Текст книги "И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно (СИ)"

Автор книги: Алексей Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 89 страниц)

Рассказав анекдот и сам засмеявшись, студент видит, что мы не смеёмся. Мы анекдота не поняли.

– А! Так вы не поняли, чего тут смешного? – спрашивает нас студент. – Объясняю. У взрослых женщин на письке волосы. Их и заметил сквозь дырку в лопухе милиционер.

Мы всё равно не засмеялись, услышав такое объяснение (хотя я уже давно про волосы знал, ведь меня не раз, когда я жил на Набережной, брали с собой помыться в баню на Фонарном переулке бабушка Тоня и/или тётя Мила). Мы же были такие маленькие!

Хорошими игрушками в детстве я не был обделён как и моя сестра, но немецкая железная дорога у меня появится позже, когда я буду уже учиться в школе. Книги в детстве нам родители также читали. Так что не могу сказать, что я был совсем обделён вниманием и заботой родителей, но вглядываясь сквозь года в своё детство отмечу, что родители уделяли мне внимания недостаточно, особенно в сравнении с другими семьями (я вырос и могу сравнить). Но в детстве я не ощущал себя ущербным ребёнком, что мне чего-то не хватает. Но когда я вырасту, то пойму, чего именно: ласки и нежности; я не сохранил в памяти, чтобы меня мать целовала, обнимала и гладила по головке; и близких доверительных отношений с матерью у меня не сложится: я не помню, чтобы я вообще к ней обращался, о чём-либо просил, призывая её словом "мама", так что, забегая вперёд скажу, что когда я вырасту, то буду к матери обращаться без слова-обращения "мама", а просто буду говорить "Вы", не произнося этого нежного, ласкового и трогательного слова "мама", буду говорить "Вы" не из уважения, а просто потому что язык не поворачивался произнести слово "мама", и между мной и матерью будет сохраняться дистанция, как будто мы и не самые близкие друг другу люди, и от этого я, будучи взрослым, буду страдать. И от того, что лишён возможности изливать свои чувства к матери, и от того, что лишён её любви и тепла, и от того, что буквально выдавливаю из себя слово "мама".

Но вернёмся опять в моё дошкольное детство. Я не помню, чтобы, когда я подрос, то со мной родители ходили бы просто погулять по выходным куда-нибудь в Александровский или Юсуповский сады, относительно близкие от нашего дома на Гражданской. То есть я был лишён возможности играть с незнакомыми детьми и учиться общению с незнакомыми сверстниками. Было нечто другое. Отцу по выходным не сиделось дома с опостылевшей ему матерью, и он брал меня к бабушке Тоне, его матери. Мы только проходили через Александровский сад мимо Геракла на Набережную, не задерживаясь в саду. А мне так хотелось бы задержаться (но только не у самого Геракла: его нагота меня смущала)! Бабушка Тоня всё пекла пироги да ходила со мной по музеям и театрам. Но излияний нежности, ласковых слов от неё я также не помню: она просто помогала воспитывать меня моим родителям, лишь бы её сын Валерик не развёлся с Элей, и не дёргался, не помышлял об этом. О моём деде Викентии она никогда не рассказывала, так что я не знал слова "дед" и не чувсвовал себя обделённым. А вот про своего отца бабушка Тоня рассказывала. Что он умер от голода во время войны. Слова "блокада" она не употребляла, типа, я бы не понял его смысла. И на Серафимовское кладбище я ездил с бабушкой Тоней на могилу своего прадеда Александра регулярно. Но на его могиле не было креста: он был коммунистом, – а была стела со звёздочкой наверху. Так что кладбищенских крестов я в детстве насмотрелся. Бабушка Тоня, бывшая учительница, в церковь на Серафимовском кладбище со мной никогда не заходила, так как была атеисткой. И про Бога со мной никогда не разговаривала. А вот бабушка Лиза, напротив, была верующей, и когда мы сидели с ней на даче на крыльце по вечерам, то она рассказывала, что Боженька высоко на небе и всё видит. Этим её поучение о Боге и ограничивалось. Но оно запало в душу навсегда.

Но хватит о грустном. Пока хватит. Поскольку я почти всегда по выходным и праздникам бывал на Набережной, то все салюты над Невой я смотрел, стоило только выйти из дома бабушки Тони на Набережную. Ходил, естественно не один, а с родителями, ожидая салюта за бабушкиным праздничным столом с пирогами.

