Текст книги "И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно (СИ)"

Автор книги: Алексей Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 89 страниц)

А новый мой мастер Тимур, азербайджанец, каждый день подкармливал меня, чтобы я работал. За сколько, он мне не говорил. То есть я работал за право находиться в ремонтируемой квартире да за обещание Тимура после окончания ремонта здесь поселить меня в какое-то общежитие. Так что можно сказать, что я готов был работать бесплатно, лишь бы оказаться в каком-то общежитии, о котором Тимур подробностей не рассказывал, несмотря на мои расспросы. И я работал так в надежде на скорое разрешение прокуратурой моего вопроса. Не могу написать, чтобы Тимур кормил меня, скорее прикармливал, потому что я вечно был полуголодным и постепенно подъедал запасы гречки, найденные мной в квартире Аркадия Давидовича (пельмени быстро закончились, а мясо всё было нами с Толиком вывезено в конце июля).

Тимура, с которым я работал, я бы не стал называть мастером, ибо он, на мой взгляд, делал всё не лучшим образом, а как получится. Он и сам мне признался, что научился всё делать сам, то есть профессионалом он не являлся. Если что у него не получалось в работе, так он мог мне, заметившему брак в его работе, бросить раздражённо неожиданно в лицо зажигалку или совок. Поэтому я перестал ему указывать на недостатки в работе, а если он просил заценить какую-либо работу, то я старался не раздражать его своей низкой оценкой, то есть я прикидывался дурачком. И, как дурачок, я его устраивал. Рано уходя из отделываемой квартиры вечером он оставлял мне задание что-либо доделать, что я мог делать без его присмотра. Так мы и работали. А вечерами я ходил на зелёное пространство с ручьём между проспектом Луначарского и Северным, и смотрел там на небо (то место располагает смотреть на небо), и читал "Бесов", сидя на скамейке. Поздними же вечерами я слушал радио "Классику" на своей SONY ZS-35М, ибо настроя на другую волну практически не испытывал. И я верил, что со дня на день городская прокуратура заступится за меня, попавшего в рабство и до сих пор живущего в нём. Сменился рабовладелец, но моё рабское положение в обществе сохранилось.

Задумка Книги

Где-то в середине августа 2005 года я позвонил морячку Сергею Петрову, с которым в последний раз встречался ещё до попадания в рабство. К телефону подошла его жена Таня. Она сообщила мне, что с её мужем Сергеем сейчас пообщаться нельзя, так как он в рейсе. Давно со мной не видевшись, Таня спросила меня, как у меня дела. Не формально спросила, а заинтересованно. В каких-либо, хоть небольших, но подробностях. Я ей плакаться не стал, не видя причин для óного действия. Я отвечал уклончиво, на что Таня мне сказала:

– Знаешь, Алексей, я, конечно, плохо тебя знаю, вижу крайне нерегулярно и урывками, но вот что я думаю. Сейчас многие женщины пишут книги, да и вообще просто многие. Вот и я помимо основной работы с удовольствием засела бы за написание книги. И мне кажется, что о тебе мне было бы интересно писать, а народу читать. Так что приезжай ко мне, когда сможешь, и поделись со мной рассказом о себе поподробней. Мне кажется, сюжет вышел бы неплохой и оригинальный: я бы придумала.

– А что? Хорошая идея! Я подумаю, что тебе рассказать. И позвоню. И мы обязательно на днях встретимся.

В день этого телефонного разговора с Таней Петровой я ночью не мог заснуть. Всё думал, что же я расскажу ей. И вот что я надумал. Первое. Ситуация, в которой я оказался, достойна описания в книге. Второе. Сюжет на основе сведений обо мне нельзя придумать. Нужно просто последовательно излагать факты из моей жизни. И этого будет вполне достаточно. Следовательно: третье. Пересказывать Тане всю жизнь в деталях невозможно. Обязательно при пересказе я что-нибудь да упущу. Следовательно: четвёртое. Вариант передачи сюжета, как Пушкин Гоголю, невозможен. Надо садиться писать самому. Пятое. Моя книга о себе послужит приложением к моему обращению в прокуратуру и/или суд за помощью для исправления моего несправедливого бедственного положения. Шестое. Авторский гонорар за опубликование моей книги (далее просто с заглавной буквы: Книги) будет мне совсем не лишним. Седьмое. Но засесть за написание Книги прямо сейчас я не могу, потому что мне сейчас не до неё, а лишь бы выжить. Восьмое. На данный момент в конце повествования обо мне жирное многоточие, потому что отсутствует какая-то логическая завершённость, за которую кроме моей смерти сошло бы какое-либо другое логически обоснованное знаменательное событие. Нет завершения или кульминации – нет яркого события. Девятое. Я захотел во что бы то ни стало написать Книгу. Рано или поздно я её обязательно напишу. Десятое. И это будет достоевщина по содержанию. Пусть публика прочтёт или перечитает, или просто вспомнит "Преступление и наказание", "Идиота", "Неточку Незванову", "Белые ночи", библейские заповеди "Не убей" и "Не укради" перед или после прочтения моей Книги. Одиннадцатое. Возложение надежд на успех Книги позволит мне избежать отчаяния.

Додумав до этого, я на следующий день позвонил Тане Петровой и отказался прийти к ней на борщ для рассказа о себе. Так что я точно помню, когда я задумал написание этой Книги. В середине августа 2005 года, когда я был взволнован ожиданием ответа из прокуратуры на моё заяление-просьбу об оказании мне помощи. "Мастер" Тимур вечно был недоволен, что я трачу время на дозванивание до городской прокуратуры, в которой телефон вечно был занят. А дозвонившись, я не получал удовлетворения ответом, чтобы я звонил позже.

Мысль о том, что я знаю, что мне теперь конкретно нужно делать – писать Книгу в обозримом будущем, – облегчала все другие мысли в моей голове как бы скидывая тяжесть с каждой из них, ибо я теперь видел, как моя Книга вытаскивает меня наверх со дна общества. То есть теперь я видел в Книге панацею в моей сложившейся ситуации, как прежде видел её в учёбе в Германии. Но прежнюю панацею, то есть учёбу в этой стране, я для себя не отменял, а по-прежнему хотел реализоваться на Родине через учёбу в Германии после торжества справедливости (Юстиции) в прокуратуре и/или суде при рассмотрении моего обращения к ним. Так неужели я позволю каким-то там Толикам путём втягивания меня в преступную деятельность украсть у меня перспективу добиться успеха в жизни честным путём? Нет, съеденное и вынесенное мной мясо не ставит меня в разряд преступника, ведь я раб. Раб обстоятельств. И когда я жил у Толика, я был его рабом. Так что за мясо и прочие продукты должен отвечать один только Толик.

Когда мы с Тимуром доклеивали обои на кухне, он предложил мне на одной стене, к которой ставилась плита, оставить неоклеенной её часть под предлогом нехватки обоев, и выбросить все обрезки от рулонов – такова была ненависть Тимура к хозяину квартиры, еврею, так что говорить, что он работал на совесть, не приходится. Мне пришлось спрятать от него все обрезки обоев и разведённый клей не выливать, а то он хотел их выбросить/вылить. Видите ли, он не хочет думать, как обрезки скомпоновать на стене! Спасать кухонную стену от недоделки пришлось мне. Только на следующий день с утра, когда настроение у Тимура ещё не успело испортиться, я предложил ему доклеить обрезки обоев на последнюю стену кухни, и она была оклеена.

7 сентября ремонт в квартире Аркадия Давидовича Ф. был завершён. Я предполагал, что сейчас произойдёт расчёт хозяина квартиры с шефом Тимура, а Тимура со мной. И сейчас Тимур отвезёт меня с коробками и "Соней" в общежитие, в котором меня примут его друзья. На Тимуровых "Жигулях" мы приехали на Приморский проспект, что на Крестовском острове. Недалеко от станции метро "Крестовский остров" стояли однотипные дешёвые трёхэтажки, построенные ещё при Сталине. Подъезжаем к дому ╧26. перед домом и в открытых окнах сплошь кавказцы. Мы подъезжаем, высаживаемся, и все глаза кавказцев следят за нами, двигаются. И я понимаю, что следят чёрные глаза именно за мной. Почему, спрашиваю я себя, на меня со всех сторон устремлено особенное внимание, если не сказать: пялятся? И тут же понимаю: потому что я русский. Один русский среди моря кавказцев. Мне стало не по себе, ибо я никогда не был в таком положении, в котором на меня все, буквально все как-то по-особенному смотрят, нет, всё таки скажу: пялятся. Как будто я какой-то не такой. Все побросали свои дела, остановились, лишь бы только поглазеть на меня. Жуть! Да, мне действительно стало жутко от взглядов на меня этих кавказцев со всех сторон. Они застыли на месте, увидев меня, и только глаза двигались в направлении передвигающегося по их территории меня, в их глазах пришельца. Под передвижением я подразумеваю наш подъезд на "Жигулях" к дому и разгрузку моих коробок, телевизора и музыкальной системы SONY ZS-35M без коробок. В доме ╧26 по Приморскому проспекту, типовому, то есть такому же как и соседние, на первом этаже никто не жил, и были разбиты или открыты настежь почти все окна, и видно было, что комнаты первого этажа используются как свалка мусора. А из многих окон второго и третьего этажей за мной наблюдали чёрные глаза сплошь черноволосых голов, как будто я оказался перед каким-либо домом в Азербайджане. Я с коробками проследовал за Тимуром по деревянной лестнице (да, да, лестница на верхние этажи была деревянной!) дверь комнаты, находящейся напротив лестничных пролётов, была закрыта на висячий замок. Железные дужки, которые перехватил этот замок, держались в двери и её косяке на честном слове, если не сказать: на соплях. Тимур сходил за ключом от замка. Когда мы с ним вошли в открытую комнату, я ахнул в душе от увиденного. На грязном дощатом полу две книжные полки без стёкол. Вот и вся мебель! В туалетном помещении, что по пути в комнату сбоку, нет ни унитаза, ни крана с раковиной. Тимур пояснил, что туалет и воду я могу найти на первом этаже. Также он сказал, что за это "жильё" я должен буду платить главному по общежитию (он мне его представил) 500 рублей в месяц, когда начну зарабатывать, а мебель я могу найти к комнатах первого этажа. Выражать недоумение и злость мне Тимуру было бесполезно. Обманул! – только и подумал я насчёт общежития. Обманул дважды, так как после предоставления мне этой комнаты он дал мне всего 20 рублей "на хлеб", как он сказал, вместо честно заработанных реальных денег, объясняя, что Аркадий Давидович Ф. ещё за ремонт не рассчитался. И Тимур уехал. Я остался в пустой комнате с коробками и телевизором с "Соней" один. Голодный. Ведь целый день мы сегодня работали, а закончив, приехали сюда. Обременённый своими вещами (не то что князь Мышкин с узелком в руках), я понял, что сегодня мне предстоит ночевать именно здесь. Сходил на первый этаж, перелезая через гору мусора, над которым летали мухи, и выбрал какие-то отдельные мягкие части от диванов, с трудом в одиночку перетащил их к себе на второй этаж. В этот вечер я решил не есть. Я надеялся, что завтра Тимур привезёт мне зарплату или какие-то деньги, как он пообещал. А 500 рублей, как я выяснил только сейчас, пойдут участковому мелецыанэру за "крышу". Но на следующий день Тимур не приехал, так что я зря прождал его целый день голодный, никуда не отлучаясь из комнаты. Мне оставалось кормить себя музыкой, которую выдавала моя "Соня". К ночи закончился "Беломор", и я сделал вылазку за ним в близлежащий ларёк. На следующий день, уже 9 сентября, я дождался Тимура, который выдав мне полтинник "на хлеб" сказал, что денег у него по-прежнему нет, и что на днях он начинает новый ремонт. Я согласился помогать ему, всё ещё в надежде заработать денег. "Хоть каких-нибудь". И я боялся, что в случае моего отказа помочь ему своим участием в новом ремонте, он больше не приедет в "общежитие" ко мне.

