Текст книги "И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно (СИ)"

Автор книги: Алексей Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 89 страниц)

Весна 1997 года. Умирает бабушка Лиза. В её платяном «ждановском» шкафу, разбирая вещи, мы находим кучу старых, то есть советских, денег. Теперь они просто бумажки. Наверное, бабушка Лиза откладывала эти деньги себе на похороны.

После бабушкиной смерти освободилась её комната. Мебель из её комнаты распределяется по другим комнатам нашей квартиры. Жить в этой комнате некому, и я использую эту 16,5-метровую пустую комнату в качестве курилки, то есть курительной комнаты, поставив там старый телевизор, кресло, стол и несколько пепельниц. Как курилкой этой комнатой пользуюсь только я (мать курит либо на кухне, либо у себя в спальне, а Полина тогда ещё дома не курила, так как курила очень мало).

Теперь, когда бабушка Лиза умерла, встал вопрос о размене нашей пятикомнатной квартиры на Сапёрном. Напомню, что нас прописано пятеро в квартире: мои родители, сестра Полина, племянница Ульяна и я. Причём мой отец в последнее время в квартире не проживает. Нам всем ясно, что в результате будущего размена отец должен, наконец-то, обзавестись собственной жилплощадью, и я с Полиной должны разъехаться, а моя мама должна будет съехать жить либо со мной, либо с Полиной. С кем именно из нас – пока не загадывали. Ведь, живя отдельно или только с матерью, Полине с Улей легче будет найти мужчину-кормильца, то есть мужа для Полины, соответственно, и мне, живущему отдельно или только с матерью, легче будет решиться на новую женитьбу, да и для потенциальных своих невест я буду более привлекательным.

В 1997 году за нашу пятикомнатную 137-метровую квартиру на Сапёрном однажды предложили две отличные двухкомнатные квартиры. Здесь следует сказать о ситуации на рынке жилой недвижимости в Санкт-Петербурге в это время. Строили нового жилья тогда недостаточно. Со времён развала СССР мало строили. А люди потихоньку стали обзаводиться деньжатами. И им, естественно, хотелось жить лучше, то есть в том числе и в лучших условиях (по сравнению с прежними временами). Так что спрос на жильё в это время значительно превышал предложение. В том числе и на старые квартиры в центре города. Можно даже сказать не "в том числе", а "особенно" в центре в старых квартирах. Квартиры в центре брали все подряд, лишь бы в центре, и даже не очень важно, был или не был капитальный ремонт в доме. Лишь бы в центре. А если квартира к тому же большая по площади, то вообще замечательно.

Так вот, нам предложили две отличные двушки за нашу квартиру. Но отец, живший в это время у какой-то женщины, не дал согласия на этот вариант размена. Уточню, что, конечно же, когда я пишу размен, то эта операция проводится как купля-продажа жилплощади. То есть квартиры, участвующие в размене – приватизированы и имеют рыночную цену. Таким образом, люди, хозяева этих двушек, зная им цену, соглашались отдать их нам в обмен на нашу квартиру, то есть они так хотели жить в нашей квартире, настолько она им понравилась и устраивала их. А мы бы могли оставить одну хорошую двушку для матери, Полины и Ули, а другую хорошую двушку тут же (одновременно, то есть не заселяясь) разменять на две однокомнатные квартиры в хрущёвских домах: одну для отца, а другую для меня. Таким образом, отказываясь от этого варианта обмена, отец отказывался от перспективы получить однокомнатную квартиру-хрущёвку. Он считал, что следует подождать ещё какое-то время, и тогда за нашу квартиру будут давать ещё больше, типа, это закон рынка недвижимости. Напомню, что в этот момент на дворе стоял декабрь 1997 года.

Поскольку осенью этого года я месяца два сидел без работы, то сестре приходилось туго: слишком большая нагрузка на её маленькую зарплату, то есть слишком много едаков. А почему я так долго не устраивался – а потому, что по окончании предыдущей неквалифицированной работы я пытался найти работу по юридическому профилю, ведь я учился на тот момент уже всё-таки на пятом курсе. Но прошли те времена, когда брали на работу юристом студентов-недоучек, и мне пришлось опять устроиться на неквалифицированную работу. Какую, не хочу упоминать не только потому, что мне трудно вспомнить, а и потому, что это не имеет значения, ведь разнорабочий или подсобный рабочий – это не профессия.

Хорошо хоть, что у меня в это время была женщина. Подробностей про неё опять не пишу, потому что моя Книга не ПРО ЭТО, и не типа "Окон" или "Спид-инфо", как я уже писал. Так вот, когда я "зависал" у этой женщины, она хоть кормила меня, и это хорошо. Но дома всё-таки я кормился чаще. И следует признаться, что питался я в это время как-то безвитаминно, и по этой причине (как я понял позже) у меня загнили дёсны...

* * * (Звёздочки ╧40)

Итак, в конце 1997 – начале 1998 года я не был для семьи кормильцем, и поэтому в это время как-то само собой внутри нашей семьи решилось, что мать в результате нашего разъезда поедет с Полиной (и Улей, естественно), а не со мной. Я же, согласно прогнозам отца, получу однокомнатную квартиру. Но нужна ли она мне? Приблизительно в это время я как-то по телевизору узнаю, что в Германии высшее образование бесплатное. Как для своих, то есть немцев, так и для иностранцев. Только там стипендий не платят и бесплатных студенческих общежитий не предоставляют. Услышав эту информацию, я тут же решаю, что я обязательно должен получить в качестве второго высшего образования экономическое образование в Германии после получения диплома юридического факультета Санкт-Петербургского государственного университета, то есть я тут же решаю, что это именно то, что мне нужно для реализации моего плана достижения в жизни успеха через участие в процессах экономического сотрудничества между Россией и Германией. И я сам для себя решил, что я не хочу оказаться в однокомнатной квартире и, устроившись на работу юристом в какую-нибудь несолидную организацию или вообще не устроившись по юридической специальности, всю жизнь прожить в ней. В это время я уже знал ситуацию на рынке труда с юристами, что их готовят слишком много, и что мне без опыта трудно будет сейчас устроиться, то есть я осознал, что я ошибся в своих расчётах, но осознал также, что нельзя допускать, чтобы мои годы учёбы в университете прошли зря (я и так много лет потратил зря в Макаровке, "Холодильнике", армии), то есть нельзя разбазаривать мои накопленные знания. Итого, для меня согласиться на житьё в однокомнатной квартире означает отказ от будущего. Но я же чувствую в себе силы и способности. И я решаю на свою долю от продажи-размена нашей пятикомнатной квартиры взять самую что ни на есть дешёвую комнату (лишь бы была) плюс доплату. И на эти деньги-доплату организовать себе житьё-бытьё в Германии на первых порах, когда приступлю к учёбе там. Зато получив экономическое образование в Германии, приплюсованное к родному юридическому, я смог бы устроиться без проблем в солидную организацию на топ-менеджерские должности. И не обязательно в Петербурге, а весьма вероятно, что в куда более денежном месте. И к чему тогда держаться за однокомнатную квартиру? Так я рассуждал. И считал для себя поездку на учёбу в Германию делом решённым. Но пока о своём решении я никому не говорил – рано ещё.

В Таврическом саду относительно недавно среди берёз поставлен белый памятник Сергею Есенину. Он сидит. Однажды в декабре 1997 года, когда стояла хорошая погода и снег лепился, мы пошли с Улей в Таврик к памятнику. Я взял из дома коробку красок гуашь и широкие кисточки. И рядом с белым каменным Есениным слепил из снега почти такого же большого снежного Есенина, точь-в-точь как памятник. И раскрасил его красками. Жёлтой краской волосы, голубой – глаза и полоски на его брюках, красной – нос и кленовый лист в руке, а галстук-бабочку в разноцветный горошек. После того, как я слепил Есенина, подморозило, и поэтому Есенин простоял довольно долгое время. Его было видно издалека, и ни у кого не поднималась рука его разрушить.

* * * (Звёздочки ╧41)

Май 1998 года. Я ходил к зубному врачу в бесплатную, то есть районную, поликлинику по поводу в очередной раз загнившей десны. Хирург делает мне надрез на ней и выпускает гной наружу. Конечно же, эта операция делается под действием местного наркоза или анестезии – не знаю, в чём разница, потому что не врач. Когда всё сделано, врач говорит мне, чтоб я сразу домой не уходил, а посидел в коридоре на диванчике. И вот я сижу, и со мной начинается трясучка: меня начинает всего трясти, как будто кто-то дёргает меня за невидимые ниточки, привязанные к моим рукам и ногам. Врач, выйдя из кабинета в коридор, замечает меня, трясущегося, и забирает меня вновь в кабинет, где укладывает меня на топчанчике. Я не могу спокойно лежать и дрыгаюсь, как живая рыба на разогретой сковородке...

Июнь 1998 года. Чемпионат мира по футболу во Франции. Я смотрю его весь по цветному телевизору в комнате-курилке. Уля от нечего делать подсаживается ко мне и, заинтересовавшись, смотрит со мной всю игру Англия-Аргентина. Почему-то она выбрала аргентинцев и болеет за них всю игру. То есть сидит со мной почти два часа! Это в её-то 5 лет! И игру Аргентина-Ямайка 5:0, про которую будет сложена хорошая песня в стиле ямайкского регги, я смотрел в прямом эфире. А работаю я в это время на лесопилке. Пилю. А с зарплатой обманули. Задержка. До августа. Ох уж эти обманщики-предприниматели!..

* * * (Звёздочки ╧42)

Летом 1998 года я снова ходил к зубному врачу в ту же районную, поликлинику. И снова по поводу загнившей десны. Состояние полости моего рта было такое, что когда я открыл рот, и хирург заглянул внутрь, то он пошутил:

– Ещё не умер?!

Чёрный такой врачебный юмор. Типа, состояние моей челюсти ужасное настолько, что несовместимо с жизнью...

А вообще, я так часто ходил к зубным хирургам, что встретившись случайно на улице, мы друг с другом здоровались как знакомые люди.

* * * (Звёздочки ╧43)

Я много куда пытался устроиться на работу весной-летом 1998 года. На "умную" работу меня не брали, потому что я был без опыта работы, или потому что я изучал немецкий, а не английский язык, или потому что я был компьютерно-безграмотен (моя школьная пора пришлась на докомпьютерную эру, и предыдущие работы были все сплошь "тупые", и, таким образом, не связанные с компьютерами, а в университете изучение компьютерной грамоты ещё не было введено в качестве обязательного предмета), а возможно ещё и потому меня не брали, что я не впечатлял своих потенциальных работодателей своим внешним видом, ведь, как известно, встречают по одёжке, а с одеждой представительного вида у меня была проблема – ну никак мне не удавалось отложить и скопить деньги на костюм: всё отдавал матери, то есть всё уходило на еду и на квартплату со светом и телефоном...

