Текст книги "И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно (СИ)"

Автор книги: Алексей Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 89 страниц)

– Я знаю его! Его в Америке убили!

Я был в шоке. От этого её сообщения. Откуда она это знает в свои шесть лет? Из телевизора. Откуда же ещё? Что же она смотрит? И сколько она смотрит? Много всякой недетской белиберды. Это точно! Подумав так, я вслух лишь дополнил её сообщение:

– Это бывший американский президент Кеннеди.

– Да, точно, это Кеннеди.

– Джон Кеннеди.

Умиляться Улиной эрудированностью я не стал... Тем более после недавней нашей с ней поездки в Павловск через "Париж".

* * * (Звёздочки ╧52)

Летом 1999 года мы уже не обращались в агентства недвижимости, поскольку позиция отца, сейчас не разменивать нашу квартиру, была незыблемой. Мы же покупали газеты бесплатных объявлений, в которых печатался вырезной купон для подачи объявления о размене-продаже квартиры. Мы его регулярно заполняли-отправляли, и таким образом, наша квартира всё время оставалась во внимании агентств и частных лиц на рынке недвижимости. Но телефонных звонков о желании осмотреть нашу квартиру становилось всё меньше, и после расспросов о квартире по телефону к нам всё реже приходили на сам осмотр, то есть поговорив по телефону люди всё чаще теряли интерес к нашей квартире; если же дело всё-таки доходило до осмотра квартиры, то интерес к ней пропадал после него, а если не пропадал, то уж точно пропадал после узнавания наших требований в обмен на нашу квартиру. Ведь наша квартира была не конфетка и, видно, что все, кто хотел, уже большей частью перебрались в центр да в большие квартиры, остались лишь те, кто имя деньги или иную жилплощадь в других районах, непременно хотел получить квартиру без изъянов; вот они-то, оставшиеся, и звонили и иногда приходили к нам всё реже и реже. Вид из окон мог не понравиться. А тут ещё в феврале 1999 года случился пожар на парадной лестнице дома, и она выгорела-почернела, да бомжи облюбовали чёрные ходы-лестницы нашего дома, да мусорные баки перенесли из вторых ворот дома, ведущих из главного двора в дальний, в главные, то есть первые, ворота, и эти баки вечно были переполнены, и мусор под ногами в подворотне шуршал под ногами как листья осенью. Так что приходящие осматривать нашу квартиру часто не доходили до неё: им становилось всё ясно ещё на подступах к ней. Что с нами не следует иметь дела. К тому же часто мы не могли принимать осматривающих по причине залитости потолков, так как в последнее время заливания нас соседями стали систематическими, и мы только и делали, что замазывали-белили заново то тут, то там потолки. А ещё могли подвести соседи тем, что во время осмотра нашей квартиры кто-нибудь начнёт громко ругаться, чихать, слушать музыку, или в квартире над нами пробежит ребёнок по коридору (коридор такой длинный, что располагает детей к бегу по нему), так что обнаружится полное отсутствие звукоизоляции нашей квартиры. Изначально часть дома, в которой мы жили, была построена не как постоянное жильё, а как нумера для приезжающих в Петербург купцов, и поэтому межкомнатные стены, штукатурные, с 1912 года постройки дома совсем иссохлись. Но эти исторические сведения я здесь привожу просто для справочки до кучи, то есть до полноты описания нашей халупы (теперь читатель поймёт, почему я так называю нашу квартиру на Сапёрном, 6). Также для полноты описания укажу на проржавевшие батареи отопления, местами уже обмотанные бинтами, пропитанными соленым раствором, чтобы не текли. И чтобы добить воображение читателей, укажу на стоящие рядком как матрёшки сбоку от переполненных мусорных баков вдоль стены в подворотне большие пластиковые бутылки с мочой, которые выставляли бомжи, живущие на чёрных лестницах! В общем, нам, живущим в этой халупе, было ясно, что надо меняться как можно скорее, иначе за неё будут в будущем давать ещё меньше, либо мы вообще не сможем её продать-разменять.