А ещё был такой забавный случай, связанный с Набережной и праздниками. В детском саду по случаю наступающего праздника воспитатели попросили детей нарисовать праздник. "А как изобразить праздник, что можно нарисовать?", – спросили воспитатели.

– Воздушные шарики.

– Правильно, Света!

– Салют.

– Молодец, Серёжа.

– Корабли на Неве.

– Отлично, Костя!

– Парад.

– И ты молодец, Андрюша!

– Флаги.

– И ты, Вика, умница!

Услышав подсказку про флаги я вспомнил, что на Набережной на соседнем с бабушкиным доме висит и развевается чудный флаг, которого я больше нигде не видел, состоящий из трёх горизонтальных полос: чёрной, красной и жёлтой. Он такой красивый этот флаг. Такой весёлый. Не то, что скучные одноцветные красные флаги. И я решил нарисовать ко Дню Победы как праздник дом с этим триколором. Я ещё тогда совсем не знал про такую страну Германию, и что это её флаг (Дело в том, что на Адмиралтейской набережной тогда размещалось консульство ГДР). Я старался и выписывал краской три аккуратные полоски, что было сложно, чтобы одна полоса была по ширине равна другой, и краски не растеклись и не смешались друг с другом, особенно красная с жёлтой. Я так старался! Но когда я сдавал свою картину воспитателям, они изменились в лицах, и улыбки у них спали. А так ведь они каждой сдаваемой картине умилялись и хвалили сдающего. Меня же воспитатели не похвалили, а стали между собой шушукаться с растерянными лицами и отложили мою картину в сторону. Картины к концу дня были развешаны в детсадовской раздевалке, куда заходят вечером родители. Но моей картины на стенах я не обнаружил, а ведь так хотелось показать её родителям, чтобы хоть они меня похвалили! Меня раздирали необъяснимые чувства досады и удивления. Разгадать загадку этого запавшего в душу случая я смог лишь спустя годы, когда учился уже в школе и узнал о Германии и её флаге. Наверное, тогда в детском саду воспитатели сочли меня маленьким язвительным диссидентом или провокатором! Или германофилом. Но я таковыми не был, естественно.

И ещё эпизод из детсадовской жизни. Однажды мы, дети, сидели и рисовали. Каждый, что хочет. Я нарисовал трёхмачтовый парусник с надутыми парусами и флагом на корме. На флаге череп с костями. И подписал название на носу корабля: «ПИРАТ», благо, я умел читать-писать уже в детском саду. Мне самому очень понравился мой рисунок цанговыми карандашами (были раньше такие). Но пришедшие в детский сад большие ребята в красных галстуках (я тогда ещё не знал, что пионеры) взяли у меня мой рисунок и принялись его исправлять. Чёрный флаг был перекрашен фломастером в красный, к мачтам также были пририсованы красные флаги, а название корабля было зачёркнуто и сверху написано новое: «ЛЕНИН». Переделки в моём рисунке мне не понравились, хотя я уже знал про дедушку Ленина (его портрет висел в игровой комнате, он был изображён вместе с Крупской, они сидели на скамейке и улыбались с портрета). Так я был раздосадован, что он, то есть Ленин есть, или был (тогда я ещё не знал выражения, что он был, есть и будет, или, точнее, что он жил, что он жив и что он будет жить). Нет, на самом деле, я понял добрые помыслы пионеров-редакторов моего рисунка, и что они его ТАК любят, но я пока ещё не дорос до такой любви к нему, хотя и знал, что он добрый, этот дедушка Ленин. О практике смены названий кораблей, как то, например, атомного ледокола «Арктика» в «Брежнев» я ещё не знал и потому, что был ещё маленький, и потому, что тот же самый Брежнев был ещё жив и здравствовал, а не болел. К слову, о Брежневе: ведь он тоже Ильич, и я думал в детсадовском возрасте, что он с Лениным братья, ведь Брежнева называли, и я это слышал «дорогой Леонид Ильич», а, значит, любили (я думал, что раз их обоих любят, и они оба Ильичи, то значит, они братья). Но я пока не любил их. Был ещё маленький, и не понимал, за что их можно любить. Так, не успев разгореться, потухла моя любовь к дедушке Ленину. Благодаря пионерам!

Заметив, что я много рисую, бабушка Тоня посоветовала моим родителям отвести меня в изобразительный кружок в Дом пионеров, благо, он находился на нашей же улице, то есть на Гражданской. Мне были куплены хорошие акварельные краски "Ленинград". Очень много цветов. И я начал писать красками. В ту дошкольную пору мне это нравилось.

А под пугачёвскую "Арлекину" мы с сестрой всё-таки танцевали вместе. Мы прыгали на полутораспальной, казавшейся нам тогда очень большой, тахте порознь и взявшись за руки. Вот было веселье! Смысла песни мы, естественно, не понимали, но заразительный смех Пугачёвой действовал на нас возбуждающе. Мы прямо бесились с сестрой под этот шедевр отечественной эстрады. Дома было много грампластинок, но нам с Полиной ставили, в основном, эту, хотя были среди прочих и с песнями из "Бременских музыкантов и с песенкой крокодила Гены. Но беситься можно было только под Аллу. Она была поистине королевой нашего репертуара.

А в холодильник нам с сестрой родителями было запрещено заглядывать. А то однажды Полина залезла и съела варёную курицу (конечно же, не целую, а просто обглодала её) без спросу. Так что яблоки мы ели по выдаче. Лишь только в праздники ваза с фруктами выставлялась на стол. Но, в целом, могу сказать, что яблок в детстве я не доел.

В начале семидесятых мой отец ушёл из «Биофизприбора». Мать после декретного отпуска также туда не вернулась. Отец успел поработать преподавателем то ли математики, то ли физики в вечерней школе (где-то и когда-то он успел получить допуск до преподавательской работы). А в середине семидесятых по «наводке» своего старшего брата Александра устроился на работу инженером в проектный институт «Проектпромвентиляция». Эта его работа была удобна тем, что находилась недалеко от Гражданской улицы в Октябрьском районе. По дороге на работу он «закидывал» меня в детский сад «Ёлочка», что находится рядом с Юсуповским дворцом на Мойке (соседний дом). Возвращаясь – забирал, так что ужасных ночёвок в детском саду у меня больше не было.

Когда моя сестра Полина подросла и у матери окончился декретный отпуск, она, то есть, мама, стала посещать курсы машинописи. Бабушка Тома подарила дорогую немецкую электрическую пишущую машинку "Optima". Мать окончила курсы на "отлично". Сокурсницей матери была Люда Кулик, муж которой ходил в "загранку", то есть плавал за границу старшим помощником капитана на судах морского флота. Мои родители звали его просто Куликом. Так вот, этот Кулик после знакомства с моей матерью стал снабжать её фирменными джинсами, а меня, когда он приходил к нам в гости после рейса, жевательной резинкой и фломастерами. Они с матерью пили дорогие алкогольные напитки (в памяти запечатлелась бутылка коньяка "Napoleon", наверное, она куплена была в "Берёзке"). В гости к чете Куликов мои родители брали и меня. Меня поразило разнообразие и качество заморских игрушек, бывших в куликовском доме. У Куликов был сын Серёжа, не намного старше меня. Мы с ним играли его машинками (мне очень понравились его машинки).

А также у Куликов была собака колли Эйна и черепаха, которую Эйна охраняла. Познакомившись с "собачниками" Куликами мои родители тоже решили обзавестись собакой. Собакой для детей, то есть для нас с Полиной. Была куплена Майра, породистая королевская пуделиха – щенок чёрной масти. Случилось это событие в 1976 году (мимоходом скажем, что собака проживёт до осени 1990 года, то есть я успею окончить школу и пойти учиться дальше). Гуляли с собакой родители вдоль канала Грибоедова, кормила собаку мать недоеденными супами и объедками со стола, а я избрал пуделя объектом излияния своих "телячьих" (в данном случае собачьих) нежностей. В общем, выросла настоящая королевская пуделиха – красивая, но бестолковая. Одним словом Майра. Однажды с Майрой произошёл такой казус. Когда моя мама гуляла с ней вдоль канала, то Майра просунула голову между решёткой-оградой канала, а обратно – никак: ушные хрящики согнулись, пропуская голову вперёд, и выпрямились, как только голова просунулась вся; в общем, голова застряла! Вот было собачьего визга на весь канал Грибоедова. Душераздирающий визг был слышен далеко, ведь канал Грибоедова тихое место. Собака визжала и дёргалась с застрявшей головой. Матери составило немало труда, чтобы вытащить Майрину голову обратно. Ей пришлось обхватить собачье тело ногами, чтоб как-то утихомирить извивающееся собачье тельце, и большими пальцами обеих рук одновременно надавить собаке на ушные хрящи. Таким образом собака была вызволена из железного плена.

Во второй половине семидесятых отец пристроил и маму на работу в «Проектпромвентиляцию» печатать на машинке. Но поскольку машинка была дома, и мать была грамотной, и знала машинописные ГОСТы назубок, и быстро печатала без ошибок, грамматических и гостовских, то ей поручались самые ответственные машинописные работы, состоящие не из одной страницы, а многостраничные. Начальством «Проектпромвентиляции» матери было позволено сидеть дома и печатать, а отец приносил ей рукописи-задания на дом, что было удобно матери: можно днём сходить в магазины, когда в них нет очередей, а не в вечернее время, когда полно народу, возвращающегося с работы, можно варить супы и одновременно печатать. Мать печатала и в выходные дни, лишь бы работа была выполнена в срок (отец отнесёт выполненное сам). Поработав ночью, могла поспать днём. Поскольку по выходным днём она либо работала, либо спала, то отцу нечего было делать, и он брал меня с собой на Набережную. Сидящим днём по выходным дома я его не помню.

Но в кино, кроме бабушки Тони, меня водили и родители. А в цирк на Олега Попова в клетчатой кепке типа шахматной доски и петухом мы ходили втроём: папа, мама, я. Но в кино, всё-таки, ходил со мной кто-то один из родителей. Первым фильмом, который я увидел не по маленькому телевизору, тогда ещё чёрно-белому, а на большом экране, был фильм "В бой идут одни старики", снятый к 30-летию Победы в 1975 году. Он был также чёрно-белый, но запомнился: ведь экран был такой огромный! А потом я смотрел "Синюю птицу", "Рики-Тики-Тави", "Мимино" и другие. Смысла фильмов я не понимал, но цветное кино мне нравилось. Что с родителями, что с бабушкой Тоней, мы ходили в кино в ДК имени Володарского – самый близкий, что от Набережной, что от Гражданской, кинотеатр.В его фойе были замечательные рыбки в аквариумах (в детском саду также были рыбки, но в ДК – лучше).

В общем, со стороны всем могло показаться, что у нас нормальная семья. И ей помогали родственники, лишь бы Валера не развёлся с Элей.

И теперь про тётю Милу. В период моего детства она жила на Набережной в отдельной комнате, бабушка Тоня в соседней. Когда-то это была одна комната, но теперь она была поделена стеной на две. Тёте Миле Бог не дал детей. Она каждый год каталась со мной по Неве на речном трамвайчике до Смольного и обратно, а иногда мы плавали на нём в ЦПКиО и гуляли там, благо, трамвайчики отправлялись от Набережной.

А тётя Надина в это время не жила на Набережной. Она оставалась прописанной там по броне, а сама жила и работала на Севере – в Мурманской области в городе Апатиты. У неё родились две дочери, мои кузины Анка (звали её так, как чапаевскую Анку-пулемётчицу), 1969 года рождения, и Настя, 1971 года, то есть моя ровесница.

Летом 1978 года тётя Надина оплатила поездку бабушки Тони с Настей и мной на Чёрное море в Евпаторию в Крым. Меня взяли заодно. Там я научился плавать. А жили мы в частном секторе. Возможно, что дядя Саша также скинулся на эту поездку своей матери на юг с внуками.

Школа

В 1978 году я пошёл в школу. Поскольку я уже умел читать, то поступил я не в обычную школу, а с углублённым изучением английского языка со второго по десятый классы. Это школа ╧232: угол Плеханова (ныне Казанская) и Гривцова. Чтобы поступить в эту школу, необходимо было пройти собеседование, похожее на настоящий экзамен: я должен был прочитать отрывок из детской книги про каких-то пингвинов. Я прочитал и был зачислен. Родители радовались за меня, ведь окончание мной этой школы сулило мне радужные перспективы, так как я бы был и по английскому силён, и по другим школьным предметам, ведь весь преподавательский состав школы был на уровне (ныне это гимназия ╧2). Родители поверили в моё большое будущее, что я без проблем смогу поступить в престижный вуз и выучусь на престижную профессию. Какую, пока родители не загадывали.

Но учиться в этой спецшколе мне суждено не было. В ноябре 1978 года нашу семью поставили в известность, что наш дом ╧6 на Гражданской расселяется и идёт на капитальный ремонт. Я помню, как родители на кухне обсуждали достоинства новых строящихся тогда домов типа "корабль" и рассматривали варианты, куда выбрать переехать в новый дом: на север или на юг города. Был выбран вариант на Юго-западе в доме ╧105 корпус 2 на проспекте Стачек, что всего в двух остановках от метро "Автово" на всех видах транспорта (остановка "ДК "Кировец").

Но чтобы нам дали в этом доме трёхкомнатную квартиру, необходимо было ещё вот что: выписаться отцу с Набережной и прописаться к своим жене и детям на Гражданскую, а то матери бы одной с детьми не дали бы "трёшку". Отцу эта необходимость была не по душе, так как в душе он уже уповал на развод с опостылевшей ему женой, моей матерью, не сейчас, а когда дети, то есть мы с сестрой, уже вырастим. Поначалу он было взбрыкнулся, типа: "Не хочу выписываться с Набережной", лелея мечту вернуться со временем от жены назад в свои пенаты, но его урезонил-пристыдил старший брат (дядя Саша):

– У тебя же жена, дети. Подумай о них. Хотя бы о детях. Не делай глупостей и выписывайся.

И отец выписался. И в декабре наша семья переехала на Стачек. В декабре я не переехал вместе со всей семьёй, а остался до конца декабря у бабушки Тони, чтобы окончить вторую учебную четверть. Она меня водила в школу и забирала оттуда каждый день несколько недель. По вечерам она и тётя Мила читали мне "Робинзона Крузо". А 1 января 1979 года бабушка Тоня отвезла меня на проспект Стачек.

Дом ╧105 "обслуживала" школа ╧261. Она находилась в соседнем дворе – была видна из окон квартиры, так что мать наблюдала в окне кухни, как я иду в школу и возвращаюсь из неё. Смотря в окно она вечно курила. Курила в открытое окно. Она демонстративно стояла перед окном (С улицы видна была только её голова, потому что в "кораблях" окна на кухне расположены очень высоко) и поджидала меня.

И меня однажды выругали-отчитали (делал это отец) за то, что в первом классе я однажды свернул с дороги домой и зашёл к однокласснику Вове Трубникову и, отобедав у него, остался в гостях играть. Пока меня не было дома, мать всё стояла и стояла у окна. Всё курила и курила. А меня всё нет! Вот за это мне и попало. Нет, меня ремнём не выпороли, типа, не тот случай, и вообще, я уже большой, и всё и так пойму без ремня (пороли только в детсадовском возрасте, и то редко). Но я запомнил родительское учение, что нельзя ходить к одноклассникам в гости без предварительного предупреждения родителей об этом, и чтоб не ставить родителей одноклассников в неловкое положение, в котором они, возможно, нехотя будут кормить меня обедами.

Будучи в первом классе, я посмотрел кино "Мама". Меня оно поразило. Вот они, оказывается, какие бывают мамы, добрые, нежные и ласковые, не то, что у меня, подумал я. Злая – не то слово, но недобрая – это точно. И не улыбается никогда. Произошло некоторое осмысление слова "мама" и какой она должна быть. Теперь я понял, что моя мама какая-то не такая. Но родителей не выбирают. Но этого философского выражения я пока что не знал.

Также в 1979 году я посмотрел в кино эпохальную "Женщину, которая поёт" в ДК Связи (работников связи) после очередного визита с отцом к бабушке Тоне. ДК Связи так же как и ДК имени Володарского – мои любимые кинотеатры. В обоих аквариумы с рыбками в фойе.

А ещё начиная с 1978 года у нас звучала легендарная пластинка "По волнам моей памяти". Так что можно сказать, что я рос и не отставал от жизни.

Весной 1979 года в каникулы я с бабушкой Тоней летал к тёте Надине на Север в Апатиты. Летать мне не понравилось по сравнению с поездами. Сижу я на кухне у тёти Надины за столом вместе с Анкой и Настей, её детьми. И бабушка Тоня сидит. А тётя Надина всё вертится, нас обслуживает. И я решил заполнить молчаливую паузу анекдотом про "Пушок и лопушок", желая развеселить кузин (мне он уже казался смешным). Я его рассказал, также, как и студент, со взмахом руки и указательным пальцем вперёд. Сёстры не поняли. И тогда я начал им объяснять объяснение про волосы на ... . С самым серьёзным видом. И когда тётя Надина прислушалась и услышала моё объяснение про волосы, она была в шоке.

– Что это такое?! Ты что рассказываешь? С ума сошёл! Выйди вон из-за стола!

И только после её возгласа возмущения я понял, что ошибся в компании. Что это анекдот не для девочек, тёть и бабушек.

19 апреля 1979 года мне исполнилось 8 лет. И на день рождения ко мне пришла моя одноклассница Нонна Меньшикова. Моей сестры Полины не было. Она была в Бернгардовке. Из взрослых на мой день рождения пришла только тётя Мила. И подарила мне немецкую железную дорогу (ГДР). И мы с Нонной играли в железную дорогу на полу в комнате почти без мебели. Мне потом это будет часто сниться, как мы с ней играем. Когда я вырасту, будет сниться.

В 1979 году после первого класса на летние каникулы я был взят бабушкой Тоней с собой в Белоруссию к её родне. Дело в том, что её мать, то есть моя прабабушка Матрёша, была родом с Белоруссии (хотя и была русской). Из деревни под Полоцком. К родне погостить-провести лето кроме меня с бабушкой Тоней поехала Настя, моя кузина. Тётя Надина с дядей Сашей оплатили эту поездку.

Буква класса, в котором я учился, была "г". Слишком много домов понастроили на Юго-западе, а школ маловато. Поэтому когда я пошёл учиться в третий класс в 1980 году, то пошёл учиться не утром, а днём, то есть во вторую смену. А моя сестра пошла учиться в первый "е" класс. Хотя моя мать в это время и сидела дома, но всё равно, ей это было не удобно, что дети ходят в разные смены. Но что поделаешь – приходилось терпеть. Ей.

После переезда на Стачек отцу стало не удобно ездить на работу в «Проектпромвентиляцию», и он благодаря опять-таки дяде Саше нашёл себе новую работу в 1979 году: институт «ВИТР» на Васильевском острове. Этот институт относился к Министерству геологии. Мать, уйдя из «Проектпромвентиляции» вместе с отцом, какое-то время проработала почтальоном-разносчицей газет и писем по домам. А в те годы ох как много бумаги выписывали подписчики! Как только отец прижился в ВИТРе, он перетянул туда и мать, и она продолжила сидя дома печатать многостраничные работы: отчёты, доклады, материалы, идущие в печать, письма в ЦК и прочие самые ответственные работы. Пишущая машинка была поставлена в моей комнате (в которой я спал), и долгими школьными годами я теперь засыпал под стук «Оптимы» и гул её электромоторчика.

По помойкам, льду на заливе, крышам гаражей и собственного дома и на кладбище кораблей я ходил, хотя знал, что лучше родителям не знать об этом, ведь о крышах домов и кладбище кораблей они меня предупреждали, что это опасно. Слава Богу, ничего не случилось! (Со мной.) А на велосипеде я тоже любил ездить далеко вопреки родительскому запрету. И однажды заблудился, выехал на оживлённую Краснопутиловскую улицу и чуть не попал под машину, так, что водитель выскочил из неё и обругал меня.

Перед третьим классом летом 1980 года я впервые поехал в пионерский лагерь. Находился он под Васкелово в Ленинградской области. А назывался он «Юный геолог». Именно в пионерском лагере я впервые узнал-услышал матерные слова. От сверстников, так как отряды были по возрастам. Между ребятами как устное народное творчество ходила газета в стихах с непечатным названием и матом к каждом стихе. Мне эта устная газета так понравилась, что я решил её перенести на бумагу. И чтобы выучить. Был написан черновик, а потом я решил переписать газету начисто. Черновик для заучивания я оставил себе, а чистовик подарил ко дню рождения своей кузине Анке, бывшей в лагере, только в другом отряде для ребят постарше. Так вот, именно в Анкином отряде газету и «замели» пионервожатые, когда ребята читали вслух непристойную газету и смеялись, чем и привлекли внимание вожатых. А тут, как на зло, в этот день приехала моя мама, чтобы навестить меня, а заодно и поздравить Анку. В общем, газета была предъявлена пионервожатым моей матери, которая чрезвычайно удивилась. Такого от меня она не ожидала. Ведь дома у нас в семье родители не матерились. Мать меня не ругала: была немая сцена! И я понял, что это – нехорошие слова.

В пионерском лагере мне понравилось. И московскую Олимпиаду-80 я смотрел в пионерском лагере. А закрытие её с улетающим в небо на шариках олимпийским мишкой я смотрел уже дома на Стачек. По цветному как и в пионерском лагере телевизору. Ещё в начале 1980 года мы обзавелись им. Благодаря Майре. Она оказалась не просто породистой сукой, но и лучшей среди пуделих на городской выставке собак, и получила большую золотую медаль, так что за её щенками к нам приезжали аж из Германии. Так вот, на деньги вырученные от продажи щенков и был куплен цветной телевизор. Как только телевизор был куплен и включён, то по нему показывали красочный фильм "Труффальдино из Бергамо". А был наш телевизор марки "Садко". Отец сказал, что "Радугу" он покупать не хочет, так как о ней ходит дурная слава, что она пожароопасна, а "Рубин" был в дефиците.

1980 год – год смерти Высоцкого и Джо Дассена. Оба умерли в дни московской Олимпиады. Но в этом году умер ещё один человек: бабушка Тома (сестра бабушки Лизы). Я потерял самого нежного и ласкового человека. Только она, когда навещала нашу семью, гладила меня по головке, прижимая себе к груди, и целовала меня. Но навещала она нас не часто, как и мы её. Это была первая потеря близкого мне человека. Так я узнал про смерть. Я плакал.

Осенью 1980 года в день рождения Комсомола 29 октября я был принят в пионеры. Тех, кто хорошо учился и был хорошего поведения, принимали в третьем классе, а остальных в четвёртом. Я был принят в третьем! А принимали первую партию в пионеры не где-нибудь, а на самой «Авроре»!

В 1981 году в Белоруссию мы поехали целым табором: бабушка Тоня, тётя Надина с дочерьми Анкой и Настей, моими кузинами, и я. Будучи в командировке в Даугавпилсе в Латвии отец заезжал к нам в Белоруссию на сбор вишни. Мы с ним ездили в Полоцк и я купался там в Двине. Тогда в Белоруссии я в первый и последний раз в жизни наелся вишни досыта. Отец однажды собирая вишню сидя на дереве съел одну ягоду, не заметив, что на ягоде сидит оса. Так она его укусила в верхнюю губу так, что губа стала пухлой-раздутой как у негра (негров из «BONEY M» я уже знал и любил слушать). Будучи в Белоруссии я с дальними родственниками пас целый день коров в день, когда была их смена пасти колхозное стадо. Также я ездил на комбайне «Нива».

* * * (Звёздочки ╧1)

1981 год. Во втором классе на уроке физкультуры мою сестру Полину приметил тренер по спортивной гимнастике и порекомендовал моим родителям отдать её в спортивную секцию. Родители послушались его, и мать стала возить второклашку-дочь на трамвае за 8 остановок на гимнастику.

Когда сестра училась во втором, я уже учился в четвёртом, а с четвёртого класса в обычной школе ╧261 начался предмет "иностранный язык". В те годы школу не выбирали, а ходили в ближайшую. Так вот, считалось, что не повезло, если таковая оказывалась не английской, а французской или немецкой (в смысле: иностранный язык в ней преподавался тот или иной соответственно). Мне не повезло – моя новая школа была французской. И в четвёртом классе я начал изучение французского языка.

Работая в ВИТРе, мать ездила в институт только за зарплатой, а так отец продолжал приносить рукописи на дом. Однажды отец достал откуда-то машинописный текст стихотворного сборника «Нерв» Высоцкого, и мать занялась самиздатом: перепечатывала его на «Оптиме» в пяти экземплярах через копирку.

Кулик продолжал нас навещать. С дорогим заморским алкоголем и "Marlboro". Однажды он привёз из "загранки" "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына. Контрабандой. Родственники-Павловы встали в очередь, прочесть это произведение. Сам я не читал его, поскольку был ещё маленьким, но помню, как носились с этим "Архипелагом" мои родители. Насколько я знаю, дядя Саша, убеждённый коммунист, был особенно потрясён прочитанным. Это тот дядя Саша, который будучи молодым, ездил с женой Люсей в Москву на похороны Сталина и давился там в 1953 году.

Кулика на контрабанде всё-таки поймали, наконец. Сняли с пароходов на берег, но из партии вроде бы его не вытурили (типа, все возили), а только пожурили. На берегу ему предложили работать директором бани. К себе на работу, не знаю только кем, он звал и мою мать. Но она отказалась. Осталась в ВИТРе. С ВИТРом я ходил по праздникам на все демонстрации. ВИТРовский мамин начальник Юрий Тимофеевич Морозов, чья дочь вышла замуж за финна и жила в Финляндии, привозил оттуда и дарил моей матери финский кофе "Мокка". За хорошую работу. Так что кофе у нас в доме всегда был хороший. Моя мать – "кофейник", то есть сторонница кофе, я же вырос "чайником" – любителем чая.

Летом 81 и 82 года я снова ездил в пионерлагерь «Юный геолог». В лагере мы не сидели без дела. Там была секция бальных танцев, в которую ходили всем отрядом. После отсева, произведённого ведущим секции, осталось несколько танцевальных пар, которые должны были принимать участие в бальном конкурсе. В одну из смен в пару мне поставили девочку, которая занималась бальными танцами всерьёз. И с ней наша пара заняла I место в лагере среди всех отрядов. Нам вручили грамоту. Забегая вперёд, скажу, что последний раз я ездил этот лагерь в 1985 году в возрасте четырнадцати лет после седьмого класса. В лагере была строгая дисциплина, и за территорию лагеря выходить категорически воспрещалось. На каждом выходе из лагеря, будь то главные ворота или калитки, выставлялись посты из дежурившего по лагерю отряда. Всем особенно нравилось попасть в ночную смену на главные ворота. Там круглосуточно горел костёр, в котором мы пекли картошку, кидая её на угли, а также обугливали чёрный хлеб. Нам такая еда очень нравилась, хотя в столовой нас и так кормили отменно. Чтобы выходить из лагеря, необходимо было знать пароль, так что даже пионервожатые, не знавшие пароля, не могли покинуть пределы лагеря, а пароль менялся каждый день и сообщался кому нужно на утренней линейке, куда отряды выходили с красными знамёнами, хранившимися в пионерской комнате лагеря. Марш отрядов на линейке сопровождался барабанным боем (был целый отряд барабанщиков), а красный флаг на мачте посреди площадки, где проходили линейки, поднимался под звуки целого оркестра, состоящего из ребят-пионеров. Так вот, никто не любил попадать на вахту у красного флага, развевающегося целый день над лагерем, в дни дежурства отряда. За нарушение запрета покидать лагерь без сопровождения вожатых или с родителями провинившихся из лагеря выгоняли. Директор Евгений Владимирович Кожара был принципиально неумолим. Так вот, когда я был в лагере последний раз, я решил вместе ещё с двумя ребятами перелезть через лагерную ограду и сходить искупаться на озеро. Дело в том, что погода стояла солнечно-безоблачная, жаркая, а нас и не думали повести купаться (отрядами мы редко выбирались купаться, а чаще купались, когда приезжали родители и прочие родственники). Две трети срока моей последней лагерной смены (обычно я ездил в пионерский лагерь сразу на две смены) уже прошли, и мне было уже всё равно, что меня выгонят из лагеря, если засекут. В лагере нас хватились быстро, потому что лагерь был такой. В тот же день я был выгнан из лагеря. Кожара был упрям и не внимал просьбам моих родителей оставить меня до конца смены. По правде говоря, я уже был большой (целых 14 лет!), и мне в лагере уже было скучновато, поэтому я так легко пошёл на нарушение запрета покидать территорию лагеря. Это же романтика, искупаться без разрешения и быть выгнанным! Конец лета я провёл у бабушки Лизы в Бернгардовке, где находилась моя сестра. Кстати, моя сестра также посещала «Юный геолог». Она была в отряде барабанщиков. А однажды в это последнее моё лагерное лето кто-то плохо отозвался о моей сестре, и я со вдруг охватившим меня братским чувством накинулся с кулаками на плохо отозвавшегося. Об этом случае, какие мы хорошие брат и сестра, говорил весь лагерь. Мне было приятно от мысли, что этот слух дошёл и до моей сестры, и что я таким образом «поднялся» в её глазах, а то ведь я начал уже давно страдать комплексом вины перед сестрой за своё поведение в раннем возрасте.