Текст книги "И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно (СИ)"

Автор книги: Алексей Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 89 страниц)

Вот и окончился концерт. Скандала по его окончании не последовало. Женщина, которую я молча вожделел (молчал, потому что всё было сказано в открытке), на словах никак не комментировала моё послание, как будто я ничего такого и не писал Ей. Я предложил Ей проводить Её до дома. Был десятый час вечера. Погода стояла хорошая, и было тепло. Она согласилась. И до дома Она предложила идти пешком, благо дорога была красивой. На Петроградскую сторону через Неву. Для меня это был знак, что меня Женщина не отвергает, а принимает. Принимает после прочтения моей открытки! Значит, мои дела идут хорошо. В смысле: прогресс моих отношений с Ней приближает меня к Её душе и телу с бешеной скоростью. Мы идём медленно, болтая по дороге или молча. О чём мы говорили и молчали, я сейчас не помню. Елена Петровна потребляла пиво, купленное мной, не меньше меня. Она позволила платить за Неё. Это ведь мелочь – стоимость пива, но оплата его мной была для меня символична: это для меня означало, что Женщина снимает существующие барьеры между посторонними людьми, и таким образом вводит меня в свой узкий круг. И я становлюсь ещё ближе к Её душе и телу. И какая у Неё душа, мне уже было видно с близкого расстояния после общения с Ней накоротке. Какая же у Неё душа! Как же мне хочется устроить танец наших с Ней душ! На Первой линии Васильевского острова Елена Петровна предложила присесть посидеть. Мы зашли в первый же двор налево (в доме напротив церкви святой Екатерины) и нашли детскую площадку со скамейками. Естественно, что в тёмные 11 часов вечера площадка была пуста. С одобрения Женщины я отправился за выпивкой. Мне пришлось возвращаться на Средний проспект за пивом себе и чем-то слабоалкогольным Ей. В том, что я сегодня ночью останусь с Женщиной у Неё дома, я не был уверен (я по-прежнему об этом только мечтаю, не говоря Ей об этом). Поэтому мне, в принципе, пора задумываться о возвращении в гараж на метро, пока оно работает. Но я для себя решил, что мне следует забыть о времени, лишь бы концовка сегодняшнего свидания была хороша, а не смазана моей ретирадой в гараж. Пешком пойду на Академку, – так я для себя решил. И я был настроен на эту дальнюю дорогу в ночи через весь город больше, чем на танец наших душ и сплетение наших тел. Я ещё не был уверен в таком счастливом конце сегодняшнего моего свидания с Женщиной как то, чего я от Неё хочу, и что выразил как своё страстное желание в своей открытке Ей. Мы сидим в небольшом дворе на детской площадке. Кругом в домах горят окна. Мы пьём. Курим. Я свой "Беломор". Она свой "Winston". Тихо разговаривая или молча. Нам хорошо. Спешить идти домой дальше нам не хочется. Ведь коли мы сейчас встанем со скамейки, то непременно так и дойдём через какие-нибудь полчаса до Её дома, и придётся нам расстаться. А мне этого не хочется. Ей, по-моему, тоже. Потому что наши отношения продвинулись настолько, что непременно требуют совершения очередного шага. Именно требуют, а мы сидим и говорим о чём-то постороннем или молчим. Но теперь я точно знаю, о чём молчу я, и догадываюсь, о чём молчит Она. О Любви. Между нами. Я чувствую, что Женщина молчит о том же самом, что и я. Но я для себя решил, что далее без сигнала с Её стороны я не приближусь к Ней. В переносном смысле не приближусь, потому что в прямом мы сидели рядом. Но не вплотную. А на минимальной дистанции. И вот Елена Петровна прерывает молчание.

– Вы словно ангел... – замечает Она.

А ведь я действительно вёл себя очень скромно, не напирая и не давая повода ответить мне отказом, ведь после написанного в открытке за всё время этой вечерней прогулки я не намекал типа: "Ну как Вам моя открытка? Что скажете?" Как будто её и не было, моей открытки. Но она была, была! Ни словом не провоцировал отказ, ни каким-либо дерзким поступком. Я просто провожал Женщину до дома. Так что сравнение меня с бесполым ангелом нисколько меня не удивило.

Проходит ещё какое-то время, и Она спрашивает меня о том, как же я доберусь до своего дома, на что я Ей отвечаю, что это моё дело. И ещё проходит какое-то время, и паузу в разговоре прерывает Её восклицание:

– Ах, как хочется влюбиться!

А в кого?, – думаю я, – ведь вокруг нас никого нет, следовательно, Ей сейчас возможно это сделать только в меня. Влюбиться в меня. В этакого ангела.

Я понял, что это сравнение меня с ангелом с последующим восклицанием про Её желание влюбиться и есть следующий долгожданный (долго ожидаемый нами обоими) шаг к нашему сближению. И вот теперь только после него я осмелился сесть к ней вплотную. Я пододвинулся к Ней и тут же засунул свои замёрзшие холодные руки Ей под джемпер, чтобы согреть их. Дело в том, что ночь наступала, и стало уже холодно. Куртки на нас с Женщиной были расстегнуты весь тёплый вечер, и сейчас мне пригодилась расстёгнутость Её куртки. И моим холодным рукам стало так хорошо под Её тёплыми подмышками. Она не сопротивлялась. И мои руки, ещё не согретые, пошли шарить дальше по Её спине, прямо по коже, то есть можно сказать, что я Её обнял. Она продолжила непротивление мне. Я продолжил нежить Её спину и свою душу до полного согрева моих рук. А на грудь руками я не переходил, как бы мне не хотелось этого. Я знал, что Она ждёт этого, но я как бы ставил в Её мозгу многоточие, означающее, что должно последовать продолжение моих нежностей, но не здесь, не во дворе посреди светящихся в ночи ярким светом окружающих нас окон. Ответом на моё многоточие руками последовало Её предложение:

– А давайте пойдём к Вам!

Куда ко мне? В гараж, что ли? Ведь Женщина хочет уютного укромного места для продолжения начатого...

– Нет, это невозможно, – отвечаю я.

– Ко мне тоже нельзя, – со вздохом сожаления заявляет Она. – Так что всё-таки придётся к Вам.

– Нет, нет, нет!

– Что же за причина у Вас, что вы отвечаете "Нет"?

– Не хочу говорить, но поверьте, она существенная.

– Ну скажите, какая?

– Не могу, позвольте сохранить её в тайне, – продолжаю отпираться я, не желая выдать тайну своего места жительства в гараже.

– Вот смотрите, какая у меня существенная причина, по которой у меня нельзя. У меня в квартире гостит взрослая племянница, студентка. Она спит в соседней комнате... А у Вас?

– Поверьте, моя причина посущественней, но я не хочу её раскрывать, – с грустью произнёс я. С грустью, потому что возникла преграда в лице Её племянницы-студентки для торжества сил природы – сил взаимного притяжения и соединения мужского и женского начал.

– Нет, просто так не поверю. Я рассказала Вам свою причину и хочу узнать Вашу. Я ведь должна Вам доверять, иначе нельзя, а как я смогу это сделать, если Вы скрываете от меня Вашу причину?! Поэтому говорите, иначе у нас ничего не получится. Ни сегодня, ни вообще когда-либо. Я так не смогу. И мы расстанемся. Говорите, ну же!

И мне пришлось рассказать всю свою историю очень издалека о том, как я намеревался и намереваюсь до сих пор уехать на учёбу в Германию, и о том, как в результате своего намерения уехать я оказался без денег в гараже. Времени у нас было много, поэтому я рассказывал достаточно подробно. И правдоподобно. И Она поверила мне.

– Да уж, действительно, к Вам нельзя! Причина так причина!.. Хорошо! Тогда мы пойдём ко мне, – не долго думая приняла Женщина решение. – Только надо будет быть потише, чтобы не разбудить племянницу.

Желание быть со мной пересилило в Женщине боязнь кривотолков со стороны Её племянницы-студентки. И мы встали и через двадцать минут дошли до Её дома на Малом проспекте Петроградской стороны. Елена Петровна открывает дверь своей квартиры. Но о том, что и как последовало дальше, я писать не буду. Это тайна. Моя и Елены Петровны. Укажу лишь, что мной обнаружилось, что Она живёт в двух комнатах малолюдной четырёхкомнатной коммунальной квартиры. И у Неё есть кошка. А Её сына в квартире не было. Оказалось, что он постоянно с Матерью не живёт, а навещает Её по выходным, живя у отца и бабушки по отцу в их отдельной трёхкомнатной квартире в другом районе города. Но не потому, что Она плохая мать, а просто из-за лучших жилищных условий у отца, с которым Она официально брак не заключала. Нет, Она, как Она меня уверяет, очень хорошая мать. Но вот такая у Неё житейская ситуация вот уже несколько лет с тех пор, как Она разошлась с отцом ребёнка. Так что пятнадцатилетнего сына в квартире не оказалось. Отмечу здесь, что Ей самой оказалось 42 года, правда, я не помню, в эту ли первую нашу совместную ночь Она открыла мне свой возраст.

Если про меня можно сказать, что я в Неё влюбился с первого взгляда ещё на выставке в Манеже, то есть до Её постели, то про Неё я смею утверждать, что Она осуществила своё желание влюбиться в меня лишь после одной-полторы-двух совместно проведённых ночей. Я ведь сразу Ей ночью сказал, что я Её люблю-мне было это ясно, – Ей же потребовалось какое-то время для расцвета в Её душе этого чувства ко мне – Любви. И для ответственного признания мне в ней. Я был на седьмом небе от счастья, что нашлась и моя недостающая половинка. И я стал свободные от дежурства в гараже дни и ночи проводить у Неё.

Это не осталось незамеченным начальником гаража Зайцевым. Он мне:

– Ну-ка говори, где ты стал пропадать, с кем связался?!

Мне не хотелось рассказывать ему про появившуюся у меня Елену Петровну:

– Какая разница! Это не важно.

– В том-то и дело, что важно. Я тебе доверять должен, ведь я тебе вверяю кучу машин. Вдруг ты связался с какими-либо проходимцами, и они тебя надоумят на что-либо нехорошее для гаража?!

– Да нет. Просто у меня появилась Женщина.

Я думал, что такого моего ответа будет достаточно. Но плохо я ещё знал Александра Семёновича Зайцева!

– Что за женщина? Кто такая? Кем, где работает? Где живёт? Какой у неё номер телефона?

– Зачем вам всё это? Поверьте, Она порядочная!

– Пока не расскажешь, не поверю! А надо будет, и проверю. Давай телефон её!

– Да не хочу я вам давать Её телефон!

– Тогда я не хочу больше видеть тебя в гараже. Ты потерял моё доверие! Вдруг она мошенница!

О переселении к Елене Петровне я пока не успел подумать, так что можно сказать, что Зайцев припёр меня к стенке своими расспросами о Ней. И мне пришлось поведать ему о Даме моего сердца: сказать ему, что Она юрист на кондитерской фабрике, живёт на Петроградке, и дать ему Её номер домашнего телефона.

– Да ты пойми меня, – записав телефон сказал Зайцев. – вдруг мне тебя придётся срочно вызвать в гараж! Вот буду знать теперь, куда мне звонить. Ведь я прав?!

Мне пришлось поддакнуть. Мной замечено, что у Зайцева была манера такая говорить, чтобы слушатели с ним либо соглашались, либо говорили "нет" для поддержания такого перекошенного в сторону одного собеседника (Зайцева) "диалога", в котором второй собеседник (например, я) вставляет только "да" или "нет". А ещё Зайцев при этом смотрит каким-то бешеным взглядом, отбивающим охоту – прямо пугающим – разговаривать с ним. Казалось, что если начнёшь перечить ему или ввязываться в дискуссию высказыванием своего логически обоснованного мнения, то Зайцев, этот медведь в человеческом обличье, сорвётся с цепи и набросится на тебя, чтобы изничтожить. Да, он был дёрганным, чуть что не по его, так он свирепел, сжимал кулаки, бешено смотрел, матерился и словесно оскорблял и угрожал. О том, что меня с Димой Блюменталем следует утопить на барже посреди Финского залива, я уже выучил: он это повторял чуть ли не каждый день по поводу и без.

Елена Петровна, интересуясь мной, приехала ко мне в гараж посмотреть, как я живу и работаю. Её это ужаснуло. Увидев, Она поверила в материализуемость моей мечты скоро уехать на учёбу в Германию на несколько лет. И сидя в моей «комнате» в кресле Она заплакала:

– Как же так? Всю жизнь прожила, чтобы встретить, наконец, тебя, единственного и самого лучшего для меня, идеально подходящего мне, как тут же выясняется, что ты должен скоро меня покинуть! За что же мне такое?..

Мне было больно осознавать то же самое, что и Она. Как же так? Но не отказываться же мне от своих замыслов? Ведь как мне быть иначе? Что я смогу дать любимой Женщине? Ведь я – чистый потенциал, у которого всё впереди, а сейчас я пока никто. Пока. Ноль! Я это осознавал. Но всё равно любил. Желая дать всё своей Женщине в будущем. И какой же умной была Она, что поверила в мой потенциал. Или дурой. Но рядом с Ней я чувствовал себя десяткой. Без Неё – нулём. А рядом с Её единицей – целой десяткой. Её величина возвеличивала меня. С Ней рядом я чувствовал себя Человеком. И, наверное, можно сказать, что Ей импонировала моя окрылённость Ею, что у меня выросли крылья от любви к Ней. Ну а если я был с крыльями, то и Ей для совместного танца наших душ требовались крылья. И они у Неё появились. Она стала бабочкой. А я мотыльком. И мы летали, летали и улетали...

А переехать я к Елене Петровне не мог. Во-первых, Она не хотела шокировать моим появлением в Её жизни своего любимого сына. То есть для моего знакомства с ним требовался подходящий случай. И он намечался только на конец ноября, когда будет Её день рождения. А во-вторых, моему съезду с гаража к Ней мешал вот какой фактор: Её любимая кошка. У меня на неё была аллергия, и вторую ночь, подряд проведённую мной у любимой Женщины, портило мне кошачье присутствие, сам кошачий дух был для меня переносим со скрипом: я задыхался, кашлял и терял ощущение комфорта в Её доме. Но не избавляться же Ей от кошки, к которой Она привязалась (кошка четырёхлетняя), из-за того, что у меня неё аллергия, я ведь скоро должен буду уехать в Германию на учёбу – Она в это верила-и вопрос о присутствии кошки в Её доме можно будет серьёзно ставить лишь по моём возвращении из Бундеса, то есть через несколько лет. Поэтому сейчас на повестку дня мой переезд к Ней ни мной, ни Ею не ставился. Поэтому совет "Лёша, – нашёл– бы-ты-какую-нибудь-бабу!" с поправками: "женщину", и не "какую-нибудь" не действовал. А ведь как было бы просто мне после переезда к Ней устроиться на любую, хоть тяжёлую и непрестижную, работу ради денег! О деньгах. К концу сентября – началу октября мой запас денег от работы в строительной компании закончился. А за сентябрь в гараже я получил всего 2 тысячи. Живи как хочешь.

В октябре я съездил в Купчино к матери, чтобы перевезти от неё к Елене Петровне домой мой компьютер. Когда я его паковал, мать сказала:

– Вот попомни мои слова: в конце концов за компьютером будет сидеть не знакомый тебе сейчас мальчик.

Кого она имела в виду, она, естественно, сама не знала, я же подумал: "Не о сыне ли Елены Петровны догадывается моя мать, ведь я пока его не знаю? Если о сыне, то это не страшно, пусть он сидит, я этого хочу, а если о ком-то другом, то это действительно нехорошее предсказание". Дело в том, что компьютер в дом Елены Петровны я перетаскивал не столько для себя, сколько для Её сына, ведь мне Она жаловалась, что Её сын в последнее время стал с меньшей охотой приезжать к Ней на выходные и старался порой остаться дома у своего отца, так как у них дома был компьютер, и отец позволял сыну играть на нём и лазать по Интернету только по выходным, присматривая за тем, чтобы сын по будням только учился. Поэтому сын стал предпочитать компьютер общению с матерью. Чтобы устранить причину неприезда по выходным сына к Елене Петровне, я и перевёз компьютер к Ней. Заодно, но не в смысле за один раз (я же стал перевозить свои вещи на общественном транспорте, включая громоздкий, а не плоский, монитор, на тележке на колёсиках), а за несколько поездок я перевёз к Елене Петровне от сестры Полины из Улиной комнаты такие ненавистные Полине коробки с моими книгами по немецкому языку и коллекцией игральных карт, которые так надоели Полине в её квартире. Я считал, что спасаю свои вещи от их утраты мной. Вот такое было отношение к моим вещам со стороны сестры. После презентации Елене Петровне моей коллекции игральных карт я их вместе с книгами по немецкому языку закинул у Неё дома на антресоли.

А мои любовные дела с Еленой Петровной пусть остаются в тайне. Хотя, признаюсь, что из-за моего безденежья особо и не о чем было бы рассказывать, если бы я не решил всё сохранить в тайне. Деньги за работу в гараже за сентябрь быстро кончились, а мои надежды на увеличение числа грязных машин в гараже не оправдались: начальник гаража Зайцев почти перестал привлекать меня к мытью машин. И вот оно случилось. В октябре. Я совсем без денег. В гараже. И кончилась моя рабочая смена в гараже, а мне даже поехать к Елене Петровне не на что. И я остался в гараже. В закутке. А Зайцев, сам заступивший на смену в гараже, сидит в передней, главной, комнате. Вызывает меня к себе. Я сажусь перед ним в кресло. И начал он пересказывать вчерашние новости из телевизора и давать свой комментарий к ним. С позиции сталиниста. Я вынужден слушать, ведь он вечно требует моих "да" и "нет". И продолжается эта политинформация час. Полтора. А его всё прёт. Прёт и прёт разглагольствовать на темы вчерашних новостей. А мне что оставалось делать? Встать, и уйти в свой закуток, и завалиться там спать, сказав Зайцеву, что мне надоело его слушать? Или без денег покинуть гараж на энное количество часов? Но мне хотелось есть, и поэтому я продолжал слушать просталинский комментарий-бред Зайцева в надежде дождаться подходящего момента типа паузы в его словоизлиянии для высказывания своей крайней нужды в деньгах, настолько крайней, что дальше некуда: всё – действительно край! А его всё прёт и прёт. Наконец, наверное, когда Зайцев высказался по полной программе, то есть когда ему уже больше нечего было комментировать, он спросил меня свысока:

– Чего сидишь? Денег, что ли нету? – Зайцев как в воду глядел.

– Нет.

– Ну на, вот тебе, – Зайцев протягивает мне бумажку в 50 рублей. – Сходи купи чего-нибудь поесть. – Сказал он как приказал.

Я взял деньгу и прямо в том виде, как был, то есть в тапочках, вышел из гаража и зашёл в соседнюю дверь, входную от универсамчика. Вернувшись из магазина с продуктами на 45 рублей и пачкой "Беломора" за 5, я услышал от Зайцева:

– Ну тогда сиди дальше, а я пойду.

И прежде чем уйти, он не забыл записать в своей тетрадке выданную мне сумму – 50 рублей. И Зайцев ушёл. А я остался дежурить вторые сутки подряд.

Так я подсел на пятидесятирублёвые подачки-авансы, выданные мне вперёд в счёт будущей зарплаты полтинники, ибо на следующее утро ситуация повторилась в точности. И на следующее. Через несколько суток я сэкономил 20 рублей на 2 жетона метро, чтобы съездить к любимой Женщине. Она меня накормила и спать рядом с собой уложила. Поскольку я не мог что-либо важное для нас обоих хранить от Неё в тайне, то я рассказал Ей, что я оказался на мели. Совет Её попробовать мне поискать ещё работу, совместимую с работой в гараже, казался вполне естественным, но трудно реализуемым, если не сказать нереальным. А признать собственную несостоятельность – "опуститься" до "чёрной работы" типа кондуктора на городском общественном транспорте или дворника я не мог. Хотя бы потому, что у меня такая Женщина как юрист, то есть с вполне приличным социальным статусом. Да и не для того я продавал свою комнату и столько терпел в связи с её продажей, чтобы пойти в кондукторы или дворники. Нет уж, лучше сдохну "чистым потенциалом", чем пойду работать на подлую работу. А работа кондуктором или дворником в России наших дней мной воспринималась именно как чёрная, грязная, подлая.

А в конце октября Зайцев, обвиняющий-называющий меня каждый раз лентяем, придумал:

– Пусть тебя кормит твоя – как ты говоришь? – Елена Петровна, а я тебе платить ничего не буду: ты же здесь живёшь, а жильё, знаешь, сколько сейчас стоит снять? – и не выдал в один прекрасный день мне полтинника. Я же никуда не ушёл после такой невыплаты, а лёг голодным спать в закутке. На следующее утро поняв, что так я сдохну у него в гараже с голоду, Зайцев смилостивился и выдал мне под зарплату с записью в своей тетрадке 100 рублей. Сходив в магазин, я по приказу Зайцева остался дежурить следующую суточную смену. И если до этого кроме меня и самого Зайцева в гараже дежурил по суточным сменам ещё один пенсионер, то теперь Зайцев отказал этому пенсионеру в работе. Так я стал почти вечным дежурным. И стал представлять для начальника гаража некоторую новую экономическую ценность, ведь я ему экономил деньги, которые раньше ему приходилось платить за дежурства в гараже ещё одному сторожу, а теперь он мог класть их себе в карман.

А с Еленой Петровной скотина Зайцев всё ж таки пообщался по телефону. Предполагая, что начальник гаража – уважаемый человек, Женщина внимательно выслушала его обвинения в мой адрес, что я лентяй, каких свет не видывал. И какой бы умной ни была Елена Петровна, зерно сомнения в моей трудоспособности она проглотила, то есть восприняла всерьёз слова моего рабовладельца Зайцева. Да, я попал в рабство. От которого мне было не убежать. От системы не убежишь. Не имея точки опоры трудно изменить ситуацию. Рабы в Древнем Риме ведь тоже ходили без цепей, например, за водой, но бежать им было некуда. Ну куда мне без денег, без профессии, без дома из гаража? Никуда. Так что оставалось ждать отъезда на учёбу в Германию не рыпаясь, ведь каждое лишнее движение требует денежной подпитки, даже для поиска работы нужны деньги. На покупку газеты объявлений о вакансиях и на разъезды по городу в места возможного трудоустройства. А их, денег то, как раз и нет. Вообще нет! Ведь от полтинника в день много не оторвёшь. И так приходится с него брать пятак на "Беломор". А ещё к Елене Петровне надо съездить. Теперь уже иногда . И из-за того, что денег на дорогу теперь труднее достать-сэкономить, и из-за увеличения числа моих дежурств в гараже.

Я осознавал, что я тону, опускаюсь на дно. И спасательным кругом может быть только приглашение весной 2005 года на учёбу в Германию, деньги на билет на отъезд в которую, я надеялся, что мне дадут мои родственники (так хорошо я о них думал), лишь бы я убрался с их горизонта надолго и подальше. А утопая, тащить на дно Женщину с положением в обществе я не считал правильным. Нет, я этого себе не позволю, цепляться за Неё как за спасательный круг. А Ей меня, какой бы умной Она ни была, было не понять. Что вообще возможна такая ситуация как у меня, и что помочь некому, ни друзьям, которых у меня нет, ни родственникам, которые у меня такие, какие есть.

Числа двадцатого ноября я принёс Елене Петровне розу. В том самом тубусе, который я описывал ранее. Ибо погода стояла холодная. Да, явившаяся миру из тубуса роза произвела на Женщину впечатление, но интереснее то, как я с этим пустым тубусом затем ехал обратно к себе в гараж, типа домой. В вагоне метро было пусто. На каждой из длинных скамеек-сидений сидело по человеку, или никого не сидело. Я сижу, рядом со мной на сидении лежит тубус, который я рукой не держу. Зачем? Держать. Я дремлю. Лишь на остановках открывая глаза. Напротив меня сидит тип. Описывать которого не берусь, потому что я его не рассматривал. Вдруг на одной остановке, когда двери вагона уже были открыты некоторое время, тип вскочил со своего места, схватил тубус (наверное, думал, что в нём что-нибудь ценное) и выскочил в двери, которые сразу же закрылись за ним, и поезд со мной уехал дальше. Так я остался без тубуса. Так оказалось, что меня – раба, возвращающегося от Женщины без рубля в кармане, умудрились ограбить! Тубус!

В дни, или часы, когда Зайцев сам дежурил в гараже (а он почти каждый день уделял некоторое время гаражу) к нему в гости в гараж приходили его дружки-ханыги, живущие по соседству. Где-то нажравшись (в смысле: напившись), они протрезвлялись в гараже до улучшения состояния. Сам Зайцев, будучи трезвенником, с пониманием относился к ханыгам, предоставляя им для отсидки после чрезмерного возлияния диван и кресло, то есть уют и тепло, и они сидели часами в гаражной комнате, протрезвляясь. То есть Зайцев типа жалел своих дружков, живущих в соседних домах. Иногда алкаши спали, иногда внимали как могли политиканству покровительствующего им начальника гаража. Однажды рядом с ханыгой на диване сидел и я в ожидании полтинника. Вдруг ханыга приставил к моему горлу нож и говорит, собака:

– Вот я автослесарь. Зарабатываю. Хочу – пью. Ты же – никто. У тебя ничего нет! Ни профессии, ни семьи, ни дома. Вот как зарежу тебя сейчас! А кого я зарежу? Никого! И никто не спохватится тебя! Так вот, Лёша, звать тебя никак! Ты – никто! И ничто!

А Зайцев видит эту сцену и слышит, и молчит. Это он рассказал своим друганам про меня, что я никто, и звать меня никак, вот они и выпендриваются, вторя Зайцеву в унижении меня. И смеются.

В конце ноября на дне рождения Елены Петровны я знакомлюсь с Её сыном. Узнаю, что в январе у него день рождения. 16 лет. И я решил не продавать свой компьютер ни сейчас, в дни безденежья, ни перед самым отъездом в Германию, а решил подарить его: пусть Елена Петровна и Её сын считают компьютер своим и относятся к нему как к своему. Надо же мне было как-то поздравить Женщину и Её сына с этим важным для них событием, 16-летием сына! Всё, теперь я без компьютера.

Но подарок-компьютер не спас меня от расставания с Женщиной. 31 января 2005 года она сказала мне, что больше не может меня видеть. Она устала от меня. Устала быть со мной вот таким. Тем более, что другие мужчины, успешные, звали Её замуж хоть сейчас. А конкретным толчком к нервному срыву Елены Петровны стало вот что. Несколько дней до этого я ездил на собеседование на одну фабрику, на которой была куча вакансий. И мне казалось, что не на одну, так на другую меня возьмут. Этим своим самонадеянным утверждением, что меня возьмут, а меня не взяли, я и вывел Женщину из себя.

– Больше не могу быть с тобой! Устала. Устала смотреть на тебя. И не могу больше видеть. Уходи! Навсегда. Поэтому забирай свои вещи.

Так моя коллекция игральных карт и собрание словарей и прочих книг по немецкому языку оказались перевезёнными в гараж. Теперь всё при мне. И "Армия Наполеона". И SONY ZS-35M тоже. Теперь попробуй угадать, читатель, что единственное из перечисленного мне удастся сохранить в конце-концов: книги, карты или музыку? А по поводу расставания с Еленой Петровной скажу, что я, конечно, переживал, но ответ "Ничего!" на вопрос "Что я мог поделать, чтобы предотвратить расставание с Ней?" хоть как-то меня успокаивал, типа: произошло неизбежное.

В завершение описания своих отношений с Еленой Петровной требуется (именно требуется в целях дальнейшего повествования) отметить, как Она меня назвала. Однажды. А затем повторяла называть. Уголовным кодексом. Вот как! Почему? Наверное, потому что Ей стало ясно, что я его чту и ни за что не пойду ни на что противозаконное-уголовное для смягчения своей участи, то есть не буду стремиться пасть быстрее, чем падаю, на дно общества, становясь преступником. Потому что я имею высокую самооценку, и хочу в жизни реализоваться на все сто, не ограниченным клеймом уголовника. То есть я ни в какую не хотел закрывать себе путь наверх, на верх общества. Таким образом, Елена Петровна поняла, что и ради Неё я не пойду на преступление. Прошу читателя запомнить это – ещё пригодится для понимания меня в различных ситуациях.

8 февраля Зайцев не сдерживается, хватает меня и поддаёт мне коленками по бокам, типа бьёт, приговаривая, как он меня ненавидит, после чего прогоняет из гаража на улицу. Я еду на Набережную. А куда ещё? – мне не придумать. Там я докладываю, что оказался на улице. Разразился скандал между тётей Надиной и её дочерьми Анкой и Настей. Побеждает позиция Насти: "На набережную меня не пущать!" (Анка были за меня, тётя Надина хотела, чтобы было на усмотрение дочерей). Куда мне идти? Я не знаю. Я всю ночь хожу взад-вперёд от Адмиралтейства к Восстания, не зная, куда приткнуться на ночь. Слава Богу, что мороза нет. А снег идёт. Я ещё морально не готов свернуть с Невского в поисках тёплого парадняка или вернуться на лестницу дома родственников на Набережной. Так и хожу всю ночь туда-сюда. Только под утро я созреваю, то есть ослабеваю, и иду на эту чуть ли не родную лестницу, где бы мне хотелось упасть на площадке выше последнего этажа, благо, эта лестница для меня открывается: кнопочный код я знаю, впрочем, местоположение парадной на Набережной непроходное, и входная дверь обычно открыта настежь, и жильцам нет дела до установки кто-тáма, то есть домофона. Мне везёт: воздух на лестнице не содержит запаха кошачьей мочи, так что после ночной прогулки по Невскому мне так кажется хорошо на лестнице – тепло и сухо. Сначала я прислоняюсь спиной к батарее на площадке между этажами, сидя на корточках, потому что я ещё в сознании думать о чистоте своих штанов и не сажусь на бетонный пол. Отогревшись, я поднимаюсь на площадку выше последнего этажа и сижу там таким же способом, только уже без батареи (её там нет), или топчусь, когда ноги затекут, в полный рост, боясь наделать шума – на последнем этаже в квартире у хозяев собака, судя по её лаю, здоровая (как потом окажется, американский бульдог).Утром следующего дня я точно раб возвращаюсь к своему господину:

– Возьмите меня, Александр Семёнович, пожалуйста, обратно!

– Ну ладно, заходи!

И потянулись дни, как будто Зайцев и не выгонял меня 8 февраля. С ежедневно выдаваемыми полтинниками. И политинформациями.

* * * (Звёздочки ╧64)

Между тем подошло время снова мне волноваться по поводу приглашения из Германии на учёбу. В феврале я стал названивать на Набережную в надежде быть обрадованным тем, что приглашение пришло на адрес тёти Надины. Звонить в офис фирмы UCI я не считал уместным до 22 февраля. В этот день я посчитал, что пора спрашивать Якубовскую, как мои дела? Звоню ей:

– Здравствуйте, Наталья Владимировна! Это Алексей Павлов.

– Наконец-то вы, Алексей, нашлись! А то мы вас обыскались. Приглашение ведь уже есть...

– И когда я его получу?

– Оно ещё в Германии у нашего человека. Как здорово, что вы позвонили. Я обзвонила в поисках вас все телефоны, которые вы указывали как способ связи с вами, и нигде вас не было, и никто по указанным телефонам не мог указать, где вы сейчас находитесь. А по одному из номеров телефона, представьте себе, меня чуть ли не обматерили! По другому сказали, что он здесь не живёт. И мы не знали, куда выслать вам приглашение, на какой адрес. Но теперь вы сами объявились очень вовремя...

Речь директрисы Якубовской меня удивила. Дурочка она, что ли? Ведь была же договорённость об отправке моего приглашения на адрес моей тёти. Я об этом уже писал. А телефоны мест, где я временно обитал, я ведь давал для оперативной связи со мной, чтобы меня оповестили о приглашении как можно раньше. Я догадываюсь, кто грубо разговаривал с Якубовской. Это моя мать. Вместо того, чтобы спокойно принять информацию, она дала волю своим эмоциям. И зачем спрашивать, живёт или нет Алексей Павлов по указанным номерам телефонов? Надо было просто просить тех, кто подойдёт к телефону, передать мне информацию – мне бы передали, и я бы вышел незамедлительно сам на связь с фирмой UCI. А вообще, к чему звонки?, повторяю, если была договорённость об отправке моего приглашения на Набережную!.. – думал я, а сказал Якубовской следующее: