Вырос, вырос! – улыбался Андр, крепко пожимая руку тезке. – Но порода Калвицев сразу видна, даже удивительно.
Жена Осиса, увидев Андра Калвица впервые, ничего удивительного в нем не нашла – мальчик как мальчик. Обстоятельнее всех оглядела его Анна, потом одобрительно кивнула.
– Очень хорошо – таким я и ожидала увидеть его.
От общего внимания Андр почувствовал себя немного смущенным. Вырос… как это он сам не заметил, что вырос и как-то изменился? Казалось, только вчера ездил с Большим Андром в ночное за бривиньской рощицей и совсем недавно дразнил Анну на паровом поле Озолиней, затягивая песню о старых девах… Как хорошо теперь с ними встретиться!
Но почувствовал и другое: они оба – и Андрей и Анна – совсем не такие, какими он их представлял. Только при пожатии руки на лице Андрея промелькнула улыбка, он выглядел сильным, возмужавшим, но чересчур уж серьезным и сдержанным, как будто только что сбросил невыносимо тяжелую ношу и теперь опасается каждого резкого движения, чтобы опять не кольнуло в спину или в плечо. Разве жизнь в Риге не такая уж легкая, как болтают здесь? Нет, это, должно быть, что-то другое, но сейчас у Андра не было времени допытываться. У Анны промелькнула мысль: вот теперь была бы, пожалуй, кстати песенка о старых девах. Но какая же это старость, – стала еще красивее, лицо под белой соломенной шляпой бледное, нежное; чужими были только две морщинки, сбежавшие от уголков рта вниз, словно след чего-то долго угнетавшего.
Жена Андрея – ее звали Марией – сразу взяла Андра в свое распоряжение: пусть положит на телегу вот этот пакет, в нем смена детского платья; да как бы не смять, здесь ведь, наверное, и утюга не найдется. Телега без подножки, Андр должен поддержать Марию, чтобы не упала, когда, садясь в телегу, встанет на конец оси. Потом нужно посадить девочек, – под мышки брать нельзя! – так можно вывихнуть ручки, держать следует вокруг талии, так вреда не будет. Когда Мария и девочки разместились, по сторонам осторожно уселись Анна с Андреем, стараясь не помять своей спутнице блузку: ведь кисея такая тонкая. Места всем хватило, Калвиц, все рассчитав, положил поперек широкую доску. Андр с удовольствием выполнял все указания Марии. Она совсем не такая, какой здесь изображают горожанок, – не жеманница и не белоручка, распоряжалась деловито, словно хозяйка. Некоторые полунемецкие слова звучали у Марии смешно и странно, но она не кичилась ими, они вырывались у нее естественно, не вызывая насмешки.
От станции Андр пустил лошадь рысью, иначе не полагалось. Но когда переехали Диваю и выбрались на гору, рижане попросили ехать шагом – до сумерек далеко, спешить некуда, они хотят посмотреть на поля и подышать свежим воздухом.
Воздух действительно был свежий, даже прохладный и чуть влажный после жаркого дня. Солнце зашло, но вечерняя заря обещала гореть долго. Пашни повсюду уже зазеленели, только посевы позднего ячменя еще лежали темными пятнами и полосами. У переезда, в цветнике за будкой, девушка со светлыми волосами, в ярко-красной блузке склонилась над клумбой с нарциссами. Андр на передке телеги сидел с вытянутыми руками, как кучер самого Зиверса. Не вытерпел и пустил такой рысью, что непривычные горожане начали вскрикивать. Но зато в ложбине Угей он приостановил коня – пусть послушают соловьев.
Ложбина Угей густо заросла ольхой, черемухой, ивой, разными кустами и папоротником. С одной стороны дороги широко раскинулись ели, стоявшие в ряд до самой Браслы. По берегам Браслы до полотна железной дороги – сплошной молодняк: липы, березы и белая ольха, а под ними – курчавая, путаная чаща орешника. Не сосчитаешь, сколько здесь поет соловьев, воздух наполнен трелями. Андрей Осис глубоко вздохнул, точно и песни можно втянуть вместе с воздухом, и покачал головой.
– Эх, птицы, птицы! Только из-за них стоит хоть раз в год сюда приехать, чтобы не позабыть эти края совсем.
– Весной в Аркадии тоже один поет, – сказала Мария, – но у того голос не такой звонкий.
