Текст книги "И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно (СИ)"

Автор книги: Алексей Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 89 страниц)

Во второй половине марта я заметил, что не один я хожу в бушлате. Я пропустил весну прошлого, 2005 года, сидя безвылазно в гараже на улице Софьи Ковалевской, но я не помню, чтобы осенью прошлого года кто-то попадался мне на глаза в бушлате. Или же я, не имея сам тогда бушлата, не видел их и на других? Но этой весной, когда люди сняли зимние куртки, пальто и шубы, и переоделись в демисезонное, я заметил, что действительно пришла мода на бушлаты. Подлинные морские бушлаты разных стран и сшитые, видать, в ателье или купленные в бутиках стали носить и молодые люди и девушки, и молодые женщины, то есть очень многие. Как хорошо, что у меня появились более менее приличные ботинки, ибо с бушлатом они хорошо смотрелись. Меня однажды, такого, в бушлате, остановила молодёжная компания на Невском и выразила своё восхищение моим бушлатом. Было это ближе к концу марта 2006 года. Ходя в марте в бушлате и без баула-теперь я свои вещи оставлял на лестничной площадке на Набережной – особенно выходя на Невский проспект, я стал понемногу чувствовать себя данди (или дэнди), ибо я чувствовал, что бушлат выделяет меня из толпы, но теперь никто стыдливо не отводил от меня глаз. Пройдёт немного времени, и я стану конкретно притягивать к себе взгляды всех окружающих, но об этом по порядку. Сейчас лишь замечу, что однажды в марте в Александровском саду меня чуть не побили пьяные курсанты Дзержинки (Высшего инженерного военно-морского училища имени Дзержинского, находящегося в здании Адмиралтейства) за то, что я ношу бушлат, как будто бы я не имею права его надеть на себя. Курсанты встали передо мной полукругом, и самый недовольный моим внешним видом, зачинщик курсантского возмущения, схватил меня за бушлат, а другой рукой уже замахнулся на меня, но среди этой пьяной компании нашёлся один герой, заступившийся за меня и вцепившийся в занесённую на меня руку. Держа своего товарища-забияку за руку, он крикнул мне:

– Уходи скорей, пока я его держу! – и обратился к буяну: – Да отстань ты от него! – имея ввиду меня.

И я спасся бегством. С тех пор я в бушлате сторонился компаний выпивающих курсантов.

* * * (Звёздочки ╧68)

Проходя по Невскому в конце марта я обратил внимание на размещённое на дверях одного ресторана объявление о приёме на работу грузчика. А 29 марта случилось вот что. В этот вечер я почему-то (возможно, потому, что шёл дождь) поднялся на свою лестничную площадку довольно рано, до полуночи. И в двенадцатом часу ночи или вечера (как хотите) из квартиры на последнем этаже вышел жилец, подросток-десятиклассник, в магазин за продуктами, но зачем он вышел, я узнаю чуть позже, а пока я решил его догнать и познакомиться. В тёмном Александровском саду я его догоняю и вступаю с ним в диалог. Я поведал ему, что я уже скоро месяц как живу этажом выше, на чердачном уровне, его дома на Набережной. Он удивился. Я ответил, что я старался не шуметь, чтобы не раздражать их собаку. Но я заметил, что я боюсь не собаку, а людей. Жильцов. Что они, прознав, что я обосновался над ними, прогонят меня. И поэтому я вынужден подниматься наверх как можно позже, обычно в третьем часу ночи. А вообще, – сказал я, – я племянник и кузен его соседей с первого этажа, хожу чистым и в чистом, заходя помыться-побриться к ним. Про свою надежду на суд я также рассказал, чтобы подросток с последнего этажа поверил, что я наверху – это временное явление. А про работу я сказал, что с радостью устроился куда-нибудь, хоть грузчиком, но но на работу я смог бы начать ходить, только если перестал бы бояться быть замеченным жильцами квартир по этой лестнице, и смог бы безбоязненно приходить с работы вечером, а не ночью, как сейчас, к себе наверх. То есть я просил у подростка-десятиклассника Матвея – так он представился – дать мне зелёный свет на временное проживание над ним, и пусть он расскажет обо мне своим родителям, чтобы они меня не гоняли. Матвей сказал мне, что я могу жить наверху и дальше, и пожелал поскорее мне устроиться на работу.

