Текст книги "И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно (СИ)"

Автор книги: Алексей Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 89 страниц)

Утром понедельника я быстро, впрочем, как обычно, вышел из дома на работу. Прошёл через двор без приключений. А после работы зашёл в отдел милиции. Дежурный, сидевший за стеклом, долго не обращал на меня внимания, а вёл разговор, показавшийся мне пустым по содержанию трёпом, с другими рядом с ним находящимися милиционерами. А я всё стою перед окошком. Стою и жду. Наконец-то дежурный мент (своим невниманием ко мне он доказал, что он не милиционер, а мент) соизволил обратиться ко мне, типа: что у тебя? Я вкратце объяснил ему, что обосновавшиеся в нашем доме бомжи решили убить нас, на что дежурный мент ответил мне:

– А может, это тебе только кажется, что они решили убить тебя? – спрашивая, дежурный мент тыкал мне, что было мне неприятно.

– Да нет же, повторяю, что мы это слышали сами.

– Ну кто ты такой, чтобы тебя убивать?

– Как кто? Я жилец дома, мы жильцы дома, а бомжи мешают нам жить. И вот они решили нам отомстить за то, что это мы якобы вызвали милицию. Сколько можно повторять?!

– Нет, охрану вам мы не можем предоставить. Потому что кто вы такие? Чтоб предоставлять вам охрану. Думаете, у нас полно сотрудников, чтобы каждого охранять?

– Но если бы вы поставили прослушивающие устройства во дворе, то вы бы получили доказательство, что я говорю правду, – высказался я, полагая, что в XXI веке "жучки" недорогие и легки в установке.

– А я ещё раз повторяю, кто ты и твоя семья такие, чтобы устанавливать прослушку?

– Да что вы заладили: "кто ты такой?" да "кто вы такие?" Мы граждане! А вы – милиция! Вы – стражи порядка! Вы должны охранять общественный порядок! – произнёс я с напором на слова "должны" и "охранять".

– Не надо указывать тут мне, чего мы должны! Вот будет труп, будет и уголовное дело. И приедем тогда. Всё, я всё сказал.

Я пошёл домой невесёлый. На улице Маяковского в районе нашего дома я нашёл собаковладельца, выгуливающего на поводке своего грозного вида любимца, и попросил его проводить меня через двор до парадной. Собачий эскорт оказался нелишним: мы проследовали мимо бомжей во дворе, молча смотрящих на нас глазами полными злости.

– Слава Богу, вернулся! – открыла мне мать входную дверь квартиры с этими словами, как только я поднялся на свой этаж (она смотрела в окно, ожидая моего прихода с работы. Сквозь кусты роз в окне она совсем была незаметна со двора). – А ты видел, что приготовили они для тебя во дворе? Иди взгляни на двор! Вон там под водосточной трубой напротив. Видишь?

– Камень! – воскликнул я, увидев крупный булыжник.

– Ага. Особого ума не надо, чтобы связать их вчерашнее решение покончить с нами с появлением сегодня во дворе этого камня... Ну как, был в милиции?

– Да. Менты отказались помочь нам, – и я пересказал матери свой диалог с дежурным ментом.

В этот вечер понедельника моя мама уже специально долго сидела в своей спальне, чтобы не пропустить разговора бомжей о нас, и всё время курила.

Я не стал вместе с ней сидеть и подслушивать в ожидании начала обсуждения нашего убийства, ведь кто его знает, сколько придётся этого ждать. Но разговор бомжей состоялся, мама опять не позвала меня послушать его, а только после него пришла ко мне в комнату и сообщила, что сейчас бомжи снова муссировали решённый ими вчера вопрос о нас, и, что ничего нового, в принципе, она не услышала.

– И ведь мне и в магазин не выйти, я же передвигаюсь медленно, – завершила она свою речь.

– Значит, мне завтра после работы снова придётся идти в милицию. Может, на этот раз смогу убедить их прийти нам на помощь. Может, будет другой, более толковый, дежурный. А что ещё остаётся?.. А в магазин я зайду после работы. Вы скажете, что купить, – вот так на "Вы" к матери я закончил свою речь.

Вторник. Утром быстро пересекаю двор без приключений... вечером после работы захожу в отдел милиции. Дежурный за стеклом другой. На этот раз он занят разговором с другим посетителем. Наконец, освободившись, он меня спрашивает:

– Что у Вас?

И это обращение ко мне на "Вы" меня обнадёживает. Я излагаю свою ситуацию, требующую по моему мнению немедленного вмешательства милиции, и про камень говорю.

Что именно отвечал мне этот вторничный дежурный по отделу мент, я не помню. Кроме высказанного им предположения:

– Может, это всего лишь мания преследования? Просто навязчивая идея у Вас?

Вот так: придёшь за помощью к родной милиции, а она тебя оскорбляет намёками на то, что ты псих, лишь бы ничего не делать! А в остальном, могу утверждать, что большой разницы между вчерашним моим разговором с дежурным и сегодняшним не было ни в смысле моих и дежурного высказываний, ни в результате разговора: я покинул отдел милиции опять без обещания ментов нам помочь.

Зашёл по дороге домой в несколько продуктовых магазинов. Вчерашним же способом, то есть благодаря грозного вида собаке, попал домой. Мать также как и вчера открыла входную дверь квартиры – дождалась меня. Я ей сказал, что в милиции у меня сегодня было всё так же, как и вчера, то есть никак. Мать же мне поведала, что в ожидании меня у окна она видела и слышала, как пришедший во двор бомж, завидев сидящих на ступеньках парадной своих собратьев по несчастью, ещё на расстоянии от них в полдвора громко на весь двор спрашивает их:

– Ну как? Убили уже?

Это, типа, вместо привета или вопроса "Как дела?"! То есть что на уме, то и на языке.

Вечером вторника мать снова будет сидеть у окна своей спальни сначала ожидая, а затем прослушивая разговор бомжей о нас и об их планах против нас. Бомжи решили караулить меня или мою мать с Улей с наблюдательных пунктов окон на чёрных лестницах, симметрично расположенных по сторонам парадной...

В среду я после работы почему-то в милицию не пошёл. Пришёл домой опять с помощью собаковладельцев. Вот уже среда, и я сделал вывод, что по утрам бомжам не удаётся меня перехватить по причине их сна в это время. Вечером этого дня мать уже не садилась к окну своей спальни, типа, итак, всё ясно, но очутившись в ней по какой-то надобности услышала высказывание бомжа о необходимости стояния кого-нибудь из них на шухере при входе с переулка в подворотню. Также среда мне памятна тем, что кроме заседания-возлежания в дальнем дворе в это же самое время бомжи сидели и на ступеньках парадной. И создавалось впечатление, что они специально для нас устроили посиделки на входе, то есть устроили показуху. Ведь таких наглых посиделок они раньше перед парадной не устраивали.

И нам, находясь в квартире, невозможно было нигде укрыться от их мата, ругани, грубых слов, кашля и харчков-плевков, так как эти отвратительные звуки распространялись с обеих сторон нашей квартиры. Нигде кроме коридора. Там, в коридоре, и сидела целый вечер Ульяна, напуганная услышанным ею со дворов, всё продолжающимся и непрекращающимся, и было жалко на неё, напуганную, смотреть. И было у нас с мамой ощущение беспомощности и одиночества во всём этом мире.

В четверг Полина забрала Улю в Купчино к Марку. Я снова безрезультатно заходил в ментуру. Как-то прошла пятница без высказывания бомжами на зловещих посиделках каких-либо новых предложений по теме нашего убийства. Зато в субботу на посиделках бомжи всерьёз принялись обсуждать возможность поджога нашей квартиры вместе с нами, раз им так долго не удаётся нас поубивать. Вполне разумно, что нами были поставлены вёдра, тазы и молочник с водой вблизи главного и чёрного входа в нашу квартиру. Вот уже неделю моя мама не выходит на улицу без возможности освежиться, то есть можно сказать, что она физически страдает от своего заточения в квартире.

Узнав об обсуждении бомжами варианта с поджогом, я осознаю, что мне необходимо завтра же с утра пойти куда-нибудь за помощью, но только не в козлятник (ментуру). Есть в нашем районе и отдел по борьбе с организованной преступностью. Ведь можно же принять ополчившихся против нас бомжей за организованную преступную группу. Или нельзя? Неважно: можно-нельзя, нужно звать на помощь. И/или надо идти в прокуратуру. Она-то точно должна заинтересоваться и помочь, приказав кому следует (она-то знает кому) приехать к нам и разобраться с бомжами, применив силу.

Вот оно и настало, это воскресенье – 28 июля. Ведь сегодня днём мне можно было бы пойти на свадьбу Серёжи и Вики. Погода с утра солнечно-безоблачная. Но как я пойду на свадьбу? Ведь там придётся пить! Даже если немного, но всё равно придётся. И поздно возвращаться. Ну и как я буду пересекать двор, подвыпивший и в одиночку (где я найду в поздний час собачников?)? Значит, пойти на эту свадьбу я смогу лишь после расправы с бомжами.

В отделе по борьбе с организованной преступностью мне сказали, что подобными моему делами они не занимаются, что я пришёл не по адресу.

Иду в районную прокуратуру. Там никого нет, поскольку выходной день.

И я хожу по центру Города всё пешком да пешком. Ещё рано да плюс выходной, поэтому на улицах моего любимого центра моего любимого Города очень мало народу, что непривычно, как непривычен и свет солнца с другой стороны. И машин в воскресное утро ещё совсем мало. И тихо. Ну точно, как будто я иду по другому городу!.. И вот я дошёл до городской прокуратуры. И казалось бы, хоть она-то должна работать – одна на такой большой Город. Ан нет: и она не работает! И если я ещё на пути к ней ощущал своё одиночество в этом мире, со своей бедой на пустынных улицах, то брёл домой я уже совсем поникший. Придётся опять идти к козлам. И умолять (просить – уже просил) помочь нам.

Прихожу в отдел милиции. Ну, то есть в козлятник. Кроме дежурного козла за стеклом никого не вижу. И тихо. Вот уже четвёртый раз я говорю дежурному козлу одно и то же, замечая, что это уже четвёртая на неделе моя попытка добиться от милиции помощи. Дежурный козёл отбрыкивается от моих взываний о помощи всё в тех же выражениях, что и его коллеги на неделе. В конце концов я обращаюсь к нему следующим молением:

– Ну пожалуйста, если милиционеры отдела не могут, то прошу вас, умоляю, призовите на помощь нам срочников, они ведь сейчас сидят в казармах, ничего не делают и скучают. Пусть приедут на одном грузовике к нам поразмяться и наведут порядок – разгонят бомжацкую малину ко всем чертям и навсегда. Навсегда отбив у бомжей охоту собираться в нашем доме и наших дворах. Они ведь для этого и стоят в городе!

Я имел в виду молодых ребят, проходящих срочную службу (по призыву) не в министерстве обороны, а в министерстве внутренних дел. В самом Петербурге стоит целая дивизия срочников, которую в народе называют "Голубой", причём квартирует она в самом центре Города, то есть недалеко от нашего дома. По моему мнению, для того она и имеется в Городе, чтобы приходить на помощь милиции, когда её сил недостаточно для выполнения возложенных на неё задач.

– Хорошо, я сейчас позвоню им. Будет тебе помощь. А ты пока проходи вон туда. Проходи, садись и жди, – дежурный козёл показал мне на дверь, ведущую вглубь козлятника. – И дай мне свой паспорт – надо переписать твои данные.

Отдав паспорт я прошёл в просторное помещение, соседнее с дежуркой козлятника. Где я оказался, стояло много скамеек вдоль стен, и окно было зарешёченное.

Время идёт. Идёт и идёт. Мне уже начинает казаться странным, что эти "Голубые" так долго не едут. Или они выехали сразу по моему адресу? Да и вообще, зачем они нужны там сейчас, то есть днём, ведь в это время бомжей во дворе нет. Это всё невнимательный козёл дежурный, нежелающий врубаться в нашу ситуацию...

– Ну когда же приедет помощь? – наконец не выдержал я и спросил дежкозла.

– Будет тебе помощь. Уже выехала. Жди. – ответил мне он.

А время идёт. Идёт и идёт. Странно, помощь обещана 2 часа назад и до сих пор не приезжает. Ладно, решаю я, пойду домой. Видно, дежкозёл разыгрывает меня. Хватит! Всё, иду домой.

– Отдайте мне паспорт. Я пойду домой. Больше не могу ждать: у меня дела, – обратился я к дежурному козлу. – И вообще, зачем мне сейчас дожидаться "голубых"? Ведь их помощь нам нужна будет только вечером!

– Нет, иди садись и жди их. И паспорта я пока тебе не отдам до их приезда.

Сколько же мне предстоит ещё ждать? И чего именно? И в чём причина отказа дежкозла вернуть мне мой паспорт? Странно всё это.

Я решаю, что всё, теперь уж точно с меня хватит, это не дело ТАК тратить время. Решаю ещё раз повторить непонятливому дежкозлу, что мне действительно пора идти, и высказать ему своё неудовольствие. И вот я дёргаю за ручку дверь, через которую я заходил. Но она оказывается запертой!

– Откройте, эй, дежурный, дверь! Мне пора. У меня дела, – кричу я дежкозлу.

– Нет, я тебя не выпущу. Потому что помощь уже выехала, – ответил козлина.

Проходит ещё какое-то время, и мне уже сильно захотелось пить (стояла ведь жаркая погода). Воды. Я говорю об этом козлине. На что он отвечает:

– Воды нет. Терпи.

– Я не хочу терпеть! С какой стати я должен терпеть? Выпустите меня!

– Не выпущу.

– Тогда дай воды!

– Где я тебе её возьму?

– Как где? Хотя бы из крана умывальника в туалете. Что? Разве нету?

– Да: нету.

– Как это нету?

– А вот так: нету, и всё!

– Тогда дайте из вашего чайника. Вон, я вижу у вас чайник.

– Нет.

– Почему же нет?

– Да во что я тебе налью? Не в свою же кружку? А из носика пить я тебе не дам.

– Ну-у, я буду лить в рот держа носик чайника сверху на расстоянии ото рта.

– Ладно, – соглашается дежкозёл и передаёт мне чайник.

Ещё через какое-то время ко мне в помещение заходит мужчина средних лет, одетый не в форму, а просто как обыватель. И предлагает мне рассказать ему, что же такое у меня случилось, что я пришёл в милицию. Мужчина не представился, кто он такой и что он такое. И мне над этим задуматься было некогда, так как я увидел его расположенность внимательно меня выслушать, и я немедленно приступил к подробному рассказу о сложившейся у нас в доме/во дворе ситуации с бомжами и об их намерении нас либо убить, либо спалить. Мужчина слушал меня не перебивая, так что он понял меня на 100 процентов. И только теперь, выслушав меня до конца, он представился врачом-психиатром, вызванным с бригадой дежурным мелецЫанэром. Врач сказал, что дежурный мелецЫанэр попросил его разобраться, не псих ли я, страдающий манией преследования. Этот врач был первым человеком, первым должностным лицом, внимательно меня выслушавшим. Менты сами не удосужились внимательно выслушать мой подробный рассказ – ленивые они, эти казлы, да и дураки они; и переложили на врача-психиатра обязанность выслушать меня. И этому врачу некуда было деваться, кроме как выслушать меня, ведь его для этого и вызвали казлы. А выслушав, он сказал мне:

– Конечно, Вы не психически больной, страдающий манией преследования. И это безобразие, что дежурный так с Вами поступил.

– А Вы можете дать мне Ваши данные? Ведь я хочу представить это сегодняшнее безобразие прокуратуре или вышестоящей милиции

– Назовите сегодняшнюю дату и номер приехавшей бригады: 13. Желаю Вам победы в Вашей войне с бомжами. До свидания.

Вот я и на свободе! Уже полтретьего пополудни. Так что вопрос о гулянии на Серёжиной с Викой свадьбе отпал сам собой. Что, возможно, и к лучшему... А погода в тот день была замечательная.

Наступила следующая неделя. Такая же жаркая как и предыдущая. В понедельник я сходил подать заявление на Суворовский проспект – там располагается вышестоящая милиция. Выше нашего отдела-козлятника. Заявление приняли. Мама продолжала безвылазно сидеть дома. Последующие дни тянулись в томительном ожидании нами принятия решительных мер по моему заявлению. Наверное, что в четверг, к нам домой зашёл майор Жук, инспектор над участковыми инспекторами района, чтобы лучше уяснить ситуацию с бомжами с наших слов.

– В общем, я понял вас, что пока во втором дворе есть мебель, бомжи будут собираться там...

И вот настала суббота. Где-то одиннадцать часов. С главного двора послышались громкие голоса. Мы с мамой выглянули в окна и увидели майора Жука, одного, гоняющего по двору трёх бомжей. Жаль, что он пришёл в такое время, а не ранним утром или вечером попозже, тогда бомжей майор Жук застал бы побольше. Или он невнимательно слушал нас, когда к нам заходил? Или же специально пришёл во столько, рассчитывая только на свои силы. Но глядя на статного майора сразу делаешь вывод, что силы ему не занимать... Бомжи старались прорваться со двора на улицу мимо преграждающего им единственный путь наружу майора Жука. Он же старался ударами и пинками рук и ног заставить бомжей уйти во второй меблированный ими двор, чтобы они повытаскивали оттуда на улицу этот свой мебельный хлам. Бомжи пробовали наступать на заветные ворота со двора сообща, но владеющий техникой рукопашного-ногопашного боя прикрывающий собой ворота майор Жук отбрасывал наступающих бомжей как котят.

Я заметил, что во всех почти окнах были наблюдающие за происходящим во дворе жильцы. А когда один бомж в отчаянии от безуспешных попыток прорваться со двора в подворотню вытащил нож и пошёл с ним на майора, то видимая мной во дворе с высоты третьего этажа картина точно стала мне напоминать гладиаторский бой в Колизее или корриду с морем зрителей вокруг арены. Выставленный вперёд на майора нож в руке бомжа был чем-то вроде трепещущей тряпки для быка или зелёным светом семафора для паровоза: ловко и быстро применив приём по обезоруживанию бомжа майор не остановился, а начал наказывать наглеца, то есть бить его и ещё раз бить, отбивая у него охоту появляться в нашем дворе и доме в будущем (отбивая-во всех оттенках смысла этого слова). Вот она, сила Закона, в действии! Майор Жук загнал-таки бомжей в дальний дворик и принудил их взяться за старую мебель. И через "не хочу" бомжи потащили её через первый двор, бросая её на асфальт, типа: она им не по силам, за что получали от майора Жука очередную порцию ударов и пинков, типа: надо тащить, ребята, надо! Скрывшись с мебелью со двора в подворотню, ведущую на улицу, бомжи больше во двор не возвращались. Оно и понятно: разбежались. Дворничиха Любка наблюдала сцену высунувшись в окно своей кухни и, естественно, словесно защищала своих дружбанов-бомжей. Из её слов майор Жук понял, что она и есть дворничиха, о которой мы с мамой рассказывали ему. И он строго-настрого приказал ей в ближайшее же время очистить дальний дворик от мебели или силами бомжей, или самой.

Да, второй двор был очищен от старой мебели, и, вроде бы бомжам-завсегдатаям возлежаний в нём не на чем стало возлежать, но они по-прежнему продолжали ошиваться в районе нашего дома, ведь с поставщицей водопроводной воды из-под крана дворничихой Любкой они связи не утратили. И были они "благодаря" принятым майором Жуком мерам, наверное, ещё более решительно настроены нам отомстить. Или так нельзя сказать: "ещё более решительно" по причине их и до этого крайней решительности? В любом случае нам необходимо было и дальше бороться с ними. И я пошёл к своему старому знакомому, о котором я не могу сильно распространяться и по причине, что я о нём достоверно мало что знаю, и потому что... – вы поймёте сами (ну, типа, не хочу я подводить человека).

Этот человек, назовём его Володей, пришёл в следующую субботу ни свет ни заря в наш двор со своим огромным догом и выстрелом из пистолета (позже я увижу дырку от пули в стекле подвального окна) разбудил меня и других, наверное, жильцов (двор наш обладал хорошей акустикой). После выстрела он принялся на весь наш тихий двор во всё горло звать меня:

– Лёха-а!

Я подошёл к окну, и он продолжил так же громко:

– Давай выходи! Я жду тебя!

Я спустился.

– Ну, где они тут у тебя?

Я указал на входную дверь чёрной лестницы, на которой я никогда не был, но знал, что в последние годы на ней постоянно живут несколько бомжей. Лишь только Володя с собакой и я вошли, наши носы почувствовали сверхконцентрированный букет отвратительных бомжацких запахов; или, нет, к бомжам слово "запах" неприменимо: они производят только вонь. Итак, букет разных вóней был настолько концентрирован, что мной подумался вопрос: "Неужели подолгу дыша ЭТИМ можно выжить?" На тот момент посещения нами этой чёрной лестницы я ещё не был знаком с творчеством Патрика Зюскинда, а то бы точно вспомнил про Гренуя, и про его способности раскладывать сложные запахи или вони на простые, их составляющие, и про его способность переносить нестерпимые другими людьми вонь (до кучи осталось напомнить название великого произведения: "Парфюмер"). Именно про такую плотную вонь, какая стояла на чёрной лестнице говорят: "Хоть топор вешай". Входя, Володя держал своего дога за ошейник (поводка не было). И только войдя, ещё не начав подниматься по чёрной лестнице, я не успел понять, как и почему лающий на всю лестницу дог оказался поставленным Володей на задние лапы и прижатым им к стене. Володя надавил всем телом на тело дога, держа того за ошейник левой рукой, повелительным резким тоном, чуть ли не рыча сам, что-то говорил догу, пистолет Макарова держа правой рукой у его морды. Мне же после общения со своим псом Володя пояснил, что собака всегда должна чувствовать, что её хозяин такой, что его всегда надо слушаться и бояться, то есть хозяин для собаки это всегда вожак.

После этой сценки со вздыбленным догом мы начали подниматься по вонючей чёрной лестнице, которой жильцы не пользовались с давних времён. Лестница была узковатой, и поэтому я шёл позади Володи с догом. И на площадке первого этажа и выше на площадке между этажами были расстелены газеты, грязные одежды, разбросаны окурки, прочий всякий случайный хлам и... , конечно же, стояли пластиковые бутылки с мочой. На площадке второго этажа лежал бомж. Увидев его дог снова залаял. И поэтому я не расслышал, что именно резко так сказал Володя бомжу, сдерживая рвущегося вперёд на него дога. Но на слова Володи бомж отреагировал незамедлительно: он схватил стоявшую рядом с ним бутылку с мочой, быстро открутил крышку и уже пригубил было горлышко, собираясь пить. Я так и не понял, было ли это приказано сделать Володей, или же бомж сам до того испугался его, его собаки и его пистолета, что решился выпить бутылку мочи, на которую Володя указывал пистолетом, предугадывая Володино желание его покарать. Но я моментально сообразил, что так нельзя: ни нам с Володей заставлять бомжа сделать это, ни бомжу выполнять это, как бы ни был символичен образ бутылки с мочой в нашем противостоянии с бомжами. И вот бомж, быстро пригубивший этот символ, уже начал запрокидывать бутылку, как я закричал: "Не-ет!", перекрикивая лай собаки.

Володя приказал бомжу собрать все бутылки с мочой с лестницы и выбросить их на помойку. Также он пригрозил бомжу, чтобы тот больше не появлялся в этом дворе и доме, иначе ему будет хуже, чем сегодня. Бить бомжа Володя не бил и даже не прикасался к нему (хотя бы потому, что руки его были заняты собакой и пистолетом). Мы поднялись по чёрной лестнице ещё и обнаружили ещё одного "жильца" нашего дома. Ему, напуганному, было также приказано убираться с лестницы с бутылкой мочи на все четыре стороны подальше от этого дома.

– Тебя здесь больше нет! А если будешь, то точно тебя уже не будет вообще! Ты понял? – угрожающе говорил Володя второму бомжу, тряся перед его носом пистолетом.

– Да, да, да, – трясся от страха второй бомж...

После выковыривания с чёрной лестницы двух бомжей мы с Володей забросили его дога домой (Володин дом был недалеко от моего), а потом пошли в круглосуточный ларёк за пивом. Сразу, как Вы понимаете, нам расставаться не хотелось. После успешно проведённой операции хотелось пообщаться. Ну, и пива пропустить по бутылочке – не больше... И вот мы идём уже от ларька по улице Восстания с бутылками пива в руках. И вдруг позади нас, идущих, естественно, по тротуару, стал нарастать шум работающего трактора, поливающего асфальт расструеной веером вперёд и в стороны водой. Когда источник шума заинтересовал меня естественным вопросом: "А не замочит ли он нас?", я обернулся и понял, что нам с Володей пора уступать дорогу трактору, поливающему именно тротуар и едущему по нему, то есть нам с Володей надо отойти в сторону – на проезжую часть. Я сказал об этом Володе. На что он мне ответил:

– Не отходи! Иди как шёл!

Мне стало интересно, что же он придумал. Трактор уже предупредительно бибикает нам, чтобы мы посторонились. Мы продолжаем идти как будто мы глухие. Трактор ещё ближе и бибикает уже не одиночными "би" или двойными "би-би", а бесконечным "би-би-би-би-...", типа, тракторист всё ещё надеется, что мы услышим его сигнал и адекватно отреагируем на него, то есть посторонимся. А мы продолжаем идти по тротуару как ни в чём не бывало. Трактор уже совсем близко позади нас, и мне кажется, что если сейчас же мы не уступим трактору дорогу, или он не остановится, то мы точно промочим обувь и штаны. И вдруг Володя выхватывает пистолет (не помню откуда), разворачивается в сторону трактора-поливальщика, картинно чертя в воздухе дугу пистолетом и замирает в позе готового к стрельбе стрелка с направленным на тракториста пистолетом. Я, следя за эффектным движением Володи, тоже развернулся и увидел, с каким испуганным выражением лица: открыв рот и подняв брови, тракторист круто свернул с тротуара на проезжую часть улицы. И обгоняя нас с отключенной водой он в открытую дверь кабины (или окно – сейчас не помню) прокричал нам, наклонившись в нашу сторону:

– С ума сошли!..

Обогнав нас трактор снова вернулся на тротуар и продолжил поливать...

В конце этой моей встречи с Володей, о которой мы не договаривались, он мне посоветовал купить газовый баллончик. На всякий случай. Против бомжей. Типа: поможет. Я купил. Дёшево. Не какой-либо нервнопаралитический, а простой, щадящий – перцовый...

А мама моя по-прежнему сидела безвылазно дома. В пятницу следующей недели я вытащил её из дома (как же ей было страшно пересекать наш двор!) и привёл к себе на работу – химический склад, где начальство меня уважало и ценило (я в этом был уверен). И я поведал хозяйке фирмы Татьяне мою и моей мамы беду, включающую в том числе и безвылазное сидение дома из-за страха перед бомжами, длящееся уже чуть ли не месяц, да в такую летнюю погоду. Я не знал, чем именно может помочь мне хозяйка фирмы, или сама фирма, но привёл я маму на работу, потому что точно знал, что надо что-то делать, ведь война с бомжами не окончена. Хозяйка Татьяна, не долго думая, кому-то позвонила, типа: воспользовалась связями, и сообщила нам с мамой, что мы можем отдохнуть трое суток в гостинице «Смольнинская» и погулять. Эта гостиница не для простых туристов, а для чиновников и партийных бонз (КПСС), так что просто так с улицы в ней не поселишься. В номере гостиницы был и холодильник, и даже телефон.

В пятницу же после заселения в гостиницу мы с мамой пошли погулять-подышать вечерним воздухом улицы, по которому мама так соскучилась. В субботу и воскресенье мы опять гуляли вместе. Небыстро, потому что у мамы к этому времени побаливали ноги. И это действительно были неторопливые прогулки по центру Города, а не чуть ли не ежедневные вылазки из дома по продуктовым магазинам (к слову скажу, что всё своё дошкольное детство с колясочного возраста Уля бралась бабушкой Элей с собой по магазинам с заходом погулять в Таврический сад). А Мона была забрана из дома Полиной в Купчино к Марку. Во время нашего с мамой проживания в гостинице мама отдыхала от постоянного кухарства для Ули и себя (я питался отдельно, можно сказать, кое-как, но какими-нибудь вкусными или оригинальными произведениями кулинарного искусства меня мама угощала). И мы в гостинице питались только тем, что можно было съесть и так, то есть без приготовления, а из питья мы с мамой в эти жаркие дни предпочитали квас всем лимонадам и колам. Холодненький такой квас, из холодильника. В общем, хозяйка химической фирмы Татьяна угадала с размещением нас с мамой в гостинице. За которую мы не платили. После двух поездок с мамой В Павловск осенью давным-давно, о которых я писал, этот августовский уик-энд будет всего лишь вторым моим воспоминанием о наших с мамой совместных прогулках, на которых мы действительно всего лишь просто гуляли. И последним.

Во второй половине августа одна знакомая пенсионерка, которой я рассказал о войне с бомжами, порекомендовала мне обратиться к Капитолине, той самой Капе из «Ракового корпуса» Солженицына, добрейшей женщине, сейчас уже пенсионерке.

– Только не говори ей, что ты знаешь, кто она, что я тебе о ней рассказала, – попросила меня моя знакомая.

Я съездил к Капитолине, которая жила в сельском доме сравнительно недалеко от Петербурга. Она согласилась дать мне пожить у неё без долгих расспросов. Но я не поехал к ней, пытаясь найти более подходящий вариант.

От отца по телефону я узнал, что его брат, мой дядя, Саша и тётя Люся сейчас не в Городе, а под Толмачёвым в садоводстве. Это за 150 километров от Петербурга. Это отец подсказал мне идею съездить в Толмачёво и попросить у дяди Саши с тётей Люсей разрешения пожить в их пустующей сейчас квартире на проспекте Обуховской обороны. В садоводстве под Толмачёвым я был как-то летом 1987 года, когда там все активно строили домики. Мы с дяди Сашиным внуком Витей жили тогда в одной палатке. Мои взрослые родственники мужчины возводили времянку да заливали фундамент будущего дома, а женщины хозяйствовали на кухне. Многое что напоминало обстановку Павловских стояний лагерем на Ладожских островах. Дядя Саша был на старушке-"Волге", и мы с Витей и ещё кто хотел каждый день ездили на ней купаться на реку Лугу. Отец по телефону напомнил мне адрес участка дяди Саши и тёти Люси в садоводстве. И я поехал к ним на электричке. И вот я стою в тамбуре, ожидая её подъезда к моей станции. И смотрю в окно двери. Вот я переезжаю, уже медленно, железнодорожный переезд, который расположен у самой железнодорожной платформы. И что же я вижу?! В колонне скопившихся перед шлагбаумом машин я узнаю старую дяди Сашину! Да, это точно она! Ведь 21-ые «Волги» уже почти не ездят. И если в каком-то Толмачёве разъезжает 21-ая «Волга» дяди Сашиного цвета, то это точно именно его машина. Выскочив из вагона электрички, я мчусь к «Волге». А ведь шлагбаум уже поднялся, и машины начали одна за другой переезжать железнодорожные пути. Но мне повезло, что дяди Сашина машина была далеко не первой перед шлагбаумом, и я успел её перехватить. Вот было удивления у дяди Саши с тётей Люсей! И на лицах и в приветственных словах. Мне предложили сесть в машину. Ну и запашище! В салоне машины. А всё от здорового беспородного пса несло так псиной!, который сидел на заднем сидении рядом со мной. А ведь ещё по телефону отец предупреждал меня о вонючих псах-любимцах дяди Саши, провонявших насквозь всю его квартиру на Обуховской. Где же остальные два? Может, на садовом участке? И ведь мой отец ещё по телефону высказался, что дядя Саша на старости лет просто помешался на своих барбосах, да я не придал его словам особого значения, будучи озабоченный проблемой поиска временного жилья для себя или для нас с мамой до конца войны с бомжами или хотя бы до снижения напряжённости на бомжацком фронте. И уже в машине я понял, что при такой вони как в её салоне, жить мне или нам с мамой невозможно. То есть я сделал умозаключение, что и на Обуховской точно такая же вонь.