Текст книги "И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно (СИ)"

Автор книги: Алексей Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 89 страниц)

Теперь снова обо мне. Не афишируя своё давнишнее твёрдое намерение в конце концов оказаться с деньгами вместо комнаты, я всё же вынужден был заниматься поиском комнаты за 9.200 USD. И моим негласным критерием в выборе комнаты была её ликвидность, что означало следующее: осматривая выставленные на продажу комнаты я прикидывал, смогу ли я быстро продать осматриваемую комнату, или же я в ней надолго застряну в поисках желающих её у меня купить, или же мне придётся пойти на значительные уступки в цене в целях её скорейшей продажи. В общем, я хотел за что взять, за то быстро и отдать. И для меня было ясно, что моя будущая комната непременно должна быть в так называемом старом фонде (в старых жилых домах), что скорее всего будет означать в центре Города её территориальное расположение, или около центра. Итак, я занят осмотром комнат. Всё езжу, хожу. С агентом или без. И снова езжу, хожу. Всё смотрю да смотрю. Сквозь призму ликвидности. Но что-то всё не находится. А работать в период поиска удовлетворяющей меня комнаты и несколько после я вынужден был вот как. И вот где.

В августовской газете объявлений о приёме на работу прочитал одно, в котором обещалась оплата труда сразу после каждой отработанной смены. Естественно, что меня такое устраивало. На период моего поиска ликвидной комнаты, которая, я верил, должна рано или поздно всё-таки найтись, и следующих за её находкой её регистрации в ГБР, переезда и прописки. Но позвонив по указанному в объявлении телефону узнать о размере оплаты труда и в чём заключается работа я не получил запрошенных мной сведений, зато услышал от разговаривающей со мной попки с женским голосом приглашение явиться на проходную её предприятия с паспортом к 8 часам утра или вечера и добавление об отсутствии надобности приносить свою рабочую одежду-выдадут. Ох уж эти попки-ответчицы! Как же они все меня бесят своими приглашениями к себе без выдачи конкретной информации о предстоящей работе по телефону! Типа: приезжайте – всё расскажем, а то и покажем. Неправильно всё это. Но что поделаешь будучи без денег?

Я являюсь заблаговременно на проходную (уточню: это конец июля) и что я вижу? Там уже начал собираться народ с той же целью как и я -поработать. Народ таких же как и я всё прибывает и прибывает. Вот уже и всё помещение проходной до вертушки забито им. За время стояния-ожидания я узнаю от народа, среди которого есть и женский пол, как на подбор некрасивый, что за отработанную смену дадут всего-то 180 рублей, и лишь тем, кто попадёт на котлеты, то есть на их производство, -200. Меня эта информация расстроила, что так мало дадут, но я остался, решив, что это всяко лучше, чем ничего – деньги-то нужны. А мимо нас через вертушку проходят на работу постоянные работники, отдавая пропуска охране. А мы всё ждём. Мастера по цеху. И вот он появляется из глубин проходной. Народ, окружающий меня, преобразился при виде его: распрямил спинки, расправил плечики и смотрит так преданно в глаза мастеру, выражая готовность поработать. А мастер, шаря глазами по народу и принимая решения, тыкал на избранных им пальцем:

– Ты. Ты. Ты...

Вот и я встретился с ним взглядом, и чувствую, что в его голове происходит работа мозга: "Брать? Не брать?" В смысле: меня на работу.

– Ты, – определился в отношении меня мастер, ткнув на меня пальцем. -Ты. Ты, – продолжал он указывать на следующих, кому повезёт сегодня поработать в ночь. – Всё. Остальные не нужны. Кого назвал, сдавайте паспорта и проходите.