До самых Личей звенели соловьи. Какой-то мужчина шел с реки, перекинув полотенце через плечо; увидев подводу, сошел в канаву, пережидая, пока проедут мимо; над ивняком, как огромное розоватое яйцо, блестела освещенная закатом лысая голова.
– Не Мартынь ли это из Личей? – спросила Анна Осис, когда они уже отъехали.
– Он самый, – рассмеялся Андр. – Не любит встречаться с людьми.
– И волосы у него не отросли?.
– Где там! Все время держались веночком над воротником и по вискам, а теперь и эти сбрил, – нет их, так и совсем не надо.
– А в церковь по-прежнему ходит?
– По-прежнему ходит и по-прежнему там спит, – отозвался Андр и, подумав, почему-то добавил: – А мы больше не ходим, ни отец, ни мать.
– Вот как! – Андрей казался приятно пораженным. – Этого я не ожидал. Умно делаете.
– Нашел ум! – Мария локтем подтолкнула его в бок. – Придержи-ка язык, не начинай здесь умничать!
Но Андр, очевидно, был зол на этого Мартыня из Личей, поэтому не мог так скоро успокоиться.
– В этом году ему не везет: сам должен коров доить, сам молоко кипятить, не может найти батрачки.
– Должно быть, кормит плохо, – решила Мария. – Хуторские – не хозяева: говорят, скупые, как черти.
– Нет, сам он ничего, но его мать сущая чертовка. Ни одна батрачка не может выдержать, живьем ест.
– Хорошо, – вырвалось у Анны не к месту.
На самом деле она хотела сказать: хорошо, что ты такой взрослый парень и все еще не знаешь, почему не живут батрачки в Личах, хорошо, что характером ты остался ребенком; эти негодяи в Личах позорят всю волость.
Но тут же она убедилась, что наивность не так уж похвальна. Около Леяссмелтенов Андр не удержался и показал пятна белых и красных цветов, которые в сумерках еще хорошо были видны. У леяссмелтенской Лауры самый красивый цветник во всей волости, этой весной и его мать получила от нее немного рассады «сломанных сердец», царских лилий и пионов. Леяссмелтенская Лаура подписывается на «Балтияс вестнесис» и «Ауструмс», прошлой зимой давала ему почитать. Ах, да! Когда ехал на станцию, встретил на дороге Лауру, она просила передать привет…
Анна пыталась подмигнуть или толкнуть ногой доску, на которой сидел этот болтун. Неужто он раньше в Бривинях ничего не замечал? Андрей Осис в ответ глухо пробурчал что-то вроде «спасибо за привет», потом громко кашлянул и отвернулся от Леяссмелтенов в ту сторону, где за версту виднелся лес, принадлежащий имению, – неровный, мохрастый, как обтрепанный подол черной юбки. Разве Зиверс тоже вырубил часть молодого леса?
Нет, вырубить не вырубил, но сделал просеки вдоль и поперек. И канавы прокопал через все трясины. Ненужную поросль вывел совсем, чтобы не мешала расти строевому и поделочному лесу. Большие осины тоже вырубили, они рано становятся дуплистыми, и тогда даже хороших дров из них не получишь. Леяссмелтен купил три сажени осиновых чурбаков на дранку для крыши. Сарай у него длиной в сто тридцать футов, весь хлеб туда войдет, зимой можно молотилку поставить. Лесопильный станок собирается покупать…
Никак нельзя было остановить Андра, трещал, пока телега не загремела по ложбине Калнасмелтенов. Все трое Калвицев вышли навстречу, почти у самых Кепиней ждали, хотя Калвициене обычно здесь не показывалась из-за Светямуриене, душа не лежала.
В сумерках приехавших было трудно разглядеть, по Калвициене сразу узнала Анну, и ей стало как-то не по себе. До сих пор из-за Анны совесть у нее нечиста, и все время у нее было смутное предчувствие, что Анна может приехать с Андреем… Но Анна, казалось, забыла прошлое, просто и сердечно подала руку и начала шутить, – дескать, приехал табор цыган, которым в доме не хватит места, придется в кустах выгона развести огонек. Старый Калвиц от всего сердца радовался родственникам. Не только девочек, но и женщин чуть не на руках снял с телеги. Мария была очень довольна таким приемом.
