Текст книги "И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно (СИ)"

Автор книги: Алексей Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 89 страниц)

* * * (Звёздочки ╧2)

В 1982 году сестра должна была пойти в третий класс, как и я когда-то, во вторую смену. Но это помешало бы ей посещать занятия в секции по спортивной гимнастике. (Сестра в третий, я – в пятый класс) И тогда отец пошёл в РОНО (районный отдел народного образования). Там он говорил примерно следующее: "Моей дочери необходимо перейти в другую школу, чтобы не бросать гимнастику. Но переводить следует моих обоих детей, потому что плохо, если они будут ходить в разные школы. И новая школа должна быть французской, так как мой сын уже начал изучение французского языка в четвёртом классе. И пусть новая школа будет не только французской, но и десятилеткой, а то 261-ая всего лишь восьмилетка, и если моих детей перевести сейчас во французскую, но восьмилетнюю, то через несколько лет им снова придётся переходить, чтобы перейти в девятый класс. Не слишком ли много будет переходов из одной школы в другую? Давайте их уменьшим, эти переходы, и определим их сейчас в десятилетку".

Ближайшей французской десятилеткой, до которой было бы удобно добираться на трамвае (целых шесть остановок на любом трамвае, а трамваев по утрам ходило много), оказалась средняя школа ╧479 на улице Новостроек, что рядом с Автовской. В неё-то мы сестрой и перешли. Я в пятый, а она в третий классы. Случилось это в 1982 году. Трамваи ходили двухвагонные. И мы с сестрой, выйдя из дома вместе, садились в разные вагоны трамвая, как будто мы вовсе и не брат и сестра (случай в пионерском лагере ещё не состоялся, но даже и после него по привычке мы ездили в разных вагонах). И в школе мы стеснялись друг друга, что мы есть брат и сестра.

На уроке французского языка класс делился на две группы. У каждой группы свой преподаватель. В одну группу были собраны те, кто хорошо учится, а в другую – те, кто плохо. В первой группе места для меня не нашлось, и меня "прописали" с двоечниками-троечниками. В этой группе занятия трудно было назвать уроком и фактически язык не изучался, а "проходился". Годами я учился в этой группе, а так и не выучился элементарному: склонять-спрягать, даже глаголы "быть" и "иметь" годами вызывали у меня трудности, и словарный запас также почти не пополнялся. Вот в такой бестолковой группе я учился с пятого по девятый классы (почему не десятый – чуть позже).

В пятом классе в школе начался новый предмет, ботаника. Учительница Варвара (отчество забыл), очень строгая, любившая покричать-поругать, влепила мне кол в дневник. Такой большой, красный. Я сейчас даже не помню за что. И моя Мать сразу прибежала в школу разбираться, хотя её никто не вызывал. Это был первый и последний кол в моей жизни. Двойки тоже мне ставили очень редко. Так что, родители, проверяя регулярно мой дневник, оставались довольными. Через год-два, когда Варвара вела у нас уже зоологию, я, боящийся её, и родителей, срисовал цветными карандашами в тетрадь окуня и пчелу, чтобы её задобрить, да так хорошо, что Варвара подумала сначала, что я вырезал их из учебника. Она принялась меня ругать, но когда узнала, что я их рисовал, а не портил учебник, то её гнев сменился на милость. И я попал в её любимчики за своё старание. Но я не был прилежным по её предметам! Я просто хотел её задобрить, чтобы она изменила отношение ко мне. Что и вышло.

Острова

У дяди Саши (папиного брата) и его жены тёти Люси было двое сыновей: старший Игорь и младший Сергей. Но поскольку дядя Саша намного старше моего отца, то в период моего детства они оба уже были взрослыми. Игорь носил бороду, и в детстве, когда я с отцом приходил в гости к Игорю и его жене Тане Павловым, то я его называл "дядя Игорь". Так вот, оба сына дяди Саши также окончили Горный институт и остались в нём учиться-работать и дальше. Возможно, что в аспирантуре, но таких подробностей я, как тогда, так и сейчас, не знал и не знаю. У Игоря с Таней был сын Витя, на пару лет младше меня. Так вот, этого Витю я воспринимал как брата, хотя двоюродным братом на самом деле мне приходился его отец Игорь. Но какой же он мне брат, этот Игорь, когда он уже с бородой? – настоящий дядя!

И был у дяди Саши с тётей Люсей в Кузнечном (последняя станция Приозерского направления на электричках, аж 13-ая зона!) сельский домик с двумя комнатами. Он купил этот домик по цене дров по дешёвке, поскольку дом в перспективе предназначался под снос под застройку новым многоквартирным домом. Но этот домик годами не сносили – пускай стоит до времён, когда начнётся стройка.

В 1982 году летом перед или после пионерского лагеря я месяц провёл на этой "даче" с бабушкой Тоней и моей кузиной Настей (дочерью тёти Надины). Одновременно на "даче" в другой комнате жили Витя со своей бабушкой, матерью тёти Тани. С Витей и Настей мы вместе играли. С Витей мы вместе плели из разноцветной тонкой проволоки индейцев.

А в Берёзовом, что всего в нескольких километрах от Кузнечного, был домик у друга (а может быть, и не просто друга) тёти Милы Алексея. Берёзово находится на самом берегу Ладожского озера на самой границе с Карелией. У этого Алексея было хобби – изготавливать катера из эпоксидной смолы с деревянными переборками, то есть шпангоутом. Его катера были обтекаемой формы и слыли в округе Берёзова самыми лучшими и быстрыми (если поставить мощный мотор "Вихрь"). В Берёзовом можно было взять и лодку напрокат.

Так вот, имея такую "базу", клан Павловых любил ежегодно во второй половине лета, когда у дяди Саши в Горном начинались каникулы, выезжать "на острова", благо, Ладога в этой северо-западной части шхерная, то есть навалом мелких островов вблизи от берега и друг от друга. Эти острова считаются уже карельскими, то есть относятся они уже к Карелии. Практика выезжать "на острова" сложилась в конце шестидесятых после поездки дяди Саши с семьёй в Индию, после которой он и приобрёл и домик в Кузнечном и автомобиль "Волгу".

Палатки, удочки, спиннинги, сачки – всё это добро годами хранилось в Кузнечном, и их становилось с каждым годом всё больше и больше, так что из Ленинграда каждый раз всё это добро не возилось.

Кроме Павловых на острова приезжали отдохнуть, порыбачить, пособирать грибы-ягоды также друзья дяди Саши, Игоря, Серёжи и прочие люди. До моего рождения на островах бывали и мои родители. Но после того, как я родился, мои родители как-то перестали туда ездить. Семья моего отца, то есть папа, мама и я с сестрой, стояла как бы особняком в большом клане Павловых.

Только после пятого класса летом 1983 года я впервые поехал на острова. Палаток было много, и мне выделили отдельную с Витей палатку. Многие взрослые приезжали на острова не на весь срок стояния лагерем, а только на неделю-десяток дней или на выходные; только дядя Саша, его внук Витя и его племянник, то есть я, пребывали на острове целый срок. Излюбленным местом стоянки лагерем был крошечный островок Вахасари площадью в футбольное поле, не больше, на котором есть ярко выраженные берёзовая часть, и в которой растут подберёзовики, осиновая, и в ней – подосиновики и хвойная с белыми грибами. Классический случай! И неправда, что грибы можно сглазить: что они не будут больше подрастать, если их заметить маленькими. Проверено на практике – грибы растут. И собирались грибы как морковка с огорода, то есть их искать было не надо. Только грибы лучше морковки, так как на одном и том же месте успевалось сниматься несколько смен грибов. За грибами и ягодами ездили и на соседние, не занятые никем острова, в том числе на необъятный остров Кильполу и на материковый берег в районе шхер. На занятый кем-либо другим остров высаживаться было не принято.

Вокруг острова полно было рыбы. Остров образовывал лагуну с мелководьем и скалой над ним. Так мы с Витей любили в этом месте со скалы закидывать спиннинг на точность. В полдень, когда рыба спала в лагуне, а не клевала, необходимо было метнуть блесну так, чтобы она плюхнулась прямо перед носом какой-либо рыбины, благо, видимость дна и всех обитателей лагуны была как на ладони отменная. Только всплеск перед самым носом рыбы заставлял её проснуться и схватить блесну.

Был такой период, когда на острове остались только мужчины. Дядя Саша, Серёжа, Игорь, друзья Игоря и я. Алексей, живший в Берёзово, также был постоянным гостем на ежевечерних пьянках на острове: он перевозил всех на своём катере на остров. Игорь, бывший к тому времени секретарём парткома Горного (как секретарю ему пришлось расстаться с роскошной бородой, которая ему очень шла), и его компания друзей в отсутствие женщин ТАК матерились, как я до этого никогда не слышал. И в таком количества, и в таком словесном качестве отборного мата. Пустых бутылок после этой весёлой компании выросла целая гора.

Огонь мы поддерживали только для того, чтобы он веселил глаз. А так на остров были переправлены газовые баллоны и плитка. Даже раскладушки, чтобы спать-загорать, были перевезены на остров. Также с берега были привезены длинные доски, и из них были сколочены длинный стол на всех с двумя длинными скамьями вдоль стола. Над столом и кухней на жердях был растянут брезент от солнца и дождя. За этим столом проходили роскошные пиры из рыбных блюд, а также грибных. Рыбы было столько, что окуней, костлявых, не ели, а использовали только для навара ухи из щук. Щук ели, а мелкую рыбёшку либо вялили на растянутых между деревьями верёвках, либо отдавали коту Биму, которого также постоянно брали на острова. Гирлянды из сушившихся грибов, только белых, а их было достаточно, также повсюду свисали на нитках. На костре также коптили рыбу.

На острове у каждого был электрический фонарик, чтобы ходить по ночам в туалет по протоптанной тропинке подальше. А также был приёмник "Gründig", который привёз дядя Саша ещё из Индии. Добротный, мощный приёмник на батарейках играл целыми днями и до глубокой ночи. По нему кроме "Маяка" слушались и "голоса". Я был уже подростком, и мне были интересны "Голос Америки", "Свобода" и "Би-би-си", особенно ночные эфиры. Из живности на островах водились змеи и мыши. Кот Бим охотился на мышей. Днём, когда не было клёва, мы с Витей играли в карты, а вечерами до поздней ночи островитяне рубились в козла при свете самодельных керосинок. А делали мы керосинки из консервных банок. Проигравшие лазили под столом, по которому победители с улюлюканьем стучали кулаками.

На остров я взял купленных дядей Сашей в командировке в Донецке двести солдатиков: ковбоев, индейцев, пиратов и викингов, наборы разных цветов. Мы с Витей расставляли их на скалы.

Как культурные отдыхающие, стекло с острова мы забирали на материк обратно, а консервные банки закапывали. А также по традиции, покидая остров в конце лета, мы оставляли на острове спички и соль. Для чего – понятно. На скале у самой воды была сделана надпись белой краской "83г." рядом с надписью "73г." Писали все вместе. Я написал точку в этой надписи. И покидая остров, я пустил в свободное плавание по Ладоге самодельный парусник из пенопласта, написав на носу корабля гордое название "Андропов" (тогда он был ещё живой и правил), которого я уважал, поскольку его уважали мои родственники (а может, они его просто боялись?, но в любом случае, к "андроповской" водке они относились с уважением).

А в 1984 году на остров (повезло, Вахасари снова был не занят) была взята мной Майра. Когда все прыгали со скалы в воду, Майра разлаялась на скале, подпрыгивая, и скатилась на спине в озеро. Всем было весело и смешно. А в другой раз дядя Саша взял Майру в лодку, когда поехал рыбачить. Так вот, когда он, рыбак, случайно выпал из лодки за борт, то Ладога снова огласилась на всю округу собачьим лаем. Вот было веселья! Он, отягощённый высокими резиновыми сапогами, пытается забраться в лодку, наклоняя её борт, а собака, задрав голову, прыгает и надрывается от лая. Смешно!

Мне самому очень нравилось сидеть за рулём катера и поворачивать на воде – иногда Алексей и Серёжа доверяли управлять их катерами. Сезон-84 отмечен тем, что Игорь купил небольшой самодельный катерок с квадратным носом, на котором удобно было стоять и забрасывать спиннинг. Забрасывал Серёжа, а я медленно грёб вдоль камышей. Так мы ловили щук.

* * * (Звёздочки ╧3)

В 1985 году в первой половине лета перед последним своим заездом в пионерский лагерь я успел прокатиться в круизе по Волге-матушке. От Куйбышева (ныне снова Самара) и до Астрахани, а потом ещё и по Дону до Ростова. Путёвку отец брал через профсоюз, и поэтому она была недорогая. А дети в круизной группе были сплошь перешедшие в восьмой и десятый классы. Вот такая специальная группа. До Куйбышева мы добирались на поезде и уже в нём стали резаться в дурака. Проигравший должен был выпить поллитровую бутылку железнодорожной воды, набираемой у проводников аж в соседнем вагоне (в нашем вагоне почему-то её не было). А в каюте теплохода "Киргизия" мы продолжили играть, теперь на поцелуи. В группе были мальчики и девочки, и проигравшие пары стеснялись целоваться в открытую при всех (мальчики с мальчиками не целовались). А как проверить, поцеловалась ли пара или нет? Выход был найден: красили губы помадой (у некоторых старших девочек она уже была), и на лицах оставались следы. А потом всем целоваться так понравилось, что играть в дурака показалось слишком долго. В смысле: ждать слишком долго этих самых поцелуев. И был найден выход: просто раздавать карты всем, и кому выпадут тузы, те между собой целуются. Красный туз с красным, а чёрный с чёрным, причём чёрные тузы целовались в щёки, а красные – в губы. И это уже перестало быть наказанием (это вам не "Принц Флоризель" с клубом самоубийц), а было радостным наслаждением. Я купался в Волге-матушке и в тихом Доне.

* * * (Звёздочки ╧4)

А ещё за первую половинку 80-х я успел второй раз побывать в Апатитах у тёти Надины (Ездили папа, я и Полина), съездить с бабушкой Тоней в Москву (останавливались у её племянника Бориса Павлова, сына её младшего брата Павла; запомнились Ленин в мавзолей и длиннющая очередь к нему), съездить с бабушкой Тоней в Киев (купался в Днепре) и Одессу (которой я не видел: всё пляж да пляж, всё море и море).

В Киеве мы с бабушкой Тоней остановились пожить-погостить у бывшего коллеги по работе тёти Милы. Он был пожилой пенсионер. В его квартире было столько тараканов, как в мультфильме "Федорино горе" и в фильмах ужасов (но я тогда ещё не видел таких фильмов). Так вот, полчища тараканов меня поразили. Ужас. Тараканы, кругом тараканы! Даже в холодильнике! А ещё у этого пенсионера была какая-то необычная для меня внешность. Так вот, я без ложной скромности спросил хозяина этой тараканьей квартиры:

– Вы еврей?

Что он мне ответил, я не помню, возможно, потому, что он уклонился от ответа, не посчитав нужным отвечать мне. Но по возвращении из Киева тётей Милой мне был сделан выговор, что так нельзя спрашивать людей, а то можно их обидеть. Я её не понял тогда. И до сих пор не понимаю, что же плохого было в моём вопросе. Я ведь вовсе не хотел его обидеть, а поинтересовался просто потому, что было интересно. А то в школе, где я учился, слово "еврей" было среди учеников типа обзывательства. И меня просто интересовало, живой был такой интерес, как же они выглядят кроме учителя физики Юрия Семёновича Куперштейна, эти евреи. Его-то я знал. Но хотелось иметь более широкое представление по "еврейскому вопросу"

А в 1985 году летом перед последней лагерной сменой я ездил отдыхать с тётей Милой на Финский залив в Репино. Жили мы в доме отдыха.

* * * (Звёздочки ╧5)

В 1986 году бабушка Лиза развелась с Юрием Ивановичем. Он требовал, чтобы она прописала его в своей комнате на "Чернышевской", а она не соглашалась. Годами не соглашалась. Юрий Иванович, квалифицированный рабочий, каждый день пил после окончания рабочей смены и приходил домой в Бернгардовке вечно пьяный. Так вот, в1986 году бабушке Лизе надоело терпеть его пьяные скандалы (а ведь он и тапками швырялся в неё будучи пьяным), и она ушла от него, съехала, так сказать, с Бернгардовки и поселилась на веки вечные на Сапёрном переулке в доме ╧6, что вблизи от метро "Чернышевской". В коммуналке на Сапёрном было пять комнат – коридорная "система". Но об этой квартире подробнее будет рассказано чуть позже.

* * * (Звёздочки ╧6)

А теперь снова о школе. Учился я средне. Только по французскому плохо, но учительница-француженка тем, кто учился хорошо по другим предметам и был хорошего поведения на её уроках, и так ставила четвёрки. Программные произведения по литературе я не успевал читать, а "проходил" их по учебнику литературы, чего хватало, чтобы отвечать на уроках литературы на тройку. Или даже вообще не читал учебника, но просто слушал, как отвечают другие ученики. За сочинения я, естественно, также стабильно получал трояки. Возможно, причиной такого моего отношения к литературе была смена преподавателей по этому предмету или их отсутствие. По химии также с преподавателями не везло. И учебника по химии я не открывал. Так что таблица Менделеева для меня тёмный лес. Учебника по физике я также не открывал, так как с физиком нам "повезло". Он был "методист" со своим собственным оригинальным методом преподавания предмета. Физик Куперштейн Ю. С., рассказывая-объясняя очередную тему и пишá (а как ещё сказать – только пишá) на доске, рисовал всё схематично и кратко, и на дом выдавал нам, его ученикам, конспект-схему темы урока, размноженный им на ксероксе (но, по-моему, это ещё был не ксерокс, а как-то по-другому называемый аппарат). Задачки по физике мы также брали не из учебника по физике, а всё из таких же размноженных листков. Причём задачки по физике выдавались классу трёх видов: для троечников, где всего-навсего требовалось подставить значения в формулу и подсчитать, для четвёрочников – посложнее, где надо было немного подумать, и для отличников – настоящие сложные задачи. Распределял учеников класса по группам сам Куперштейн. Меня он определил в группу четвёрочников, и за решённые задачки мне стабильно ставились четвёрки. А по биологии-зоологии я всё-таки учебники открывал. Учительница, а потом другая были строгими, но я выкручивался, получая хорошие оценки за рисунки и схемы в тетрадке. Однажды учительница биологии принялась меня ругать за то, что я якобы вырезал рисунки пчелы и окуня из учебника и вклеил их в тетрадь, вместо того, чтобы нарисовать их самому. Но я прервал её выговор, перебив-заметив, что это я сам нарисовал животных. За это мне, естественно, была поставлена пятёрка. А по математике я не открывал учебник на страницах, где объяснялись новые темы потому, что мой отец сам по вечерам, придя с работы, объяснял мне темы уроков и помогал решать задачки. Да и по физике отец объяснял мне темы, если я почему-либо не допонял "методиста" Куперштейна, и задачки по физике отец также помогал мне додумывать-решать.

В общем, по серьёзным основным предметам в школе я не научился работать самостоятельно с книгой, что скажется в дальнейшем. А ведь это основная задача школы – научить учиться. Учиться самостоятельно. Географию не упоминаю, потому что это несерьёзный предмет. В общем, я хорошо учился, так и не научившись читать, в смысле: работать с книгой.

А не ценя книгу как источник знаний, я любил, сидя на уроках, разрисовывать картинки в учебниках. Больше всего доставалось учебникам по биологии-зоологии-анатомии и по литературе. К концу учебного года в них не оставалось ни одного рисунка, будь то какое-либо животное или портрет писателя, которого не коснулась бы моя редакторская рука. Животных я превращал в чудовищ, а к грудным портретам пририсовывал ноги и руки, не ограничиваясь пририсовкой банальных усов, очков и рогов. Учебники в моё школьное детство родителями не покупались, а выдавались в пользование школой на учебный год. Так вот, я каждый год с замиранием сердца и затаив дыхание сдавал свои разрисованные учебники в конце мая. Но я ни разу не попался, и на следующий год, когда мои учебники доставались кому-либо следующему, меня также не вызывали в библиотеку по поводу порчи учебников. Но я их и не портил на самом деле, а "облагораживал", так как мои подрисовки всем одноклассникам очень нравились. Я был королём подрисовок!, благо, фантазия била из меня ключом, и каждый рисунок в учебнике вдохновлял меня его дополнить. Например, академику Павлову, сидящему за столом, я пририсовал на столе бутылку, а в кулачёк – вилку с сосиской.

Заметив мою тягу к рисованию ещё в дошкольный период, мои родители отдали меня с четвёртого класса, то есть в 1981 году, в детскую художественную школу на проспекте Стачек. Она четырёхлетняя. Обычно в ней учились начиная с пятого класса, но для меня было сделано исключение по просьбе родителей. В группе-классе, где я учился, количественно преобладал женский пол. Девочки-пятиклассницы считали меня маленьким и поэтому прозвали-дразнили меня "октябрёнком". Тогда мне это казалось обидным. На уроках, прежде чем мы садились за мольберты, преподаватель Павел Витальевич Абрамов сам садился за мольберт и , начиная рисовать-писать новое задание с чистого листа, пояснял, что он делает. Слушая его и смотря, как он работает, мы, ученики, должны были уразуметь новую манеру-стиль письма, штриха или мазка или ещё что-то новое. Но я был, откровенно скажу, плохим слушателем и наблюдателем. Мне никак не удавалось уловить тонкости работы мастера-преподавателя, потому что я был невнимательным. Вследствие чего я писал-рисовал посредственно. Даже мне самому собственные работы не нравились. И я не испытывал гордости за выполненное мною задание, и не получал, таким образом, удовлетворения. В задумках-то я, конечно, хотел написать-нарисовать хорошо, но выходило вечно плохо. Особенно в сравнении с чужими работами. Хотя мы с художественной школой и ходили в Эрмитаж, чтобы учиться на примерах великих мастеров, у меня ничего не получалось ни в какой манере письма, ни как Рубенс, ни как Рембрандт. А ведь кисточки у меня были хорошие и всякие, и краски были "Ленинград". Акварельные. В детских художественных школах учат мазку именно акварельными красками, чтобы, научившись писать ими, ученики могли бы пойти учиться дальше в художественные вузы, где их научат письму маслом.

Во время рисования-письма Павел Витальевич постоянно не сидел с группой, а куда-то выходил из класса-студии. Так вот, в его отсутствие мы не сидели молча. Девочки, например, пели. Например, "Миллион алых роз", только вышедшую тогда песню. А могли начать разговор о политике, внешней или внутренней. Например, обсуждать внутреннюю политику Андропова или очередные помпезные похороны, в том числе грохнувшийся гроб дорогого Леонида Ильича. Мне была интересна эта, нетворческая, составляющая наших "посиделок"-политинформации вокруг натюрмортов. Так что я не комплексовал от своих творческих неудач.

А посещал я художественную школу трижды в неделю после школы обычной по понедельникам, средам и пятницам. По возвращении с занятий отец помогал мне быстренько с домашними заданиями по матеметике, а потом и по физике. Родители были довольны тем, что у меня нет времени бесцельно шляться по помойкам и крышам гаражей.

* * * (Звёздочки ╧7)

По выходным я частенько ездил в гости к бабушке Тоне. Меня к ней родители стали отпускать одного, благо, ходил удобный транспорт. К бабушке я заезжал часто: через выходные, заходя по пути в Юсуповский дворец на Мойке, в котором находилась детская библиотека. По случаю моего прихода бабушка Тоня пекла пироги, а иногда мы с ней ходили по музеям или в кино. Манеж с выставками также был близок от неё.

Денег на карманные расходы мне не давали, так что я не привык ходить в компании одноклассников в кино, пирожковую или мороженицу. Да и с кем мне ходить? Одноклассники по младшим классам не успевали стать моими приятелями и друзьями, а перейдя из близкой к дому школы в очень дальнюю, я уже и не спрашивал у родителей денег на кино и на мороженое, так как в силу моей отдалённости от места жительства своих новых одноклассников по 479-ой школе я с ними и не договаривался о том, чтобы вечером после школы вместе выйти погулять или сходить в кино.

Деньги на покупку дополнительных рельсов, стрелок, вагонов к моей железной дороге мне выдавались целенаправленно родителями или бабушкой Тоней. А куплена была немецкая железная дорога мне тётей Милой в подарок на моё восьмилетие, то есть когда я "дорос" до таких игрушек-когда я учился в первом классе. В гостях на этом моём дне рождения была одноклассница Нона Меньшикова. Кроме Нонны и тёти Милы в гостях у нас никого не было. Учась в первом же классе, я приглашался на день рождения уже упоминавшегося Вовы Трубникова. А учась в третьем к однокласснику Гарику Кокурину и к однокласснику сестры Серёже Калинину. У них в гостях меня поразила обстановка их квартир, таких же, как и наша, в домах-"кораблях". Но как же в них было уютно с обставленной мебелью и коврами! А сколько в их домах было игрушек и детских книжек с картинками! Не то, что у меня дома. Коврами наша семья не обзаводилась не только потому, что они были дорогими, а денег у родителей с их профессиями было немного, но и из-за Майры. Она была невоспитанной сукой и терпеть до прогулки с ней не была приучена. Поэтому она гадила прямо в комнатах на линолеум. Её Scheisse с линолеумом вступало в химическую реакцию, и на полу оставались пятна, если вовремя не убиралось это самое Scheisse, например, потому что матери не было дома. Именно её "привилегией" была уборка квартиры за собакой, потому что собака считалась по документам её. Она ведь её и кормила.

Ещё несколько слов о линолеуме и пятнах от Scheisse на нём. Линолеум на всех полах квартиры на Стачек был светлым, однотонным и некрасивым. Дело в том, что линолеум с рисунком под паркет ёлочкой из квартиры был украден ещё до того, как мы въехали в неё, но после того, как дом был сдан строителями. Унитаз, по-моему, тоже был вынесен из дома. Так вот, чтобы мы всё-таки въехали в квартиру, жилконтора постелила новый линолеум, какой был в наличии, то есть плохой и некому не нужный светлый однотонный. Майрины пятна-кляксы от Scheisse на нём смотрелись как бы своеобразным узором, ведь ликвидировались эти контрастные коричневые следы матерью не каждый день, а по мере их накопления или к приходу редких гостей в наш дом. Мать скребла пятна-следы лезвием бритвы. Только с годами собаку мать приучила ходить в туалет в комнату в удобное для неё время по команде, которую я приводить не буду, потому что она как бы непечатная.

А гуляли с Майрой в период, когда мы жили на Стачек, отец и я. Но гулять с собакой по расписанию никто не гулял. Зачем? Ведь она уже "сходила" в комнату. А гулять вокруг было где: рядом незастроенные пустыри. Если отец отпускал Майру с поводка, то я этого не делал, так как она на улице меня плохо слушалась, и я боялся, что она не послушает команды "ко мне" и убежит. Так что все кочки на пустыре были моими. Я плёлся-носился за собакой по пустырю, держа её на поводке. Я ходил за Майрой по пустырю и всё время смотрел себе под ноги, лишь бы не вляпаться ногой в Scheisse других собак. Ясно, что такой способ гуляния с собакой мне был не по душе и я особо не рвался её выгуливать. В среднем для Майры было счастьем, если с ней вышли на улицу хотя бы один раз в день. А писалась она часто, потому что она "что-то отстудила" – так выразилась моя мать. Так что приучить собаку "цивилизованно" ходить в туалет не было возможности.

Но несмотря на всё сказанное мы Майру любили. Ела она с общего стола, для неё ничего специально не варилось, лишь иногда покупались специально для неё дешёвая ливерная колбаса, кости и совсем редко мясо, чтобы она чувствовала себя всё-таки настоящей собакой.

Так вот, о коврах поговорили, теперь о мебели. Её в нашей квартире не хватало. Хорошо хоть, что были в «кораблях» стенные шкафы в коридоре и антресоли. Я ещё тогда не понимал, что мебельная «стенка» стоит очень дорого (ею наша семья обзаведётся лишь в году 85-ом, и то в кредит, а называться она будет «Зенит» в честь чемпионства ленинградской команды в чемпионате СССР по футболу в 1984 году). Письменного стола у меня не было. Когда я учился в пятом классе, отцом был куплен старый секретер дизайна 70-х годов. В известной комиссионке на Марата. Матери секретер очень не понравился. Но отец это приобретение считал своей удачей, так как отдельных секретеров без «стенки» (то есть мебельного гарнитура из нескольких шкафов, выстраиваемых вдоль одной стены комнаты) в первой половине 80-х не производилось. Дёшево и сердито-это выражение про мой секретер: дёшев он сам, а сердилась за его покупку мать. А со стульями и диваном для большой комнаты, так называемой «гостиной», своя история. Ими наша семья обзавелась сравнительно рано – в 1979 году летом. Они были красными. Их купила для нас на свои деньги бабушка Тома (сестра бабушки Лизы). Так что можно сказать, что своё восьмилетие в первом классе 19 апреля 1979 года я встречал в пустой почти большой комнате. Только телевизор на тумбочке в углу у окна. И я с Ноной Меньшиковой на полу возимся с моим подарком – железной дорогой. Нонна – хорошая девочка. Была. Наверное, есть и будет. Жаль, что мне не удастся остаться в 261-ой школе после четвёртого класса, а то, ведь, точно бы я в неё влюбился. Не в средних классах, так в старших – это точно.

А тумбочка под телевизор родителями также не покупалась, а была подарена бабушкой Тоней. Лишь пятирожковая чешская люстра с белыми плафонами вверх приобретение моих родителей ещё в период проживания на Гражданской. Красное кресло в большой комнате появится только году в 83-м, а так фильмы всеми смотрелись сидя на диване или на полу перед диваном.

В 1980 году, когда Полина окончательно вернулась от бабушки Лизы с Бернгардовки, она стала спать в большой комнате, засыпая под включённый телевизор и сидящими на краю дивана членами семьи.

В углу между диваном и креслом, там, где появится кресло, стоял немецкий торшер с цилиндрическим широким красным абажуром – первая покупка родителей после их свадьбы.

Спальней родителей служила смежная с большой комната; таким образом, большая, то есть гостиная, была проходной. В этой спальне годами ничего не менялось. Полутораспальная кровать-тахта без спинок – чей-то подарок на свадьбу родителей (на Гражданской именно на ней мы с Полиной прыгали под "Арлекину"). Кроме тахты в углу спальни стояли трёхстворчатый полированный шкаф и тумбочка для постельного белья. Над тахтой – чешское бра, входившее в комплект к люстре из большой комнаты. Стульев в этой спальной комнате не было. На потолке долгое время аж до середины 80-х всего лишь лампочка на проводе.