А на "тупые" работы мне невозможно было устроиться, потому что либо не находились совместимые по времени с учёбой по вечерам, либо по причине отсутствия у меня должной физической формы (а откуда ей взяться, если я со школьных лет не доедал, и особенно в последнее время), либо из разговоров со мной на собеседованиях работодателям становилось ясно, что я временная "птичка", и "улечу", то есть уволюсь как только получу университетский диплом, а какому работодателю понравится, что работник не склонен работать годами на его предприятии? (нет, я не сознавался, что я временная "птичка" – меня выдавала моя русская речь, то, как именно я говорю по-русски; также работодателей пугала моя учёность, то есть то обстоятельство, что меня не проведёшь и на шею мне не сядешь – я ведь этого не допущу, как думали они, и уволюсь. Я же хотел работать (деньги-то очень нужны), и понял, что работодателям "тупых" работ лучше не говорить о своей учёбе в университете, тогда они не будут меня бояться. А ещё я не мог устроиться на многие "тупые" работы, потому что по закону требовалось пройти сначала медкомиссию на определение моей профпригодности, а за эту медкомиссию требовалось платить. И для получения санкнижки для многих работ требовались время для прохождения медкомиссии и деньги на оплату её работы. А где денег-то взять, если я на нуле? Глупость какая-то с этими медкомиссиями и санкнижками. И занять денег-то негде, ведь меняя школы, вузы и "тупые" работы, я друзьями, способными поддержать рублём в трудную минуту, не обзавёлся, и с родственниками-Павловыми мы не контактировали уже много лет. По причинам описанных трудностей в поисках работы я согласен был практически на любую работу, даже малооплачиваемую, лишь бы взяли, а то больше сидеть без работы и без денег смерти подобно.

ДСК ╧3. То есть домостроительный комбинат в Автово. На нём задержка выплаты зарплаты всего на месяц. То есть мне надо всего-то проработать-продержаться не месяц до зарплаты, а два. То есть жить на Полинину зарплату это время. Меня согласны взять на работу арматурщиком. Но опять-таки я должен пройти медкомиссию. Отец, не живя на Сапёрном, иногда звонит и интересуется, как идут дела. Узнав, что мы дошли до крайности по причине невозможности мне устроиться на работу и о ДСК ╧3 с медкомиссией для него, мой отец выделяет мне необходимые деньги на её прохождение мной. И я прохожу эту комиссию.

С начала августа 1998 года я взят на работу с испытательным сроком в два месяца. 19 августа 1998 года в стране происходит дефолт, но нашей семьи он особо не касается, потому что у нас нет денег. Проходят два месяца испытательного срока, и поскольку я трудился на совесть, то руководство ДСК не может не принять меня на работу. По закону, наверное, и потому что им действительно нужен арматурщик, ведь заказ построить дом несмотря на дефолт никто не отменял. Со мной заключается трудовой договор сроком на один год. Мне говорят, что это практика ДСК в последнее время такая заключать договора только на год. А через год со мной либо продлят договор, либо нет. Пока что мне всё равно: главное, что я сейчас работаю.

Я стал получать зарплату что-то чуть более пяти тысяч рублей (напомню: это сразу после дефолта). И я рад, что получаю столько. Теперь снова настала пора мне "тянуть" на себе нашу семью, то есть я по-прежнему отдаю всю зарплату матери.

В чём же заключалась моя работа арматурщиком 3 разряда на ДСК ╧3 в Автово? Арматура – это железные прутья внутри бетона. Поэтому он и называется железобетон. Прутья эти между собой сварены (или сплетены проволокой) и образуют решётку – каркас внутри бетона, чтобы железобетонная плита не развалилась под воздействием нагрузки. Так вот, моя работа заключалась в нарезке специальным резаком арматурных палок определённой длины, той, каких размеров должна быть будущая железобетонная плита, внутри которой они будут находиться. Очень длинные прутья-заготовки лежали как макароны, и часто требовалось прикладывать усилие-надрыв, чтобы выдернуть очередные несколько арматурин из их массы, ведь арматура лежала с захлёстыванием концов одних прутьев на другие. Эта часть работы сравнима с рывком штангиста. А работали арматурщики попарно. Поэтому требовалась слаженность работы, так называемое чувство локтя напарника, чтобы выдёргивать пучок арматуры двоим в разных местах одновременно – иначе он не выдёргивается. И ещё. Существовала опасность, что при выдёргивании пучка арматура вдруг покажет нóров – её концы неожиданно выскочат и могут ударить арматурщика, так что требовалась небывалая концентрация внимания – готовность отскочить от строптивой арматуры. Вторая часть моей работы арматурщиком – это непосредственно резка арматуры. Или рубка. Пучок арматуры упирается в упор, установленный от резака на требуемом заданием расстоянии, и направляется рукой в зону резания (рубки). Здесь надо быть внимательным, чтобы не подставить пальцы под резак или не прищемить их; только и думай, что о пальцах, а они так и просятся под резак. Целую рабочую смену думать о пальцах и о хлёстких концах арматуры, то есть о собственной безопасности! – это не менее тяжело, чем тягание-выдёргивание прутьев. Всю рабочую смену у меня под носом висела капелька пота: смахивать её бесполезно – всё равно она набегает вновь. Работал я то с одним напарником-азербайджанцем, то с другим. И этот второй был "пофигистом", то есть он не думал ни о собственной безопасности, ни о моей. С ним мне было особенно тяжело работать, так как приходилось думать-предусматривать каждое его движение для собственной безопасности. Можно даже сказать, что с этим "пофигистом" невозможно было работать вместе. Но мне приходилось. Иначе нельзя. Ведь у меня есть мать, сестра и племянница, и их надо кормить. На мои замечания начальству арматурного цеха, что так работать нельзя, начальство мне отвечало, что коли назвался груздем, то полезай в короб, то есть или иди и работай с этим напарником, или увольняйся.

А вставал по утрам я на эту работу ни свет, ни заря аж в полшестого утра. Хорошо хоть, что мне не надо было делать пересадку в метро, и оно ещё малолюдное в шесть часов, так что можно в метро легко найти сидячее место и подремать. На работе надо было быть к семи утра. Зато в три часа дня уже свободен.

* * * (Звёздочки ╧44)

В сентябре 1998 года я пошёл учиться на шестой курс. Какой шестой курс?, спросят некоторые. Поясняю. На вечернем отделении юридического факультета учатся четыре раза в неделю (ПН, ВТ, ЧТ, ПТ) с 19.00 до 21.30, то есть меньше, чем на дневном, и поэтому, чтобы преподать все юридические дисциплины, требуется не пять лет, как учат на дневном отделении, а пять с половиной, то есть шестой курс короткий: есть только зимняя сессия, после сдачи экзаменов в которую студенты-вечерники пишут всю весну дипломную работу.

Итак, я с сентября 1998 года стал совмещать работу арматурщиком с учёбой в университете. В обеденный перерыв быстро перекусив взятыми из дома бутербродами (на столовую у меня не было денег, и я ел прямо в раздевалке), я забирался на верх шкафчиков, которые стояли рядами глухими сторонами друг к другу, то есть по ширине моё лежачее место составляло две глубины шкафчиков, и спал полчаса, отключаясь. А забирался я наверх с помощью приставной лестницы, которую я сделал из арматуры сам: нарезал-нарубил и сварил её точечной сваркой, всё сам. Мытьё в душе по окончании рабочей смены обязательно при такой работе. Так что в три часа дня я уходил с ДСК взбодрённый-освежённый душем. Придя с работы домой я успевал поспать полтора часа и в 6 часов вечера, то есть за час до занятий, я выходил из дома в университет на занятия, после которых возвращался домой в одиннадцатом часу вечера. При таком режиме работы-учёбы почитать учебную литературу мне удавалось только по выходным, а книги для написания дипломной работы взять было некогда. Таким образом, её написание я "задвинул" до весны, то есть до той поры, когда у меня уже не будет занятий по вечерам в университете.

Декабрь. Вот стою я в коридоре перед кафедрой гражданского права и читаю вывешенные на стенде темы дипломных работ. Прочитал весь список. Какую выбрать? Вот лёгкие темы. Нет, это не для меня. Я ведь ещё не работаю по юридическому профилю и не имею юридического стажа-опыта. Так что, спроси меня мой будущий потенциальный работодатель о моей специализации (а на юридическом факультете она равнозначна теме выбранной дипломной работы), то мне и блеснуть будет нечем. Не скажешь ведь ему, что выбирал тему полегче, лишь бы написать дипломную работу. Это Эдик Сипатов (мой однокурсник), уже работающий юристом, может позволить себе написать диплом-отписку: ему ведь не надо никуда устраиваться на работу – он и так уже работает им уже сколько лет. Он выбрал совсем неактуальную тему вообще по истории права. Нет, у меня положение совсем не такое, как у Эдика. О! вот интересные темы по коммерческому праву, выбрав одну из которых, можно надеяться на получение работы (коммерческое право как производное от гражданского объединено с ним одной кафедрой). Я выбрал одну (столько лет прошло, что не помню абсолютно про что). Прочитал рядом указанную фамилию научного руководителя дипломных работ по этой теме: Босфоров. Босфоров так Босфоров. Наверное, он где-то ещё работает помимо университета, являясь специалистом по данной теме. Я так подумал. И зашёл на кафедру, чтобы там отметили, какую тему дипломной работы я выбрал. Нет, сложности предстоящей работы я не боялся: я ведь умею писать курсовые и научился работать с книгой. Да, да, я уверенно заявляю, что теперь я умею работать с книгой, научился. А недостающую юридическую практику по теме дипломной работы я возьму у научного руководителя. Думал я. Ведь он, как специалист по данной теме, обладает практическим опытом, и как назначенный кафедрой научный руководитель должен, просто обязан, поделиться со мной своим знанием.

* * * (Звёздочки ╧45)

В один день в конце декабря 1998 года я зря приехал в университет: лекция неожиданно была отменена, и в силу непредвиденности её отмены замены на другую лекцию с другим преподавателем не произошло. Таким образом, оставалось ехать домой. Коли я рано освободился, то решил воспользоваться случаем: зайти на Невском в магазинчик, торгующий дорогими иностранными картами, который я старался посещать хотя бы раз в месяц, чтобы наметить очередную покупку (или успокоиться, что ничего нового не завезли) – и тогда мне потребуется отсчитать-удержать нужную сумму денег из будущей зарплаты, которую, напомню, я отдавал матери. В этом магазинчике всегда было мало народу (вообще-то это канцелярский магазин, торгующий иностранными канцелярскими товарами, а заодно и иностранными игральными картами), и в отделе игральных карт в том числе всегда малолюдно.

И вот, я в этом отделе заметил молодого мужчину в кожаной куртке, по нему видно, что он на несколько лет старше меня, но не намного. И он рассматривает немного склонившись вперёд разложенные на прилавке под стеклом колоды игральных карт. Все выставленные на продажу колоды представлены образцами, то есть вытащенными из распечатанных пачек отдельными картами, разложенными рядами: от каждой колоды лежит по 5 карт. Многие посетители этого отдела игральных карт впервые увидев такое их разнообразие, открывают рот, поднимают брови, открывают шире глаза, в общем, смотрят на разложенный лицом товар – игральные карты, как на какую-то диковинку из Кунсткамеры. Я заметил, что молодой мужчина смотрит на роскошные карты не как первооткрыватель их разнообразия, то есть без удивления и восхищения, а как-то по-другому. В его взгляде на карты я угадал в нём заядлого картёжника. Я именно угадал. Мне захотелось с ним познакомиться. Я надеялся, что этому человеку понравится моя игра Rommé. Мне ведь не хватало людей, с кем можно было бы посидеть – насладиться игрой: такая она приятная игра. И я предугадывал, что именно с этим человеком мне будет интересно играть. Также я рассчитывал в этом молодом мужчине найти знатока и ценителя моей коллекции игральных карт: мне не хватало признания моего занятия-игры в карты и их собирания. А ещё я надеялся, что смогу научиться ещё какой-нибудь хорошей карточной игре у него, а то я играю всё в Rommé да в Rommé.

И ещё одно обстоятельство, побудившее меня попробовать познакомиться с этим молодым мужчиной. На многих работах я учил игре в Rommé тех, с кем работал, также учил этой игре своих девушек-женщин, и ещё, летом на пляже учил игре соседних загорающих. Так вот, теперь после долгого перерыва я начал работать и не играл на работе, а, как писал, спал в обеденный перерыв, и с последней девушкой я расстался уже как полгода назад, то есть летом, а сейчас зима и, следовательно, на пляже я также не играл уже полгода. Итак, мне хотелось познакомиться с потенциальным новым игроком в Rommé. Я вышел из магазина на улицу раньше этого заинтересовавшего меня человека. То есть на Невский. И стал поджидать его у входа в магазин. Признаюсь, что до этого случая я ещё ни с кем не знакомился на улице. Ни с девушками-женщинами, с которыми я знакомился всегда в каком-либо помещении, ни с мужчинами вообще, то есть в моей жизни не было такого, чтобы я взял да и познакомился с лицом мужеского пола сам где-либо кроме как на работе. А тут: на тебе – с мужчиной да на улице, и не на какой-то, а на самом Невском проспекте. Об этом я думал, поджидая незнакомца. Наконец через несколько минут он вышел из магазина. Я тут же у магазина подхожу к нему и заговариваю с ним:

– Извините, во что Вы играете? – да, да, именно так напрямую я его и спросил.

– Да многое во что, если не во всё, – без тени смущения от неожиданно заданного мной вопроса и даже с некоторым чувством гордости ответил мне молодой мужчина, и, слегка улыбаясь, спросил меня:

– А Вы?

– Я играю только в одну карточную игру. Она широко не распространена у нас в стране, но мне нравится. Скорее всего Вы её не знаете, но я с удовольствием Вас бы научил в неё играть.

– И как же называется Ваша игра? – проявил интерес незнакомец.

– Rummy. Это по-английски. Или Rommé, как говорят французы, а за ними и немцы.

– Не слышал такой. А сколько народу нужно для игры?

– В том-то и дело, что предлагаемая мной игра играется двумя игроками, что, согласитесь, редкий случай, раз Вы знаете много игр.

– Да, уж, пожалуй, соглашусь с Вами. Ну, раз Вы уверяете, что она интересная, то с удовольствием принимаю Ваше предложение. Итак, давайте обменяемся номерами телефонов и назовёмся друг другу. Пишите:VVV-VV-VV, Дима Блюменталь.

– 273-VV-VV, Алесей Павлов.

– Только давайте созвонимся уже после Нового года – сейчас уже как-то некогда. И давайте перейдём на "ты", я ведь не намного старше Вас.

– Давай, – согласился я.

– Итак, после Нового года. Пока.

– Пока, – попрощался я, и мы после рукопожатия разбежались в разные стороны Невского.

Раз уж я сейчас писал о картах, то продолжу ещё на карточную тему. Несколько раз в аналогичных случаях при отмене лекций мы, несколько студентов, оставались в аудитории и играли в Rommé, то есть я научил нескольких своих сокурсников этой игре и часто носил при себе описанную выше папку с материей и картами на всякий случай. Что случилось в тот вечер, когда я познакомился с Димой Блюменталем, то ли я забыл папку с картами дома, то ли никто из сокурсников не согласился остаться, сейчас я не помню, но факт остаётся фактом: я случайно познакомился с ним. Случайная закономерность – наверное, я вправе так выразиться применительно к моему знакомству с Димой Блюменталем. Ещё о картах и университете. Две колоды для моей коллекции подарили мне мои сокурсники Саша Орлов и Эдик Сипатов. И ещё. Я сам научился методом проб и ошибок строить высокую шестиярусную пирамиду из игральных карт и демонстрировал своё мастерство перед лекциями прямо в аудитории.

