Текст книги "И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно (СИ)"

Автор книги: Алексей Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 70 (всего у книги 89 страниц)

– Была же договорённость, что Вы отсылаете моё приглашение моей тёте! Ничего не изменилось. Высылайте его немедленно по имеющемуся у Вас адресу. Или Вам его для удобства, чтобы Вы не искали его, повторить по телефону?

– Не надо. Дело в том, что я на днях сама отправляюсь в Германию и привезу сама вам приглашение. Я вернусь в начале марта. И вы придёте за ним в мой офис.

Теперь о том, почему с фирмы UCI не могли мне позвонить в гараж. А всё потому, что мне было запрещено Зайцевым давать номер телефона гаража кому бы то ни было, и я боялся, что Зайцев меня сразу же уволит за нарушение этого запрета. Так что я решил не давать номер этого телефона Якубовской, типа: обойдусь, раз уж такие обстоятельства.

Начало марта, обещанный срок возвращения Якубовской из Германии, оказалось понятием растяжимым. Надеясь застать её, вернувшуюся, в офисе фирмы UCI, я названивал туда чуть ли не каждый рабочий день. Мне вежливо отвечали, что её всё нет, а когда вернётся – не знают.

В понедельник 14 марта (и это называется начало месяца!) я дозваниваюсь до Якубовской. Она вернулась из Германии и привезла моё приглашение! Но назначила передачу его мне почему-то только на 16 марта. Настолько она была занята более важными делами. Интересно, какими? Своё отношение ко мне она выразила предложением передать мне приглашение прямо на улице: она будет ехать куда-то по неотложным делам на своей машине, и вот где-то посередине её пути у метро "Садовая" на Садовой улице я должен буду дожидаться её машины. Скажите пожалуйста, какая важная птица эта Наталья Владимировна Якубовская! Я дожидаюсь её. Не выходя из "Тойоты", подъехавшей к тротуару, она передаёт мне коричневый большой конверт внушительного размера (формата А4).

– Идите сейчас же в немецкое консульство, берите там бланки анкет и приходите ко мне в офис – я к этому времени подъеду туда и помогу вам заполнить правильно анкеты, – предлагает как приказывает мне Якубовская, сидя в машине.

Я спешу на Фурштадтскую улицу в немецкое консульство. Вот, наконец, и мне понадобилось стоять в очереди перед ним. До обеденного перерыва я не успеваю, и мне приходится целый лишний час пребывать в волнительном состоянии. Я брожу по Таврическому саду и курю "Беломор". И думаю, что хорошо всё-таки отреставрировали этот Таврик. Вот я и в консульстве перед окошком. Сдаю в окошко приглашение. Сотрудник консульства читает его. А там написано, что меня просят прибыть в университет города Мюнстера 4-5 апреля сего, то есть 2005, года для прохождения теста по немецкому языку. А выписано приглашение немецким университетом 2 февраля, то есть заранее: срок в 2 месяца я считаю разумным. Сотрудник консульства, начав читать, сунул мне в окошко бланки анкет, проштампованные датой их выдачи – 16 марта. И вот он, сначала, видно, углубившись в основной текст приглашения, прошёлся глазами по верху и низу приглашения (вверху его указана дата его выписки, внизу – дата, когда меня ждут в немецком университете), и говорит по-русски:

– Что же Вы явились к нам в консульство так поздно? Где вы гуляли? Приглашение выписано заблаговременно. А Вы являетесь только сегодня. Даже если Вы сдадите заполненные анкеты сегодня же, то за готовой визой мы Вас пригласим в консульство 11 апреля. Это технически необходимый срок. А Вас ждут к 4-5 числу. И приписка в приглашении напоминает, что срок этот меняться не может! Так зачем же мы будем вообще сейчас Вам выдавать визу?! Вы опоздали! До свидания! Приходите ещё!