Я попал на производство майонеза, которое можно назвать конвейерным. И если заправщики котлов, они же варщики (майонез, оказалось, варят), и розливщицы готового майонеза по ёмкостям были постоянными работниками, то остальную работу выполняли подёнщики (от слова "ночь" для рабочего на одну ночную смену дефиницию мне не составить): кто-то заколачивал вручную крышки ведёрок с майонезом и ставил их на движущуюся гусеницу, кто-то их снимал с неё и укладывал в коробки. Кто-то их запечатывал и составлял штабелями на поддонах. Я же отвозил их на тележке-рохле на склад. Не один, а в паре. И так всю смену. С коротким перерывом на обед (или как там назвать глубоконочную еду?). И покурить-то лишний раз никак не удавалось: надо останавливать конвейер. Отработав ночь и получив обещанные всего-то 180 рэ, я сделал вывод о несправедливости выплаченной мне суммы: за такой труд надо давать больше денег. Но через ночь я снова приехал на майонез с намерением подарить свой труд за спасибо в виде 180 рублей – по-другому такие мелкие деньги не назвать. И вот мастер, уже другой, сканирует глазами представший перед ним по другую сторону проходной вертушки народ, полный энтузазизма. Какого же было моё огорчение, когда мастер не удостоил меня своим выбором – мне пришлось ехать домой. Больше часа. Итого, я потратил зря более двух с половиной часов! На какой-то призрачный майонез. И деньги только проездил на трамвае туда-сюда. Есть такое новое русское слово (русский неологизм) "облом", крайне метко передающее моё состояние после неудачной попытки потрудиться за спасибо.

В следующую свою поездку, на следующее же утро (потребность в дéньгах-деньгах-дребедéньгах подталкивала), мне повезло – меня взяли. На этот раз я сидел и заколачивал вручную крышки ведёрок ударами деревянным бруском размером чуть больше ладони, прикреплённым к ней лямкой из скоча (букву "Т" не хочу вставлять в написание названия липкой ленты) – короче: ладонь просовывалась под скоч. Всю смену колотил – с ума сойти можно: это же работа для робота! – в самый раз...

Что такое 180 рублей, которые давались таким трудом, в 2002 году? Это такая сумма, которая проедалась за день или быстрее (смотря что есть), и в силу этого свойства моментальной её траты подёнщиков тянуло как можно скорее снова попасть на это производство через 12-24-48 часов после отработанной смены. А ведь каждый раз приходилось претерпевать-переживать процедуру отбора мастером – но люди всё равно являлись и являлись на проходную с надеждой, что их хоть в этот раз да возьмут. А ведь бывает ещё такое, что к тебе со стороны мастера будут какие-нибудь нарекания, типа: медленно работаешь, часто куришь, долго обедаешь да многое что ещё, производственное; и ведь вспомнит он при следующем отборе глядя на тебя, как ты зарекомендовал себя в работе в его прошлую смену, и не возьмёт. И в будущем уже не стоит приходить тебе в рабочую смену этого мастера. Так что каждый приходящий потрудиться за спасибо, то есть за 180 р., составлял график работы четырёх посменных мастеров и учитывал его, чтобы зря не приезжать на этот майонез. Со временем и у меня появился такой мастер, который больше не брал меня поработать, зато двое других стали брать меня всегда, четвёртый же то брал, то не брал по причине имевшихся у него других, более любимых, подёнщиков. Некоторые же, попав в числе отобранных поработать и отработав 12-часовую смену, оставались и на следующую! По каким причинам?: И из-за чрезвычайной удалённости предприятия от их дома, и из-за неуверенности, что их отберут в следующий приезд, ну и по причине крайней нужды в 360 рублях. Я ни разу так не оставался и со временем стал приезжать только в рабочие смены тех двух мастеров, которые всегда меня брали. И больше я не нервничал при сканировании мастером народа на проходной, и встретившись с ним глазами слегка улыбался, типа: "Привет! А вот и я!". И так я проработал с августа по начало декабря. Лишь один раз я попадал на котлеты, куда набирались подёнщики на другой проходной. А так мне всё не удавалось там попасть в число избранных счастливчиков, и я перестал пробовать прорваться на котлетное производство, тем более что: на майонез я стал попадать с завидной для других подёнщиков регулярностью, что я объясняю не какой-то своей особой физической выносливостью, а скорее, двумя причинами: я на этой тупой работе всё-таки включал голову, что ускоряло мою работу, а ведь кому-то было б что включать! И второе: я был симпатичен на вид и не вызывал поэтому уныния при взгляде на меня мастера, что психологически подталкивало его выручить именно меня предоставлением работы в его смену. А ведь бóльшую часть приходящих на проходную в надежде поработать хоть за такие деньги и хоть раз составляли, признаюсь Вам, явные неудачники (Ну скажите, какой нормальный человек, то есть у которого всё в жизни в норме, пойдёт работать на такую подёнщину?), причину неудачи которых можно разгадать в их некрасивых лицах и щуплых фигурах: все они не вышли ни тем, ни другим, как говорится по-народному: ни рожей, ни кожей – и никому они такие, уродившиеся, не нужны: ни противоположному полу (красивым его представителям, ни работодателям. И нет у них, бедняг, и не будет счастья никогда. А ведь потребность любить и быть любимыми есть и у них (но о Любви здесь не буду), и работать они, хилые, хотели бы, да силёнок маловато, что явно не нравится ни одному работодателю, да и просто смотреть на них, таких, неприятно, что отталкивает от них остальных людей, в том числе и работодателей. Эти мои выводы касаются представителей обоих полов. Но более на эту печальную, но объективно реальную, тему не хочу писать. И о работе на майонезе более распространяться не хочу, типа: и так всё должно быть ясно теперь читателю.