10 сентября погода стояла отменная, и я от нечего делать пошёл гулять по городу. Я понимал, что сидя в гадкой комнате "общежития" я ничего не высижу, поэтому и пошёл. Проходя мимо Дома книги на Невском я по привычке зашёл в него посмотреть на книжные новинки. В отделе книг для изучающих иностранные языки я обнаружил свежеизданную книжицу об образовании в Германии. А в ней сообщалось, что в Германии оно перестало быть бесплатным. Ш-ш-шайсе! Не успел, – подумал я про себя, – всё, мой поезд с бесплатным образованием в Германии ушёл. А в это время, пока я гулял, в "общежитии", которое на самом деле официально считалось расселённым, и в котором пустующие комнаты оккупировали азербайджанцы, – в это время произошла кража со взломом худо держащегося замка на двери "моей" комнаты. Из неё пропали телевизор, который не жалко, и SONY ZS-35M, моя любимица, вместе с дисками и мини-дисками. Причём "Соню" не уберегла сделанная мной охранная гравировка на её корпусе о том, что я её вечный хозяин (эту гравировку я сделал после того, как у меня крали эту Соню в первый раз, когда я жил в Купчино на квартире мошенников, выгнавших меня в конце концов на улицу, не вернув мне денег, а только её). Ш-ш-ш-шайсе! Прощай, моя подруга SONY! Я не забуду, что ты была моделью ZS-35M! Отмечу, что посторонний с улицы не зашёл бы в это "общежитие", побоялся бы, а если бы не побоялся, то у него ничего не вышло бы, ведь "общежитие" буквально кишело азербайджанцами, так что кражу совершили именно его обитатели. Главный в "общежитии" азербайджанец мне сказал, что это сделали не его люди, то есть не азербайджанцы, но я ему не поверил. Мне стало совсем неуютно в холодной комнате "общежития" без "Сони". Я горевал по ней. А коробки с картами и книгами воры не тронули. Но мной было замечено, что они знакомились с содержимым моих коробок. Мне стало легче, когда я осознал, что произошло не самое худшее, ведь оно было бы, если бы исчезли из комнаты и эти коробки. Я ходил в милицию. Но когда там узнали, где я обосновался, и кто я, то есть бомж, мелецыанэры пренебрежительным тоном в несколько голосов мне ответили:

– Нашёл где поселиться!

– Было бы странно, если бы кражи не произошло!

– Иди поскорей отсюда, а то задержим для выяснения личности на трое суток!

Последнее высказывание меня напугало, ведь у меня оставалась открытой комната, в которой и коробки с картами и книгами, и прочие вещи. И я подумал-испугался, что если в этот раз вынесли только телевизор и музыкальную систему SONY, то в случае моего длительного отсутствия я лишусь и оставшихся моих вещей. И я ушёл из милиции без составления заявления о краже.

А ночью этого дня был совершён поджог "общежития". Почему именно поджог, станет ясно позже. Подожгли лестницу не моего подъезда, а соседнюю. Но поджигатели не учли большую вероятность обнаружения огня в этом людском "муравейнике". Так что вовремя обнаруженный очаг возгорания под деревянной лестницей был потушен силами жильцов "общежития".

На следующий день с утра за мной заезжает Тимур. Говорит, что пора браться за ремонт следующей квартиры, и забирает меня на объект на своих "Жигулях". О выплате мне денег за ремонт у Аркадия Давидовича Тимур молчок. Я спрашиваю, он мне отвечает, что он денег пока не получил. На новом объекте, в квартире, Тимур первым делом меня хорошо накормил. И я снова начал работать за пайку, ночуя в несгораемом "общежитии" на Крестовском острове (замок на дверь мне дали, но он был хлипкий, и дужки, которые он заключал, держались в двери и косяке как и раньше на честном слове). Какую-то мелочь "на хлеб" мне снова стал давать Тимур.

По моему заявлению в городскую прокуратуру меня вызвали в районную. Прокурор или следователь этой прокуратуры, принявший меня, объяснил, что по моему заявлению в городскую прокуратуру произведена проверка, факты, изложенные в нём, частично подтвердились, но делать прокуратура ничего не будет. При мне принимающий меня вдруг решил позвонить директрисе UCI Якубовской и попугать её. Но она его отфутболила, то есть результатом их телефонного разговора был ноль. А насчёт эпизодов в моём заявлении о рабовладельце Зайцеве и о мошенниках, у которых я снял комнату и которыми я был выгнан на улицу, мне в прокуратуре Центрального района Петербурга сказано, что материал передан в отделы милиции по месту, где эти события, рабовладение и мошенничество, произошли. Несколько позже на адрес тёти Надины (именно его я указывал в заявлении в городскую прокуратуру) придёт бумага, в которой написано, что факты, изложенные в этом моём заявлении, с участием Зайцева частично подтвердились, в его действиях есть состав преступлений по таким-то статьям Уголовного кодекса, но для привлечения по ним Зайцева необходимо ещё моё заявление в конкретный отдел милиции на Гражданке. Как-то так было написано в бумаге-отписке. Но разве этого я добивался? Против Зайцева я отдельно писать не буду, потому что мне теперь и далее будет некогда.

Числа двадцатого сентября снова случился поджог. Опять огонь потушили жильцы «общежития». Совпадение – опять горит лестница – говорило в пользу поджога. На этот раз подожгли другую лестницу из трёх в том же месте – под ней.

А ещё через несколько дней я, придя с ремонтной работы на Тимура, опять обнаружил взломанной дверь в свою комнату. На этот раз вынесли всё, что только можно было вынести, даже сандалии . коллекция игральных карт была в числе похищенного. Не тронутыми остались только 2 коробки с книгами по немецкому языку да с «Армией Наполеона». Главный азербайджанец, которого, наверное, можно назвать смотрящим, опять сказал мне, что его люди этого, то есть кражи со взломом, сделать не могли. Но кто-то из жильцов втихаря сказал мне, что видел альбом со вложенными в него картами в комнате у главного (смотрящего). Теперь доверие у меня к азербайджанцам, заселяющим «общежитие», исчезло. Я понял, что в следующий раз они вынесут и ненужные им книги. И я взял и понёс в руках две коробки, тяжёлые, пешком на Набережную на сохранение. Я пришёл на Набережную днём, когда там никого не было. Что делать? Ждать – не ждать?, когда кто-нибудь придёт. Я решил не ждать. И тогда я отнёс эти коробки, от которых у меня, наверное, уже вытянулись руки, в круглосуточно работающий магазинчик, где были камеры хранения. Я договорился с магазинным охранником и оставил коробки в ячейке. Причём договорился за так, сказав, что я в беде. Лишь на следующий день я оставил на Набережной эти свои книги и радовался, что хоть их мне удалось сохранить. Но пригодятся ли они мне или годами будут лежать нетронутыми на квартире тёти Надины? – читай дальше.

26 сентября 2005 года я спал ночью в «своей» комнате «общежития». И проснулся глубокой ночью от шума, раздающегося с лестницы. Треск был не громкий, но чёткий и повторяющийся, как будто что-то горело. Неужто горит эта лестница? – подумал я, чуткий к ночному шуму. Я встал с лежанки и подошёл к входной двери в комнату, уже поняв, что это действительно пожар. Были слышны чьи-то голоса. Я, не открывая дверь, заглянул в щель между ней и дверным косяком. Я увидел стену огня. Я понял, медлить мне уже нельзя, накинул пару курток (слава Богу, что хоть спал одетым, потому что было холодно), и прыгнул со второго этажа. Слава Богу, приземлился удачно. Третий поджог в течение месяца оказался успешным. Выгорело всё «общежитие», это пристанище для азербайджанцев, которые здесь, видно, кому-то сильно надоели. Я не знал, куда пойти, мне некуда было спешить, поэтому я наблюдал за пожаром почти до конца, а горело «общежитие» очень сильно и долго. Долго не могли потушить. Среди зевак была и молодая семейная пара, Андрей и Таня, живущие в соседнем доме такого же типа как и это «общежитие». Они пригласили меня к себе домой:

– Пойдём к нам! Ты же гопник! И мы тоже гопники! Ну как нам своему не помочь?!

Из-за чего гопницкая семейная пара сочла меня своим, мне не ясно. Может, факт моего обитания в сгоревшем "общежитии", моя небритость да моя одежда явились достаточным основанием для причисления меня к гопникам? Или то, что я – единственный русский, кто жил в этом "общежитии". Гоприки накормили меня от души, поплакались на свою жизнь и отвели меня в пустующую комнату в их доме, где бы я мог поспать. Я спал прямо на полу, подстелив под себя картон и какой-то коврик, имевшиеся в этой комнате.

Бомж original

Часть первая

Чем я занимался на следующий день после пожара, я не помню. Значит, ничем. Мне запомнилась моя первая ночь, проведённая мной на улице под открытым небом. Это было на Крестовском острове. Там росли каштаны. Много каштанов. И ведь в это время как раз была пора их созревания. Я подобрал какую-то палку и принялся кидать её в крону каштанового дерева, сшибая каштаны. Я радовался тому обстоятельству, что это занятие меня увлекло до такой степени, что я в прохладной ночи не мёрз и не думал о том, что меня ждёт в будущем. В ближайшем и далёком. Упавшие с дерева каштаны я собирал в мешок. Зачем они мне, я не думал, главное, что я не замёрз и "убил" эту свою первую ночь на улице. Утром поехал на Гражданку в квартиру, где Тимур делал ремонт, и присоединился к его работе. А он всё продолжал "кормить меня завтраками", то есть оставлял мне надежду получить от него "хоть какие-нибудь" деньги, бóльшие, чем 20-50 рублей, которых мне едва хватало на "Беломор" и на что-нибудь одно съедобное типа булки с кефиром. К квартире, где на этот раз Тимур делал ремонт, меня тянуло, потому что жильцы из квартиры не съезжали и подкармливали меня, видя, что Тимур потчует меня недостаточно. Раньше времени я не отчаивался, ещё надеясь на суд. Только составить исковое заявление мне было совершенно никак. Не то, чтобы некогда, хотя и это тоже, но мне было не собраться с мыслями, ведь мне нужно не одностраничное заявление, а большое, с указанием всех отрицательных последствий: как невыдачи вовремя государством мне загранпаспорта, так и из рук вон плохой работы фирмы UCI, возглавляемой Якубовской, – для возмещения мне не только материального вреда, но и морального. С учётом моего пребывания в рабстве, ночёвок на улице. Но как я докажу, что я бомжую? Только свидетельскими показаниями. И я начал собирать данные – ФИО и домашний адрес – у людей, которые видели меня посреди ночи на улице, ведь мне нужно будет доказать в суде, что я не в одну ночь был на улице, а еженочно провожу время под открытым небом. И после ремонта до следующего утра я время проводил либо бродя по городу, либо катаясь на метро. На метро я катался на выданную Тимуром мелочь. Проезд тогда стоил 10 рублей. Катался и вечером, до закрытия метро, и утром, как только оно открывалось. Катаясь, я выяснил, что на каждой линии метро своя температура, чего раньше не замечал. На Правобережной линии на конечных станциях поезд не выезжал на поверхность земли, то есть доехав до конца мне не нужно было заново платить за проезд, достаточно было перейти на другую сторону платформы, но эта линия была самой холодной (в вагонах, можно сказать, было прохладно) и короткой. На всех остальных линиях одна из конечных станций была на поверхности земли, и если проспишь и доедешь до неё, то, чтобы уехать обратно в город, придётся за проезд снова платить червонец. На самой тёплой и длинной линии, красной, такой станцией была "Девяткино", поэтому мне необходимо было не проспать предпоследнюю станцию, то есть "Гражданский проспект". Но ведь мне так хотелось спать! И я иногда уезжал в "Девяткино". А спал я в это время, сезон каштанов, на улице: перед одной парадной на Гражданке была скамейка, "утопленная" несколько в нише дома. Однажды утром я проснулся, а рядом, в моём изголовье, лежал полиэтиленовый мешочек с яблоком и печеньем. А одет я был как капуста: несколько курток одна поверх другой. У меня был зонтик. Но когда шёл ночью дождь, я подыскал один открытый подвал в "хрущёвке" со сломанным кодовым замком на входной двери. Зажигалкой освещая себе путь, я проник в подвал довольно далеко и обнаружил наваленные ватники, куртки и тряпки-лежанку бомжей. Я не стал сразу ложиться на неё, а предварительно разложил поверх тряпья газеты, бесплатные такие газеты, которых было много у меня на всякий такой случай, как этот. В подвале было сыро, и я понял, что здесь мне не место: здесь туберкулёз мне точно обеспечен. Я не знаю, во сне ли или так мерещились мне крысы, которые пищали. Жуть: темно, сыро и крысы, реальные или привидевшиеся, да к тому же голодно – где же тут крепко заснуть: будут мерещиться крысы!

В начале октября, когда я ещё работал на Тимура, а он почитал за великую милость со своей стороны, что подкармливает меня (именно подкармливает, но не кормит), ночуя на улице, я на одной из набережных Невы прямо на тротуаре нашёл мягкую игрушку: зелёного мехового крокодила длиной порядка 60 сантиметров длиной от кончика носа до кончика хвоста. Так я этого крокодила стал использовать в качестве подушки. И на улице спал, подкладывая его под голову, и в вагоне метро. Однажды после холодной ночи я поспешил в только что открывшееся метро. На станцию "Гражданский проспект". Прокатившись на первом поезде метро до конечной станции "Проспект Ветеранов" по красной линии, я перешёл на другую сторону платформы и сел в вагон метро, идущий в противоположном направлении, то есть до "Девяткина". Я знал, что мне нельзя проспать предпоследнюю станцию "Гражданский проспект" – только бы не проспать, только бы не проспать! – но я проспал и приехал в Девяткино, где одноимённая станция находится на поверхности земли. А снова уехать обратно оттуда у меня больше не было денег. Не было каких-то десяти рублей! Я обращаюсь к служащей метрополитена, что дежурит у пропускающих в метро турникетов. Я ей говорю, что я проспал свою остановку, а денег ещё раз платить за метро у меня нет, и прошу пропустить меня в метро за так, то есть бесплатно. А она мне:

– Все вы тут просыпаете! И что, я всех буду так пропускать? Вон, садись на электричку и едь в город бесплатно.

Надо пояснить, что в Девяткино в одном месте находились как станция наземных электричек, так и станция метро. Обе рядом. Есть выход из метро на железнодорожную платформу. Подходит электричка. Я сажусь и еду в сторону центра города одну или две остановки. Выхожу там, где рядом с железнодорожной платформой ходят трамваи. Выхожу и иду к трамваю на остановке. Стоит какой-то. Мне всё равно, какой номер у этого трамвая: все трамваи идут в сторону центра города. У стоящего с открытыми дверями трамвая 2 вагона. Сквозь вагонные стёкла видна фигура кондуктора в первом вагоне (я понял, что это именно кондуктор, по его оранжевому жилету и сумке на груди). Редкие люди садятся в первый вагон. Я же сажусь в пустой второй. Почти пустой. Всего один пассажир сидит прислонившись головой к оконному стеклу. Возможно, что здесь у трамваев кольцо. Я захожу и почти сразу за мной двери закрываются. Я особо не задумываясь сел на место наискосок и несколько позади от одинокого пассажира, то есть он сидит на правой стороне вагона, там, где двери, и места установлены по два, я же с левой стороны и сзади. Я кидаю взгляд в проход межу сиденьями и вижу чёрный полиэтиленовый мешок с ручками. Он, почти пустой, колышется от движения трамвая. Он искушает меня вопросом, что в нём находится, взять его и посмотреть вовнутрь него. То, что это, возможно, мешок прикорнувшего у окна пассажира, просто свалившийся со свободного сидения рядом с ним в проход, мне не приходит на ум. А вдруг там есть что-нибудь поесть? – думаю я. И эта мысль о еде побуждает меня встать со своего места и взять в руки этот мешок. Я заглядываю в мешок. И обнаруживаю в нём мобильный телефон и ещё что-то. Ну, – думаю, – значит, это мне Бог посылает мобильник для уменьшения у меня чувства моей оторванности от окружающего меня мира. Только теперь я начинаю понимать, что чёрный мешок принадлежит прикорнувшему мужчине у противоположного окна. Принадлежал, – думаю я. – Надо немедленно выходить на следующей остановке, а то этот трамвайный соня если проснётся, то отберёт у меня этот поистине Божественный подарок судьбы. И тут как раз двери трамвая открываются, и я пулей выскакиваю из вагона. Всё. Телефон мой. И я не испытываю угрызений совести за то, что я его вроде бы как украл. Нет! – это не кража! Ведь в момент, когда я потянулся и брал чёрный мешок с трамвайного пола, я не идентифицировал этот мешок как принадлежность трамвайного сони, и, следовательно, не осознавал противоправности своего движения к мешку и его взятия в мои руки. А когда этот мешок уже оказался у меня в руках, я настолько переполнился мыслями о божественности подарка, что я без злого умысла оказался держателем этого средства связи с миром, и что бывший хозяин телефона, этот соня, не сильно то и дорожил им, коли держал его не в кармане или пристёгнутым, стало быть, для него это будет не велика потеря, для меня же, маргинала, выпавшего из общества, этот телефон – это, повторяю, божественный подарок судьбы, чтобы я, выпав, не сильно от этого общества удалялся: держал с ним связь, так сказать, что, возможно, поможет мне восстановить свой социальный статус.

Выйдя из трамвая и зайдя во двор ближайшего дома, я сел на скамейку и принялся знакомиться с остальным содержимым подобранного мной чёрного мешка. В нём оказался свёрток с бутербродами с колбасой, чистые носки, пачка хороших американских сигарет (если про сигареты можно сказать хорошие) и флешка (память с интерфейсом USB 2.0) на шнурке. Кстати, именно на неё я буду скидывать Книгу, которую Вы сейчас читаете, по мере её печатания на компьютере, который вечно глючит. Так что можно сказать, что всё найденное мной в чёрном мешке, мне пригодилось. Флешка потом, а всё остальное было актуальным прямо тогда, в период бомжевания. Телефон оказался "Нокией" модели 7210 с цветным экраном. Устаревшая ли эта модель или нет, я не разбирался, главное, что по нему можно звонить и принимать звонки. И я подумал, что мне некому-то особо и звонить и не от кого ждать звонка. Придя в квартиру, где мы с Тимуром делали ремонт, я показал ему свою находку, и он тут же предложил мне поменяться с ним мобильниками. Я отказался, поняв, что мой телефон не такой уж и плохой. А зарядить свой телефон я смог с помощью зарядного устройства, принадлежащего хозяевам ремонтируемой квартиры. Я понял, что мне теперь нужна своя зарядка. Деньги на свой номер телефона мне также были нужны. И мне их дал Роман Герасимов, о котором я писал, что он работает при Комитете экономического развития, промышленной политики и торговли Санкт-Петербурга. Когда я пришёл в этот Комитет, расположенный на Вознесенском проспекте, я больше всего боялся, что меня выгонят из зала при входе, где на столике стоял городской телефон для вызова работников Комитета, ведь я был с большой сумкой-баулом, какие обычно у челноков с товаром (эту сумку, грязную, я подобрал в подвале, где ночевал во время дождя на Гражданке). По делам в Комитет с таким баулом – это же нелепость! Но мне удалось вызвать Романа Герасимова из его кабинета. Он мне дал несколько сот рублей на телефон.