Sch-sch-sch-Scheisse! Не выругаться я не мог. Как тогда, так и сейчас не могу. Какого же чёрта, спрашивается, Якубовская и её агент тормозили с отправкой мне приглашения по почте, как только оно было получено агентом?! Кстати, посмотрим на коричневый конверт. На почтовом штемпеле места получения стоит дата 6 февраля. Ведь если бы сразу после этой даты агент отправил по почте приглашение на адрес моей тёти, то я бы по срокам успел! И если бы, когда я позвонил 22 февраля Якубовской, она дала отмашку своему агенту сделать то же самое – отправить на адрес моей тёти это моё злосчастное приглашение, то я тоже бы успел по срокам! Но нет же: Якубовской захотелось доставить мне приглашение самолично! И то, как это вышло: с унижением меня на тротуаре улицы! Это же катастрофа, что я не уезжаю этой весной 2005 года в Германию! Ведь Зайцев уже дал понять, что он проявляет великодушие, когда даёт мне приют в гараже. Но выжав меня как лимон, он перестанет нуждаться во мне. Сейчас просто холодно на улице, и он меня жалеет, не выгоняя меня из гаража. Да и жильцы-хозяева дома, ставящие машины в гараж, рано или поздно будут интересоваться, почему это в их гараже всё время дежурит, днюет и ночует один и тот же совсем не старый сторож, что ему, то есть мне, делать больше нечего, как за копейки тусоваться всё время в гараже? Ведь если всплывёт, что Зайцев зажимает мне деньги из фонда заработной платы, выделенного товариществом собственников жилья, то есть хозяевами квартир сверху и машин снизу, то Зайцеву придётся краснеть. Если он вообще умеет это делать, наглая рожа. Сколько раз он при мне, полуголодном или голодном, обсуждал со своей внучкой Юлькой по телефону, чтó бы ему купить ей вкусненького поесть!

О политинформациях. Приблизительно в этот период в Узбекистане произошло народное восстание. Были и человеческие жертвы. Естественно, что Зайцев с удовольствием смаковал эту тему передо мной. Я же посмел высказать своё несогласие с позицией Зайцева по теме этого узбекского восстания. За что получил неожиданный удар по морде, типа: с Зайцевым лучше не спорить и он всегда прав. Другой пример. В Москве отключилось электричество. Зайцев и эту новость не оставил без внимания, своего комментария: по его заверению, подобное отключение электричества при Сталине было бы невозможно, так как при нём порядок был во всём, а значит, и в энергоснабжении электричеством. Я с ним спорить не стал. А на следующий день при прослушивании "Эха Москвы" на своей "Соне" ZS-35М я обратил внимание, что кто-то на "Эхе" при обсуждении отключения электричества в Москве вспомнил, что подобное было в столице в 1952 году, то есть при Сталине. Обратив внимание сам на данное заявление по радио, я попытался привлечь внимание к данному факту и Зайцева:

– Александр Семёнович! Слыхали, что говорят на "Эхе"? – обращаюсь я к начальнику гаража, а у самого на лице засветилась идиотская улыбка, в которой выражалась усмешка над оказавшейся неправильной позицией Зайцева по данному вопросу, и которая как бы говорила: " Вы оказались не правы, Александр Семёнович!"

Я улыбаюсь, не в силах сдержать улыбку, и понимаю, что Зайцевым она однозначно будет воспринята как неслыханная с моей стороны дерзость, непростительная мне им дерзость. Я это понимаю и предсказываю сам себе в уме, что сейчас Зайцев не сможет сдержаться и, точно, даст мне по улыбке кулаком. От неизбежности получить по морде от подошедшего ко мне вплотную медведя с заячьей фамилией и от торжества доказательства мысли "Зайцев не прав!" мне становится ещё смешнее. Это же крамола против Зайцева, что он может оказаться не прав! Вот за эту крамолу, не в силах не изобразить её своей улыбкой, я и получил бух! – удар кулаком в лицо! А ведь Зайцев знал, что мне деваться некуда, и я всё стерплю, чем и пользовался, теша своё самолюбие. Бредовые ситуации, не правда ли?

* * * (Звёздочки ╧65)

В мае кроме меня и Зайцева в гараже работал ещё один человек. По возрасту пенсионер, по странице биографии "дитё блокады". Пьющий умеренно и взятый вместо злоупотреблявшего алкоголем на рабочем месте в гараже предыдущего алкаша-старика. В канун праздника Победы работать смену в гараже должен был я, так как Зайцев был занят отдыхом или работой где-нибудь ещё, а дитю блокады нужно было по делам в собес или куда-то типа того за денежной подачкой от государства по случаю юбилея 60-летия Победы. Заранее Зайцевым было установлено, что и 9 мая в день Победы суточную рабочую смену в гараже буду проводить, а они будут праздновать. Погода в праздничные дни была жаркой по летнему. А в моей пригаражной комнатке было прохладно как в склепе, и в приоткрытую на ширину ладони входную дверь терла и свежести проникало явно недостаточно, и я подходил к этой самой двери, удерживаемой от открывания массивной стальной цепью, чтобы подышать. 8 мая днём сразу после посещения собеса или типа того дитё блокады зашло в гараж, когда в нём был ненадолго и Зайцев, и похвасталось вручённым ему в собесе или типа того небольшим китайским совсем нефирменным радиоприёмником, который, впрочем, играл вполне сносно для приёмников его класса. Дитё блокады сияло от радости, поэтому и зашло, чтобы окружающие, то есть мы с Зайцевым достойно оценили его приобретение. 10 мая я надеялся пойти после смены в гараже куда-нибудь погулять по округе, так как и в этот день утро обещало распогожий денёк. Но дитя блокады всё не являлся мне на смену и не являлся. Зайцев мне позвонил в гараж и сказал, что он узнал причину невыхода на работу моего сменщика: он запил – пропивал выданные в собесе или типа того праздничные деньги. Так что мне придётся дежурить и за дитя блокады, сообщил мне по телефону Зайцев. А ведь я был в предвкушении жизнерадостной праздничной прогулки. Я ведь любил день Победы, который навевал философские мысли, с его ветеранами в орденах и медалях и салютом. А тут: облом! Сидеть взаперти за решёткой на окне и цепью на двери! И я снял цепь и открыл входную дверь. И вышел на крыльцо подышать. Вдруг увижу кого из ветеранов, проходящего мимо меня. На улице было хорошо, поэтому в этот третий свой день дежурства я несколько раз выходил подышать на крыльцо. А на следующий день, 11 мая, прознавший про мои выходы из склепа на Божий свет скотина Зайцев (видно, ему донесли на меня жильцы дома, автовладельцы) дважды дал мне по морде: один раз, потом остыв и снова разойдясь, второй раз. И оставил меня дежурить в гараже четвёртые сутки подряд!

* * * (Звёздочки ╧66)

После того, как 16 марта обломился мой отъезд в Бундес на учёбу (на самом деле, может и хорошо, что так всё вышло, я ведь не знал, как мне быть на немецкой земле без денег, просто движение в сторону Германии я считал для себя движением вперёд), я не сидел сиднем в гараже, ведь я осознавал, что надо что-то делать. Но что? Я съездил на приём в представительство представителя Президента РФ то ли по Петербургу, то ли по всему Северо-Западу России. Выслушивал меня и читал моё пространное заявление о моём бедственном положении по вине государства (не выдало вовремя загранпаспорт) не сам представитель, а какой-то другой чиновник. Результат встречи нулевой. Думая, что делать дальше, я познакомился с членом приёмной комиссии для поступления на учёбу по Президентской программе подготовки управленческих кадров Романом Михайловичем Герасимовым (сейчас он давно работает совсем в другом месте – телеведущим на Пятом канале Петербургского телевидения). Эта приёмная комиссия размещалась в здании Комитета экономического развития, промышленной политики и торговли Санкт-Петербурга на Вознесенском проспекте. Роман Герасимов был моложе меня, но оказался толковым молодым человеком. Он, как член приёмной комиссии, сказал мне, что я имею возможность поступить на учёбу по Президентской программе. Приём на учёбу по ней осуществляется весной. В этом году я опоздал, но в 2006 году я, в принципе, мог бы вписаться в эту программу. Для этого мне необходимо лишь бы где официально работать. Для меня это была закавыка. Но до весны следующего года, думал я, возможно, я что-нибудь и придумаю с работой. Кроме подачи мне надежды выбиться в люди уже без поездки на учёбу в Германию, Роман Герасимов дал мне джинсы, его ли, или купленные им специально для меня в секонд-хэнде, я не знаю, но главное, что они пришлись мне впору. О том, что я что-то предпринимаю, чтобы выкарабкаться из того положения, в котором я оказался, я докладывал начальнику гаража Зайцеву, который именно требовал от меня доклада, чтобы не выгонять меня на улицу сейчас. Он потребовал от меня телефоны Романа Михайловича Герасимова и нахамил тому. Это помогло Роману, наверное, понять ещё лучше, куда же я попал. В смысле: в гараж-бедлам.

Однажды в свой выходной день в конце июня – начале июля я выбрался из гаража с "Академки" в город. Городом я называю центр. Прохожу я днём мимо окон квартиры Елены Петровны (она жила на первом этаже). Время рабочее, то есть по идее Её не должно быть дома. Но окно в комнате было приоткрыто, значит, дома кто-то есть. Естественно, Она – кому же ещё быть? Мне захотелось взглянуть на Неё, и я подтянулся к окну на руках, взявшись за решётку от ящиков для цветов, что была снаружи окон. Кого же я увидел? Не Её! А какого-то мальчика, или юношу. За компьютером. За бывшим моим компьютером! Мне вспомнилось предсказание матери, сделанное ею, когда я забирал свой компьютер от неё: что за компьютером будет сидеть какой-то чужой мальчик. Факт сбывшегося предсказания взбесил-возмутил меня. Настолько, что я, не долго думая, решился забраться в комнату Елены Петровны, где сидел мальчик за компьютером, через приоткрытое окно, чем очень того удивил. Он не знал, как реагировать на вторгшегося в покои меня, и у него, можно сказать, просто отвисла челюсть, ведь я как можно скорее произнёс имя Елены Петровны, чтобы мальчик не подумал про меня, что я посторонний Ей человек типа воришки или грабителя. Я объяснил мальчику, что я не посторонний, а залез я в окно от недоумения, что увидел его, на что мальчик мне пояснил, что он сын подруги Елены Петровны из Петрозаводска, приехал поступать в Петербурге в какой-то вуз, и временно проживает у Елены Петровны. Мне надо было как-то отреагировать на его сообщение и удалиться. Я взял книгу с книжной полки и сказал мальчику, что беру её для подтверждения факта, что я заходил, а точнее, залезал в комнату. По-хозяйски так взял, как у себя дома. Обещал вернуть. Забегая вперёд скажу, что этого сделать мне не удастся. А называлась та книга "Бесы". Стояла она себе на полке годами, а потом случилась с ней такая петрушка.

Замечу, что за всё время пребывания в гараже я с родственниками не контачил кроме описанных случаев.

В июле в Петербурге установилась устойчивая тёплая погода. И вот в один прекрасный день, 12 июля, Зайцев без предупреждения заранее выгнал меня на улицу в одной рубашечке и джинсиках. А денег у меня было чуть больше тысячи рублей. Нет, Зайцев выгнал меня без каких-либо выплат мне. Деньги у меня завелись от Димы Блюменталя, находящегося сейчас в Германии, и которому я давал перед отъездом туда порядка 300 евро или долларов. Дима звонил мне в гараж. И за несколько дней до 12 июля его знакомый занёс мне тысячу с копейками в гараж, а 12 июля я ходил к Диминой тёще, которая передала мне "от Димы" ещё тысячу рублей. Итак, в ночь с 12 на 13 июля я был с тысячей, но не знал, куда идти. И я пришёл обратно в гараж. Меня без санкции Зайцева пустил мой сменщик-сторож, и я заночевал в гараже. В последний раз. Тринадцатого я поехал к матери в Купчино. Чаем то она меня напоила, но жить к себе не пустила, сказав, что у неё нет больше сына, типа: нет сына-нет проблемы, назвала меня блаженным и добавила:

– Учти, что бомжи в среднем живут на улице 2 года...