После того как в сентябре нашёлся оригинал, пожелавший купить у нас Кристину, а в скором времени нашлась и двухкомнатная квартира для мамы, Полины и Ули в доме напротив Марковского, для меня стало ясно, что я просто обязан найти комнату для себя, что ни в коем случае нельзя мне срывать размен-продажу Кристины своим несогласием взять ни одну из предложенных мне комнат за 9.200, ведь возможно, что это последний наш шанс покинуть-продать Кристину, или же придётся ещё неизвестно сколько ждать. Ведь то, что нашёлся покупатель на Кристину – это чудо, и ждать его повторения – это глупость, или даже безумие. Нельзя сказать, что я много осмотрел комнат, выставленных на продажу за 9.200, ведь по такой цене их было действительно маловато – так уж сложилось в Городе. И все они были с недостатками. Не с одним, так с другим. Поэтому и стоили столько. И хоть сколько-то добавить денег, чтобы комната была получше, мне было нé откуда. Да и нé зачем. Вот и октябрь идёт к концу. И для прежних жильцов избранной мамой и Полиной двухкомнатной квартиры нашлось куда деться. Остался я, последний, неопределившийся. И времени у меня для выбора комнаты уже было в обрез: начало ноября, срок истечения нашего договора с агентством, не за горами. И нам известно, что покупатель Кристины не очень расположен ждать лишнее. Время. Ох уж это времечко, как же оно меня поджимало определяться с выбором комнатушки! И тут всплыла одна в самом эпицентре желаемого мной расположения моей будущей комнаты. На тихой улочке всего моего дошкольного детства – на Гражданской (бывшей до революции Мещанской), что рядом с Сенной. И даже моя мама захотела сходить со мной посмотреть эту комнату. Что было редким случаем, всего четвёртым за время моего поиска. Вот мы приехали с ней на метро и вышли на Сенную. Я с мамой на Сенной! – как в дошкольном детстве с ней на площади Мира (это её советское название) во время хождений по магазинам вокруг. Вот мы идём с ней по переулку Гривцова и после Демидова моста через канал Грибоедова сворачиваем налево – ну прям как в детстве к себе домой! Идём по нашей, левой стороне, нашей улочки. Проходим мимо нашего дома. Бывшего: было-было-было, но прошло. Моё беззаботное дошкольное детство. У меня сердце щемит аж от Сенной, а ступив на Гражданскую я и дышать стал по-другому. Нужный нам дом ╧14 был перед Столярным переулком. Это же тот переулок, на перекрёстке Мещанской с которым находится дом Родиона Романовича Раскольникова, в бытность которого он был знаменит превышением числа питейных заведений (18) над числом домов (16) в нём! И я какое-то время снова поживу здесь – в самом центре Петербурга Достоевского: между домом Раскольникова и Сенной! Так я думал уже при подходе с мамой к нужной нам квартире ╧13, вход в которую был по крутейшей лестнице со двора. Поднимаясь, мы с мамой отметили явный минус предстоящей нашему осмотру комнаты – эту лестницу, на которой сам чёрт шею свернёт. Интересующая нас комната оказалась на последнем этаже в четырёхкомнатной коммунальной квартире окнами во двор, в котором кроме клёна под окном осматриваемой нами комнаты росли поодаль каштаны. Эта комната была в конце коридора, в котором все 4 комнаты были по одну сторону. Кухня просторная и у всех четырёх квартиросъёмщиков есть своё место на ней. Потенциальное моё место там такое, что позволит мне кроме кухонного стола поставить и табуретку рядом, и холодильник – это важно при учёте плюсов и минусов комнат в коммуналках. Это мне мама сказала. Также она объяснила, что по обстановке и порядку на кухне, в ванной, туалете, коридоре можно судить о возможных будущих соседях. О соседях: одну комнату занимала студентка Ка-тя, другую старушка-пенсионерка, хозяин третей комнаты, соседней с возможно будущей моей, в ней не проживал. В плюс к осматриваемой комнате было и обстоятельство наличия ключей у жильцов только этой квартиры от двери чердака, где можно было развешивать сушиться постиранное бельё-тряпьё. Во время нашего с мамой осмотра этой комнаты в ней было светло. Телефон в этой коммуналке был. В коридоре. Водогрей в ванной был. Но в данный момент он вышел из строя. А капитальный ремонт в доме времён Раскольникова & Достоевского, естественно, был. Хозяином этой комнаты был очень молодой человек Паша.