Но это было ясно нам, то есть мне, Маме и Полине, но никак не отцу, который, не живя с нами и не заходя к нам, находился всё время в розовых очках, по-прежнему утверждая, что наша квартира со временем должна только подорожать, и таким образом отрицая приводимые нами аргументы об обратном. То есть, образно выражаясь, отец упёрся как баран. Но без согласия отца мы, естественно, не могли затеять размен-продажу. А газеты бесплатных объявлений нами по-прежнему всё покупались и покупались каждую неделю.

И вот однажды открыв такую газету на разделе знакомств, можно сказать: случайно, ведь газеты покупались именно из-за квартирных объявлений, то Полиной среди прочих подаваемых мужчинами адресованных женщинам объявлений было обнаружено объявление нашего отца. Оно было узнано по приводимому в нём его рабочему телефону, который Полина знала наизусть, и описанию отцом самого себя. А ведь отец в это время жил с женщиной по имени Ольга Ефимовна в её квартире (я один раз был у них в гостях, и меня кормили обедом). Так вот он какой, наш отец! И дома не живёт и меняться не даёт, так что наша квартира всё дешевеет и дешевеет, и бедную Ольгу Ефимовну только использует, живя у неё лишь бы не дома, а на самом деле подыскивает вариант, куда бы свалить от неё к другой женщине. Какой подлец! А не баран, как казалось прежде до прочтения нами отцовского объявления в газете.

Прежде, чем описывать последствия обнаружения нами этого объявления, отмечу, что сам факт чтения Полиной раздела знакомств в газете свидетельствовал, что она хоть что-то делает в "поисках мужика", то есть хотя бы читает подобные объявления. И это меня радовало и обнадёживало, что, возможно, она не только читает такие объявления, но и делает ещё какие-нибудь шаги в этом направлении.

Но вернёмся к обнаружению нами отцовского объявления. На семейном совете нами было решено, что необходимо этой Ольге, с которой живёт отец, показать газету с его объявлением, и тогда отец вынужден будет согласиться на размен-продажу нашей халупы, ведь деваться ему будет некуда, поскольку Ольга не захочет с ним больше жить и выгонит его из своей квартиры. Съездить показать Ольге компромат на отца было поручено мне, поскольку я уже был у неё. Я съездил, показал. Комментировать объявление словами типа : "Вот видите, Ольга Ефимовна, Вы только зря тратите драгоценные свои годы жизни на моего отца, живя с ним" и объяснять причину, побудившую меня приехать и показать ей объявление в газете, мне не пришлось. Ольга поблагодарила меня за то, что я раскрыл ей глаза.

Но наши надежды на то, что, после того как Ольга выставит отца за дверь, он даст согласие на размен-продажу нашей халупы, не оправдались. Или отец нашёл место, где перекантоваться до знакомства со следующей своей женщиной, обеспеченной жилплощадью, или он уже успел познакомиться с Татьяной Ивановной, но окончательно не остановил свой выбор на ней, и поэтому продолжал подавать объявления в газету, и мой поступок только катализировал решение отца броситься к Татьяне Ивановне в объятия, – нам не известно (Катализировал. – каково сказал! Для не понявших перевожу: способствовал и ускорял). Но факт остаётся фактом: отец как-то выкрутился из создавшегося положения и довольно скоро прицепился к уже названной Татьяне Ивановне, полковничьей вдове со взрослым сыном в квартире на Пискарёвке, и оставил опять-таки нас, его детей и бывшую жену, у разбитого корыта, то есть в халупе, ещё на какой-то неопределённый срок.