Ещё о картах и пляжах. Я любил посещать пляжи в Озерках и, конечно же, у Петропавловской крепости, до которых мне удобно было добираться: в Озерки-на метро, а до Петропавловки – пешком. Намного чаще я ходил-ездил на пляж один, чем в обществе женского пола, но и такое тоже случалось. Если я был с прекрасной половиной, то я играл в карты с ней. А если один, то тогда... Тогда всё происходило так. Расстелив пляжную подстилку я садился на неё или оставался стоять и осматривался по сторонам, примечая тех, кто играл в карты, или у кого на подстилке среди вещей видна была колода карт. У играющих я примечал, во что они играют, ведут ли они запись игры (счёт). Если оказывалось, что играют в дурака, то я брал компанию игроков на заметку – пусть поиграют, пока кому-нибудь из них не надоест, и колода будет отложена в сторону или убрана (но я-то уже заметил, что в этой компании карты уважают!). И вот тут появляюсь я. Я предлагаю кому-нибудь из компании научиться играть в новую игру. И часто кто-нибудь один или несколько изъявляют желание научиться новой игре. Или же мне надоедает ждать, пока люди наиграются, и я по наглому вмешиваюсь после их очередной партии, предлагая воспользоваться случаем научиться новой игре. И часто люди бросают свою игру и соглашаются учиться играть в мою. Получив согласие на игру со мной, я достаю свою колоду карт, полную, то есть в которой есть и двойки и джокеры, ведь почти всегда у пляжных игроков колода неполная, а мне для игры в Rommé нужны и те, и эти.

А подстилку на пляж я всегда брал большую, чтобы можно было на ней разложить всю колоду карт (игра такая: требует много места; а из-за того, что может быть разложено много карт, то играть можно только в безветренную погоду или при самом слабеньком ветерке – иначе сдует разложенные карты). И мы, я с учениками-игроками, располагаемся играть на моей подстилке, или же я перетаскиваю-располагаю свою подстилку к подстилке моих учеников, и мы играем посередине: карты раскладываются-раздаются опять-таки на моей подстилке. А подстилка у меня – толстая коричневая ткань с узором – бывшая занавеска, а не полотенце. И вот мы играем. Я против одного из компании, ведь моя игра для двоих. Или же я играю против коллективного ума, когда изъявляют желание научиться играть сразу несколько человек. Компания часто пьёт пиво или лимонад, так и меня угощают. Я пью. Но от сигарет обычно отказываюсь, потому что я предпочитаю курить "Беломор".

Раз уж я обмолвился о пиве, то следует написать ещё следующее. Что ещё в 1993 году летом, когда я играл в карты с одноклассником по 203-ей школе Димой Гороховым у себя дома за низким журнальном столиком, на котором раскладывалась вся колода, и места для стаканов с пивом на нём не оставалось, и поэтому они ставились на пол рядом с нами, – так вот, когда я так играл с ним, то выяснилось, что нашей собаке Моне пиво пришлось по вкусу: зайдя в мою комнату она подошла к нам, играющим, невзначай сунула нос в стакан с пивом и без раздумий принялась лакать его. Заметив это, мы не стали шугать Мону – нас заинтересовал процесс потребления пива собакой: допьёт она или нет стакан до конца. Допила! Мы ей подлили ещё – нам пива не жалко: на двоих мы купили десять бутылок. И она снова вылакала всё налитое ей пиво. Мы громко рассмеялись. Услышав наш смех, к нам в комнату вошла моя мама и, выяснив, над чем мы так смеёмся, унесла собаку на руках, прижав её к груди. Со временем выяснится, что Мона – эстет в выборе пива: пьёт не всякое, какое предложат, а выборочно. Ай да Мона! Монморанси!

Полагаю, что я уже сумел заинтриговать многих читателей игрой в Rommé. Возможно, что когда-нибудь правила игры в неё будут мной опубликованы. Сейчас же только объясню название этой игры. Оно происходит от такого крепкого алкогольного напитка как ром. По-английски «Rum». Поэтому игра по-английски называется «Rummy», а по-французски также как и по-русски, то есть «Rom», а игра – «Rommé». Типа, приятная такая игра, под которую можно попивать-потягивать ром. Но под кубинский ром «Гавана Клуб» я играл всего дважды: ещё до армии и в армии, а так, в основном, под пиво.