Ещё задолго до появления этой комнаты я высказывал маме о своём тяготении при выборе именно к этому микрорайону Города её месторасположения, который вместе с соседними можно назвать Городом моего детства. Наш агент также знала об этом. Поэтому появление комнаты на продажу именно в этом месте положило конец моим исканиям. Без сомнений в правильности сделанного мной выбора. Сразу же после осмотра. И что касается ликвидности, то она у этой комнаты на Гражданской казалась мне естественной. Если во время этого последнего моего осмотра мы с мамой сохраняли на лицах безрадостное деловое выражение (так принято: не подавать вида, что предлагаемый вариант шибко нравится – а то цена на него может вдруг подняться), то сразу после, оказавшись уже на улице, я расслабил мышцы лица, напряжённые для поддержания безрадостного делового сурьёза на нём, и оно тут же расплылось в улыбке. Глаза мои, наверное, тоже изобразили натуральную радость. И посмотревшие на меня вопрошающе: "Ну как тебе комната?" мама и агент нашего агентства, сопровождавшая нас при осмотре, тут же угадали ответ на их немой вопрос, что я, наконец, определился, и улыбнулись мне в ответ.

– Где ты и хотел! – только и всего произнесла мама радостно.

– Ну что, Алексей? – спросила наш агент формально, желая услышать прочитанное ею на моём лице.

Я понял, что это как раз тот случай, когда промедление смерти подобно. И перебросившись с мамой несколькими замечаниями об этой комнате, я сказал агенту:

– Всё. Беру эту.

– Ну, тогда я возвращаюсь в квартиру сообщить об этом, – сказала нам с мамой наш агент и, попрощавшись, отправилась снова наверх к оставшимся в квартире продавцу комнаты молодому человеку Паше и его агентам (их было двое, или вторая была не его агентом, а просто какой-либо деловой заинтересованной женщиной – неважно).

А мы с мамой пошли домой с ощущением лёгкости на душе, ведь в последнее время всё рос напряг от подходящего к концу срока действия нашего договора с агентством и грозно маячила перспектива потери чудака-покупателя Кристины. Радости прибавляло и место расположения выбранной мной комнаты. И мне и маме, радующимся за себя и друг за друга.

Так что можно сказать, что мне повезло с появлением этой комнаты на продажу на рынке недвижимости. И с тем, что вся цепочка по продаже разных квартир и комнат уже была составлена, ведь Паша, хозяин комнаты, настроен был решительно продать её как можно быстрее. Позднее мне станет известна причина продажи им комнаты: ему, восемнадцатилетнему, следовательно, призывнику, срочно нужны наличные деньги для дачи взятки кому следует с целью уклониться от срочной службы в армии. И мне подумается вот о чём. Что чудак-покупатель Кристины, мешок с деньгами, способен навязать мне, хозяину её (одному из хозяев), честному человеку с честным намерением учиться в Германии, вместо наличных денег комнату, задерживая осуществление моего намерения, зато какому-то уклонисту Паше позволяет остаться без жилья, но с наличными деньгами за него, которые будут потрачены им, этим Пашей, на неблаговидный в глазах общества поступок. Думая об этой ситуации я пришёл к выводу, что она выпячивает не только уродливость сложившейся в России в новые времена сферы продаж жилья, но и кособокость (назовём так) всей новороссийской системы общественных отношений, в том числе и правовых, от которых страдают простые люди.

Лишним подтверждением изложенного вывода будет описание последующего развития событий. А приглянувшаяся мне комната оказалась-то с геморроем! Вот с каким. Есть такое законоположение, что при решении продать комнату в коммунальной квартире хозяин этой комнаты должен получить согласие хозяев других комнат коммуналки. Теоретически понятно для чего: вдруг они, то есть соседи-хозяева, изъявят желание сами выкупить эту комнату у своего соседа, решившего её продать. Но правильно ли, что, установив приоритет соседей по коммуналке в выкупе входящей в неё комнаты у соседа, законодатель учёл жилищный интерес остающегося (остающихся) в коммуналке? И правильно ли учёл, и в должной ли мере? И не в ущерб ли собственническим и жилищным интересам желающего продать эту комнату и желающих у него купить её третьих лиц? – читай дальше.

Хозяйкой большой комнаты в два окна в квартире ╧13 была проживающая в ней студентка Ка-тя, стало быть, Пашина соседка. Про неё мне было известно, что она приехала в Петербург из Вологды, и что это её отец купил ей комнату в этой квартире, лишь бы она училась здесь, в Питере. Так вот, эта Ка-тя была против продажи её соседом Пашей его комнаты кому бы то ни было по причине её намерения самой выкупить у Паши его комнату, но не сейчас, а вообще – в более или менее отдалённой перспективе, типа, когда деньги будут. У её папы. Поэтому для перехода права собственности на приглянувшуюся мне комнату от Паши ко мне Пашиным агентом недвижимости был предложен план обхождения прописанного в законе запрета продажи комнаты Пашей мне без согласия Ка-ти: 1. По закону Паша имеет право подарить кому угодно, в том числе и мне, без согласия соседей, то есть и Ка-ти, крохотную часть своей комнаты – 1 квадратный метр её площади (или долю, равную одной четырнадцатой его комнаты, площадь которой составляет 14 кв. метров); допустим, Паша делает это, естественно, через нотариуса, и после получения мной от Паши подарка в виде одного квадратного метра его комнаты мои права на оставшиеся квадратные метры теперь уже нашей с ним комнаты (на оставшуюся в его собственности долю в тринадцать четырнадцатых её площади) уравниваются с Ка-тиными, вследствие чего у меня отпадает надобность получать у Ка-ти согласие на покупку у Паши оставшихся 13 квадратных метров площади комнаты; 2. Я покупаю эти 13 квадратных метров, то есть тринадцать четырнадцатых комнаты не спрашивая согласия у Ка-ти.

Я соглашаюсь купить у Паши его комнату по такому плану, то есть в два хода. Хотя осознавал теоретическую оспоримость в суде перехода права собственности на всю комнату от Паши ко мне через предварительное дарение одного квадратного метра её площади. И ведь нотариус при оформлении дарения мне Пашей этого метра его комнаты осознавал – иначе быть не может! – причину такой вот доброты Паши и её следствие! Далее прошла как по маслу продажа Пашей мне оставшейся бóльшей части комнаты за 9.200, ведь ни у кого из оформляющих-регистрирующих эту сделку не было возражений против её совершения. И из-за проведения перехода права собственности на комнату от Паши ко мне вот таким образом мной было потрачено только лишнее моё время, а также время всех-всех-всех участников продажно-жилплощадной цепочки, ожидающих только меня с Пашей. И сколько же лишних разов я вынужден был ездить ударно трудиться на майонез за спасибо! Но вернусь чуточку назад.

Моя чеченская война

Как-то во время моей квартирной эпопеи в ноябре мне нужно было получить в жилконторе справки, известные всем как формы 7 и 9, или одну из них – не помню. В нашей жилконторе они выдавались по будням по полдня, и всегда к трём окошкам, откуда они выдавались, выстраивались длинные очереди из желающих получить справки, так что в помещении перед окошками было тесно, не так, чтобы яблоку некуда было упасть, но близко к этому. И ведь была ещё четвёртая очередь в этом помещении – к начальнику жилконторы. И много народу приходило ещё до открытия окошек, чтобы наверняка успеть получить справки. А то, придя уже в часы работы окошек, можно было не успеть в порядке живой очереди добраться до окошка – окончатся часы работы жилконторы.

Я пришёл за справкой/справками заблаговременно и где-то около часа прождал на улице (во дворе, если быть точнее) в очереди перед закрытой дверью жилконторы. Отмечаю, что несмотря на мой ранний приход передо мной стояло внушительное количество народа. И как только настал час открытия жилконторы, в открывшуюся дверь народ хлынул валом: не только в порядке очереди, как стояли на улице, но и в порядке, а точнее, беспорядке по принципу "Кто наглее, тот первее". Войдя в помещение единый поток жаждущего жилконторских справок народа растёкся в четыре рукава-очереди, ведущих к трём окошкам и двери начальника жилконторы, так что менее расторопные (в основном, более старые) оказались обогнанными более наглыми. Вот и я оказался в одной из очередей. Довольно далеко от окошка. Так что стоять мне придётся долго. Я это знаю, потому что уже не первый раз получаю здесь эти справки-формы. Отстояв в очереди порядочное время и продвинувшись к заветному окошку где-то на половину длины хвоста, который мне предстояло выстоять в очереди с момента занятия в ней места при открытии окошек, я стал свидетелем следующей сцены.

В очереди непосредственно передо мной стоял невысокенький такой мужчина чуть моложе средних лет, то есть такой, которого назвать молодым человеком уже нельзя, и одет он был самым обычным образом, то есть ничто не выдавало в нём какого-нибудь крутого, как принято сейчас говорить, человека, способного противостоять наглости, грубости и силе с чьей -либо стороны. Об этом, назовём его для краткости скромнягой, человеке я пишу на основании его вида сзади (он ведь стоял в очереди передо мной) и на основании нижеследующего. Стоим мы, стоим. В очереди. И вот к нему подходит сбоку усатый мужчина средних лет роста метр восемьдесят в шапке-ушанке из натурального меха, совсем не натянутой, а просто положенной на голову, в чёрной кожаной куртке. И тихим голосом обращается к скромняге:

– Я тут к тебе пристроюсь. Если что – я с тобой.

Скромняга ничего не ответил наглецу, ведь тот не пытался встрять в очередь перед ним, а остался стоять лицом к очереди напротив уха этого самого скромняги. Я понял, на что рассчитывал наглец. Что никто из стоящих позади скромняги или не поймёт, что пристроившийся к нему сбоку наглец решил сэкономить время своего стояния в очереди и наверняка успеть получить справки, ведь занятие им очереди в конце её не гарантировало ему этого, или посчитает лучше не связываться с грозного вида наглецом, типа: "Ну что ж, одним человеком больше, одним меньше в очереди, и вообще, пусть выступает против наглеца тот, кого он больше всего задевает, то есть тот, перед кем он непосредственно лезет без очереди, ну а если тот промолчит, то и нам чего вмешиваться?" И поняв это, я понял и причину, по которой он пристроился именно к скромняге. Наглец не мог пристроиться совсем близко к окошку – это было бы слишком заметно и возмутило бы всю очередь, что не позволило бы ему получить справки, а тихо пристроившись где-нибудь в середине очереди, где будут стоять не старики-пенсионеры или женщины, которые точно разорутся при попытке пристроиться к ним, а мужчины, не такие грозные и/или наглые на вид как он, или совсем негрозные и/или ненаглые на вид, то есть такие как скромняга и я, по расчёту наглеца уж точно промолчат, побоявшись его и/или демонстрации собственной слабости по сравнению с ним, или ничего с ним поделать не смогут опять-таки из-за проигрыша ему в силе. Итак, я в глазах наглеца слабое звено в цепи-очереди к окошку, в котором выдаются-заказываются справки-формы, такое слабое звено, которое ему, наглецу, необходимо порвать в собственных интересах. Следует также, наконец, отметить, что наглец жевал черемшу, распространяя вокруг себя вонь чесночного типа. А из телевизора я давным-давно знал, что её любят жевать именно чеченцы. И присмотревшись к наглецу я понял, что он точно чеченец, ведь и шапка на нём лежала (не могу сказать – надета) так, как я видел по телевизору у чеченцев, и черты лица были характерными для них. Однозначно, чеченец! И не мирный представитель своего народа, а боевик, коли готов самоуверенно ввязаться в бой со мной, мирным человеком, тихо-мирно стоящим в очереди, если я посмею помешать ему взять справки передо мной. И вот что я решил. Распространение чеченским боевиком черемшовой вони изо рта – это уже агрессия. И на носы окружающего его русского народа (ну скажите, почему все вокруг должны терпеть эту вонь?), и на сознание (типа: плюю я тут на вас всех свысока, что вам неприятна моя черемша, и я жевал, жую и буду жевать её сколько мне угодно!). а когда подойдёт моя очередь к окошку, то есть после того, как получит в нём справки скромняга, и стоящий чуть впереди меня в очереди чеченский боевик окажется перед окошком и просунет в него свои документы, то произойдёт агрессия в виде физического вторжения в очередь, попирающего моё право получения в порядке очереди справок. И я воспринял это наглое прилипание к очереди источающего вонь злого чеченца не как целенаправленное нарушение именно моих прав и унижение только моего достоинства, а как выпад против всего русского народа, стоящего вокруг меня, ведь выбирая меня в качестве слабого звена злой чеченец осмотрел и оценил и стоящих вокруг меня людей, заключив, что мы стерпим, испугавшись его, а не помешаем ему. Нет, я не могу допустить, чтобы о моём родном Народе думали плохо инородцы. Значит, выпал мне жребий защищать его добрую репутацию, не просто же так меня зовут Алексеем, то есть Защитником по-гречески! А о себе нечего тут думать, и пострадать за правду я готов, ведь я же буду терзаться угрызениями совести потом всю жизнь, если не попытаюсь отстоять свою правду, что я трижды прав, что необходимо не просто прекратить агрессию злого чеченца, но и проучить его на будущее, чтоб знал наших, то есть русских, сам знал и своим соплеменникам рассказал о чреватости нападок на нас, что послужит укреплению авторитета моего Народа в их умах, и, по большому счёту, дружбы между нашими народами, ведь она возможна только при условии взаимного уважения нашими народами друг друга. Так что, не на того напал, волчара! Я клянусь, что ты не получишь справки вперёд меня! И ведь какой наглец: решил обосноваться здесь, в Питере, среди нас, русских (раз он ходок в жилконтору к этим окошкам), а ведёт себя, не считаясь с нами! Так что получишь ты, зло ходячее, урок от меня, если не отреагируешь на моё замечание!:

– Эй! Вы здесь не стояли! Идите в конец очереди!

Ноль реакции. Со стороны его. Как будто я ничего не говорил ему. Ладно, думаю, переходить к активным действиям мне ещё рано, но чувствую, что уже точно придётся. Ну, гад, сейчас у тебя будет последний шанс избежать применения мной тяжёлой артиллерии, итак, я делаю тебе последнее, китайское, предупреждение:

– Прекратите жевать черемшу, ведь невозможно же стоять рядом! А лучше: уйдите в конец очереди!

Боевик никуда не ушёл и продолжил жевать как и жевал, только в лице изменился – теперь его наглая рожа из улыбчивой превратилась в грозно нахмуренную.