В начале октября 1999 года кончился мой годичный трудовой договор на ДСК, на котором я проработал с учётом испытательного срока 14 месяцев. Со мной продлевать договор не стали, сославшись на снижение объёмов строительства после дефолта. Отрадно было то, что со мной рассчитались без задержки. «Наконец-то закончилась эта арматурка!» – подумал я. Но отдавать полученные при расчёте со мной деньги матери я не спешил. Вот только теперь я пошёл в казино и стал играть в рулетку, но только не по Диминой системе, которая была всё-таки довольно рисковой, в чём я уже имел случай убедиться, а по разработанной мной самим системе ходов: прогрессии с самым минимальным риском для меня. Эта система, будучи практически не рисковой, позволяла стабильно получать всего-то 50 рублей выигрыша за час игры, и я поэтому ходил в казино как на работу: отсидел «рабочую» смену 8-10 часов за рулеткой – получил 500 рублей. Всего-то. Я ходил в казино по несколько раз в неделю на всю ночь. Для тех, кто играет до утра, в казино установлен завтрак за счёт заведения, и я пользовался этим. Попив и закусив фруктами и бутербродами всю ночь да позавтракав в казино бесплатным завтраком для игроков, я возвращался домой поутру и ложился спать. Спал я или весь день, или же только несколько часов, и тогда занимался поиском работы или гулял, в том числе ездил и в Павловск. Накопив 3.000 рублей, я отдал матери деньги, полученные мной при расчёте, и стал ходить в казино с этими тремя тысячами. Это действительно была работа, те мои походы в казино, ибо было тяжело сидеть по 10 часов кряду почти каждую ночь и всё это время считать да считать. Но благодаря такому стабильному «заработку», то есть выигрышу, по 500 рублей за «рабочую» смену, я не бросался на первую попавшуюся работу, лишь бы поскорее устроиться, а имел возможность выбирать себе место будущей постоянной работы. Дома я сказал, что временно устроился на работу ночным сторожем, не говорить же правду про казино! За месяц поиска я остановил свой выбор на одной химической фирме, занимавшейся куплей-продажей химических реактивов, до которой мне было удобно добираться на общественном транспорте, и в которой моя работа заключалась в сборе из разных мест склада химикатов в коробки для конкретных покупателей, то есть комплектации, и, таким образом, устроившись в эту фирму, я стал называться комплектовщиком. Но только на словах, а в трудовой книжке меня записали то ли разнорабочим, то ли подсобным рабочим (её у меня под рукой нет, и поэтому точно не могу назвать), сказав, что «комплектовщик» – это неофициальное название. Оклад мне на первое время пообещали в пять с половиной тысяч рублей, но сказали, что это только на первое время, а дальше... Дальше всё зависит от моей производительности, то есть начальство отметит её рост повышением мне зарплаты до ... – сумму мне не назвали, но это меня не смутило: это ведь было обычной практикой на тех работах, на которые я устраивался и раньше. В крайнем случае уволюсь, если не будут повышать, так я решил. Ну и пусть, что химия, она же запакованная, да и не надолго же я устраиваюсь на такую работу, так я думал, всё ещё надеясь на размен-продажу в недалёком будущем нашей халупы и, следовательно, на скорый отъезд в Германию на учёбу.

Химическая фирма, в которую я устроился, занималась закупкой химикатов у крупных производителей – специализированных химических заводов, а также сбором по всей стране химических реактивов с истёкшим сроком годности, которые предприятия и организации уже не имели права использовать и поэтому списывали, но не выбрасывали, а отдавали моей химической фирме за даром, а может быть, по символической цене (точно утверждать не могу), и вот эту самую химическую "помойку" моя фирма после химического анализа – проверки сохранения качества перефасовывала или же, оставляя прежнюю фасовку, только меняла этикетку на новую со своим логотипом и новым, не истёкшим, сроком годности; а также моя фирма, естественно, мелко фасовала закупленные на химзаводах крупные партии химикатов, сухих или жидких. Например, на мою фирму серная кислота поступала в бутылях по 20 литров целыми грузовиками, а перепродавалась непосредственным потребителям по одной – несколько бутылей или в мелкой таре – литровых бутылках. Разгружать грузовики с оптовыми партиями химии или загружать их заказами – этим занимались не только грузчики, но и комплектовщики. Кроме сбора из разных мест склада химических реактивов отмечу выполнение мной следующих операций: отдирание-зачистка ножом старых этикеток или замачивание банок в воде, чтобы старые этикетки отклеились, печать на компьютере новых этикеток, наклеивание их или вкладывание их; перефасовка; укладывание в коробку химических реактивов так, чтобы они не болтались; изготовление коробок нестандартных размеров под заказ. Таким образом, приходилось и забираться высоко по полкам на верхние ярусы стеллажей за реактивами, и дрызгаться в воде при замачивании банок, и на коленках ползать при раскрое нестандартных коробок из больших листов гофрокартона; иногда приходилось и попотеть при погрузке-разгрузке. В общем, работа как работа и не сахар, то есть не каторга, как арматурка, но инее халява. И самое точное название моей должности – чернорабочий. При буйстве красок химикатов всех цветов радуги. За ноябрь я получил обещанные мне пять с половиной тысяч рэ, за декабрь – уже шесть. Нельзя сказать, что я был доволен такой зарплатой за такую работу и самой такой работой, но я смирился. И как и раньше отдавал матери почти всю зарплату. Но теперь прежде, чем её отдать, я заходил в казино и пропускал три тысячи рублей через рулетку. Нет, это не означает, что я покупал фишек сразу на все три тысячи, а смотря по ситуации в игре мог докупать фишек до этой суммы. И я отыгрывал проигранное. И вообще, я часто покупал фишек больше, чем собирался ставить. Для чего? А для того, чтобы выглядеть в глазах других игроков, крупье и официантов посолиднее. Мать по-прежнему не догадывалась о моих походах в казино. Ведь я не напивался, всегда приносил вовремя зарплату, а не выигрывая по многу, не делал каких-либо дорогих покупок.

Скорее всего, что осенью 1999 года или в начале зимы, Полина познакомилась с Марком. Где и как – мне не известно. Внешность его очень колоритна: очень большой, то есть высокий и широкий (слово «толстый» к нему не подходит) и абсолютно лысый до блеска головы – эти характеристики настолько яркие, что затмевают в моей памяти впечатления о его лице: были ли у него усы и бородка, или это мне только кажется, что были (давно я его не видел); одно могу сказать определённо, что ему бы подошёл в качестве характеристики эпитет «богатырь», если бы не его еврейское лицо (еврейского богатыря мне никак не представить). Рядом с Полиной, о которой я ранее не упоминал, что она невысокого росточка (но симпатичная), он казался вообще великаном, но они оказались удачно совместимыми, то есть хорошей парой. Такое сложится у меня мнение-впечатление об их паре, и это будет меня радовать. Маму Полинин выбор также оставит быть довольной. О возрасте Марка: он не намного старше Полины и , наверное, меня. О жилищных условиях Марка: жил в Купчино один в однокомнатной квартире в одном из стоящих друг напротив друга длиннющих двух белых кирпичных домов, растянувшихся на Бухарестской улице от Фучика до Бела Куна. Но увижу я Марка впервые, наверное, только в 2000 году, а узнаю о его квартире и того позже. А кем работал Марк, долгое время оставалось для меня загадкой.

Так вот, сойдясь с Марком Полина стала жить у него в Купчино, а свою дочь Ульяну она только навещала, наверное, почти только для того, чтобы передавать нашей с ней матери деньги на воспитание-питание Ульяны, доверенной бабушке Эле, и на саму нашу мать, находящуюся в это время на совместном моём с Полиной иждивении. Со слов матери я узнал, что Марк молодец: помог Полине сменить работу акушеркой на более денежную работу страховым агентом. Что значит помог: это значит, что он материально поддержал мою сестру в период её безденежья, пока она только устроилась и училась агентским должностным обязанностям.

Звери в погонах

Теперь о нашем соседе снизу. Он занимал 2 комнаты в коммуналке (напоминаю, что почти все квартиры в нашем доме были коммунальными) под моей и Полининой комнатами. Этот сосед Андрей Корнев был участковым милиционером. Но не на нашем, а на соседнем участке. О нём в доме говорили, что он является "крышей" ларёчников. Но дело не в этом, а в том, что в 1999 году он обзавёлся мощной аудиоаппаратурой, которую начал использовать на всю катушку, то есть на пределе её возможностей. Сказать, что музыкальные колонки нашего соседа играли очень громко, мало. Необходимо сказать: мощно, то есть проигрываемая на его аппаратуре музыка воспринималась не только ушами, но и всем телом – настолько сильна была вибрация воздуха в нашей квартире. Как милиционер вставал на работу-службу сосед рано и врубал свою музыку. По субботам и воскресеньям он также мог вставать рано на службу. И если я не мог хорошо выспаться по выходным, то моя мать, сидящая дома, вынуждена была терпеть каждое включение соседом-милиционером его громкой музыки. Часами. И рано утром, и днём, и вечером. Причём сосед-милиционер выключал свою аппаратуру ровно в 11 вечера – прям часы можно сверять. Отмечу, что при попытках заснуть положенная сверху на ухо подушка ни сколько не защищала от всепроникающего громкого мощного звука-вибрация передавалась уху и сквозь подушку.Я ходил вниз и звонил в дверь квартиры соседа-любителя громкой мощной музыки. Но мне либо не открывали (может, из-за громкости-мощности музыки сосед-милиционер не слышал звонка?), либо, выслушав моё замечание о недопустимости врубать музыку так громко-мощно, молчали, то есть не обещали уменьшить громкость-мощность звучания. Это в первые мои попытки сосед-милиционер или его жена молчали в ответ на мои замечания, позже они станут огрызаться и нагло отвечать, что они как хотят так и будут слушать свою музыку. Обмолвлюсь, что стук по батареям отопления также не вразумлял соседа-милиционера. Возможно, что он и его жена из-за громкости-мощности музыки в его квартире и вовсе не замечали нашего стука по батареям. Но ведь надо же было нам что-то делать! Ведь надо же было нам каким-либо способом прекратить безобразие, устроенное соседом-милиционером. Ведь так жить нельзя! У нас в квартире откуда-то был тяжёлый стальной шар размером с кулак здоровенного боксёра. И я стал его подбрасывать, чтобы он падал с высоты на пол, либо мы с Улей стали катать его по полу друг другу. А полы у нас в комнатах были паркетные. Паркет был старый и состоял из широких дубовых дощечек, между которыми местами были щели в сантиметр шириной. Так вот, шар, катясь по полу стучал, попадая в щели, железнодорожные колёса на стыках рельс. Проделывал я операции с шаром в разное время суток, когда у соседа-милиционера было тихо, то есть громкой мощной музыки не раздавалось. Своей игрой в шар я надеялся заставить соседа-милиционера осознать, что он не прав, вследствие чего, я надеялся, он прекратит своей громкой мощной музыкой мешать нам жить.

Вот и 17 февраля 2000 года. День рождения Ули. Ей 7 лет. По традиции мы этот День праздновали. Из гостей никого не было, то есть мы праздновали в узком семейном кругу: моя мама, моя сестра, моя племянница и я. Стол был накрыт в большой комнате. Одна бутылка шампанского, остальное питьё – лимонады да соки. На стене вырезанная из цветной пёстрой бумаги цифра 7 прикреплена булавками. Множество разноцветных бумажных сердец рассеяно по комнате. Они свисают на нитках над нашими головами либо крепятся булавками к стенам. На столе много вкусно приготовленных мамой блюд, готовящихся только по праздникам. Мы сидим за столом, едим-пьём. Наше пиршество сопровождается музыкой из магнитофона, обычного, небольшого. И музыка звучит негромко, не мешая нам за столом весело разговаривать. В общем, в комнате царила празднично-весёлая атмосфера. Вот мы и поели хорошо. Осталась на очереди чае-кофейная часть застолья с тортом со свечами и прочими сладостями. Но не приступать же сразу к этой части! Так что, вполне естественно для праздника, что мы решили поплясать. Начали мы плясать, встав из-за стола, тут же, в этой же комнате, ведь и музыка звучала здесь. В основном, плясали Уля и я. В том числе взявшись за руки. И тут во время наших с Улей плясок мне пришла идея перейти плясать в мою комнату, чтобы наш с Улей топот во время пляски досаждал живущему внизу именно под моей комнатой соседу-милиционеру. Ведь это же дополнительная выгода от пляски – шум от топота, который будет раздражать соседа-милиционера (хоть бы он или его жена, или они оба были сейчас дома!)! Пусть потерпят! У нас ведь детский праздник! И не часто мы празднуем. Так что пусть потерпят! А на соседей снизу нам наплевать – им же на нас наплевать. Так давай же, Уля, топать громче и прыгать выше!.. Хорошо!..

