Текст книги "Земля зеленая"
Автор книги: Андрей Упит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 58 страниц)
Лизбете угрюмо посмотрела вслед хозяину и старшему батраку. Они шли по обеим сторонам подводы с льняным семенем и о чем-то разговаривали. Если уж начинает шептаться с этим пустомелей Мартынем Упитом, добра не жди. Вот как и в тот раз, перед тем как выкинуть эту дурацкую штуку на пожинках. Сам-то хоть и старается держаться по-прежнему, но тюрьму забыть не может, в сердце-то сосет, не дает покоя. Только бы сегодня чего не стряслось! Лизбете смотрела до тех пор, пока большой вороной не скрылся за кленами Межавилков, потом тяжело вздохнула и пошла обратно.
Однако разговор шел не такой, как перед пожинками. Переговариваясь через воз, они вели серьезную-серьезную беседу, и все вполголоса, даже когда поблизости не было ни одного пешехода. Не заметили и Кугениека, когда он, синий от гнева, перебегал со своими флажками в чехле от одного шлагбаума к другому, не имея возможности присесть на лавочку и передохнуть. У Рауды останавливаться не стали – придется завернуть сюда вечером, на обратном пути; утром здесь околачивались только те, кому на ярмарке нечего было делать, кому хотелось просто потолкаться среди людей, выпить и вволю потрепать языком. Конечно, Эдуард, сын заики Берзиня, уже тут как тут, и на большаке слышно, как он раскричался, – должно быть, завел ссору с каким-нибудь пришлым из другой волости, который, не зная, что он за человек, в чем-то ему не уступил.
Около Салакской корчмы полно народу. Заняты все коновязи и кусты вверх и вниз по Даугавскому тракту, вереницы лошадей стоят у изгороди капустного огорода Чавара, вдоль дороги к парому. Пеших перевозили на двух маленьких и одной большущей лодках, подводы выстроились от корчмы до мостков. Мартынь Упит стегнул вороного и пустил в обгон. Ванаг шел, не отставая, вскинув голову, словно в кармане у него был законный пропуск до самых врат небесных. Нездешние, которые уже с час ждали очереди, принялись кричать про непорядки, но дивайцы унимали их: ведь это господин Бривинь со старшим батраком, они ждать не могут. Сам Лея сошел с парома и расчистил дорогу. Мартынь въехал, горделиво поглядывая по сторонам, – все ли видят, что именно он правит бривиньской лошадью.
Сегодня Лея не сам собирал пятачки за переправу, а нанял помощника. Молодой Лиепа, что жил тут же на горе, проворно сновал между телегами с кожаной сумкой через плечо. Ни один пешеход, пробравшийся тайком на паром, не мог увильнуть от него, не уплатив своих двух копеек. Помощник он шустрый, с соображением, только надо присматривать, как бы с утра не напился. Лея похаживал по плоту и без устали болтал. Насколько все остальные Викули были неречисты, настолько он – словоохотлив. Высокий, сутулый, с гладким безбородым лицом, он говорил быстро-быстро, словно горох сыпал, не давал другому слово вымолвить. Никого не слушал – просто удивительно, откуда у него столько новостей, что хватало занять слушателей, пока паром пересекал Даугаву. Бите опять украл дрова и повез продавать в Клидзиню. Иоргис из Силагайлей по дороге с мельницы опрокинул воз в канаву и прорвал трехпурный мешок с мукой. Собирается вот купить большую басовую трубу, – тогда уж пусть старый Силагайлис наймет третьего батрака, иначе поля будущей весной останутся незасеянными. В Даугавмиетанах батрачка из Латгалии ждет ребенка. У Леи это была любимая тема – на его взгляд, все девушки – непутевые, баловницы, распутницы, только наряжаются, бегают на танцы и ловят парней. Будучи надзирателем дивайского кладбища, он превыше всего чтил Библию и пастора, не уставал клеймить неисправимых грешниц и любил рассказывать, как Миклав, строгий клидзиньский пастор, проклинал блудниц, на какие адские муки обрекал их. Потом опять возвращался к латгалке из Даугавмиетанов, отпускал такие словечки, что женщины на телегах краснели, а мужчины нехотя, только из вежливости, посмеивались. Ванагу Лея велел обязательно зайти, как только сдаст льняное семя, – у него к нему важный, до крайности важный разговор. Леса с нового дома еще не сняты, но въехать в ворота можно, кирпичей на дворе больше нет. Глубокая морщина перерезала лоб Ванага – это про Ешку, что же еще ему рассказывать.
Через час, когда они въехали во двор Леи, тот вышел навстречу из своего старого домишка. Бривинь подмигнул Мартыню.
– Ты пока сходи – сам знаешь куда. Трехрублевка у тебя еще цела?
Мартынь ощупал карман жилетки.
– Здесь, здесь, чего уж там – меня в таких делах учить не надо.
И пошел к Валодзе, это тут же на берегу. Трактир битком набит, о том, чтобы присесть, и думать нечего, даже к буфету не проберешься. Валодзе двигался медленно, как сонный, будто с утра выбился из сил. Кто-то из даугавцев нетерпеливо стучал меркой по залитой стойке.
– На время ярмарки помощника следует взять, когда один не управляешься, – кричал он. – Трактир открыт, а люди должны умирать от жажды!
Всего и толку было от этих криков, что Валодзе стал двигаться еще медленнее, а потом и вовсе остановился – обдумать совет.
– А и впрямь надо бы взять, – признался он и в укор самому себе покачал головой.
В Клидзине пиво штофами уже не отпускали. Хотя с пивоваренного завода Липерта его возили в бочонках, но трактирщики сами разливали и продавали бутылками. На откупоривание требовалось время, а его у приезжих в обрез, поэтому все были недовольны новым порядком. Шум, галдеж, дым до потолка, ничего не видно.
Бойкий усатый парень – судя по выговору; из юнкурцев, – ждал-ждал, потом поднял против света пустую бутылку.
– Пусть мне не рассказывают, что сюда полштофа входит. Такое толстое стекло и дно вогнутое, сплошное жульничество. Пойдем к Юрику, там еще отпускают штофами!
Вместе с ним ушел еще один, тоже не доверявший бутылкам. Мартынь Упит пробрался на освободившееся место и нечаянно очутился рядом с Сиполом из Лиелспуре. Тот не был пьяницей, и хотя крепко держал в руке мерку за десять копеек, но больше закусывал колбасой с белой булкой, чем пил. Был он маленький, толстенький и так ласково посмотрел на старшего батрака Бривиней, будто на близкого родственника. Что, Либиня на ярмарку не придет – нужно бы с нею поговорить.
Кто же не знал, о чем хочет поговорить Сипол! Мартынь отпил из его мерки, отломал кусок булки и громко завел свое:
– Бривиньские все здесь, только две батрачки остались при скотине. В Бривинях не то что у других; пусть хоть вёдро-развёдро, но раз ярмарка – иди, кто хочет. «Работа не волк», – говорит господин Бривинь. Кому еще дать рубль?
Сипол снова пристал со своей Либой: может, к вечеру придет – дома он ничего про это не слыхал? Сидевшие за столиками его не слушали, а у стойки толпились большей частью пришлые; пока головы еще свежие, все заняты деловыми разговорами. Только с другого конца отозвался какой-то насмешник:
– Опять старший батрак Бривиней расхвастался. Готов с крыши на борону прыгнуть, если хозяин прикажет.
У Мартыня рот сразу захлопнулся, насмешки задели его за живое. Затевать ссору – пока еще духу не хватает, да и не удастся тогда выполнить главное. Воспользовавшись тем, что в трактир ввалились новые посетители, красный от смущения он пробрался сквозь толпу и вышел. У этого засони Валодзе и трактир только для нищих, копейку и то жалко оставить.
Да, у Юрика все по-другому, хотя штофного пива и здесь нет. Самого эстонца можно принять за Мартыня Ансона, будь он годков на десять постарше, – те же выцветшие усы и та же бородка плевком под нижней губой, волосы гладко зачесаны назад. Вертлявый, улыбающийся и болтливый, как дрозд, тут же отзовется на голос заказчика из самого дальнего угла и, зажав бутылку между колен, ловко вытаскивает штопором пробки – пара, полдюжины – бах!.. бах! Жена его сама разносит бутылки. Не удивительно, что в ярмарочные дни у Юрика так густо, не пустовали и другие корчмы, а Валодзе только и умел что зевать да мух ловить.
И публика здесь совсем иная. Мартынь Упит сразу заметил знакомые лица – значит, будет с кем потолковать всерьез. В углу за дверью сидели Осис и Галынь. Галынь потихоньку потягивал пиво, а Осис разглагольствовал. По правде говоря, сам он только начинал, а теперь уж шумел весь угол, и стоило Осису сказать слово, как остальные, дружно отзываясь, подхватывали. Мартынь присел на минутку, заказал трактирщице три мерки и прислушался. Да, все как полагается, – говорят о Ванаге и Рийниеке, о них двоих. Если кто-нибудь худо отзывался о господине Бривине, Осис ввертывал словечко, и разговор принимал нужное направление. Один шутник попробовал посмеяться, – Волосач все же посадил Бородача в холодную. Но другой уже смеялся еще громче: холодная? Очень испугался Ванаг такой дурацкой шутки! А как он во время пожинок обогнал на своих вороных рессорную тележку Рийниека! Когда дойдет дело до голосования – увидим, кого выберут волостным старшиной на следующие три года…
Осис подтолкнул Мартыня – видимо, боялся, как бы тот не испортил своим громким смехом и опрометчивостью хорошего начала. Да, здесь подогревать больше не надо. Мартынь встал и подошел к буфету, где шумели еще больше.
Ян Браман, пьянчужка этот, стоял, прислонясь спиной к стойке. Шапка набекрень, платочек сполз с шеи, веснушчатое лицо вспотело. Он кричал пропитым голосом:
– Меня описать? Нищий этакий! Нечего у него описывать, говорит господин Бривинь, я ему все до последней копейки отдал. Тот так и ушел ни с чем. Я как-нибудь подпалю его космы, вся волость провоняет от дыма.
Кто-то – кажется, из хозяев, – прошелся на счет непутевых, которые зарабатывают много, а платить подушные не желают. Его сразу оборвали, загалдели со всех сторон. Господин Бривинь заступается за мелкоту, Рийниек старается только для хозяев и своей родни, в богадельню и то не попадешь без взятки.
Почуяв поддержку, Ян Браман выпрямился и замахал кулаком.
– Долой Волосача с должности – и вся недолга! Нет разве в волости подходящего человека, некого выбрать на его место?
Проходя мимо, Мартынь Упит только подтолкнул его в бок и одобрительно подмигнул. «Мерку за гривенник и две бутылки пива», – шепнул он Юрику, показывая большим пальцем через плечо.
Там, где такой горлан, никого больше и не нужно. Он разменял зеленую трехрублевку и пошел дальше.
В верхней части городка, на обоих постоялых дворах по Горной улице, останавливались курземцы, и делать там было нечего; однако Мартынь для верности заглянул и туда. В «Синем петухе» клевал носом знакомый диваец, который, кажется, и сам не знал, как сюда угодил, остальные все – чужие. В «Зеленом дереве» ссорился с кузнецами расходившийся заикин Эдуард, а маленький Рейнъянкинь, размахивая кулаками и тараща белесые глазенки, вертелся между ними, как щепка. Денег у них не было, и не попадалось никого, кто бы заплатил за них, чтобы только отделаться. Оба даугавца с межгальцами дружбы не водили, по на этот раз Мартынь Упит вопреки обыкновению и желанию, заказал целую четверть штофа. Втроем и распили. Когда он обиняком помянул Рийниека, забияки поняли его по-своему, решили, что у него со старшиной свои счеты.
– Подавай его сюда! – кричал Эдуард, окидывая толпу свирепым взглядом. – Я ему покажу! За три дня, что мне отсидеть пришлось!
– В порошок сотру! – Рейнъянкинь потер кулак о кулак и даже подскочил, так что чуть не задел шапкой за верхнюю пуговицу пиджака Мартыня.
С такими дурнями о деле не договоришься. Но уйти Мартыню удалось только после того, как он заказал еще мерку за пятиалтынный и две бутылки пива. Улица полна народа. Ни один продавец не стоял в дверях и не зазывал покупателей, все лавки и без того битком набиты. Принарядившийся коробейник Ютка прошел мимо с таким видом, будто знать не знал старшего батрака. На рыночной площади было тесно, как в полной мереже. Под полотняным навесом, где продавали гвозди, напильники, волосяные сита, жестяные подсвечники и книги, топтались оба Андра, по пробраться к ним было невозможно, и Мартынь даже не попробовал. Но вот он приметил невдалеке преподобного Зелтыня, – толпа несла его вперед, вдоль столов с белыми булками и разным печеньем; он с жадностью разглядывал все подряд, вытянув шею и мигая слезящимися глазами; наконец преподобный ухватился за телегу какого-то курземца и удержался на месте, так что Мартыню удалось к нему подойти. На поклон Зелтынь совсем не ответил, – он сердито пререкался с продавцом, который кричал, что тот хотел сунуть в карман грушу, а старик уверял, что только пощупал, мягкая ли она.
– А Лизы нет? – с трудом проговорил Мартынь.
– Чего она тут не видела? – огрызнулся Зелтынь. – Картошку копает с этим адовым исчадием. – Адовым исчадием был его сын Ян.
– Не хотите ли груш? – предложил будущий зять.
– Как же не хотеть, да если денег нет…
Полная мерка стоила шесть копеек. Конечно, страх как дорого, по за пять не отдавали. Мартынь заплатил, продавец начал накладывать мерку, а Зелтынь принялся помогать, стараясь положить побольше крупных.
– Отвезите Лизе – от меня, – застенчиво сказал Мартынь.
Зелтынь сердито пробурчал что-то. Вынул изо рта обсосанную конфету и, рассовывая одной рукой груши по карманам, другой схватил самую большую и сочную и начал грызть. «Сволочь! – подумал Мартынь Упит. – Нечего и надеяться, что до Ранданов хоть одна уцелеет».
Однако он тут же забыл преподобного Зелтыня с грушами, а также и Лизу – много дел поважнее.
В городском саду у Шлосса тоже было полно. В обычные дни деревенские сюда заходить не смели: круглые дубовые столики напоминали о скамьях в Айзлакстской церкви; у буфета со стеклянными дверцами и красными, зелеными, желтыми блестящими фляжками было некоторое сходство с алтарем; представительную, белую как молоко Мариетту Шлосс за буфетом можно было назвать наместницей Арпа, если бы она не смеялась, раскрывая красные губы и блестя зубами. Сейчас с нею шутил Екаб Бривинь, навалившись боком на буфет, тут же рядом топтались и два его приятеля-курземца. Все трое с непокрытыми головами, – воспитанникам городского училища вход в трактир воспрещался, но нельзя же требовать от трактирщиков, чтобы они узнавали их без форменных фуражек.
Калвица из Силагайлей привел сюда его приятель, лодочник Лодзинь, у которого постоянно водились деньжата, так что он не боялся даже изредка заходить в клуб – самое роскошное заведение в Клидзине. Остальных Мартынь не знал, но ему было известно, что свояк Осиса, Калвиц, тоже действует в пользу Ванага. Только что по всему прокуренному помещению прокатился могучий раскат смеха и прозвучал шлепок по чьему-то колену – значит, там в глубине сидел Прейман, хотя за другими более рослыми посетителями его и не было видно.
Мартынь протиснулся поближе. У дивайцев свои разговоры, но горожане и приезжие, мало знавшие шорника, с удовольствием слушали, как он честил Рийниека. Мартынь подсел к ним и заказал косушку. Окончательно расчувствовавшийся Прейман нагнулся к уху Мартыня и кивнул на дверь за буфетом.
– Он там с писарем Заринем, со своим шурином – ну, с этим немчиком из Крастов – и прочими господами. Я им покажу! К вечеру от них мокрое место останется.
И завел длинный рассказ о том, как Волосач хотел посадить его в тюрьму за испорченный хомут и как он на суде расчехвостил его. Мартынь Упит ждал только «большого» смеха, чтобы начать разговор самому и в противовес Рийниеку расхвалить господина Бривиня.
Немного спустя в дверь заглянула Анна Смалкайс и, покраснев, окинула взглядом помещение. Но Мартыня из Личей в трактире никто не видел, каждый дивайский пастушонок знал, что он не пьет, а только сосет конфеты. Анна раза три обошла всю ярмарку и не знала, что делать дальше – уж не затащил ли его к Шлоссу кто-нибудь из соседей, может тот же Ян Земжан из Крастов, выпить на его счет бутылку нива.
Совсем отчаявшись, она снова побрела сквозь ярмарочную толпу. Сипол из Лиелспур пробирался к ней – видно, хотел узнать что-нибудь про Либу, – но она еле взглянула на него. Сын колбасницы Гриеты Апанауской, сидя за столиком с колбасами, безобразно ругал своего конкурента соседа, – слышать эту ругань Анна слышала, но до ее сознания слова не доходили. Как очумелая, понеслась она дальше, расталкивая всех, кто попадался на пути, и, наконец, увидала. Мартынь из Личей, этот увалень, дремавший даже в церкви и не умевший толком слова сказать, теперь извивался, как кнут, а рядом с ним Минна Петерит перебирала пряники, будто не могла найти ни одного по вкусу. Минна Петерит… У Анны ноги подкосились. Год тому назад вот так же перебирала пряники она сама, и Мартынь точно так же увивался за нею… Медленно, боком, прошла она мимо, Мартынь посмотрел и сразу же отвернулся, как от чужой, как… Слезы ручьем хлынули из глаз Анны, ноги сами понесли ее прочь от этой сутолоки, через городской сад, к берегу Даугавы, вон из этой проклятой Клидзини! Что она здесь искала? Зачем прибежала как полоумная? Какое ей дело до этого старого плешивого Мартыня из Личей и всяких Минн?..
Под вечер Мартынь Упит отправился на поиски хозяина. Он еще круче заломил картуз, выше вскинул голову и блестящими глазами смотрел на каждого встречного, словно только что совершил геройский подвиг. Признаться, Ванага искать было нечего, – он сидел все там же, у Леи, только малость отлучался на рынок купить подарки домашним. Стол заставлен блюдами, обо бутылки – со спиртом и ликером – до половины опорожнены: уж если Лее попадется в лапы добрый знакомый, с ним шутки плохи. Сам он пил лимонад, а у господина Бривиня глаза красные, мутные. Брат Леи, дурачок Микель, тоже зачем-то притащился в Клидзиню, его посадили отдельно, в уголок, и он с чавканьем ел из миски студень; стаканчик водки стоял перед ним нетронутым, – никто не объяснил ему, что надо выпить. Лея только изредка бросал в его сторону угрюмый взгляд.
Но когда гости уже были в тележке, Лея все-таки посадил впереди дурачка Микеля. Спуск к парому шел по узкой кривой ложбинке; вереница подвод растянулась до центра городка. Старшему батраку Бривиней теперь все было нипочем, он пустил лошадь рысью вниз по крутому склону, задевая концами осей за чужие телеги. Дурачок Микель вцепился обеими руками за грядки, иначе бы не удержался. Женщины кудахтали, как перепуганные курицы, подводчики ругались на чем свет стоит, по Мартынь был уже на пароме, успев вовремя натянуть картуз, чтобы не снесло ветром в Даугаву. Когда голова оказалась в безопасности, он обернулся и погрозил кнутом:
– Такие-сякие, босяки! Не видят, что господа едут!
На пароме еще осталось место для шестого воза, но господина Бривиня нельзя заставлять ждать. Лея приказал задвинуть перекладину и отчаливать. Когда паром заскользил по реке, он нагнулся через перила к юнкурскому бедняку, который целых полтора часа добирался до берега, а теперь осаживал лохматую лошаденку, чтобы не влезла прямо в Даугаву.
– Переехать хочешь? – сочувственно спросил хозяин парома.
– Знамо дело, хочу, – отозвался тот, из последних сил удерживая лошадь.
– Ну, тогда мы завтра за тобой вернемся, – ласково пообещал Лея.
Попавшие на паром счастливцы угодливо хихикали над остроумной шуткой.
Проезжая мимо мельницы Арделя и вдоль Спрукской луки, Ванаг мрачно ворчал что-то про всесветных пьяниц и негодяев, которые не желают учиться, только шатаются по трактирам да с девицами балуются. Мартыню Упиту сразу вспомнилось заведение Шлосса, и Якоб, и двое курземцев, и красные губы Мариетты. Видно, Лея успел обстоятельно рассказать, как в городе проводит время молодежь.
Бривинь решил завтра же съездить, взять сына домой, пусть берет корзину и идет копать картофель. Мартыню хозяйское горе не казалось столь существенным в сравнении с подвигами, которые он сегодня совершил. От самого дивайского моста начал похваляться.
– Задали жару Волосачу! – засмеялся он таким лошадиным смехом, каким не погнушался бы сам Прейман, и еле удержался, чтобы не хлопнуть хозяина по колену. – Куда ни зайду, сразу поднимается шум. У Юрика оставил Яна Брамана, ты им, говорю, напомни про поездку на пожинки и про рессорную тележку, в «Зеленом дереве» заикиному Эдуарду и Рейнъянкиню наказал: «Не забудьте, что старый Рейниек пропил первые Гравиевые холмы, а Волосач пропьет остальные». В саду у Шлосса – Прейман… Осис и Калвиц тоже языки не проглотили… Куда ни приду, там сразу базар.
Сам он был искренне убежден, что все так и происходило. Ванаг даже забыл неприятности с сыном – сегодня Волосач занимал все его помыслы. У пристанционных елей они уже говорили оба разом, стараясь перекричать друг друга. Уж и ликовали они, хотя уверенности в полной победе еще не было.
Воспоминание о двадцати четырех часах отсидки все еще грызло Ванага. Да и Мартыню Упиту иногда приходило в голову, что Волосач сегодня тоже не ходил сложа руки: горазд, проклятый, на всякие затеи и проделки, так легко не даст спихнуть себя с должности.
Вдруг он подтолкнул хозяина.
– А ведь Волосач будет у Рауды, мимо уж не проедет. Там мы ему и покажем!
Бривинь выпрямился.
– Верно! Там мы ему и покажем. А если его нет, поднесу кому-нибудь чарку – пусть стоит на дороге и сторожит, чтобы не удрал.
И оба возликовали, – как же они покажут Волосачу. Что покажут – они еще не придумали, ни у того, ни у другого не было ясного плана; в пьяных головах мелькнуло опасение, что и Рийниек не оплошает. Мартынь позабыл, что давеча перевернул вверх дном всю Клидзиню, и с чувством легкой тревоги гадал, будут ли у Рауды Осис и Калвиц. Как знать, чью сторону примут Эдуард и Рейнъянкинь, по если дело дойдет до драки, за стакан грога и полштофа пива они на все согласятся. Букиса бояться нечего – смирный, как овца, от одной хорошей оплеухи расплачется. Тетера тоже можно в расчет не принимать, хотя он человек сильный и горячий, но жена его никуда одного не пускает. Опаснее всех этот преподобный свидетель Лиекнис, только с чего бы ему, минуя дом, в такую даль тащиться… Мартынь Упит почесал затылок. Чем ближе к Рауде, тем тише он становился.
Рийниек никуда не удрал, у коновязи, словно маяк, издали виднелась рессорная тележка. Господин Бривинь принял это как вызов, соскочил с повозки, потопал ногами, чтобы размяться, и разгладил бороду – теперь уж поздно отступать. Храбрость Мартыня Упита заметно улетучивалась, он даже медлил сойти и привязать вороного.
– Я думаю, – проговорил он, – мне лучше посидеть здесь, а вы поглядите, выйдет там что, да и стоит ли мне заходить.
– Что? – сердито крикнул господин Бривинь. – Мне велит идти, а сам будет здесь сидеть? Ишь штудент какой нашелся. Сейчас же слезай!
Когда так строго приказывают, перечить не будешь. Вот наваждение! Со стороны-то все легко, а тут придется дерзить самому волостному старшине. Хозяева дерутся, а ты, батрак, как дурень, тоже должен ввязываться… На всякий случай захватил с собой и дурачка Микеля, – будто и он мог пригодиться. Как из-под палки поплелся Мартынь за хозяином.
Корчма Рауды полным-полна. В большой передней комнате расположились приезжие из других волостей – палейцы и айзлакстцы из Лемешгальской округи. Как и полагается гостям, держались они довольно тихо, а если кто-нибудь и кричал громче, то лишь по неисправимой привычке. Маленькая лампочка у стены еле освещала середину комнаты, углы тонули в темноте и облаках дыма.
Буфетную комнату заняли дивайцы. Такого пира никто не помнил. На полке ни одной мерки, все в расходе – на стойке и столиках. Звенели пивные бутылки; одни наливали в кружки, другие тянули прямо из горлышка. Полубочонок пива подкатили к самому краю стойки, Земит из Крастов время от времени наклонял его, иначе не удавалось нацедить. Это уже походило не на обычную ярмарку, а на свадьбу родовитого хуторянина, – до того было весело.
Оба Андра из Бривиней остановились у порога, зашли они только посмотреть, не затевают ли даугавцы драку с межгальцами. Пока еще ничто не предвещало этого. Заикин Эдуард с Рейнъянкинем, не найдя места, прислонились к стене в глубине комнаты и мирно угощали друг друга. Веселье было всеобщее, никому и в голову не приходило ссориться.
Галдеж стоял невообразимый, казалось, нельзя разобрать ни слова. Но это было не так: если не прислушиваться к общему гаму, а сосредоточить внимание на двоих-троих говоривших, можно было довольно хорошо расслышать и понять. Оба Андра так и сделали.
На этот раз Мартынь Ансон не добрался до Клидзини – застрял в корчме. Он только что зацапал Мартыня из Личей, а тот никак не мог от него отделаться и изредка подносил к губам кружку, делая вид, что пьет.
– Мне думается, – говорил тележный мастер заплетающимся языком, – мне думается, я никого не обманывал. Только ремесло – это не какое-нибудь сапожное дело, – сегодня примерил, а через неделю готово. Мне мои достатки сначала нужно над плитой высушить… Погоди минутку! – Он схватил Мартыня из Личей за полу, чтобы тот не сбежал. – Над плитой! А он прислал Галыня с лошадью: отдавай обратно материал, все равно, говорит, зря изведешь. Вот голодранец! У кого я хотя бы лучинку извел? – Рассердившись, он протянул Земиту кружку, чтобы тот нацедил. Не дождавшись, ринулся сам. Испольщик из Крастов только сердито покосился на него.
– Ты мне велел навоз в шапке носить. Теперь подавай свою, будешь пить из нее.
Окончательно обозлившись, мастер как лев ринулся к стойке.
– Господин Рауда! Что это тут, порядочная корчма или мелочная лавчонка! Зачем свинопасам дают разливать?
Рауда рылся в выдвижном ящике, выбирая рубли из кучи мелочи. Мастера он и не слушал, будто тот не ему говорил.
В это время в комнате показались два сына Рауды, один был вылитый отец, другой низенький и толстый, с пухлым надменным лицом. Оба стянули с головы зеленые бархатные шапочки, расшитые золотом, и, ни на кого не глядя, стали пробираться мимо посетителей за буфет, к двери своей комнаты, где их дожидалась Латыня в белом передничке, с красной лентой в волосах. Из немецкой горницы выглянул Рийниек и учтиво им поклонился.
Шум в корчме на минуту стих. Маленький Андр от удивления вытаращил глаза, подтолкнул Большого и шепнул:
– Видал?
– Да, – отозвался тот. – А ты?
Рийниек показался не зря, – он подошел к буфету и что-то сказал жене Рауды. Та кивнула головой, достала не спеша с верхней полки бутылку вина и начала срывать красный колпачок. Дверь в немецкую горницу осталась отворенной, – там по одну сторону стола сидел писарь Заринь, по другую его помощник Саулит. Писарь сильно раскраснелся, голова и руки у него больше не дрожали. Саулит был куда серьезнее, чем на похоронах. Ванаг со своим старшим батраком напоили его и заперли в каталажке, сынишка волостного рассыльного отыскал ключ только под вечер. Ясное дело, водить дружбу с такими негодяями он больше не мог. И теперь всем своим видом показывал, что там, где он теперь находится, он сидит по глубочайшему убеждению и непреложной необходимости.
Заказав вина, Рийниек пошел обратно – невысокий, но широкоплечий, с заметным брюшком. На ногах шнурованные ботинки, отложной воротничок рубашки с шелковым шнурком, завязанным бантиком, поперек жилетки длинная серебряная цепочка. Вскинув большую, почти квадратную голову с копной курчавых седеющих волос, Рийниек обвел всех улыбающимся взглядом победителя, и не одна медная мерка или жестяной штоф поднялись ему навстречу, сопровождаемые приветственными возгласами.
На этот раз Большой Андр подтолкнул Маленького.
– Видал?
– Да-а, – прошептал тот с величайшим почтением. – А ты?
Потом оба разом вытянули шеи и подвинулись вперед, – кажется, началась драка. Но оказалось, что произошла обычная семейная стычка. Жена головастого Лапсы тащила мужа за рукав, сынишка за полу пиджака, а сам он стучал левой рукой по столу и орал на всю корчму. В правой руке у него был жестяной полуштоф, – Земит только что нацедил до краев, – и он пока еще с ума не сошел, чтобы оставлять его недопитым. К черту и жен и их ребятишек! Вот допью, тогда увидите, что будет!.. Соседи насилу уняли эту расшумевшуюся троицу.
Тогда оба Андра обратили внимание на новую семейную ссору. Бривиньский Браман, по обыкновению, сидел в стороне и пил, не вступая в разговор. Но тут к нему подсел сын – Ян, и пошла перебранка. У Яна оба конца шейного платка выскочили из-под жилета, а картуз, видно, не раз уже побывал на полу. Старик, кажется, не дал ему отпить из своей мерки и сказал что-то крайне обидное, может, даже послал домой спать. Ян, размахивая руками, подступал к отцу, но голос у него до того осип, что ругань едва была слышна.
– Голодранец! – надрывался и хрипел он, свирепо тараща на отца глаза. – Голодранец этакий, и пальцы у тебя на руках не как у людей! А еще в корчме сидит, выпивает, будто хуторянин какой! Долго ты еще так шататься будешь? На шею мою сядешь? Думаешь, я тебя, всесветного обжору, кормить стану? Подыхай, и крышка!
Браманы – людишки маленькие, не стоило обращать на них внимание: всем было известно, как они ссорились, и никто не подумал вмешиваться и урезонивать. Здесь хватало и хуторовладельцев, и приятно видеть, что и у них иногда дела идут не лучше, чем у бедняков.
Свояк Бривиня из Вецкалачей в корчме никогда не присаживался, пил стоя. Сегодня ему пришлось изрядно помахать руками и повертеться, пока не нашлись три-четыре собутыльника, готовые послушать его умные речи.
– Вот пусть мне кто-нибудь скажет. – Он многозначительно поднял палец, выискивая взглядом слушателя, способного ответить на его вопрос. – Пусть скажет: если земля круглая и вертится, тогда почему у моей лошади не кружится голова, а у меня не слетает шапка? Выходит, мой шурин по ту сторону, в Америке, стоит вверх ногами? Почему же он тогда не падает?
Ответить никто не успел. В корчму словно темная туча ввалилась сестра Бривиня Юла – огромная, в большой шали, повязанной крест-накрест на груди, с кнутом в руке и грозной, волосатой бородавкой на щеке. Выпятив живот, следом за нею так же решительно вошел Ансис. Вецкалач, должно быть по горькому опыту, знал, что промедление смерти подобно. Воздетый вверх палец мигом опустился, важный вопрос остался неразрешенным, Вецкалач с поразительным проворством шмыгнул в дверь – главное, не подумали бы люди, что за ним гонятся.
Однако вслед ему грохнул взрыв смеха. Но поднявшийся шум внезапно оборвался, шеи вытянулись, лица повернулись к дверям передней.
Вошел хозяин Бривиней – высокий и надменный, задрав роскошную бороду; фуражка была слегка сдвинута набекрень, новые сапоги скрипели, каблуки с подковками гулко стучали по земляному неровному полу. Позади на некотором расстоянии с виноватой улыбкой плелся ссутулившийся, растерянный Мартынь Упит – точно прощенья просил. За ним упрямо продирался сквозь толпу палейцев дурачок Микель, будто без него здесь не могли обойтись.
Вилинь, как обычно клевавший носом на высоком табурете у стойки, попытался поднять отяжелевший палец.
