Текст книги "Земля зеленая"
Автор книги: Андрей Упит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 58 страниц)
У хозяйки черных ниток не оказалось. Но Андр сам нашел выход. Подождал, пока голова портного скроется в Дивайской долине, потом подошел к злосчастной машине. Да, одна катушка еще торчала на железной шпульке, другая соскочила и закатилась в снег, но по нитке нашел и эту. Все уладилось: если Лиена обещала – все равно что сделано. Андр помог Либе вынести на двор сенник с кровати, она хотела его вытряхнуть и хорошенько проветрить.
Лошадь в Межавилках портной не получил, батраки на всех четырех в лес уехали. В Викули заходить ему очень не хотелось, трех сыновей Викуля он уже годами высмеивал. Отсюда недалеко до Лапсенов, но и там своя заковыка. У лесника Элкниса, сына старого Лапсена, жена из семейства медлительных Мурдоней, – недавно портной так разнес ее, что лесник поклялся в первой же корчме, где его встретит, выдубить, как овчину. Все же пришлось завернуть в Викули. И правильно сделал: оказалось, что Викуль либо не слыхал, как портной Ансон поносит его сыновей, либо пренебрег этим. Лошадь дал, но запрягать пришлось самому, никто помогать не захотел. Спина портного вспотела, пока запряг маленького вороного в дровни, это не его ремесло; кроме того, лошаденка больно злая, все норовила укусить.
Взвалив на сани машину, портной долго искал утюг, – оказалось, далеко отлетел, и от удара о камень откололся большой кусок. «Только в суд, больше ничего!..» Примостившись в дровнях на коленях, мастер злобно покосился назад, в глазах ясно можно было прочесть: «Ну, погодите. Разнесу на всю волость!»
6
В день помочи у господина Бривиня и Лизбете появилась некоторая надежда, что из Екаба все же выйдет человек. Клидзиню, училище, книги – все теперь следовало выкинуть из головы, пора привыкать к настоящему делу, к обязанностям будущего хозяина. Взрослый человек, сам должен понять, что иного выхода нет. Пораскинув умом, мог бы сообразить, что у наследника Бривиней виды на будущее такие, каких нигде не найти.
Но ум у Ешки, очевидно, был направлен совсем не в ту сторону, в какую хотелось родителям. Один день ворочать камни Ешка еще мог – и ворочал, как зверь. Иногда он брался и за что-нибудь другое – то мешки с ячменем на телегу взвалит, то стог сена с луга привезет. Если ему говорили «сделай», не противоречил. Но не было ни малейшего признака, что он думает о хозяйстве, старается навести лучший порядок. Что ему дом и земля Бривиней? Разве он летом пас коров, как Маленький Андр, или шаг за шагом исходил все поля, как Мартынь Упит?
Но разве могли они погнать сына на работу, как Калвициене гнала своего? И разве Екабу надо было батрачить, как Андру Осису, чтобы заработать деньги на сапоги? Что бы тогда сказали люди? Ведь это же ясно, – и Ванаг и Лизбете сами того хотели, чтобы в Бривинях был хозяин, который умеет говорить по-немецки и по-русски и который не должен сворачивать с большака перед каждым нищим помещичьим сынком. Как же так случилось, что Екаб не пошел по проторенной дороге, а свернул куда-то в сторону?.. Совсем в сторону, на бездорожье!
Наморщив лоб, прислушивался Бривинь, как Екаб копошится в своей каморке, насвистывая или мурлыча какой-то глупый мотив. Торопясь наткать приданое Лауре, удрученная Лизбете хмурилась, – много она с Ванагом не разговаривала, хорошо знала: у обоих одни и те же мысли, одна забота.