– А давай, Уля, залезем на диван и будем прыгать с него на пол! – пришла мне идея, осуществляя которую мы с Улей сможем досадить ненавистному соседу-милиционеру ещё больше.

Мы с Улей залезли на диван.

– Старайся приземлиться на всю ступню, а не только на носки: шума будет больше, – инструктировал я Улю.

И, взявшись за руки, на счёт "три-четыре" мы с ней спрыгнули в длину на пол. Мама и Полина смотрели на нас с Улей, сначала пляшущих, а затем прыгающих. Вот было веселья! Всем нам. В том числе и от мысли, что мы достойно отвечаем соседу-милиционеру на его безобразие с громкой музыкой. Теперь их (его и его жены) очередь терпеть. Пусть знают наших!

Как известно, аппетит приходит во время еды. Так и мне после пяти прыжков с дивана его высоты показалось мало.

– Уль! А смогла бы ты спрыгнуть вот с этого стола?

– Да, смогла бы. Хочу.

– Тогда полезли на стол!

Встав на сиденье стула как на ступеньку, мы с Улей залезли на стол и после напоминания мной о желательности приземления на всю ступню стали на этот раз по очереди прыгать со стола на пол в длину. Во время прыжков я подумал, что они не пройдут бесследно: на потолке комнаты соседа-милиционера обязательно появятся огромные чёрные трещины. Это же замечательно! Для нас. (О трещинах я подумал, вспомнив об имеющихся трещинах на потолках в нашей квартире, появившихся в результате отмечаний праздников нашими соседями сверху)

– Да, люстра у соседей точно сейчас пляшет, – заметила мама, ведь мы с Улей при прыжках со стола на пол приземлялись в самый центр комнаты.

– Так им и надо! – ответил я.

– Смотрите: замазка выскочила из щелей, – указала мама на паркет.

– Ну и пусть! – махнул я рукой.

Наши с Улей прыжки продолжались, наверное, 10 минут. Не меньше. И не больше. Я так думаю. Их прервал звонок в дверь, который, можно сказать, был нами ожидаем. Пошёл открывать я, ведь именно я затеял прыжки, и, следовательно, именно я должен буду отвечать за них соседу-милиционеру снизу. Не спрашивая "Кто там?", я открыл входную дверь. И увидел незнакомого мне молодого мужчину. В тренировочных штанах и белой майке. В этом "костюме" при его телосложении незнакомец выглядел как гимнаст. Я с серьёзным выражением лица спросил его: "В чём дело?". После вопросительного выражения с грубой интонацией в голосе "Чё вы тут вытворяете?" из уст "гимнаста" последовала серия оскорблений и ругательств в мой адрес и адрес всех сразу, кто живёт в нашей квартире и устроил ЭТО. Взбешённый ЭТИМ, "гимнаст" высказал мне, я так полагаю, весь свой запас грубых слов, словосочетаний и предложений, причём, естественно, его речь изобиловала матом. Пока "гимнаст" "высказывался", я его слушал невнимательно, потому что размышлял: "Наша выходка оказалась качественной, ведь она была воспринята именно так, как мне и хотелось. И это меня радует. Но кем она воспринята, кем испытана мощь нашего негодования и протеста? Каким-то неизвестным мне "гимнастом", а не соседом-милиционером; ведь если бы сосед-милиционер был сейчас дома, то он, конечно же, явился бы сейчас к нам сам. Итак, то, что вместо соседа-милиционера поднялся к нам какой-то "гимнаст", меня огорчает. И вообще, кто он такой, чтобы являться сюда и предъявлять нам какие-либо претензии, ругаться и оскорблять нас? Никто. И чего он лезет тогда в наши взаимоотношения с соседом-милиционером?" Додумав до этого, я решил, что пора закрывать входную дверь, как это делали передо мной сосед-милиционер или его жена, когда я спускался к ним выражать своё неудовольствие их громкой мощной музыкой (замечу, что я всегда это делал в негрубой форме). Также я решил, что вступать в диалог с этим никем неразумно.

– Давай, ты, (далее последовало неприличное обзывательство), выходи ко мне,-говорил никто, подкрепляя слова жестом обеих рук, имеющим то же значение, что и слова "Давай, выходи ко мне".-Что же ты не выходишь ко мне, (далее опять последовало неприличное обзывательство)? Или ты испугался меня? Давай-давай, выходи, я же тебя оскорбляю!

Слушая никого, я размышлял так: "Никто хочет со мной подраться, поэтому он и оскорбляет меня, рассчитывая на то, что я поддамся эмоциям и захочу ответить ему на его оскорбления, то есть он ждёт первого удара от меня. Да, есть правило "Бей первым", уж я то его знаю, но в данном случае ввязываться в драку я не хочу, поскольку у меня нет шансов на победу, ведь никто ладно сложен, и, ударив его, я только спровоцирую его на применение им ко мне его боевого искусства, а может быть, и зверства. Это точно. Но что это: почему никто, желая в драке ухайдокать меня, непременно хочет сделать это на лестничной площадке и, будучи сильно разъярён, не решается переступить порог нашей квартиры, чтобы сделать это в прихожей? Подозрительная нерешительность с его стороны. И что же я подозреваю? А то, что никто задумал применить ко мне свой бойцовский талант в такой степени, что мне будет в пору обращаться в милицию, прокуратуру или суд, а никто будет отвечать им, что я сам вышел из квартиры на лестничную площадку и затеял драку. Следы моей крови на лестнице послужат доказательством, что драка происходила на лестнице. Да, и, наверное, никто рассчитывал, что я, открывший ему входную дверь, явлюсь его взору пьяным. И легко поддамся на его провокацию с руганью и оскорблениями и ввяжусь в драку. Но я же не быдло, чтобы поддаться на такую провокацию, а Человек! И как sapiens я тебя, никто, понимаю: драться со мной ты в пределах моей квартиры не желаешь, ибо возникший у следователя или судьи вопрос "Какого рожна ты вторгся в чужую квартиру?" тебя вгонит в тупик. Итак, моя кровь на стенах и полах моей квартиры будет доказательством твоей вины. Так что своим словесным поносом ты меня не проймёшь! И надо же, выражение "Мой дом – моя крепость" работает в данной ситуации и при распахнутой входной двери: враг не решается переступить порог". Отмечу, что чтение тобой, мой читатель, моих мыслей медленней, чем их бег в моей голове. Далее мои мысли бежали так: "Но чтобы закрыть входную дверь, мне необходимо будет сделать один шаг за порог на лестничную площадку. А ведь никто только этого и ждёт – моего выхода туда. Значит, надо сделать что-то такое, чего он совсем не ждёт. Придумал! Так что, нет уж, фигушки, по-твоему не будет!" И я резко вышел через порог из своей квартиры и начал обеими руками давить на кнопки всех звонков соседней коммуналки, а их было 5, и были они расположены по обе стороны от входной двери. Звоня, я был расположен лицом к соседской двери, а к никому тылом, но он не решился нападать на меня в этот момент. Почему? – не знаю, гадать не буду. Я звонил, подолгу держа нажатыми кнопки сразу четырёх звонков, растопырив пальцы. Где-то через минуту-другую, не больше, соседская дверь отворилась на ширину головы с ушами, и в открывшемся чёрном пространстве возникло светлое лицо (на него падал свет от ламп с лестничной площадки) соседки-старушки.