Внутренность дома поразила Марию. Всю жизнь она прожила в Агенскалне, и только три раза была на хуторе у родственников, где-то близ Бигауньциема;[70]70
Бигауньцием – рыбачий поселок на Рижском взморье.
[Закрыть] родственники были больше рыбаками, чем крестьянами, – комнатка у них бедная, набитая разным хламом, пропахшая дымом и копченой салакой. Не назовешь гостиной и комнату арендатора в Силагайлях – глиняный пол, пазы стен проконопачены мхом, потолок держится на толстых балках. Но все очень опрятно, пахнут свежие березки, в глубине, около стен, стоят три чисто убранные кровати с подушками; у Марты в углу – даже комод с зеркальцем, полочка с книгами и газетами. Стол покрыт домотканой скатертью, вышитой по краям красными нитками, посредине – зеленый кувшин с полевыми цветами и лампа с белым абажуром в блестящей медной оправе. Небольшая печь выбелена, нигде не висят мокрые чулки и старые лохмотья. Нет, здесь совсем не так, как она представляла себе деревню. Мария сняла свою соломенную шляпу, положила на комод и села на желтый полированный ясеневый стул. Ласково улыбнувшись, кивнула хозяевам.
– У вас тут совсем анштендиг! [71]71
Уютно (нем.).
[Закрыть] – И принялась по очереди рассматривать родню мужа.
Андр подвел Андрея к полке со своими книгами. В комнате, при свете лампы, мальчик выглядел еще стройнее и красивее. Мария, желая рассмотреть его хорошенько, поманила пальцем к себе, всем своим видом показывая, что нельзя прекословить. За полу пиджака притянула поближе к лампе, взглянула на ноги и милостиво отпустила.
– Ага! – сказала она. – Это рихтиг[72]72
Правильно (нем.).
[Закрыть].
Дело в том, что крестьянских постол она не выносила и хотела убедиться, действительно ли на ногах Андра башмаки. Калвиц-отец сидел рядом с нею, – надо было и его разглядеть. Ноги у него босые, пиджак надет прямо на льняную рубашку, но полотно хорошо выбелено, воротничок и манжеты вышиты. Калвица совсем не смущала беседа с такой выдающейся особой. Свежевыбритый, с приглаженными волосами, он курил папироску из коробочки Андрея. На пол не плевал, тыльной стороной ладони носа не вытирал. Совсем спокойно и толково расспрашивал, каково им живется в Риге.
Вначале Мария почувствовала себя задетой. Он явно не восхищался ни ею, ни ее кисейной блузкой, ни коричневой юбкой, не хотел заметить, что она одета точь-в-точь как Анна. Изредка только косился на золотое кольцо с большим желтым камнем, надетое на ее указательный палец, и на такие же серьги, которые сейчас при свете лампы горели особенно ярко. Но так как Калвиц-отец держался в своем доме как радушный хозяин и охотно беседовал с гостьей, Мария не нашла причины рассердиться пли остаться недовольной. Конечно, побольше почтительности этот крестьянин мог бы проявить, но, должно быть, он еще не понял, с кем имеет дело.
В Риге теперь жизнь хоть куда! Приезжает столько деревенских, что можно сдать все комнаты, сколько бы их ни было. У ее мамы по Эрнистинской два дома: большой, окнами на улицу, занимает мать и они с Андреем и дочкой Аннулей. Большая Анна со своей Мартой помещаются в маленьком флигеле, он выходит в сад. Раньше этот флигель снимал Альфред Ритер, из дивайцев, друг Андрея, у него Андрей и поселился до своей женитьбы. Ритер тоже женился на богатой, ее отец владеет большим участком земли по улице Грегора у станции Засулаукс. Андрей работает на фабрике, получает рубль с лишним в день. Мария с Анной шьют для магазинов на базаре Берга,[73]73
Базар Берга – комплекс торговых здании в Риге (вроде прежнего петербургского Гостиного двора или московского Охотного ряда). На базаре Берга было много небольших магазинов. Выстроил этот базар латышский мастер – плотник Кристап Берг (1843–1907).
[Закрыть] Анна взяла в рассрочку машину, скоро будет собственная, в этом году думает выплатить.
Калвиц слушал, но так как многое из того, что рассказывала Мария, он уже знал от Андра, то не выказал особого удивления, по крайней мере его краткие и редкие замечания не удовлетворили рассказчицу. Она вздернула нос еще выше и стала присматриваться, как Марта Калвиц возится с маленькими девочками. Да, с детьми обращаться она умеет – выдвижные ящики комода открыты, там много всяких интересных вещичек. Не особенно приятно только то, что больше внимания она уделяет девочке Анны – маленькой Марте, которую знает с колыбели. Но выразить неудовольствие Мария не успела – Калвициене уже ставила на стол ужин.
Хозяйка все делала споро, хотя никакого волнения и подчеркнутой поспешности не было заметно. Перекинулась несколькими словами с Марией, расспросила о детях, но с Анной заговаривать как будто избегала, только изредка бросала на нее мимолетные взгляды. Чужая?.. Нет, этого сказать нельзя. То же лицо, та же осанка, но глаза совсем другие, чем были в те дни, когда она, затравленная, сжавшись в комочек и кутаясь в платок, сидела в комнате испольщика Силагайлей. Теперь же эти глаза смотрели уверенно, смело и мудро, словно ей уже не нужно ни у кого спрашивать совета и некого стало бояться. Калвициене держалась настороженно, – может быть, Анна все еще помнит, из-за чего ей пришлось убежать из Силагайлей, и сердится? Нет, кажется, уже забыла, выглядит довольной, успокоившейся, только серьезна, слишком серьезна. Эти морщинки в углах рта – прямо слезы навертываются, как вспомнишь, сколько ей пришлось перетерпеть и выстрадать.
Когда Анна вышла в кухню, помочь принести блюда с жарким и квашеной капустой, Калвициене не выдержала, обняла и, почти рыдая, припала головой к ее плечу. Ничего не могла вымолвить, чересчур многое надо было бы сказать.
Не только серьезной, но и умной стала Анна, – погладила крестную и сама ответила на невысказанное.
– Не говорите ничего, не надо, – сказала она просто, без всякой горечи. – Все, что тогда случилось, к лучшему. Теперь совсем хорошо. Мы обе твердо стоим на ногах, и ничто мне не страшно.
Только о Лиене захотела узнать. Как она живет со своим колонистом?.. Это был неприятный вопрос, хотя Анна ведь не знала о причастности крестной к судьбе Лиены. Калвициене ответила так, как частенько думала, успокаивая и оправдывая себя:
– Лиена могла бы жить барыней, кошелек с деньгами в ее руках. Светямур работает и хорошо зарабатывает, но только в корчме сидит. Но она сама не знает, чего хочет и что ищет. У каждого свой крест.
И сразу переменила разговор. Анна так и не узнала ничего о Лиене. Что жизнь у нее несладкая – это было ясно. Но Анна сама слишком много хлебнула горя, чтобы считать чужие беды чрезмерными и непреодолимыми. Кошелек с деньгами в руках, чего же еще можно желать!.. Анна помогла Калвициене принести блюда с жарким и капустой – домашние хлопоты, были, пожалуй, единственными, в чем они хорошо понимали друг друга и что их как-то сближало.
Андрей Осис осмотрел у Андра полочку с книгами. Их было немного. Рассказы про индейцев из Народной библиотеки[74]74
Так называлась серия книг, выпускавшаяся с конца прошлого века издателями Я. Ф. Шабловским, М. Якобсоном и другими.
[Закрыть] и принесенную из Леяссмелтенов книгу об Изабелле[75]75
Имеется в виду книга «Изабелла. Изгнанная испанская королева»; автор – немецкий писатель Г. Ф. Борн – в переводном издании даже не был упомянут.
[Закрыть] Андр поручил матери, чтобы хранила в шкафчике. Издания «Отдела полезных книг» Андрей знал все, новой для него была только «Астрономия» Фламмариона.[76]76
Имеется в виду перевод на латышский язык (1-е изд. в Риге в 1894 году) книги французского астронома Камила Фламариона (1842–1925) «Популярная астрономия».
[Закрыть] Андр успел уже по ней изучить небо и хотел сейчас же бежать на улицу, показать Полярную звезду и наиболее интересные созвездия. Но так как летние ночи светлы и звезды неярки, они решили отложить осмотр до следующей встречи. Не меньше чем астрономией, Андр восторгался рассказом Екаба Апсита «Чужие люди» и был очень удивлен, когда Андрей бросил книжку и с оттенком презрения сказал: «Для кошек и старых дев!» Столь же непочтительно перелистал тщательно подшитые номера журнала «Маяс Виесис» и литературные приложения к нему. Андр чуть не со слезами на глазах начал говорить об «Искателе жемчуга» Яна Порука – разумеется, он не признался, что, когда читал этот рассказ, наплакался – вместе с дамой в черном у могилы Анса Выпрога. Оказалось, что Андрей Осис знал и этот рассказ и пренебрежительно покачал головой: что это Андр умиляется этой манной кашицей, этаким киселем-размазней! Газету «Диенас лапа»[77]77
«Диенас лапа» («Ежедневный листок») – прогрессивная латышская газета, начавшая выходить в Риге в 1886 году, орган участников так называемого «нового течения». Там, между прочим, печатались ценные произведения латышских писателей и переводы – главным образом с русского языка. Газета была закрыта царским правительством в 1897 году.
[Закрыть] – вот что надо теперь читать, в ней тоже печатают рассказы, по ним учиться можно. Андр Калвиц становился все сумрачнее: у Андрея такие резкие и жесткие слова – бьет ими прямо в лоб; он совсем не восхищается тем, что должно вызывать слезы. Перед уходом на новое место помощник учителя Пукита подарил Андру четыре маленьких томика сочинений Лермонтова, – Андрей даже в руки их не взял. Правда, говорить по-русски он научился, в его цехе половина рабочих русские; русские газеты и технические книги он уже читал, но такие стихи его как-то не привлекали. Все же он заглянул в тетрадку Андра, в которую были переписаны стишки «Закрой глазки и улыбнись»,[78]78
«Закрой глазки и улыбнись» – первая строка из стихотворения «Любовь» поэта-романтика Яна Порука (1871–1911).
[Закрыть] «Небо в тучах грозовое», [79]79
«Небо в тучах грозовое» – первая строка популярного стихотворения латышского поэта Эдварта Вэнского (1855–1897).
[Закрыть]«Взгляни, как роза цветет…».[80]80
«Взгляни, как роза цветет» – популярное стихотворение латышского поэта Анса Ливенталя (1803–1877).
[Закрыть] Покраснев, Андр отнял тетрадку, должно быть, дальше записано слишком уж сокровенное, что и показать нельзя.
– «Небо в тучах грозовое»… – презрительно протянул Андрей Осис. – А стихов Вейденбаума[81]81
Эдуард Вейденбаум (1867–1892) – первый латышский революционный поэт. При жизни автора его стихи широко распространялись в списках в среде латышских рабочих и прогрессивной интеллигенции.
[Закрыть] у тебя нет? Жаль! У нас только одна его книжка, изданная за границей, – мы его стихи переписываем и знаем все наизусть.
«Мы», «нам» – часто он говорил. Андр Калвиц плохо понимал, что это значит. Покосился на Марию и покачал головой – нет, она не из тех, кого Андрей называл «мы». Вероятно, это какое-то сборище людей, толпа, как на станции или на Клидзиньском рынке, – промелькнуло у него в голове.
Городские гостьи привезли гостинцы – апельсины и различные сласти, которые достались главным образом их же девочкам. Андрей прихватил с собой бутылку аллажского тминного ликера – для женщин этот напиток был слишком крепок, сам Осис чуть отпил из рюмки. Калвицу-старшему одному тоже не хотелось пить. Но он сварил бочонок домашнего пива, которое Марии очень понравилось. Правда, ее религия запрещает пить, но о самодельном в Писании ничего не сказано, наверное, это можно приравнять к чаю или кофе.
Калвицу хотелось побольше разузнать о Риге. Первым делом надо проверить, правда ли, что Альфред Ритер заделался мастером на фабрике и зарабатывает по три рубля в день, как он здесь хвастался. Андрей ответил как-то неохотно, пожалуй даже раздраженно. Не главным мастером он стал, а только подмастерьем, около двух рублей, может быть, и зарабатывает. Вообще-то Альфред Ритер так изменился, что о нем и вспоминать не хочется. «Мы с ним совсем не разговариваем, – сказал Осис. Андр опять подметил это „мы“… – Карл Мулдынь работает в Главном управлении железных дорог, но вот странно – своими железнодорожными делами интересуется очень мало, а больше кораблями…» Калвиц спросил: правда ли, что некоторые корабли так высоки, как дом с трубой?.. Порожний корабль, может быть, и выше, но когда нагружен – борта поднимаются над водой только на шесть футов… Такой ответ удовлетворил арендатора Силагайлей.