И я пешком иду из Купчина в центр города. Пешком-и из-за экономии денег, и потому что некуда спешить, и вообще некуда идти. По пути покупаю бутылку пива. Иду по Лиговскому, Невскому. И вот я оказался у разведённого Дворцового моста. Всё: пришёл, дальше идти некуда. Сел, но не на скамейку, а на гранитный парапет с краю сквера у Зимнего дворца. Сижу, курю. Наблюдаю за проходящими под разведённым мостом судами. Если в данном случае уместен предлог "под" – мостом. Ни о чём не думаю, а просто сижу-курю. А на улице темно. Ко мне подходит молодой человек и затевает со мной разговор:

– Привет! Чего сидишь?

– Да никуда не спешу, вот и сижу, – отвечаю грустно вздыхая я.

– Что, всё так плохо?

– Да: хуже некуда.

– Пиво будешь?

– Угощаешь?

– Да. Пойдём.

На противоположном краю сквера у Зимнего дворца и Дворцовой площади стояли столики под открытым небом. Сели там. Пьём пиво. Закуриваем.

– Ну, рассказывай! – просит угощалка.

– А что рассказывать? – задумчиво отвечаю я.

– Всё. Всё по порядку. Как до такой жизни дошёл, что сидишь здесь посреди ночи как неприкаянный? Ты же никуда не спешишь, вот и рассказывай! Я выслушаю, посочувствую. Может, что подскажу, чем помогу!.. Меня зовут Толик.

– Я – Алексей. Хочешь по порядку – получай по порядку, – и я рассказал Толику, как я в конце-концов оказался здесь у разведённого моста.

– Всё ясно. Поехали ко мне. Я помогу, – говорит мне Толик и ловит старый "Москвич". Дворцовый мост уже свели, и мы едем в начало Малого проспекта Васильевского острова. Мы едем, в салоне старенького автомобиля звучит радио "Эрмитаж", добавляя уюта и комфорта, а я думаю про Толика, что он за человек? Странный какой-то. В чём его странность? Ходит по ночам, угощает незнакомца, то есть меня, пивом с большой наценкой (что я, девушка, что ли?), затем берёт ловит частника для проезда на такое сравнительно небольшое расстояние как в начало Малого проспекта. Толик сорит деньгами, – делаю вывод я. – кто же он, попавший на мосты человек?

Но бояться Толика у меня нет моральных сил. Я удивляюсь его поведению, но вынужден довериться ему. Оказалось, что он живёт в коммуналке. В комнате примерно 16 квадратных метров площадью есть место для лежанки на полу для меня у стены в углу рядом с окном. У Толика находится что мне дать постелить на пол, и постельное бельё тоже. Я ложусь на пол спать и вынужден засыпать при включённом телевизоре.

На следующий день я, как и Толик, просыпаюсь довольно поздно. Днём.

– Сейчас поедем забирать твои вещи из гаража, – сказал не терпящим возражения тоном Толик за поздним завтраком.

Вместо того, чтобы за дёшево поехать на улицу Софьи Ковалевской на метро до "Академической", Толик тормозит "копейку" и предлагает водителю 400 рублей за ходку туда и обратно на Малый проспект Васильевского острова. Деньги вперёд – и водитель соглашается.

– Только ты не заходи в гараж, не надо, я сам, – прошу я Толика по дороге, пока мы едем, попивая дорогое пиво. – А то будет что-то: я знаю начальника гаража...

– Не боись, всё будет хорошо! Но кто он вообще такой, что ты меня предупреждаешь?!

Призвать Толика не вмешиваться в мои гаражные дела я считал не лишним, ибо я боялся, что в случае искры, которую легко будет высечь при неосторожном контакте постороннего человека с психом Зайцевым, из разгоревшегося пожара мне трудно будет вынести свои вещи, столь ценные для меня. Водителю объяснили, что мы только загрузим машину, и обратно. Приехали. Я указываю Толику на дверь, ведущую в комнатку сторожа при гараже. Толик устремляется вперёд меня. Дверь оказывается не закрытой на цепь. Значит, дежурит сам Зайцев.

Я, ещё не успевший войти, слышу слова вошедшего в комнату к Зайцеву Толика:

– Это кто тут посмел Лёху обижать?!

– Пошёл вон отсюда! – слышу я моментальный ответ ревущим от негодования голосом Зайцева.

И: бух! Я ещё не вошёл, но понял, что внутри гаража завязалась драка. Я же предупреждал этого самоуверенного Толика, что его вмешательство излишне! Так что вошедши в гараж, я решил не ввязываться в драку (куда я пойду в случае травм, если я беспóлисный бомж?, а мне известно – сам видел-в каких жутких синяках и отёках волочат свои последние дни бомжи, прежде чем исчезнуть с моего поля зрения – в Кристине насмотрелся. Я знал, что мне требуется быть физически невредимым, иначе мне – смерть.Два года, отпущенные мне матерью, меня пугали, поэтому я не боялся выглядеть трусом в глазах Толика), а начал я поскорее, пока Зайцев занят дракой, выносить свои вещи, благо, коллекция игральных карт и книги по немецкому языку стояли в гараже уложенными в коробки. Плюс SONY ZS-35М без коробки. Ибо я понял, что если сейчас мне не удастся забрать свои вещи, то я рискую их потерять: от психа Зайцева, разъярённого вторжением Толика, всё можно ожидать, в том числе и выброса моих вещей на помойку. Кроме Зайцева в гараже были ещё мужички-дружки Зайцева. Так что мой безголовый благодетель дрался сразу с несколькими. Меня, выносящего коробки, они не трогали, занятые бузой-тузой с Толиком. Только когда я загрузил в машину карты, книги и "Соню" (а в гараже осталось тряпьё), я решил, что мне пора идти на помощь Толику, который лежал сбоку от входа в гараж под мужичком с палкой в руке, готовым бить ею Толика. Я бросился на колени поверх мужичка, схватившись руками за занесённую над головой Толика палку. В это время нам с Толиком на помощь подбежал водитель пойманной нами "копейки" с бейсбольной битой в руках. Ударял ли он мужичка ею, или только пригрозил, что будет бить, я не знаю, так как моё внимание было отвлечено вышедшим из гаража с длинным деревянным брусом 5х6 сантиметров в сечении Зайцевым. Было шумно от наших голосов. Но меня спасло от удара этим брусом по голове то, что Зайцев вышел с ним из гаража не молча, а тоже что-то крича-матерясь. Я обернулся в его сторону, увидел его, криволицего от свирепости, уже замахнувшегося на меня брусом, и машинально выставил правую руку над головой, что и спасло мою голову. Зато всё предплечье, от кисти до локтя, опухло. Таким образом, правая рука у меня вышла из строя. Мне уже было не до оставшихся незагруженными моих тряпок. Толику тоже было не до чего.

– Уходим, уходим! – криком командует он.

Мы бегом садимся в машину и уезжаем восвояси, то есть на Малый проспект Васильевского острова.

В этот же день, 14 июля я иду в травмпункт Василеостровского района. Я сказал дежурному врачу, что у меня нет полиса, и я не из его Василеостровского района. Врач скривил рожу, давая понять, что ему это не понравилось. Но клятву Гиппократа для него никто не отменял, и он вынужден осмотреть мою руку, которая к этому моменту вся почернела. Слава Богу, он констатировал, что перелома нет. Смазав ссадину в месте удара и соскальзывания деревянного бруса, он забинтовал мне всё предплечье.

– Всё. Свободен, – сказал он, сделав своё дело.

Я же его попросил:

– Вы где-нибудь зафиксируйте факт моего обращения к вам за помощью. И дайте справку. Пожалуйста. Мне это нужно для прокуратуры и суда.

Да, именно к этому времени я понял, что теперь настала пора обращаться мне за помощью к этим органам для восстановления моего социального положения в обществе. Я надеялся на прописанное в Законе положение, что прокуратура обязана помогать беспомощным. А я себя как раз, став бомжом, таким считал. Беспомощным. А с отшибленной рукой (спасибо благодетелю Толику за это!) тем более беспомощным. У которого земля уходит – уже ушла – из-под ног, и он тонет, то есть я. В заявлении в прокуратуру я намеревался придраться к Зайцеву, фирме UCI, квартирной хозяйке-мошеннице, выставившей меня на улицу, к государству, причём государство я собирался привлечь в качестве главного ответчика, поскольку задержку государством выдачи мне вовремя загранпаспорта я считал первопричиной своего теперешнего бедственного положения...

Врач спросил мои ФИО и нехотя занёс их в какой-то журнал. В справке он мне отказал. Я понял, что спрашивать, когда мне придти на перевязку, бесполезно – никогда!

Я вернулся к Толику. Причём, чтобы попасть к нему, мне пришлось кричать, стоя посреди (там разделительный газон) Малого проспекта, чтобы он услышал меня через окно:

– Толик!.. То-олик!.. То-о-олик!..

Наконец услышал. А позвонить в квартиру было нельзя: в его комнате не было звонка, и общеквартирного тоже не было. Так я и буду всё время своего проживания у благодетеля звать его по имени с проспекта. Как же мне это надоест! Ведь он слышал меня далеко не с первого раза: либо из-за того, что спал, либо из-за постоянно включённого телевизора. А бывало, что я кричу, а его дома нет...

Я поведал Толику о своём плане обратиться за помощью в прокуратуру. Это вызвало его понимание и одобрение. Кстати, водитель "копейки", Иван, согласился быть моим свидетелем против Зайцева в суде. Он, Иван, оставил свои координаты.

А лежать мне было больно. Руке больно. Как ни положи её на пол, всё равно больно в точках касания руки пола. А Толик начал рассказывать о себе. Выяснилось, что комната, в которой мы находились, не его. Она принадлежит его начальнику по работе. А работает Толик бригадиром на ремонте квартир. Стало быть, его начальник – директор фирмы, занимающейся квартирным ремонтом. Толик находит гастарбайтеров, например, белорусов, целую бригаду, и размещает их у себя, то есть у директора, в комнате. И нещадно эксплуатирует. То, что нещадно, об этом, естественно, не говорит. Меня Толик также планирует привлечь на работу под своё начальство. Правда, теперь это произойдёт только после восстановления функций моей отшибленной руки. А пока Толик готов меня содержать и так. Типа: потом я отработаю затраченные на моё вынужденное безделье деньги. Я обрадовался, что устроюсь на такую работу. Во-первых, по причине возможности в случае устройства на работу вписаться в Президентскую программу подготовки управленческих кадров, как то обещал Роман Михайлович Герасимов (далее буду называть его без отчества). Во-вторых, я был рад возможности попрактиковаться в квартирном ремонте: пригодится в жизни. В-третьих, я был рад, что скоро закончится период моего безденежья, рассчитывая на более-менее приличные деньги (не спрашивайте, какие суммы здесь мной подразумеваются, потому что мне нужны были любые деньги).

Потянулись однообразные дни второй половины июля. Мне с отшибленной и недействующей рукой делать было нечего. Погода стояла хорошая, поэтому безвылазно днями сидеть в комнате Толика мне не сиделось. Тем более, выяснилось, что Толик неправильно представлял, сколько я готов съесть еды. Меня он недокармливал. Поэтому мне требовалось самому себе что-то в тайне от Толика докупать поесть. Например, хлеб. В тайне – потому что я опасался (были основания), что в случае обнаружения Толиком у меня каких-то денег, он быстро бы заставил меня "поделиться" ими, например, на выпивку, и я оставался бы голодным всё время восстановления своей трудоспособности. А пил Толик много. Водку и пиво. А работал мало. Судя по тому, как мало он отсутствовал дома. Как же мне надоел вечно работающий у него в комнате телевизор! Круглые сутки. Сам Толик спал под включённый телевизор нормально, чего не скажешь про мой сон. Вот Вам ещё одна причина, по которой я стремился на улицу: мне хотелось тишины. Да, я искал тишину на улице. Как же мне надоела "Моя прекрасная няня"! Она, казалось, поселилась в комнате Толика: и днём, и ночью-всё она!

О том, что я будущий работник, сознательный, но не притязательный, как гастарбайтер (в смысле: гастарбайтеры непритязательные) Толик поведал своему шефу, хозяину комнаты. А вообще, меня удивляет, что меня, или каких-то там белорусов до меня – целую бригаду! – терпели соседи по коммунальной квартире.

А когда я каждый день выбирался на несколько часов на улицу, то куда мне пойти? Вроде бы без разницы. И я ходил к дому Елены Петровны. С Малого проспекта Васильевского острова на Малый проспект Петроградской стороны. И были у меня полупрозрачные пластиковые сердечки разных цветов с липким слоем с одной стороны. Я эти сердечки ежедневно ходил и клеил на окна комнат Елены Петровны. Она их ежедневно снимала, а я клеил снова. Я не считал это мелким хулиганством или домогательством. Я мыслил так: пусть Она знает, что я не с Ней, но мысленно я с Ней всегда, каждый день, и я рядом, и пусть Она знает, что я до сих пор не выбросил Её из головы, и что Она по-прежнему в моём сердце, пусть Она знает, что всё, что я Ей говорил и писал, продолжает быть в силе.

Действовать рука у меня начала спустя 2 недели. 28 июля я написал пространное заявление в прокуратуру с просьбой помочь мне в восстановлении справедливости, которую я видел в восстановлении своего социального положения и компенсации мне морального вреда за потерянное время и житьё в рабстве. А наказывать виновных в моей беде было для меня не главным. Главное, повторяю, призыв прийти мне, тонущему, на помощь. На следующий день я отнёс своё заявление в городскую прокуратуру на Исаакиевскую площадь.

В июле 2005 года квартирно-ремонтная фирма Толика взяла заказ на ремонт квартиры Аркадия Давидовича Ф. (точно фамилии не помню). Согласно договорённости с клиентом к 1 августа должен был быть произведён определённый объём работ. Квартира Аркадия Давидовича находилась на Гражданке на проспекте Луначарского. И была эта квартира двухкомнатная, причём одна из комнат не должна была ремонтироваться: в ней были складированы вещи из других помещений квартиры. В договоре с клиентом было примечание: квартирно-ремонтная фирма ответственности за них не несёт, то есть бери – не хочу. В этой комнате-складе стоял высокий морозильник, все полки которого были забиты мясом (у Аркадия Давидовича была большая собака). На кухне тоже был оставлен работающим холодильник, в нём и мясо, и другие продукты. Мы с Толиком приехали в эту квартиру 30 июля и стали заниматься зачисткой квартиры: старые плинтусы, косяки, двери, антресоли – всё нами выламывалось и выносилось на помойку. Закончив эту предварительную работу Толик решил пообедать имеющимися у Аркадия Давидовича припасами. В ответ на моё недоумение Толик и поведал мне о примечании в договоре. Толик сварил пельмени и пожарил яичницу. Как же я давно не ел этих элементарных блюд, сидя в гараже! Поэтому уговаривать меня присоединиться к его трапезе Толику не пришлось. Я с большим аппетитом ел эту варёную и жареную еду. Я ел и думал, являюсь ли я в создавшейся ситуации вором, или только соучастником. Оправдывают ли меня, то, что я ем, мои затруднительные обстоятельства, моя беда. И ведь верно, что откажись я от пельменей и яичницы, я останусь голодным: ну не будет наевшийся здесь сейчас Толик дома у себя меня потчевать чем-либо другим, а я ведь поработал, устал и уже испытываю голод. Отказываться от еды в моей ситуации глупо: всё равно ведь состоится изъятие из холодильника пельменей и яиц, будет лишь половинный ущерб хозяйству Аркадия Давидовича. Не отговорив Толика брать чужие продукты (разве я мог отговорить?, особенно когда в договоре о ремонте такое примечание) кем я стал сам? Всё равно бы проступок – изъятие и потребление пельменей и яиц был бы совершён. Одним Толиком. И ведь не преступление же это! На преступление не тянет.