– Здравствуйте, – бодро пожелал я старушке.

– Здравствуй. Что случилось? – с приветливой улыбкой спросила она.

– Да вот, видите вот этого типа? – начал было я, и, произнеся вопрос, я, не передвигая ног, развернул свой бюст на несколько румбов в сторону никого, а, повернув голову ещё больше – прямо в его направлении, кивком головы вверх указал на него как на объекта моего вопроса.

И только я, обернувшись, указующе кивнул на никого, как из нашей прихожей я услышал восклицающе-вопрошающий голос моей матери, увидевшей его, стоящего на лестничной площадке перед открытой нараспашку входной дверью нашей квартиры:

– Эт-то ещё кто такой?!

Сложившаяся на данный момент ситуация уж точно оказалась для никого непредвиденной, и он изменился в лице с вызывающе бóрзого на кислое-растерянное.

– Ну-ка пшёл вон отседова! – продолжила командным тоном моя мать с нахмуренным лицом.

Мы втроём продолжали смотреть на никого. И он, вобрав голову в плечи и ссутулившись, развернулся и, такой сникший, начал ретироваться восвояси. Я переступил ногами и развернулся в сторону ведущей вниз лестницы, по которой спускался-отступал никто, вид и проигрыш которого меня развеселили. И мне подумалось, что предоставить слишком много возомнившему о себе никому возможность отступать по лестнице в тишине – это неправильно, необходимо ему вслед улюлюкать, смеяться и подгонять его, чтобы он полнее прочувствовал своё поражение и свою ничтожность.

– Ага!.. Вали давай! – крикнул я с лестничной площадки своего этажа никому, находящемуся уже на лифтовой площадке между этажами (то есть один лестничный пролёт он уже преодолел).

И, чтобы иметь возможность видеть мой объект насмешек на оставшемся пути его отступления, то есть на лестнице от лифтовой площадки до второго этажа, я спустился на несколько ступенек и... что же я увидел? К противоположной стене жались 3 милиционера, стоящие один на лифтовой площадке между этажами, а 2 других рядом на ступеньках ведущей вниз лестницы. Среди выстроившихся в ряд милиционеров я узнал морду соседа-милиционера Андрея Корнева.

– Ничего себе! – после секундной заминки, вызванной удивлением от увиденной милицейской засады, воскликнул я.

В этот же момент ко мне подошла моя мама и, тоже увидев засаду, после секундного обдумывания, или просто потому, что была поражена настолько видом засады, воскликнула вопрошающе:

– А это ещё что такое?!

Троица в милицейских кепках и куртках из кожзаменителя долго себя нам разглядывать не позволила: милиционеры сразу сообразили, что им пора сматываться. Что они и сделали. Молча.

Мы с мамой вернулись в нашу квартиру. Продолжать пляску и прыжки мы больше не стали, а пошли втроём (мама, Полина, я) курить на кухню. Во время курения мы стали обсуждать случившееся. Кто из нас что именно говорил, я не помню, поэтому привожу наши высказывания без указания их авторов:

– Этот Корнев... Да кто он такой? Да что это он о себе возомнил? В конец распустился! Думает, что он здесь король, и ему всё можно.

– А вообще-то, здорово вышло. Ведь кто из нас думал, что у нас ТАК получится? Пусть знают наших!.. А ведь этот, в майке, хотел выманить меня на лестницу, чтобы подраться!..

– Да-а... Но какая же подлость со стороны Корнева: подослал провокатора, рассчитывал, что тот сможет выманить тебя из квартиры и устроить с тобой драку или избиение (он, ведь, крепче тебя), а затем подскочил бы он сам с нарядом из засады, и скрутили бы тебя да увезли бы в милицию. И побили бы ещё. И в момент задержания, и в милиции.