Я на следующий же день пошёл в ресторан устраиваться грузчиком. Там мне , как я и предполагал, была обеспечена кормёжка обедом, что было для меня, бездомного, не имеющего плиты, ну очень существенным условием, большим плюсом. О том, что я бомж, я естественно, не говорил. С ресторанной начальницей я договорился о выходе на работу завтра же, 31 марта.

Радостный, я вечером тридцатого зашёл к тёте Надине помыться-побриться. Узнав, что я завтра с утра иду на работу, Настя, а может быть и тётя Надина (я не помню, вернулась ли она к этому времени из Москвы от Анки), разрешила мне переночевать в квартире. То есть мне позволили начать трудовую деятельность как человеку. Напомню, что моим родственникам было не известно, что я живу над ними.

И вот я на работе. В мои обязанности входило таскать на складе, расположенном в подвале, продукты к движущейся наверх ленте-транспортёру, а также разгружать подъезжающие машины с продуктами. Было время и посидеть без дела в ожидании следующего задания. Часов в 11 слегка покормили. Но это был не обед, а второй завтрак. В третьем часу был обед. Мне такая система кормёжки пришлась по душе. На этой работе для меня оказалось всё хорошо, кроме низких сводчатых потолков. И об эти своды я постоянно бился головой, постоянно забывая о них. а помнить о них постоянно не было возможности, ведь я думал о порученном мне задании. Поэтому после первого дня работы в ресторане я решил зайти на Набережную в квартиру родственников. Второй день подряд. На этот раз по делу. За виденной мной там стальной каской. Каска была не обычная какая-нибудь, а эпохи Первой мировой войны французского фасона с гребнем сверху и козырьком сзади кроме переднего (я ведь занимался военной историей, поэтому точно знал, что это подлинная французская каска). Цвета зелёного хаки. На месте налобной бляхи была только наварена эмблема, на которой были отштампованы буровая вышка и трактор с землесгребательным ковшом. Я понял, что такую каску Тимофей, студент Горного института, мог приволочь домой с какой-нибудь горняцкой практики. Я спросил его, могу ли я её взять, чтобы носить на работе и не биться головой о потолочные своды. Я получил разрешение. И тогда я понял, что в своём морском бушлате и этой каске я "морской крот", каска-то горняцкая, то есть принадлежит тем, кто роет землю. А в природе кто роет? Кроты. И ведь есть же в Америке спецназ "Морские котики"! А я, значит, буду спецназовцем "Морским кротом". Надо только на каске написать готическим шрифтом по-немецки "Морские кроты", – думаю я. – Надо посмотреть, как по-немецки будет "крот". Беру свой Русско-немецкий словарь (напомню, что мои книги по немецкому языку хранились на Набережной) и нахожу там слово "крот". По-немецки "der Maulwurf". Открываю теперь Большой немецко-русский словарь, ищу слово "der Maulwurf", чтобы узнать форму множественного числа. Кроме значения "крот" у него находится и второе, разговорное: так немцы называют диверсантов, разведчиков, подрывников. Ну точно: я есть Maulwurf, ведь я всем своим образом жизни и своей будущей Книгой с изложением в ней своей жизни собираюсь подрывать современное Российское демократическое государство, показывая его порочность. Хотя бы в том, что я тону, и оно, вот такое демократическое, не может мне ни чем помочь. Ведь кто я в нём? Равный со всеми, и тогда с какой стати государству мне помогать? Выживай как знаешь! Да, моя Книга будет упрёком ныне действующей государственной системе, упрёком, заставляющим задуматься о необходимости коренным образом эту систему менять, чтобы человек не чувствовал себя одиночкой, до которой у государства нет дела: пусть выживает, как хочет! Да, я подрывник этой системы, Seemaulwurf специального назначения, спецназовец "морской крот". Да, я буду ходить по Невскому и вообще по центру города отныне в бушлате и каске. Или нет, на голову я одену кепку, найденную мной прошлым летом, с приклеенным к ней белым париком, и тёмные очки одену, найденные также прошлым летом, круглые, как у Джона Леннона, а каску на лямке повешу за спину, и портянки обмотаю поверх чёрных джинсов – такой образ будет ярче, и кепка с париком и очками будут в тему, ведь мне как диверсанту, шпиону, разведчику, подрывнику нужно сохранять конспирацию. И портянки клетчатые надо намотать на ноги поверх джинсов.И смеху будет больше при виде меня такого, эпатажного. И запомнят меня лучше, что, да, действительно, ходил тут один по центру города в парике и с каской, и в бушлате при портянках, что будет хорошо, что послужит подтверждением, что я, Алексей Павлов, действительно был такой. И бедствовал. А на меня никто не смотрел, и стыдливо отводили глаза при виде меня с баулом, типичного бомжа. Зато теперь я заставлю смотреть на себя и указывать на меня пальцем. Я ведь тяжело переносил, что люди стыдливо отводили глаза при виде меня, бомжа, и я теперь дополучу недополученное общественное внимание. я заставлю о себе говорить. Да, моё хождение в таком виде будет идейным эпатажем. И пусть общество запомнит, что я действительно был, есть, и буду. Да, у меня всё будет хорошо, и я ещё долго буду. Буду жить! И благоденствовать!