Ладно, стой, индюк, и хмурься. Всё равно сегодня тебе справок не видать. А то, что и я сегодня не получу справок, так что ж, не смертельно для меня – ну, подумаешь, лишний день поголодаю (напомню: в этот период я часто ходил поработать за спасибо на майонез), и всего на день замедлю свой переезд из Кристины в Пашину комнату. Ну а как же окружающий нас со злым чеченцем русский народ? Ничего: получит справки в другой раз, что также не смертельно, зато его авторитет не пострадает, а даже возрастёт. И ведь в спалённой пожаром Москве 1812 года был первый поджигатель, а в итоге говорят, что это русский народ постарался, не позволив французам остаться в ней зимовать. В общем, у меня в кармане куртки был газовый "перцовый" баллончик, который я купил для обороны от бомжей, и который я давно уже постоянно носил с собой, ведь опасность со стороны бомжей не миновала, а лишь уменьшилась. Того, что меня могут обвинить в неправомерном применении газового баллончика, я не боялся – возмущение-негодование агрессией злого чеченца мобилизовало меня постоять за русский народ, в том числе и за себя, ощущающего себя его частицей – дать отпор и урок незваному пришельцу-боевику. Так что, если он, злыдень, портит воздух черемшой, то я приправлю его перцем – по-моему, моя ответная мера вполне адекватна действиям злыдня.

Вот, наконец, скромняга получает в окошке свои справки-формы и собирается уходить. Я уже наготове. И естественно, что злой чечен, стоящий ближе к окошку, чем я, должен опередить меня в занятии места перед ним, освободившемся. В руках у него бумаги. Вот он делает последний шаг к окошку с правой стороны, я же одновременно с ним делаю пару шагов левее, заходя к окошку слева.

– Вас здесь не стояло! – громко говорю я врагу, давая ему последнюю возможность избежать газовой атаки с моей стороны, уступив мне место перед окошком. Но злой чечен, как будто не слыша меня, просунул свои бумаги в окошко сотруднице жилконторы и слегка повернулся ко мне корпусом тела, а мордой так совсем прямо на меня, и окинул меня презрительным бешеным взглядом своих искромётных глаз, в которых читалось наглое: "Поздно рыпаться – видишь: я уже просунул свои бумаги в окошко, так что меня здесь обслужат сейчас уже точно!".

Ну всё, ты сам, вражина, подписал себе приговор, просунув свои бумаги в окошко – получай, фашист, гранату! И я резко достаю из кармана парашютной куртки своё перцовое средство тушения искр в его глазищах и поливаю им его, самоуверенного-самодовольного-торжествующего, почти в упор. Объект моей газовой атаки сразу же наклоняется и подносит руки к морде, ругаясь. И я тут же прекращаю свой урок. Мне бы сей момент отступить назад от моего ученика, чтобы самому не попасть под действие моего учебного пособия да под удар его, очухавшегося от усвоения учебного материала. Но некуда!: за мной , стоящим левым боком к стене, сзади люди, стоящие плотно в очереди к соседнему окошку. И я продолжаю стоять лицом к проученному мной чечену, превратившемуся из злого в злого-злого после усвоения учебного материала. Стою я, значит, стою. На расстоянии вытянутой руки от него. С опущенными руками. А он всё утирается, ссутулившийся, с опущенной головой. И на секунду прекратив утираться правой рукой, он вдруг совершенно неожиданно для меня выплёскивает в направлении моего лица левую, скорее всего, не целясь, но всё равно задев меня: удар кулаком пришёлся мне по правой скуле и был скользящим – кулак съехал в воздух под ухом, стало быть, мне повезло, ведь удар-то был сильный. К этому моменту за моей спиной было уже пусто: газовое облако распространилось вширь, и народ, ощутив его, отхлынул от меня назад в сторону выхода и открывшихся окон. Люди покидали помещение жилконторы ругаясь-возмущаясь. Я тоже ринулся к выходу, и, оказавшись уже на дворе, расслышал объявление, что жилконтора закрывается, то есть на сегодня выдача справок окончена. И удаляясь в темноте (уже стемнело) со двора восвояси, я расслышал: