Текст книги "Земля зеленая"

Автор книги: Андрей Упит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 58 страниц)

Во дворе Бривиней Прейман сам не мог слезть с фуры. Когда парни, покачав его на руках, спустили на землю, он хромал и громко стонал. Больное колено, кажется, еще в одном места сломано, завтра же подаст в суд за умышленное членовредительство, – этот разбойник будет платить за лекарства и ему самому полтину в день, пока шорник не выздоровеет. Саулит поплелся к камню под кленом и повалился на него, – он уже был ее красный, а серый и взмокший, точно выкупался. Сердито ворча, отряхивались те, кто сидел на крыле фуры, свесив ноги, – у них столько пыли осело на брюках, что впору репу сей. С возницы немного соскочил хмель, и он поторопился распрячь лошадей и пустить на выгон, покуда не приехал хозяин. Шея и пах у кобылы в белой пене, у вороного бедра тоже взмокли. Когда Мартынь стреножил его и хотел погладить, он сердито захрапел и отвернулся.

Слегка сконфуженный, старший батрак замешкался на Спилве, пока Андр с Глынем не привели лошадей поминальщиков. Викул и Межавилк по пути свернули домой – до Бривиней и пешком можно дойти. Бривиньский серый стал необычайно дерзким. К траве и не притрагивался, а, прижав уши, ковылял навстречу каждому прибывшему четвероногому гостю и, даже не обнюхав, подбрасывал зад и неожиданно ловким ударом копыт отгонял в сторону. Через полчаса все чужие лошади были отогнаны от своих в самый дальний угол выгона, сам он остался посредине и, нехотя пощипывая клевер, злыми глазами следил за порядком. Когда глупый любопытный пегаш захотел познакомиться с гостями, то получил по ребрам такой удар, что сразу понял, где его место. На горке в хлеву беспрерывно ржал жеребец Иоргиса из Леяссмелтенов, стоявший в одиночестве.

Поминальщики, расположившись в людской, чувствовали себя отлично. Каждый сам понимал сразу: всем за стол не поместиться, те, кто побессовестнее, старались усесться первыми, но оказалось, что спешить было нечего. Ванаг распорядился внести стол от Осиса, да еще поверх опрокинутых бочонков из-под пива положили доски, – уместились все, только на стол, что у стены, не хватило скатерти. Не одни гости, но и главная стряпуха Тыя Римша была довольна: можно зараз накормить всю ораву и останется еще время передохнуть. Только Герда Лидан ни за что не хотела подняться с лежанки и занять место за столом и мужа туда не пускала. Куда уж им таким – могут и подождать, они тут не ко двору, у Лидака пиджак с заплатками на локтях, а на ней самой – полусуконная кофта, оставшаяся еще от матери. Но Мугуриене без долгих разговоров схватила ее за руку и подтащила к столу, довольный Лидак присел рядом и завел важный разговор с хозяйкой Озолиней.

Само собой разумеется, оба церковных старосты, сунтужский барин и Саулит оказались в хозяйской комнате. Отведав холодца и тушеной говядины, они принялись размешивать в стаканах грог, на их столе стоял и красный граненый графин ликера. Кое-кто за большим столом вытягивал шею, поглядеть, как в хозяйской комнате едят с тарелок вилками, взятыми напрокат у Миезиса. Мартынь Ансон топтался у дверей, будто случайно очутившись там, но его никто не позвал, и он, обидевшись, протиснулся за стол между Августом из Калнасмелтенов и Иоргисом из Леяссмелтенов, а за едой старался подслушать, о чем говорят сидящие рядом Иоргис и Лаура. Но тут нечего было подслушивать: Лаура только изредка цедила по словечку, – она ведь тоже не из разговорчивых, тогда как Иоргис в ответ лишь бурчал «да» или «нет» и глядел мимо нее на Зету Лупат, которая на этот раз сидела по ту же сторону, рядом с отцом.

Сам Ванаг только на минутку заходил в свою комнату к высокочтимым гостям, а большую часть времени проводил в людской, тем самым показывая, что на поминках для него все, как есть все, равны. Сначала подсел к Лиелспурам, делая вид, что не замечает, как глубоко они обижены, что их не пригласили в хозяйскую комнату, и почти совсем не едят и не пьют, только перешептываются друг с другом. Затем Ванаг прошел к нижнему концу стола, где довольно долго разговаривал с палейским свояком, однако ему не удалось задобрить Герду, которая теперь провела непереходимую границу между собой и богатыми родственниками. Но в общем нижний конец стола был польщен, – три руки разом протянулись налить пиво в кружку хозяина Бривиней. Пиво действительно удалось на славу, Осис обходил столы и следил, чтобы у всех пива было вдоволь, и только улыбался, когда хвалили пивовара. Становилось все шумнее и веселее.

В самом дальнем углу, у двери, высились, как два столба, Викул с сыном и усердно ели, но втянуть их в разговор было невозможно. Рядом с ними даже Андр Осис чувствовал себя смельчаком и шутил над Фрицем, постоянно подливая ему и чокаясь, хотя тот больше полкружки не мог выпить зараз. Проходя мимо, Ванаг укоризненно покачал головой, но подвыпивший сын испольщика только скалил белые зубы. С шурином Вецкалачем Бривиню совсем не повезло, – они с женой и сыном важничали, делали вид, что попали сюда только мимоездом и присели на минутку, вот-вот встанут и уедут. Юла как бы не замечала брата и с преувеличенным вниманием слушала, как старуха Яункалачей проклинала своего сына Яна: выманил у них усадьбу, а теперь гонит самих на Волчью гору. Сам Вецкалач пространно рассказывал Осиене про своего сына, который ни одного дня не ходил в училище, а все равно намного умнее учителя Саулита и лишь чуточку уступает приходскому учителю. Вот, к примеру, в календаре за этот год нашел, что в марте вместо первой четверти показано полнолуние. Мальчишка самодовольно слушал и поправил отца: чего он там мелет, эта ошибка была на апрельской странице, а не на мартовской.

Явно задетый неучтивостью Вецкалачей, хозяин Бривиней отвернулся. Мартынь Упит заметил это и, усмехнувшись, подтолкнул Зету Лупат – она, должно быть, не знает, какая между ними вражда? О, это целая история, и началась она давно, еще при старом Бривине.

Еще старый Бривинь собирался выкупать землю. Собираться-то собирался, да не мог, – денег не было. Откуда деньгам взяться, когда из корчмы не выходит, хозяйка весной коров за хвосты поднимает и с лошадей до Янова дня не сходит старая зимняя шерсть. А землю, хоть лопни, а выкупай, потому что старый Рийниек тоже собирался в имение, у него денег достаточно, он свое получил за рожь на Гравиевых холмах и за навоз, вывезенный на паровое поле. Тогда старик поговорил с лошадником Руткой, тот сразу согласился: отчего же нет, Бривинь расплатится понемножку, но за ссуду надо дать пуру овса, мешок муки, воз сена – у него в Клидзине ничего не растет. Старый Рутка до конца жизни хвастался: «Я старому Бривиню землю выкупил». Усадьба не хуже имения, но от Рутки Ванаги еще долго не могли избавиться. Иоргис Ванаг-то хотел поскорее сбыть с рук сестру, – у Юлы такой норов, что ни с одним человеком не может ужиться. Лизбете грозилась: «Либо она уйдет, либо я в Юрьев день вернусь к матери в Пале, этот драгун меня в могилу сведет». А куда ее денешь, батраки с ней и заговорить не смеют, а у хозяйских сыновей разное на уме. Тот же Калназарен, церковный староста, в ту пору как будто на нее поглядывал, да подвернулась эта айзлакстская – глаза с поволокой. И Фрицу из Мулдыней жена нужна позарез, мать почти ослепла, ни ткать, ни коров подоить, огонь на шестке развести и то ей трудно. Но как только услыхала про Юлу, так руками замахала: «Если только хочешь привести в дом бривиньскую Юлу, так сперва закажи мне гроб». На счастье попался Вецкалач, – хоть пьяница и шут, но готов жениться. Ему только нужны лошадь, две коровы и три сотни деньгами. Лошадь и коровы – это пустяки, а вот денег у Ванага нет, зато у молодого Рутки их без счета, и одолжить готов, но не больше двух сотен, а три – ни за что. И с тех пор, разъезжая по дворам, молодой Рутка еще больше, чем его отец, хвастался: «Это я Юле Бривинь закупил приданое».

Зета Лупат смеялась тихо, но от души, даже слезы выступили на глазах, и сам Лупат наклонился послушать. Мартынь Упит воодушевился. Несмотря на хмель, он понимал, что нехорошо болтать про хозяев, которых всегда так яростно защищал. Юла Вецкалач, словно услышав, что говорят про нее, уже повернула в эту сторону широкое, как у всех Ванагов, лицо с волосатой бородавкой под глазом, но Мартынь не мог остановиться, язык был сильнее его самого, он старался только говорить потише.

– С этой сотни и пошла вражда. Три года наезжали сюда Вецкалачи – либо сам, либо жена, – то подушную платить надо, то сапоги заказать или окрестить мальчонку. Вся волость смеялась, Рийниек в корчме глумился: «Пусть Бривинь к этой сотне еще колеса для телеги подкинет». Сам Вецкалач плакался у Рауды: с какой стати он должен клянчить в Бривинях, как Сауснис из богадельни. Если бы хоть жену получил, а то какого-то драгуна! Это еще у него доброе сердце, другой бы и не взял без пяти сотен. Мартынь соглашался, что Вецкалачу живется несладко. Ну, выпивает, – а кто же иногда не выпьет стаканчик водочки. Но если хозяину приходится выпрашивать у жены рубль, чтобы на ярмарку в Клидзиню поехать, это уж срам. Юла бегала за ним в корчму с палкой, как сумасшедшая жена Лунтского Рейзниека, но дома, когда он бревно бревном лежал на телеге, они с мальчишкой не раз избивали его. Стыд и срам, да и только. Теперь и Ванаг кое-что расслышал издали и сердито сверкнул глазами. Но где же было остановиться Мартыню Упиту, когда палейцы впервые слышали эту историю и слушали с таким любопытством.

Да мало ли из-за чего враждовал Бривинь с сестрой. Вот хоть из-за младшего брата Андра. Пришлось ему идти в солдаты, и ничего нельзя было поделать, – парень, как олень, ни лекарства, чтобы захворать чахоткой, не помогли, ни другие средства. Можно было откупиться. Ну, а где же взять Иоргису сразу пятьсот рублей? Одно ему и оставалось – поговорить с клидзиньскими лавочниками, они каждый год одного или двоих рекрутов переправляли в чужие страны. Ну и уехал в Америку. Пять лет ни слуху ни духу – старый хозяин до последнего часа не мог простить этого Иоргису и Лизбете. Потом Андр отписал письмо Юле и карточку приложил, а брату и снохе поклона не послал. Теперь Вецкалачи со дня на день ждут из Америки больших денег.

Об этом кое-что слыхали и палейцы, только все шиворот-навыворот у них говорили, что как раз Бривини ждут денег из Америки. Такой нелепости Мартынь Упит не мог допустить. Что он, не живет здесь, не знает всего как свои пять пальцев! Еще раз и еще доскональнее пересказал все, что случилось с Андром Ванагом, которому был почти ровесником. Рассказ, наконец, обернулся так, будто сам Мартынь с братом Бривиня были чуть ли не друзьями, и он помог ему сесть на пароход. Вот будет потеха, если Вецкалачам привалит этот миллион, тогда Бривиниете по меньшей мере поседеет.

И тут рассказ был прерван самым неожиданным образом. В комнате появился лошадник Рутка. Случайно, совсем случайно, проездом со стекольного завода, завернул он сюда, ничего не зная о похоронах Бривиня. Слыхал краем уха, что Осису к осени понадобится лошадь. Осис признался, что, верно, лошадь ему понадобится, но теперь речь не об этом, а нужно выпить на поминках. Долго ломался Рутка, пока позволил себе усесться, – вынул сперва большие серебряные часы и, глядя на них, долго раздумывал. Он не был гордецом, ему все равно где сидеть, и, как человек нынешнего склада, не носил бороды, только усы; когда отодвинули наполовину опорожненные миски со студнем, против других кушаний возражать не стал. От грога отказался, водку пил охотно, да и осисовское пиво тоже; даже чистой кружки не попросил, а Лиена не догадалась сполоснуть. Никто из дивайцев не знал, почему его звали Руткой, так же как и старика, и какова была их настоящая фамилия.

Долго он не засиделся. А пока Осис на дворе помогал ему вывести запряженную лошадь, со стороны Озолиней, крича и распевая песни, в усадьбу ворвались трое парней – сам Ешка Бривинь с двумя товарищами по училищу. Все трое навеселе, на всех черные фуражки с тремя серебряными нашивками. Правда, Екаба Ванага пока не перевели в третий класс, потому он и занимался летом в надежде на осень, когда все равно придется нашить третью полоску.

Может быть, впервые за всю жизнь хозяйка Бривиней так густо покраснела, когда парни, широко распахнув двери, стуча ногами, ввалились в комнату, словно в корчму. Стащили с головы фуражки и сунули в карманы курток, но так, чтобы виднелись серебряные нашивки. Стараясь держаться на ногах, Ешка представил своих товарищей. Маленький, самый пьяный, с большим носом и выпученными телячьими глазами, – Свикл из Серенской волости, а стройный, красивый, словно бы заплаканный, – Блумберг, из Даудзевской. Они с самого утра начали собираться и обязательно поспели бы на кладбище, если бы не приехала сестра Блумберга с двумя подружками, и их никак нельзя было оставить. Ешка был ростом с отца, ширококостный – только в плечах поуже, с опухшим лицом, обросшим черной щетиной, с одутловатыми щеками, но голос басистый, грубый, а во рту словно каша, слова не разберешь. Пробурчав свое, он умолк, и больше никто его не слыхал. Блумберг тоже только мигал слезливыми мутными глазами да озирался по сторонам, должно быть пытаясь сообразить, в какую это корчму он попал. А Свикл, видно привыкший бывать на людях, говорил спьяна без умолку, громко заносчиво хвастался на всю комнату; однако не позволял себе глупостей и неприличий, – с первой же минуты завел пристойный разговор со стариками и шутил с женщинами. Бойкий на язык парень! Собравшиеся на поминки начали прислушиваться к его нескончаемой болтовне; непринужденное веселье на время оживило гостей, заметно посоловевших от ванаговского грога и осисовского пива.

Есть «штудентам» не хотелось, насилу выпили по стакану грога, зато Осису все время приходилось подливать им в пивные кружки. Увидев Зету Лупат, Свикл обратился к ней, совершенно пренебрегая ее законным соседом – тележным мастером, который сидел между ними. Тот обиделся, вылез из-за стола и, сунувшись туда-сюда, пошатываясь, опять двинулся к двери хозяйской комнаты – поглядеть, не найдется ли в конце концов места в компании, где ему по справедливости полагалось находиться с самого начала.

Висячую лампу с круглым жестяным абажуром привез для такого случая Иоргис из Леяссмелтенов, хорошенько упаковав ее в корзину с соломой. Вначале гости восхищались ею, но теперь, всеми забытая и еле различимая, она тонула в сером облаке дыма, – никто не сказал бы, что в эту стеклянную посудину вошла целая четверть штофа керосина. Ванаг кое-как примостился у стола, повернувшись спиной к трем пьянчужкам, и сердито помешивал чай в стакане, хотя шесть кусков сахара давно уже растаяли. Лизбете немного постояла у стены, стиснув под передником руки. Герда Лидак, сев рядом с Вецкалачиене, подтолкнула ее в бок:

– Погляди, сестрица, как Бривиниете скосоротилась: сынок-то насосался, как теленок. Этот в один год спустит Бривини, когда начнет хозяйничать. Прямо глядеть не хочется!

Хозяйка Вецкалачей только пожала плечами. Она поглядела только на своего Ансиса, который, совсем как отец, изящно выгнув на столе руку и расставив пальцы, что-то объяснял Браману. Тот, в ожидании Осиса с пивом, сердито посматривал из-под кустистых бровей, зажав в руке пустую кружку. Осиене, только теперь придя в себя, с отвращением отвела глаза волчицы от опухшего лица Ешки, ожгла сверкающим взором хозяйку и кликнула обоих Андров, – что они, до рассвета собираются здесь сидеть, глазеть на этих пьяниц. Нашли с кого пример брать! Она порывисто вскочила, ее худой выступающий подбородок дрожал, зубы так стиснула, что тонкие губы словно слиплись. Распахнув дверь и не затворив ее за собой, ушла к детям, которых еще в сумерки уложила спать.

Хозяйка Бривиней тяжело вздохнула. Здесь задохнуться можно! Она подозвала Зарениете и вышла с нею в сад.

Ночь была ясная и прохладная. С востока на северо-восток уже занималась зеленоватая полоса. Возле клети кто-то, выйдя по своей надобности, гудел, как шершень, – не то пробовал петь, не то бранился. В стойле слабо заржал жеребец Иоргиса Леяссмелтена. На Спилве нехотя отозвалась одна из кобыл, тоскуя по дому; слышно было, как там бранился Галынь.

Хозяйка Бривиней и соседка сели под кустом сирени. В предрассветный час летней ночи цветы выступали неясными бледными пятнами. Сладко пахла резеда, душно и густо левкои, а от божьего деревца и зарослей дикой рябины, рядом с кустом сирени, доносился резкий и горький запах.

Хозяйка Заренов не отличалась словоохотливостью. Лизбете было о чем поговорить, но от избытка мыслей она долго не могла найти слов. Для начала она тяжко вздохнула.

– Чем тебе плохо живется, милая, – сказала она, не скрывая зависти, что только льстило гостье. – Чем плохо живется! Ваш Карл водки и в рот не берет.

Зарениете подумала, прежде чем ответить. Голос у нее такой же томный, как и глаза.

– Теперь-то нет, да разве знаешь, что дальше будет. Иной добрый парень не пьет, а как женится – и пошло…

– А разве не случается и так, что смолоду – отъявленный пьяница, а женится – и бросит пить и живет как порядочный. Какая еще жена попадется.

Зарениете и на этот раз ответила не сразу.

– Это не от людей, а от бога.

Когда Зарениете вспоминала, что она жена церковного старосты, всегда начинала говорить библейским языком, хотя это вовсе не шло ни к ее глазам, ни к ее голосу.

В калитку нерешительно проскользнула Лиена и села на скамейку, рядом с Зарениете. Но та даже головы не повернула, сделала вид, что не замечает ее. С появлением Лиены разговор у хозяек уже не клеился. Бривиниете терпела, терпела, а потом сказала сладким голоском:

– Пойди, дочка, поставь еще миски две студня: к утру, после пива, опять захотят есть.

Лиена вскочила. Мать Карла так и не произнесла при ней ни единого слова, ни единого! Дурное предчувствие тяжелой рукой сдавило девушке сердце.

У калитки она встретила трех «штудентов». Обнявшись и поддерживая друг друга, они качались из стороны в сторону. Окружили ее и попытались схватить, Свикл что-то бормотал о барышне, клети и отдыхе. Лиена крепко ударила его кулаком в грудь, сильной рукой толкнула в рожу хозяйского Ешку; Блумберг, в поисках равновесия, отшатнулся и тем спасся от удара. Лиена вырвалась и побежала в кухню за студнем.

Кое-кто уже собирался домой. Герда Лидак оттащила своего старика к дверям и стыдила, как только умела. Не собирается ли он тут сидеть до рассвета за бутылкой ликера, как эти важные гости? Или он хочет, чтобы Лизбете всерьез взялась за метлу?.. Лиелспура и Инга встали и быстро пошли к дверям, еще больше обидевшись, что Бривинь и Бривиниете вовсе не замечают, как они уже с полчаса собираются уходить, и не подошли отговорить или попрощаться. Викуль с Фрицем тихонько и незаметно исчезли. Так же втихомолку собрались оба Озолиня. Мартыню Ансону, наконец, удалось присесть в хозяйской комнате и даже рядом с самим сунтужским барином. Не выпуская камышового мундштука из пальцев, тележный мастер старался говорить как можно возвышеннее, но язык заплетался и не слушался его.

– Мне думается, – сказал он и поднял выше поникшую голову. – Мне думается, что фон Зиверс больше не будет сеять лен. Целое поле хочет засадить тыквами.

Сунтужский барин расчесал растопыренными пальцами седеющую бороду.

– Два поля! В Германии тыквенную похлебку едят и утром и вечером, а когда рассердятся, то и в обед.

За большим столом говорил Ансис Вецкалач, выгнув руку и расставив пальцы, и мать слушала его, словно святое евангелие, а Межавилк, для которого и говорил Ансис, с сомнением покачивал головой.

– Нет, немецкий язык там не нужен, – веско утверждал Ансис. – В Америке говорят только по-русски.

– Разве там живут русские? – удивился Межавилк.

– Нет, там живут американцы, но такие, которые говорят по-русски. И наши дорогой учат русский язык на корабле. Корабль идет туда два года и пять дней, и когда они сходят на берег, то говорят, как по книге читают.

Старик Яункалач так согнулся, что подбородок его упирался в стол. А старуха, наливая из кувшина, уговаривала:

– Пей, отец, пей, для того и поставили, не для красоты. Дома, когда варят пиво, тебе как собачонке полштофа нальют, а больше и не получишь.

– На троицу полный штоф налили, – пробурчал старик. Его и трезвого-то трудно понять, а теперь только старуха могла разобрать, что он бормочет.

Вецкалач непременно хотел доказать, что он ничуть не глупее своего Ансиса, и, нахмурившись, протянул палец ко лбу Брамана.

– Видал ты когда-нибудь лысую девку? Скажи, почему только у мужчин вылезают волосы?

Браман мрачно сплюнул под ноги.

– Потому, что бабы шапок не носят, а повязываются платками, у них волосы и не преют, – дурак ты этакий!

Либа Лейкарт села рядом с Межавилциене. Хотя Лизбете – в саду, а все-таки надо быть настороже – и Либа, не спуская глаз с наружной двери и наклонив голову к Межавилциене, с жаром что-то нашептывала. Как ни трет глаза хозяйка, чтобы покраснели сильнее, ей-то все известно, не так оно все было, – ро старым Бривинем обращались словно с собакой какой. За неделю до смерти больной, бедняжечка, ненароком опрокинул кружку и весь пол залил. Ах, послушали бы только, как она его ругала, как проклинала. Отборными словцами, словно грязью закидала!

Но Межавилциене уж сроду такая – за спиной сплетничать про соседку не любит. Отодвинулась подальше и засмеялась:

– Ай-ай, Либиня! Как же это она могла ругать! Старик-то все равно был глухой и ничего не слыхал.

Либа осталась с открытым ртом. И впрямь, как это она не подумала.

По другую сторону стола расхвастался Прейман.

– Он на меня в суд – у него-де все лошади натерли шеи, требует, чтобы я взял назад хомут и заплатил за испорченную кожу. В каталажку на сутки! Это меня-то! Еще не родился такой умник! Я даже молодого Спруку на суде в пух и прах разбил!

И, разразившись своим «большим» смехом, хлопнул Осиса по колену. Но тот и сам искал повода для крепкой шутки. Вмиг подладился к шорнику и, вторя ему, расхохотался еще громче, молниеносно размахнулся и так хватил его по больной ноге, что Прейман сразу отпрянул и побледнел.

Мартынь Упит, услыхав, как говорят о Рийниеке, решил, что за поминальными разговорами позабыли самое главное, Оглянулся: близко ли хозяин, услышит ли?

– Волосачу нынешней осенью крышка! – крикнул он, ударив кулаком по столу. – Довольно ему свою родню за счет волости кормить. Выкинем его как тряпку, пускай на волость встанет человек рассудительный, честный, чтобы ему верили!

Оглянулся еще раз. Ага, получилось. Ванаг стоял в дверях и, задрав бороду, улыбался, – большой, сильный.

– Ян! Разве у тебя больше ничего не осталось в том бочонке! – крикнул он Осису. – Тащи-ка его!

Расчувствовавшись, старший батрак Бривиней начал доказывать Зете Лупат, какой мошенник старшина Дивайской волости и как легко свалить его, если умеючи поговорить с народом в корчме и поставить несколько дюжин грога. Ванаг – это совсем другой человек, – как он избавил от подушной подати того же сына Брамана, всесветного пьяницу!..

…Солнце уже взошло, скотину выгнали на пастбище. С помощью мальчишек из Калнасмелтенов Иоргис из Леяссмелтенов снял свою лампу и упаковал в корзину. Сунтужский барин, высокий и прямой, впервые встал из-за стола и оперся о дверной косяк, который непонятно почему норовил качнуться.

На дворе Галынь уже запрягал его лошадь и, подъехав, натянул вожжи. Гнедого придерживал за узду Осис, хотя костлявый одер и не собирался трогаться без кнута. Мартынь Упит попробовал, крепко ли держится кнут на можжевеловом кнутовище. Когда сунтужский барин уже сидел в тележке, а рядом стояли вышедшие проводить его господин Бривинь с Лизбете, вдруг хватились Артура. Андр Осис вспомнил, что видел ночью, как тот плелся за поленницу. Там его и нашли растянувшимся вдоль изгороди и в чернобыльнике, мокрого и промерзшего от росы. В кучера он сейчас не годился, даже сидеть не мог, – сразу повалился врастяжку. Сунтужский барии оттянул полу его пиджака и сел на нее, чтобы Артур не вывалился на каком-нибудь ухабе.

Вецкалач тоже не стоял на ногах. Руками еще хватался за телегу, но никак не мог найти конец оси, чтобы опереться ногой. Вецкалачиене, перегнувшись через сиденье, тащила его за ворот и кричала Ансису, чтобы тот обхватил его под коленку и подсадил. Так вдвоем и втащили его, никто не подошел помочь, хотя Лизбете стояла поблизости и наблюдала исподлобья.

Старуха из Яункалачей сама дала своему старику здоровенного тумака в спину, потому что он никак не мог держать прямо свои огромные кости и почти клевал колени носом, на кончике которого колыхалась большая капля.

– Разве я тебе не говорила: пей, да с умом! – кричала старуха, по потом спохватилась и продолжала совсем другим голосом: – Много ли он выпил, не больше меня. Но если все лето хлебаешь одну похлебку с салом, откуда же сила возьмется? Запрягли нам этого косматого медведя, когда конюшня полна лошадей, которых сам отец вырастил. На посмешище, право на посмешище…

Она хлестнула длинной хворостиной, с которой даже не были сорваны листья. «Косматый медведь» только свирепо покосился и отмахнулся хвостом.

Иоргис из Леяссмелтенов сам запряг своего жеребца, никому не позволил помочь. Трое Калнасмелтенов ехали впереди, Иоргис, будто и не пил, – особняком, позади; жеребец шел, гарцуя, выгибая шею и задевая подковами о колесо. Хозяйка Бривиней посмотрела на Лауру и, многозначительно улыбнувшись, кивнула головой.

Лишние столы и скамейки уже вынесены во двор, запачканные салом и пивом скатерти переброшены через плетень, после обеда их замочат в бадье. Либа, бранясь, подметала засоренный и заплеванный пол; на том месте, где сидел шорник, была целая лужа. Тележный мастер один остался за столом в хозяйской комнате; услышав, что кто-то вошел, с усилием поднял голову и захлопал глазами.

– Мне думается… – бормотал он. – Мне думается… разве до утра сидеть будем… Господин Рауда ведь тоже спать хочет…

Ванаг растолкал его.

– Тебе думается! А ты, сатана, делаешь мне телегу или нет?

Лизбете брезгливо скривила рот.

– До второго пришествия придется ждать. Мяса просить – это он умеет.

Хозяин Бривиней сильной рукой схватил мастера за ворот и поднял со стула.

– Мартынь, уведи его и уложи, пусть проспится!

Ввалился Мартынь Упит – задорный и сильный.

– Давайте сюда его! Уложу в крапиву, пускай парится до вечера!

Он взял его под руки и потащил к двери. Но у тележного мастера ноги были словно без костей, к тому же и проводник держался на ногах не особенно крепко, и на дворе им на помощь поспешил Осис. Так они втроем и поплелись к хлеву.

Лаура чуть не ломала руки в своей комнате: Саулит прямо в сапогах повалился на ее кровать. Видно, хотел доказать, что еще в состоянии читать: в руках смятый календарь, очки съехали, нитка, привязанная вместо отломанной дужки, еще держалась на ухе. Учителя в крапиву не уложишь, как-никак пел он хорошо. Либе Лейкарт пришла хорошая мысль: угол старого Бривиня уже вымыт, она внесла сенник Маленького Андра и раскинула вдоль стены – можно уложить здесь, все равно ничего не почувствует. Действительно, Саулит не чувствовал, как они обе тащили его в угол старого Бривиня, не проняли его ни поднявшаяся туча пыли, ни капли разбрызгиваемой воды, когда Либа снова стала мести комнату. Шляпу положили ему на грудь, на нее бросили очки, но календарь Лаура прибрала. Саулит спал, сжав кулаки, и храпел так, что на дворе было слышно, до самого обеда не закрывал рта и ни разу не пошевельнулся.

Анна Смалкайс и Лиена от расстройства метались во все стороны, Анна бранилась и звала на помощь хозяйку: два курземских «штудента» забрались в клеть и спали на их кроватях. Хотя Лизбете и пришла посмотреть, но не знала, что посоветовать, – молодых людей, товарищей Екаба, не вытащишь за ноги, как старого Саулита. И что они обе здесь раскудахтались, словно вспугнутые наседки. Спать ведь все равно не придется – погода для уборки сена подходящая, хозяин велел сейчас же после завтрака разворошить валы на Спилве – нельзя же допустить, чтобы сено совсем погнило, за долгую зиму овцы сжуют и эту осоку.

Сама тоже никак не могла успокоиться: утром опять пропала пестрая курица, уже вторую неделю не удается укараулить, куда она кладет яйца. Должно быть, собралась высидеть тайком цыплят. А какие теперь цыплята – до осени не вырастут, такие птенцы все равно зимой замерзнут или в хлеву коровы задавят, только зря перепортит все яйца… Она обыскала клети и хлев, обошла вокруг конопляника, даже в ригу и в половню заглянула. Либа подмигнула Анне: «Знаем, какую курицу! Ищет, не дрыхнет ли где ее штудент».

Он действительно завалился спать, только матери так и не удалось его найти. Андр Осис, слезая с чердака над клетью, чтобы нарубить хворосту, оставил распахнутым слуховое окно, куда попрятали лучшее сено с прибрежного луга, и лишь у самого окошка оставили небольшое углубление для спанья. Оттуда свесилась нога Ешки в грязном штиблете и задравшейся штанине. Так как в подклетье в то утро больше никто не удосужился заглянуть, нога промаячила до самого обеда, потом исчезла. Двое друзей тоже исчезли из клети – только Браман видел, как они втроем удирали по горе мимо дуба. Убрались потихоньку, – ведь кто знает, не натворили ли здесь вчера каких-нибудь уж очень досадных глупостей.

Торопясь в хлев с подойниками, бривиньские девушки сошлись посреди двора. На том берегу во все горло бранился Прейман, так что отдавалось у опушки. Стоя на четвереньках, он шарил в траве и кричал, что этот мерзавец, этот мальчишка опять был здесь и обокрал его. Нет, здесь без суда не обойдется! Но вдруг умолк и стал подниматься, держа в руке палку, – должно быть, сам обронил и все время лежал на ней.

Почти такое же несчастье случилось с тележным мастером. Преждевременно разбуженный мычанием скотины и окриками пастухов, он спустился с сеновала. Весь в соломе, с завернувшимся воротником пиджака, Ансон, ворча, бродил по крапиве и горчаку, разыскивая свою фуражку. Вдруг прибежал Маленький Андр, хлопая головным убором мастера по колену – шалая корова втоптала его в землю, а Лач случайно нашел. Даже не сказав спасибо, тележник вырвал фуражку и, счищая с нее рукавом пиджака грязь, сердитыми, красными от гнева глазами искал среди коров эту злодейку. А Лач уже мчался вниз к реке и, бегая вдоль берега, громким лаем провожал до дому шорника. Он его терпеть не мог, ему казалось, что Прейман нарочно подпрыгивает, чтобы подразнить его.

В людской тележный мастер и Саулит нехотя закусывали и корили друг друга за то, что вчера так напились. Хозяин Бривиней не показывался, дверь в его комнату была закрыта; осторожно приоткрыв ее, хозяйка вошла на цыпочках. Когда она возвратилась, неся два стакана грога и кувшин, в котором еще осталось пиво – грязь пополам с гущей, – оба просияли. Полчаса спустя Лизбете пришлось их унимать: время обеденное, и хозяин только что прилег. Конечно, когда такое дело, – люди они образованные, – можно и потише. Перегнувшись над столом и сдвинув головы, они продолжали объясняться. Саулит толковал, что глаза у него слабые, не хотелось идти в темноте домой, расстелил сенник здесь у стены и полежал, пока не рассвело. И не так доводилось спать! Раньше, когда сапожничал, сколько раз… Ну, а Мартынь Ансон залез на поветь, чтобы никто не нашел и не потащил к бутылке с ликером, – сунтужский барин ведь прямо за полу пиджака тянул. На повети, в общем, было неплохо, только непонятно, какого черта в этом году не набили сеном, из-под стрехи дуло и, пока не пригрело солнце, было свежо…