И я написал на яркой оранжевой бумажной полоске чёрным цветом готикой по-немецки Seemaulwürfe. И приклеил эту полоску к каске с левого бока узким скотчем. А лямку сделал длинную, чтобы каска висела за спиной. О! Что я ещё нашёл! Как раз в тему: детские тёмные ортопедические очки-цилиндрики на маске и на белой резинке от трусов вместо душек. Наверное, их в детстве носил Тимофей. Мне как "кроту" они пригодятся для большей эпатажности моего образа. Я беру их без спроса, полагая, что их хранят просто так, на память.

И на следующий день, 1 апреля, я пришёл вот в такой униформе "морского крота" на работу в ресторан. Первое апреля располагало к шуткам, и мой внешний вид был одобрен и вторым грузчиком, и шеф-поваром, спускавшимся на склад в подвал за продуктами. Я объяснил им концепцию своего мундира спецназовца-диверсанта "морского крота". Кроме каски с ортопедическими очками на резинке от трусов и кепки с приклеенным париком я взял с собой на работу третий головной убор: найденную зимой в снегу трикотажную шапочку с прорезью для глаз цвета зелёного хаки. Поэтому после перемены каски с ортопедическими очками на кепку с париком, вызывающей всеобщий смех как на складе ресторана, так и на кухне, шеф-повар Андрей попросил у меня мои головные уборы, и третий головной убор, шапка с прорезью для глаз, надетая в свою очередь Андреем, валила от смеха всех наповал. Насмешив моими головными уборами всех на кухне, шеф-повар Андрей попросил меня самого показаться наверху в курилке в полном облачении – в бушлате и портянках, при очках и в кепке с париком, и с каской за спиной.

После первого апреля, то есть моего второго подряд рабочего дня, у меня был выходной. Я решил в этот день не выходить кормиться на улицу из урн, мусорных баков и со скамеек. Думаю, что мне не пристало этого делать, ведь я уже устроился на работу, и если я сутки поголодаю до кормёжки на работе завтра в ресторане, то со мной ничего не случится.

3 апреля утром я вовремя пришёл на работу в униформе "морского крота" и принялся разгружать машины с продуктами. В каске. Но без бушлата и кепки с париком. С девяти до одиннадцати я, голодный, работал-разгружал, думая, что скоро будет перекус. И вот, когда утренние машины все были разгружены, мне вдруг сообщают:

– Ты больше нам не нужен. Ты нам не подходишь: ты уволен!

Для меня это было как гром среди ясного неба, ведь я работал с усердием и без замечаний. Я понял, что повторяется в который уже раз одна и та же история. После моего начала работы грузчиком в ресторане с его входной двери объявление о приёме на работу грузчика не было снято. И в этот день, 3 апреля, на работу вышел в первый раз ещё один новый грузчик. Где мне до него!? Ведь именно по нему видно, что он дружит с бутылкой, именно он не умеет говорить, он не красив, уже не молод (по сравнению со мной), вследствие чего не притязателен, в общем, скорее всего, по мнению ресторанного начальства, будет работать и дольше меня, и менее требовательно к условиям труда в ресторане, и им легче будет манипулировать ресторанному начальству. Короче, мне не дали даже доработать мой третий рабочий день, не то, чтобы поесть полдвенадцатого. Ведь у них была замена мне. И приказали отправляться домой. А за зарплатой сказали приходить после пятнадцатого апреля, когда будет получка у всех работников ресторана. Я лишь смел просить, чтобы учли мою работу в третий день, ведь я выходил на работу и работал. Увольнение я воспринял не только душой, но и пустым желудком, будучи крайне голодным. И я решил, что после этого случая я больше не буду пытаться устроиться на работу куда бы то ни было до сáмого суда, в который я верил. Или до отъезда в Бундес. И я продолжил ходить и сканировать глазами скамейки, урны да бачки. Уже в мундире "морского крота", считая себя на войне на выживание. Собственное выживание. А мысленно я всё время, пока ходил в поисках съедобного, был с Богом: я молился. И о том, чтобы поскорее Он положил конец такому моему роду деятельности, и о том, чтобы он простил мне это занятие, и о том, чтобы Он уберёг меня от заразы. Да, я с начала марта, когда меня забодал бык, мысленно всегда был с Богом, Который заполнял меня всего: я чувствовал Его в себе. В Александровском саду я нашёл однажды жилетку от спортивного костюма – тройки. Теперь вечерами я надевал её, когда выходил на промысел в Александровский сад, чтобы своим бушлатом не провоцировать пьяных курсантов из Дзержинки. Теперь мне было намного легче. И потому что я мог теперь в любое время не бояться подниматься к себе на лестничную площадку и спускаться с неё, и потому что мне стало жить сытнее. С каждой неделей я находил всё больше питья и еды. У некоторых свидетелей того, как я добываю себе пищу и питьё, я просил прийти на мой суд, дав им расписаться и взяв их адреса и телефоны. Сначала я ходил в форме "морского крота" в поисках пропитания, не стесняясь в ней лезть в урны, а даже наоборот, я чувствовал, что мой внешний вид извиняет меня в глазах окружающих. Но получив большую дозу внимания и большую порцию смеха в свой адрес, я пришёл вот к какому умозаключению. Вот я хожу в мундире "морского крота" и вызываю всеобщий смех. И живу я без женщины. И питаюсь как птица небесная, чем Бог пошлёт. И думаю всё время о Боге. И о торжестве Справедливости, победе Добра и Любви, что равно означает – о Боге. Так кто же я, живущий не как все остальные люди? Я отщепенец? щепка из поговорки "Лес рубят – щепки летят" в смысле: "В демократическом обществе неизбежны пострадавшие вроде меня от демократических порядков"? Нет, я не отщепенец, и не отброс общества, а я ангел, слуга Божий. Я инструмент в Его руках. Ведь, как известно, смех продлевает жизнь. А жизнь дарит Бог. Следовательно, и дополнительные минуты, вызванные смехом, также от Бога, а не от меня лично. Ведь при виде меня, такого, в униформе "морского крота", люди часто произносят: "О, Господи!". Либо матерятся: "О,٧ ٧ мать!". А ангелу не пристало лазать по урнам и бачкам, сканировать скамейки, и я в мундире "морского крота" перестал это делать. Но я не перестал носить свой эпатажный костюм, чувствуя себя в нём данди. Теперь у меня были разделены выходы с лестничной площадки на улицу на 2 вида: в поисках еды-питья, и в этом случае я ходил в одном бушлате без причиндалов, и просто погулять-поэпатировать народ своим внешним видом, и тогда я экипировался полностью "морским кротом".

Но опять я забежал чуть вперёд, ибо в ближайшие-то дни я буду при деньгах. 4 апреля, то есть сразу после работы в ресторане, то есть когда я был ещё без денег, я был на площади Александра Невского перед входом в метро (здесь я также собирал оброненные людьми гривенники). И именно у меня спросил человек, вылезший из метро:

– Брат! Где тут вход в гостиницу "Москва"?

А ведь выход из метро станции "Площадь Александра Невского" был рядом со входом в гостиницу "Москва", в одном с ней здании, в здании гостиницы. Поэтому я махнул рукой в сторону входа со словами:

– Вон он, соседняя дверь. – И я поспешил сказать приезжему следующее, пока он от меня не удалился: – Вот ты обратился ко мне словом "брат". Значит, ты тоже мне брат. Так вот, брат, ты идёшь в гостиницу, а у меня нет дома, и есть охота. Так помоги, как можешь!

– Всё! Понял тебя! На, вот тебе деньги (даёт мне тысячу рублей одной бумажкой), зайдём сюда (мы стояли перед стекляшкой-забегаловкой, расположенной напротив выхода из метро, и мы зашли в неё), давай заказывай себе и мне пива, а себе ещё, чего хочешь, поесть.

Я заказал пива и еды. Торговые наценки на пиво и обычную еду мне не понравились, я бы с удовольствием эту тысячу стал разменивать-покупать на неё где-нибудь в другом более дешёвом магазине, но я не хотел отказывать своему благодетелю, который, наоборот, скорее всего привык пользоваться дорогими услугами общепита и дорогими магазинами, и я заказал пиво и большую булку с чем-то красиво на ней наложенным, чем конкретно, кроме листа салата, я не помню.

– Ты давай, начинай есть, а я сейчас зарегистрируюсь в гостинице и оставлю в ней свою сумку, и вернусь к тебе попить с тобой пива, брат!

Я принялся есть. Через десять минут вернулся брат. Он протянул мне свою визитную карточку. Читаю. Он Дмитрий Орлов. Где-то и кем-то работает. В Москве. Следует отметить, что вид у этого Дмитрия Орлова был действительно как у "братка", то есть как у бандюгана, ибо с такими внешними данными, как у него, все обычно идут в бандиты: коренастый, невысокого роста, без шеи, с бритой наголо головой, с грубой работы лицом, с маленькими глазками, в чёрной кожаной куртке. Плюс обратился ко мне "брат". Хорошо, что не "братан", "братишка" или "браток" – тогда бы я не стал к нему обращаться и ни о чём просить, а так, слово "брат" меня подкупило-тронуло. В-общем, мне повезло. А визитку Дмитрий Орлов дал мне со словами:

– Если у тебя возникнет какая-нибудь реальная коммерческая идея, то обращайся, я готов тебе дать много денег, но ты будешь отдавать мне 30 процентов прибыли. Надумаешь – звони!

И мы расстались. Я несколько дней хорошо питался и купил себе несколько икон. И десятирублёвых, и двадцати, и сторублёвых. Типа, я таким образом готовился к отъезду в Германию, ведь где я там найду такие иконы, которые мне будут по душе? А здесь на Родине я мог выбрать их, какие захочу. Деньги кончились довольно быстро, и я продолжил сканировать урны и скамейки. А мусорные баки мне уже больше не было нужды перерывать – стало хватать со скамеек и урн и подобранных гривенников.

7 апреля мне позвонили из юридической консультации юрфака и пригласили на следующей неделе на приём (Вот и пригодился мне мой мобильный телефон!). Числа десятого я пришёл туда. И поведал свою историю в подробностях принимавшему меня студенту-старшекурснику. Он назначил мне встречу через неделю, после того, как он проконсультируется по моему делу с профессором юрфака. Мой дальний поход на 23-ю линию Васильевского острова – именно там была организована юридическая консультация – был возблагодарён Богом: выйдя из консультации на улицу я обнаружил в урне перед входом в неё двухлитровую бутылку, целую, нераспечатанную, но без этикетки, «Кока-колы» с обшарпанными боками. По-моему, ею играли в футбол, а потом выбросили студенты юрфака.

А ещё числа десятого апреля я нашёл аккуратную жёлтую коробку из-под обуви. И у меня тут же родилась идея обклеить коробку бумажными иконами и сделать из неё таким образом иконостас. И повесить его у себя на лестничной площадке на ручку от закрытой двери, ведущей на чердак. Поскольку деньги какие-то у меня в это время были (остались от Дмитрия Орлова), то я решил купить узкий скотч, выдвигающееся из пластмассовой ручки лезвие (нож для резки бумаги и скотча), чтобы приклеить скотчем бумажные десятирублёвые иконы к коробке, а также купить центральную икону за 13 рублей (на книжном развале в ДК имени Крупской она стоила именно столько, а в городе – 25). Это даже была не икона, а пасхальная открытка с надписью "Христос воскресе!", которую я поместил в купленную за 65 рублей фоторамку (Ох! Сколько же я их перебрал, выбирая подходящую!), и отнёс освятить её в церковь. И открытка превратилась в икону. Но где я буду мастерить иконостас? Не на полутёмной же лестничной площадке?! И я вечером расположился прямо на Адмиралтейской набережной на скамейке, там, где растут деревья у Невы. Прохожие, а их было не много, проходя мимо, присматривались к моему занятию-рукоделию. Клеить надо было аккуратно, и поэтому я клеил медленно. Наступили сумерки, и зажёгся уличный фонарь. А затем совсем стемнело. А я всё клеил. При свете уличного фонаря. Только представьте себе эту картину: меня, возящегося на корточках или согнутого перед белой скамейкой, на которой лежит жёлтая коробка с уже пёстрым от наклеенных икон дном, в свете уличного фонаря и темноте вокруг на берегу Невы! Иконы так удачно скомпоновались на дне обувной коробки: без жёлтого цвета по сторонам от них, что казалось, что эта коробка специально была создана на для вложения в неё сапог, а для наклеивания на её дно бумажных десятирублёвых икон. Кроме них, размером с открытку, было ещё 3 маленькие, ну и по центру образ Спаса Нерукотворного в фоторамке, привязанной к коробке обувными шнурками, которых вообще не видно.

Пятнадцатого апреля я прихожу на работу к своему университетскому сокурснику Эдуарду Сипатову, который осенью дал мне тысячу рублей: вдруг он чем может мне помочь сейчас? Я иду пешком на край Купчина, то есть пересекаю ровно полгорода. Я ему сообщаю, что у меня скоро, 19 апреля, день рождения. Так вот, мало того, что Эдик сейчас даёт мне 200 рублей, так он ещё и приглашает меня обязательно прийти к нему на работу девятнадцатого. Он обещает меня накормить в этот день в столовой предприятия, где он работает юристом.

16 апреля я получаю в ресторане 1.350 рублей. За сколько это рабочих смен, две или три, мне не говорят. И в этот день из этих денег я трачу-покупаю двухсотрублёвый киот, то есть глубокую деревянную раму со стеклом. А также иду в полиграфический центр на площади Восстания и делаю там копию репродукции иконы святого Максима Грека. Мне повезло: мне не пришлось заказывать масштабирование или ещё каким-либо образом редактировать его образ, так как он в православном журнале-календаре на 2006 год был как раз под размер купленного мной киота (А взял я репродукцию этой иконы из календаря в Коневском монастыре). И обошёлся мне один лист с отпечатанной копией копии всего в 40 рублей.

О сумке типа армейской планшетки. Я увидел её в продаже на Невском. Стоила она 1200 рублей. Мне такая нужна будет, если я уеду в Германию учиться, чтобы в неё вертикально вставлять Словарь Рымашевской (первое издание) и ещё какую-нибудь книжку. Да и сейчас при хождении в костюме «морского крота» она была бы в тему к этому костюму, прекрасно его дополняя и завершая, а то с полиэтиленовым мешком, какой бы он ни был красивый и новый, я не очень-то смотрелся как воин: где это видано, чтобы солдат ходил с полиэтиленовым мешком?! Ведь я, когда гулял сейчас, в этот период, в костюме «морского крота», то брал с собой на улицу какую-нибудь книжку по немецкому языку, чтобы присесть почитать её где-нибудь на скамейке и отдохнуть. В общем, мне очень захотелось заиметь увиденную мной сумку – модель под названием «VIP» петербургского производства – уже сейчас, а не перед отъездом в Бундес, который, я верил, что состоится. И я придумал пойти попросить деньги на подарок себе на день рождения, то есть на сумку, у Ивана Андреевича, хозяина пищевого производства, который приютил меня у себя на фабрике, и с которым у меня вышел «конфуз» из-за моего предложения организовать у него на фабрике профсоюз. Даже несмотря на то, что я уже не работаю у него/на него, я подумал, что он, в своё время готовый проплатить мне комнату (снять её для меня), не откажет мне в подарке на мой день рождения. И 17 апреля я являюсь к нему в кабинет на фабрике. Он по-прежнему предлагает мне снять комнату, то есть раскошелиться на меня. Я же в ответ ему говорю:

– Нет, я так не хочу. У меня послезавтра будет день рождения, так дайте мне, Иван Андреевич, отметить его по-человечески. С подарком. Я пришёл, чтобы попросить у Вас на подарок...

– Сколько тебе нужно?

– Две тысячи рублей, – назвал я сумму, на которую мне хватит и подарок себе купить, и пива попить – не недопитого, а из целой бутылки. И как-то не внятно я продолжил: – Мы же с Вами одного круга, и когда-нибудь сочтёмся, или Вам пригодится моя помощь, когда у меня всё будет хорошо...

– Этой суммы точно хватит? – переспросил меня Иван Андреевич.

– Да, вполне.

И он выдал мне пару тысяч рублей, на которые я на следующий день купил себе подарок – сумку.

Вечером 18 апреля я захожу на Набережную, чтобы помыться и побриться перед днём рождения. Настя ничего не знает о нём. Я ей не говорю ничего. И Тимофею тоже. А тёти Надины, которая, может быть, вспомнила о моём дне рождения, нет, она в Москве, у Анки. Мне повезло: Настя мне предлагает после мытья остаться заночевать на Набережной (здесь в квартире тёти Надины). И я до глубокой ночи вожусь с иконой преподобного Максима Грека. Из оргалита, подобранного мной как-то где-то и занесённого в кладовку квартиры на Набережной, я вырезаю прямоугольник размером с икону, и наклеиваю на него золочёную картонку с тиснением-узором, ту, что возил с собой в Коневский монастырь, а на неё наклеиваю вырезанного из копии копии по контуру Максима Грека, так что теперь за ним небо смотрится действительно золотым и блестит. Из оставшейся картонки с золотым тиснением я вырезаю рамку и создаю ковчег на иконе, прикрепляя возвышающуюся рамку к образу латунными шариками-заклёпками, купленными по рублю в количестве 14 штук. На небе вокруг головы святого Максима Грека я рисую красным маркером круг-нимб. Красным же маркером пишу на небе надпись «СВ ПРП МАКСИМ ГРЕК». А красные маркеры я искал по городу, ведь мне они нужны были определённого оттенка и толщины линии. В итоге я купил 2 красных маркера. Толстый за 10, и тонкий за 70 рублей. Тонкий – для горизонтальных, тонких элементов букв надписи. Кроме иконы Максима Грека в ночь накануне моего дня рождении я клею на оргалит икону формата А3 Божией Матери «Достойно Есть» (из большого 12-страничного старого календаря, уже не полного, предоставленного мне одним трудником из другой кельи Коневского монастыря, я выдрал один лист с этой иконой; речь здесь идёт, конечно, о копии иконы). Так начался мой день рождения – ещё ночью за изготовлением икон. Всю ночь я не ложился. А днём я поехал в Купчино к Эдику Сипатову. Он выписал мне пропуск и отвёл меня в столовую своего предприятия, где накормил меня по-праздничному, то есть жареной курицей. Вечером своего дня рождения я зашёл за изготовленными мной давеча двумя копиями икон, чтобы забрать их наверх на лестничную площадку, чтобы завтра отнести их в церковь и освятить там, то есть превратить в настоящие иконы (Напомню, что мои родственники, обитатели квартиры на Набережной, до сих пор не знают о моём месте обитания на их лестнице). Я не просился ночевать, но мне Настя предложила остаться в квартире вторую ночь подряд, то есть я закончил свой день рождения как человек, отметив – хорошо поеви попив пива, и проведя 2 ночи в домашних условиях, и начав и закончив день в квартире на Набережной! В эту вторую ночь я хорошо спал, накануне не выспавшись и целый день, день рождения, прогуляв. Именно в эту ночёвку я додумался привязывать к купленной сумке-подарку лиловый зонтик, также мной найденный в телефонной будке, так, чтобы он болтался ровно посередине сзади как хвост (зонт был не длинный). А с другого боку сумки, под правой рукой (если сумкину лямку одевать через голову на левое плечо), я повесил пластиковую бутылку с водой, кипячёной, но, в принципе, в петлю-удавку из шнурка можно было вешать за горлышко любую бутылку. А также именно в эту ночёвку я приделал валдайский колокольчик внутрь каски (Колокольчик из Коневского монастыря взят мной «на память»), так что он будет звенеть при моей ходьбе ей в такт-шаг. И мобильный телефон я додумался крепить за шнурок, прикреплённый к карабину в левой верхней петлице бушлата; шнурок тянулся наискосок в правый карман бушлата. Там он сам не был виден, а выглядывал из кармана его футляр-очёчник, старый, матерчатый со стальными дужками и шариками-застёжкой. Но мои родственники, обитатели квартиры на Набережной, не видели моего мундира, я считал не нужным раньше времени им его демонстрировать, поэтому 20 апреля я вышел из квартиры с полиэтиленовым мешком, в котором и находились каска с очками, кепка с париком и портянки. А уже в переулке я доэкипировался полностью. Теперь я ангел-воин Господень из спецподразделения «Морские кроты», и моё оружие против демократической системы во имя Добра – смех. Только представьте себе, что Вы, мой читатель, встретите меня, такого, эпатажно экипированного, на своём пути. Ну как тут не воскликнуть: "О, Господи! Или не матюгнуться, встречные люди и делали, или одобрительно показывали выставленный вверх большой палец при сжатом кулаке (думаю, я понятно обрисовал этот жест).

К моим достижениям в апреле следует отнести знакомства с двумя Нинами. Одна, уличная торговка хот-догами, наливала мне кипятку (а чайные пакетики я брал на Набережной). Другая была продавщицей в церковной лавке на Московском вокзале. И тоже Нина. Так вот, эта вторая Нина также всегда наливала мне чаю, когда я заходил на Московский вокзал, чтобы зарядить свой мобильный телефон, а однажды она принесла мне из дома пиджак, чуть великоватый мне, в другой раз, в начале мая, банки различных консервов.

Во второй половине апреля со своей зарплаты в ресторане я покупаю несколько икон и за 100 рублей, и дешевле, понимая, что заплаченные за них деньги, в принципе, не решают мою проблему с поиском еды. Повторяю, покупку икон я рассматривал как своеобразную подготовку к отъезду в Бундес вместо или после суда. Ведь с каким я поеду туда багажом? Да ни с каким! И где я там возьму иконы, в протестантско-католической стране?! Часть из приобретённых мной весной того тгода икон я отнёс на первый этаж, в квартиру тёти Надины, а некоторые оставил для молитвы на лестничной площадке.

Никогда прежде я не ходил на праздничную Пасхальную службу и крестный ход, всё как-то спал. Теперь же с радостью побывал на ней и совершил крестный ход. Было это в соборе Спасо-Нерукотворного образа на Конюшенной площади, самом ближнем от Набережной храме. Я покупал десятирублёвые свечи. Третью свечу я принёс на лестничную площадку и зажёг её той Пасхальной ночью перед иконостасом. И мне было хорошо тогда на лестнице при вырываемых светом свечи из темноты иконостасе и иконах Божией Матери "Достойно Есть" и святого Максима Грека. Да, я праздновал – у меня было прекрасное праздничное настроение. И я не чувствовал себя одиноким – я был с Богом.