Ванаг всячески старался пробудить в сыне сознание, что он будущий наследник и теперешний совладелец усадьбы. Послал его в волостное правление уплатить за себя и за батраков подушную подать. Никто не видел, когда Ешка вернулся домой, а на другой день совсем не вышел из своего чулана. Отец отправил его на мельницу, и оттуда он возвратился поздно ночью, а наутро Мартынь постарался высыпать содержимое воза в клеть, пока хозяин не увидел, что мешок с крупой прохудился: вероятно, прорвала какая-то чужая лошадь у коновязи Рауды и, должно быть, на дорогу просыпалось довольно много крупы. Однажды Екаб на целых два дня пропал из дома. Отец с матерью только предполагали, но дворня знала во всех подробностях, что он опять кутил со своими старыми друзьями в Клидзине. Даже мужу не сказала Лизбете, что у нее незадолго перед этим пропали со столика Лауры деньги – три рубля, может быть немного больше или меньше, кто их там считал. Тридцать лет с лишним жила она в Бривинях, и никогда ничего не пропадало из комнаты и из клети. А теперь в доме впервые завелся вор, теперь все запирать придется. О таком сраме никому, никому нельзя рассказывать! Хозяйка Бривиней терпела это, как зубную боль.
Раньше думали, что портной Ансон сошьет и для Екаба костюм, – может быть, домотканая одежда скорей наведет его на мысли о хозяйстве. Но портного выгнали, из затеи ничего не вышло. Когда начали подвозить бревна, Ванаг резко приказал, чтобы Екаб ехал вместе с другими, – особенного уменья в лесу не нужно, Мартынь Упит в один день всему научит. Казалось, что и сам Ешка едет с охотой, должно быть надоело одному валяться в каморке. Даже будить по утрам не приходилось, сам вставал вовремя. Взваливать бревна на дровни приноровился скоро, большак хорошо укатан, только на повороте к усадьбе следовало остерегаться, чтобы сани не раскатились в ров. Но лошади Бривиня хорошо вышколены, скорее они учили возницу, чем возница их. Задевали только насмешливые окрики и подтрунивания, которые приходилось выслушивать от чужих лесорубов, проезжавших мимо, – дивайцы издавна известны как большие пересмешники, а такого барчука, такого штудента, не поддев, пропустить нельзя.
Но бривиньский Екаб в этом отношении был либо туповатым, либо таким притворялся, – не обращал на этих пустозвонов никакого внимания. Мартынь Упит совсем успокоился, – он знал этих людей: день, другой будут шпынять, а на третий полезут дружиться. Ведь сын господина Бривиня не какой-нибудь нищий – курит папиросы «Пальма», пачка всегда в кармане, с удовольствием угощает каждого, кто останавливается поговорить.
Еду Екабу уже не носили в каморку, он ел за общим столом. Домашние понемногу привыкли к его угловатой, неуклюжей фигуре, к отекшему лицу, всегда обросшему черной щетиной, к его городской манере – есть суп из тарелки, а кусок мяса брать вилкой. Только Лиена не могла забыть чего-то и боялась поднять глаза от миски, – ей казалось, что тогда все увидят, какая ненависть в них скрыта. Но Екаб словно не замечал этого: сам чувствовал, что он здесь чужой, случайно забредший путник, – так скоро не мог отказаться от мира, в котором до сих пор вращался.
Лизбете, плохо скрывая горечь, мрачно смотрела вслед Ешке, когда он тяжело плелся в свою каморку. Как только уходил, вся дворня сразу оживала, начинались веселые разговоры, сыпались шутки, смех. Мартынь начинал длинный рассказ о занимательных приключениях лесорубов в Вериенских лесах или на озере Лобе, Лиена слушала, красивые глаза ее снова начинали ярко гореть. Лизбете знала так же хорошо, как и ее муж, что батраки запомнили выходки Ешки, и этого нельзя забыть. Не могла и она ничего забыть. Невыносимую тяжесть, которую не сбросить, взвалил на них этот негодяй.
Осиене все еще ни слова не говорила с хозяевами и старалась по возможности не встречаться; детей била нещадно, если кто-нибудь из них осмеливался хотя бы голову просунуть на хозяйскую половину. И сам Осис заходил только в случае крайней необходимости. Целую неделю Ванаг и Лизбете о чем-то шептались по вечерам в своей комнате, а в воскресенье после обеда велели Большому Андру позвать отца.
Три или четыре часа они там просидели за плотно закрытыми дверями. Осиене не могла успокоиться. Что это за тайны?
Неужели эти богачи, эти собственники, попирающие малых людей ногами, надеются на чью-то забывчивость? Что этот дурак слушает их проповеди и дает заговаривать себе зубы? Два раза подходила она к дверям. Вбежать бы на хозяйскую половину, крикнуть прямо в глаза о том, что у нее все время горит в груди, как на Спилве под землей, когда там горел торф. Но все-таки в последнюю минуту сдержалась.
Когда Осис наконец вернулся, она отошла на середину комнаты и обомлела. Он улыбался – нет, он весь так и сиял; кажется, вот-вот расплывется, и вид у него был страшно таинственный, словно получил ценный подарок и ждет, чтобы угадали, какой именно.
Осиене и без гадания знала, что это за подарок; совсем позеленела, злоба волной подкатилась к сердцу.
«Скотина! Ты ведь пил там!» – хотела она крикнуть на весь дом, но из сдавленного горла вырвалось только немощное шипение.
– Да, мы выпили магарыч! – отозвался он весело и сел за стол, готовясь пуститься в длинные объяснения.
– Магарыч! Какой? – спросила Осиене, теперь уже громче, чем хотела. – Другой взрослой дочери у тебя нет, чтобы продать.
И внезапно осеклась. Может быть, у хозяев действительно проснулась совесть и они решили сделать то, что на их месте являлось долгом для каждого порядочного человека. Но эта догадка не вызвала никакой радости, скорее усилила тяжесть.
Какого счастья могла ожидать Анна от этого развратника, от этого обросшего щетиной животного, – ведь этот боров только и знает, что хрюкает в своем чулане. Нет! Уже сколько раз ей приходила в голову эта мысль, и всегда Осиене так же говорила: «Нет!» Уж лучше – только одно это несчастье…
Но Осис сидел, важно выпрямившись, поманил рукой.
– Садись и слушай. Теперь начнется новая жизнь.
Она подошла поближе, но не села.
– Ну, говори, не дурачься! Какой рай тебе насулили?
Осис начал издалека, подходил окольными путями, придержал главное под конец, чтобы возбудить нетерпение слушателя, – ни дать ни взять этот долговязый болтун Мартынь Упит. Нет, так начал сам хозяин, а Осис только старался передать все в точности, чтобы не оставалось никаких сомнений и не было понято превратно.
Господин Бривинь подробно и деловито разобрал жизнь Осиса со всеми ее трудностями и благами. Особенно подчеркнул, насколько испольщик был ему полезен знанием хозяйства и старанием; дал понять, что давно собирался как-нибудь отблагодарить его. Но не хотел, чтобы это походило на милостыню или подачку. Ему самому так удобнее, выгоднее и доходнее… Как они все тут уживутся, когда начнут строить новый жилой дом, а старый придется разобрать? В новом доме батракам и батрачкам понадобится по комнате, – теперь уже не те времена, когда всех без разбора можно держать, как скот, в хлеву, а пастух должен спать на сеннике: мальчик ведь тоже работает – имеет право на свою кровать. И на что это похоже, если сами владельцы жмутся в одной комнатушке, даже гостя негде посадить за стол? Новый дом, конечно, будут строить более просторным, но ведь казарму не поставишь, испольщику места все равно не хватит. И какая радость, если маленькие дети болтаются под ногами дворни?
Ясная голова у господина Бривиня, понимает нужды и бедного люда. Но это он обмолвился только так, мимоходом, больше говорил о своих выгодах и интересах.
Маленький хлев на дворе уже не стоило ни подпирать, ни чинить – старая рухлядь, найти бы только кого-нибудь, кто подпустит огонь. (Тут Ванаг сам посмеялся своей шутке.) В новом хлеву вперемежку с хозяйским скотом ни одна испольщица не пожелает держать свою скотину, да и при вывозке навоза как определишь часть испольщика? Теперь вообще нельзя предвидеть, какой величины хлев понадобится для хозяйства Бривиней. Когда пророют канавы, на Спилве будет сена вдвое, даже втрое больше. Клевером на будущий год засеют по крайней мере десять пурвиет. Конский выгон за молодняком надо очистить от кустарника и перепахать, двадцать пурвиет первоклассной земли там прибавится, – возможно, еще одну лошадь купить придется.
Потом он перевел разговор на клин за Спилвой.
– Это совсем отрезанный кусок земли, нет никакого смысла таскаться туда с возами через трясину, ломать телеги и калечить лошадь. Если зимой свезти на этот остров бревна, разве до середины лета нельзя выстроить домишко: комната, клеть и хлев – все под одной крышей? Когда главная постройка будет готова, можно подумать и о маленькой риге. Перевезти строительный материал должен тот, кто будет жить там. Лес на постройку? Ну, это даст хозяин, и работу плотников он оплатит. Расчет во всем этом простой. Сдавать землю в исполье стало невыгодно, в аренду лучше – и для хозяина, и для самого арендатора, теперь всем наличные деньги нужны, потому что немчуги и другие машины стоят дорого. Конечно, нельзя рассчитывать, что арендатор осилит всю эту уйму работы, если договор будет подписан только на один год. Силагайл сдал домишко Калвицу на пять пли даже на восемь лет. На такой срок следует сдать в аренду и бривиньский остров. Потом можно продлить – ведь не думают же они прожить всего только пять лет.
Когда самое главное было сказано, Бривинь мимоходом упомянул о том, что надо будет очистить от леса верхний конец острова, чтобы завести еще одного коня и шесть коров. А когда арендатор окончательно поднимется на ноги, разве не может всплыть вопрос о выкупе острова в собственность? – ведь для Бривиней земли достаточно и по эту сторону Спилвы.
Так далеко Осис не заносился, ему было достаточно аренды на острове и собственного домика. Пять лет!.. Ведь это целая вечность на арендованном месте, на своей земле, – разве после этого можно чего-нибудь бояться? Вот за это арендное место, за новый дом они и выпили по стакану грога.
Осис выпрямился еще больше и кинул на Мару взгляд победителя.
– Ну, разве теперь не начнется новая жизнь?
Вначале Мара слушала с настороженным вниманием и мрачным недоверием, потом села напротив мужа и, как бы задохнувшись, попросила прерывающимся голосом:
– Обожди! Сыплешь так, что понять нельзя! – Осис улыбнулся: он говорил медленно, степенно, отделяя каждое слово, Осиене продолжала: – Аренда… на пять лет… свой собственный домик… Он так сказал? Хорошо ли ты расслышал?
Все еще сомневаясь, она уже плыла в мечтах вслед за мужем. Нет, она не плыла, течение подхватило ее, даже осмотреться не успела, голова кружилась. Ее словно ослепил внезапный солнечный свет, сквозь сверкающие блики она видела чудеса, верить которым еще не позволял рассудок. Она видела огромную светлую комнату с тремя большими окнами, которые летом даже настежь открываются. В комнате не было дыма, в передней – маленькая кухня с плитой, а у стены лампа с диском, как у хозяина… Все это теперь рисовалось ей – все, о чем столько раз мечтала, одергивая и браня себя. В загоне за изгородью разгуливали шесть коров. Она сама на острове косила ячмень, золотистый ячмень, – стебли подломились от тяжести бородатых колосьев. Спина у нее уже не сгорблена; нагибаясь, но чувствовала боли, работалось легко, петь могла, как в молодые дни… Ах, ведь это не жизнь, а сказка!
Яркие картины, проносившиеся в воображении, не лишены были и теней. Почему Бривинь не предложил аренды прошлой зимой, когда уговаривались об исполье этого года? Потому что тогда Анна еще не была в Силагайлях, Ешка не валялся в чулане, хозяев не мучила совесть. Вот где причина этой внезапной милости и доброжелательства… Но к чему искать причины и поводы, если все так обернулось, когда нежданно пришло счастье, которое можно руками ощупать! Ванаг не такой человек, чтобы взять слово обратно или изменить ему. Как хорошо, что эту распутницу вместе с ее позором и грехом она своевременно отослала из дома, подальше от глаз; иначе неизвестно, напало бы на хозяина такое настроение, как сегодня. В лесном углу – лучше всего. Если бы она совсем сгинула в глуши, совсем, – теперь, когда у них свой домик и своя земля почти в руках…
Хозяйка Бривиней все время прислушивалась. И вдруг ей показалось – да, действительно… Осиене смеялась! На лице Лизбете распустилась улыбка, когда она взглянула на мужа. Довольный хозяин Бривиней кивнул в ответ…
В понедельник утром хозяйка и испольщица после долгих недель впервые встретились на кухне – надо думать, что это не случайно произошло. Осиене опять обрела язык. Она слышала, будто хозяйка собирается резать поросенка. Чего там понапрасну бегать в Межавилки за Дудинским: кажется, она испольщица, еще не забыла с прошлой осени этого мастерства? Только надо сказать Яну, чтобы наточил нож… После завтрака Ванаг быстренько пробрался вдоль риги, потом через ложбину лесного ручья к молодняку, – он не мог выносить поросячьего визга. Осиене с вдохновением выпорола Тале, – девочка ревела и ни за что не хотела держать миску, в которую должна стекать кровь.
Осис с Галынем подняли поросенка на край загородки, Большой Андр зажал рукой рыло, чтобы не так визжал. Осиене, действительно как настоящий мастер, отыскала нужное место для укола – между шеей и предплечьем. Вытащив нож со стекающими каплями крови, рукояткой ткнула в спину Тале, – эта трусиха зажмурила глаза и отвернулась, а кровь лилась через край миски на землю. Палить свиней мастерски умел Осис. У костра, разведенного на берегу реки, он подожженными пучками длинной соломы спалил щетину, потом накалил старый лемех и прогладил кожу так старательно, что даже ногтем ничего не зацепишь. Пичук с Катыней прыгали вокруг костра, ожидая, когда вырежут пузырь, чтобы через соломинку раздуть его и повесить на перекладине в комнате. Лизбете вышла на берег, сложив руки под передником, и смотрела, ласково улыбаясь. Да, теперь все стало по-прежнему.
Жизнь одним поворотом вошла в старую колею. После обеда Тале снова мотала цевки на хозяйской половине, маленькие с ликованием вбежали к матери – показать кусочки сахара, которые им дала тетя Лаура. А на ужин хозяйка принесла такую миску супа из свиных потрохов, что пришлось даже Андра призвать на помощь, чтобы съесть все. Андр помог выхлебать суп, но читать на хозяйскую половину все же не пошел.
– У них больше на уме Лаурины тряпки, чем моя книга, – сказал он, глубоко оскорбленный.
Маленький Андр уже не жил в Бривинях, и поэтому чтения в людской прекратились. Зато Осису пришлось принести еще полштофа керосина, – лампочка на их половине горела куда дольше, чем прошлой зимой. Как только Андр поднимал голову от книги, сразу начинались длинные разговоры о его будущей жизни в Вайнелях, о свадьбе Мартыня с Лизой Зелтынь, а главным образом – об арендном месте Осиса и новом доме на острове. Каждый день приходило на ум что-нибудь важное, требующее обсуждения. Волость, владельцы, арендаторы с выкупленными и выкупаемыми домами – все это осталось где-то далеко позади, весь остальной мир казался ничтожным в сравнении с мечтами о своей новой жизни и блестящими видами на будущее. С каждым вечером все шире и красочнее становилась картина этого будущего. Комната испольщика Бривиней стала напоминать квашню со свежезамешенным тестом, которое поднималось все выше и выше.
Нет, Ванаг не из таких людей, которые изменяют своему слову. Он вполне согласен с Осисом, что бревна мягких пород из Кундравского леса не годятся для жилого дома на острове. Поехал в имение к самому барону и выпросил у него пятьдесят бревен из Куцсилиньского мохового бора, – стены старых дивайских риг, срубленные из таких бревен сто лет назад, еще сегодня звенели при ударе обухом, как новые. Ванаг на четыре дня отпустил Большого Андра, чтобы помог отцу свалить деревья и вывезти к дороге, потом Осис мог один справиться. Осис сбросил с дровней плетеный кузов, – теперь уже нет времени отвозить бутылки в Поневеж, хотя и потеряешь на этом шесть рублей. Мара согласилась с ним: прежде всего надо думать о том, чтобы скорее доставить бревна на остров, пока из Куцсилиньского леса возят дрова и дорога хорошо наезжена. Осис втащил в комнату санки, – нужно сменить подреза и наложить новые вязки. Дровни послужат и без починки, – наклепки и полозья крепкие. Осис выждал два дня, пока морозы отпустят и дорога станет легче; он все же побаивался, что Леший не пойдет в дровнях – за осень присмотрелся к нему, и появилось подозрение, что по зимней санной дороге тянуть не станет.
В Куцсилиньский лес надо ехать мимо Рандан и Межамиетанов. В Межамиетанах батраки Зиверса возили камни и бревна на постройку помещичьего хлева, – лесная дорога до самой палейской границы накатанная и гладкая, как стол. Чтобы проверить гнедого, Осис навалил для первого случая бревно полегче. По хорошей дороге поехали без задержки, никакой беды не приключилось. Но близ Рандан салазки, прицепленные сзади, раскатились и завязли одним полозом в небольшой канаве. Гнедой сразу же остановился, словно этого только и ждал. Сердце Осиса замерло от дурного предчувствия. Он не стал погонять коня, а прошел и очистил от снега канавку, поправил тонкий конец бревна на салазках. Беда невелика, даже старый чалый выдернул бы воз из этой пустяковой канавы на дорогу, если бы возница помог. Но гнедой стоял, понурив голову, и не думал двигаться, несмотря на гневные окрики. У Осиса опустились руки. Он оставил салазки и пошел к дровням. Конь смотрел на него сердито, прижатые уши ясно показывали: «Прыгай вокруг меня, все равно тащить не стану».
Немало видел Осис норовистых лошадей. Попробовал добром – высвободил гриву из-под хомута, отпустил чересседельник, поправил шлею. Но Леший, наверное, только ухмыльнулся: «Ухаживай сколько тебе угодно, ведь ты у меня не первый».
Не помогали вожжи, не помог кнут, и даже кнутовище не помогло. Норовистый конь подвинулся, но не вперед, а назад, отступил так, что хомут полез через голову на самые уши. Устав, вспотев, отчаявшись, возница присел на бревно: только два слова, тяжелые, как обломки камней, вырвались из глубины души:
– Проклятый Рутка!
Плакать впору. Норовистая лошадь – для крестьянина самое большое несчастье. Что теперь делать? Бросить бревно и ехать домой порожняком? Но здесь оставить его нельзя, как и те сорок девять в лесу. Беспомощно смотрел Осис через занесенные снегом поля на черную полосу Лемешгале.
Кто-то подъехал, сидя на возу с дровами. Это был Иоргис Вевер. Конечно, он еще издали понял беду Осиса. Остановился и покачал головой.
– Ну и купил же ты несчастье на свою голову! – сказал он сочувственно.
Начали стараться оба, – один подталкивал рычагом салазки, другой погонял лошадь. Напрасно, – Леший брыкался и ржал, когда побои чересчур пробирали кожу, наконец бросился в сторону, решив сломать оглобли. Иоргис Вевер махнул рукой:
– Зря с ним мучаемся, слишком норовистый, от этого ни одну лошадь не отучить.
Все же он знал один проверенный способ. Подвел своего вороного и поставил рядом с гнедым. Сначала Леший делал вид, что не замечает соседа, который, здороваясь, обнюхивал его морду и пытался зубами схватить за губу. Но вскоре в ответ начал приветственно махать головой. Через некоторое время они уже терлись мордами друг о друга. Это, должно быть, означало, что знакомство состоялось и дружба заключена. Тогда Иоргис Вевер влез на свой воз.
– Скорее бери вожжи! – крикнул он. – Теперь твой негодяй пойдет.
И впрямь, за товарищем потянулся и Леший. Затрещал хомут, и салазки с бревном одним махом вылетели на дорогу, гнедой лег всей широкой грудью в хомут, волоча за собой возницу, натянувшего вожжи. При повороте на большак задний конец бревна снова сполз по наклону, но вороной Иоргиса Вевера широко шагал впереди, и Леший не хотел отставать, без понуканий мигом выволок воз. Силы у него, как у черта, гораздо больше, чем желания, – это обижало и злило возницу.
Для тучного вороного Иоргиса Вевера полсажени сухих еловых дров сущая безделица, по ровному большаку он пошел неторопливой, но ходкой рысью. Осис со своим норовистым гнедым опять остался один. Мимо Межсаргов и корчмы Виксны проехали благополучно, но на холмике, против парка Стекольного завода, намело небольшие сугробы, здесь негодяй снова остановился. Начались те же муки. Осис сбросил полушубок и рукавицы, все же капли пота катились по шее, как в сенокос. Кнутовище сломалось, он отыскал палку потолще, – самому противно было, как колотил гнедого по бокам, по спине и по шее, но Лешего не проймешь. Подводчики, возившие бревна из Кундравского леса, уже проехали порожняком, отправляясь во второй заезд, – догонят приблизительно через час, когда найдутся помощники хотя бы среди своих же батраков. Порожние Букис с Тетером из Рийниеков промчались мимо, отвернувшись, как будто испольщика Бривиней в жизни своей не видели. Бриедис из Тупеней, с толстым коротким бревном на дровнях, даже не подумал остановиться, только расхохотался во все горло:
– Значит, ты нарвался, этакий дурак! Мне ведь тоже Рутка хотел его подсунуть, но не стану же я за собственные деньги беду покупать.
На самом же деле не купил только потому, что не смог собрать десяти рублей, которые потребовал Рутка в задаток. Не такой уж Бриедис злой и Осису не враг, но как не посмеяться над несчастьем другого! Полный гнева и стыда за собственную слепоту, Осис только погрозил палкой вслед Бриедису и бессильно опустился на бревно, поджидая, пока кто-нибудь поможет.
Мара весь день провела в тяжелом предчувствии. Когда вечером муж втащился в комнату и тяжело сел на скамью у стола, у Осиене отнялись ноги. Значит, правда! Сердце ей уже сказало, ее сердце – вещун, всегда предчувствовало несчастье.
В этот вечер они долго просидели, придавленные бедой, не видя никакого выхода. Как доставить бревна на остров, если только раз в день можно обернуться, да и то после поездки нет сил, чтобы нагнуться и ноги разуть или ложку похлебки ко рту поднести! Осис окончательно упал духом. Но Мара не могла так легко примириться. Допустимо ли из-за проклятой скотины расставаться со всем, что казалось таким прекрасным и легко достижимым? Четверо хозяйских батраков работали на пяти лошадях, – может быть, Ванаг на несколько дней даст испольщику шестую? Искупая зло, причиненное штудентом, Бривинь и в этом случае мог бы помочь немного. Арендное место и собственный домик – основа будущей жизни, ради них Осиене готова десять раз забыть все пережитое. Несчастье Анны казалось теперь таким пустячным, если за него можно получить еще кое-какую помощь, хотя бы доставить бревна на остров… Нехорошо было так думать, всплыло смутное сознание греха, божьего суда, – но что значит грех и все кары в сравнении с тем куском земли, который мелькнул, как в волшебном сне, и готовился опять исчезнуть навеки…
Нет, нет, только не это! Даже в мыслях не могла она допустить такого крушения всех надежд. Уж лучше самим вместе с ребятами запрячься в дровни и приволочь бревна на остров! Всякие глупости наболтала, в отчаянии хватаясь за все в поисках спасения. Может быть, Калвиц поможет? Ему самому возить надо, по лошадь у него как медведь, лесная делянка – рядом с делянкой Осиса. Может быть, к весне, когда эти сугробы сойдут, по дороге, схваченной утренником, Леший потянет, если его подковать на острые шипы, чтобы не скользил…
Несколько раз они поругались. Осиене не могла примириться с тем, что у мужа опустились руки, – он даже и не пытался подумать и поискать какого-нибудь выхода. Ночью они почти не спали. Утром Осис выехал до рассвета. После завтрака, как подосланный самим нечистым, примчался Рутка: нет ли у них в уплату долга сена и хотя бы мешочка ржаной муки, многого он не просит, учитывая, что Осису нелегко живется. Мара стояла у плиты и едва удержалась, чтобы не плеснуть ему кипятком в глаза.
– Негодяй, вор, убийца! – Неиссякаемым становился в таких случаях запас ее ругательств. – Разве ты конями торгуешь, мошенник этакий? Разве можно назвать это лошадью, только слава, что конь. Чума, кошмар, петля на шее! Только на живодерню такого, убить и закопать вместе со всей шкурой!..
Рутка не оскорбился, приняв слегка удивленный вид. Разве это его вина? Он сам лошадей не растит, это не его ремесло, он только покупает и продает, в душу каждой не влезешь. Осис сам испытывал, где же у него глаза тогда были? Чего же теперь шум подняли? С горы Осиене все еще кричала ему вслед:
– Пусть больше здесь не показывается, жулик и мошенник! Доброму человеку не жаль было бы насыпать пуру муки, но такому мировому грабителю!.. Если цель у него – обманывать крестьян, то в законах русского царя другое написано. Осис этого так не оставит, в суд подаст, до самого Петербурга дойдет, в Сибирь его закатают!
Возок Рутки уже скрылся за Межавилками, а она все еще не могла успокоиться, пока Лиена почти силой не втащила ее обратно в дом. Как бы то ни было, но после такого крика на сердце будто полегчало.
В этот день и в следующий Осис съездил удачно, но за пятницу и субботу так измучился, что по вечерам за ужином едва прикасался ложкой к миске со щами. В воскресенье утром он повел Лешего к господину Паулю.
Господин Пауль был братом Шарлова, владельца корчмы Виксны, и дальним родственником Грейнера со Стекольного завода. В немецкой колонии Ирши работал шорником, потом держал лавку где-то в Латгалии и нажил много денег. Напротив Стекольного завода купил сто пурвиет земли и в позапрошлом году выстроил новый дом. Усадьбу прозвали «Шарловы». Богатый, но не гордый, господин Пауль хорошо знал лошадей и умел лечить, сам держал четырех коней, тучных, как откормленные свиньи, охотно помогал крестьянам советом.
Шарловы огорожены высоким дощатым забором. Пока Осис привязывал гнедого по другую сторону калитки, слышно было, как два пса, злобно рыча, скреблись когтями по забору. Сам господин Пауль вышел навстречу, на коня только взглянул и кивнул головой, а Осиса повел в дом. У него был красивый кирпичный дом с выступами на крыше. Комната оклеена обоями темно-красного цвета с золотыми тюльпанами. Белая кафельная печь хорошо вытоплена; на вырезной полке расставлены большие и маленькие фотографии лошадей, лежал там еще настольный латышский календарь и две книжечки потоньше, должно быть на немецком языке. Венские стулья, казалось, могли скользить по этому гладкому желтому полу. Осис, насколько мог, поджал под себя ноги, – от лаптей обязательно останутся лужи, это все время не давало ему покоя.
Но господин Пауль не обращал на такие мелочи внимания, был приветлив и разговорчив. Говорил почти на чистом латышском языке, даже «уо» и «не» произносил безукоризненно. Он был страшно толст, в ширину почти такой же, как и в высоту, повернуться на стуле не мог, зато маленькая головка с белой подстриженной бородкой вертелась во все стороны. Вынул из ящика черную сигару, срезал кончик ножичком с костяной ручкой, подал гостю и собственноручно чиркнул спичку о серебряную спичечницу. Сигара была очень крепкая, от первой затяжки глаза Осиса невольно зажмурились, захотелось кашлять, но из приличия он удержался.
– Ты – бывалый возница, – сказал господин Пауль с упреком, – и не видел, какое кривое полено подсунул тебе Рутка. Позвал бы жену, она была бы умнее.
