Текст книги "Ангелы бездны (СИ)"

Автор книги: tatateo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 51 страниц)

- Во всех. Я – ваше творение, Александр. - Ну что ж, - что-то непередаваемое мелькнуло в его бриллиантовых глазах, - оказывается, из меня бы получился неплохой создатель. Может, и вправду на все плюнуть и попробовать себя в роли бога? Мы рассмеялись: я – легко и заразительно, он – негромко, с едва заметной горечью. - Герцог Лотарингский отрубил себе палец. Вы знаете? - Да. У него левая рука в перчатке. С его стороны это глупо было делать накануне боя. Впрочем, в сражении это ему не помешало. Вы помните свое обещание, mon chere? - Какое обещание? Честно признаться, глядя на него, я забывал не только о каких-то там обещаниях, а обо всем на свете: я глупел и тупел, я видел только его глаза, я видел, как шевелятся его губы, но мало вникал в то, что он говорит. - Вы обещали не отходить от меня ни на шаг, - терпеливо, словно глупому ребенку, повторил он. – И, если вдруг будете ранены, немедленно дайте знать мне. - Ну да! – усмехнулся я. – А вы что же, попросите ваших противников подождать, все бросите и станете исцелять мою рану?.. Он слегка нахмурился и посмотрел на почти полностью утонувшее в реке розовое солнце. - Это мое дело, Горуа. Пойдемте, - он быстро соскочил с камня и пошел куда-то через лужайку между дикими яблонями. Я спрыгнул вниз и бросился за ним. - Куда мы идем? - Сейчас увидите. Мой друг осторожно приподнял ветви дикой ивы, и я ахнул. Поляна перед моими глазами была усеяна, усыпана ночными фиалками. Их запах – вязкий, дурманящий, тягучий, словно желе, стоял в воздухе. Смешиваясь с ароматом сиреневых волос и губ моего друга, он пленял, он бил в голову, как молодое красное вино. - Венок плести умеете? – обернувшись ко мне, неожиданно спросил граф. Я, признаться, был слегка обескуражен. - Конечно, нет! Я же не девчонка. - А я, представьте, умею, пропустив мое замечание мимо ушей, - улыбнулся великий магистр. – Мари когда-то научила меня. Я и опомниться не успел, как его прекрасные пальцы, двигаясь стремительно и в то же время с особенной, свойственной лишь ему одному чеканной неторопливостью, сплели, связали, сотворили венок – точно такой, как я видел когда-то в детстве на картинке в сказке про эльфов. - Это вам, - он осторожно, словно примеряя венец Предвечного, надел венок мне на голову. – А это мне. Мгновение – и в его руках появился второй венок – такой же чудесный, как и первый. - Некоторые цветы живут всего лишь один день, mon chere. Что такое один день? Да, то же самое, что в масштабах вечности значит человеческая жизнь. Вы спросите, чем же тогда мы, люди отличаемся от цветов?.. Опять же – в масштабах вечности, ничем. И, может быть, именно сейчас, в эти самые минуты чья-то прекрасная и неумолимая рука собирает наши жизни в соцветия и плетет свой венок по законам своего абсолюта – чудесный, безжалостный и неповторимый… Венок, который через мгновение вечности превратится в пепел. - Неужели и вправду – в пепел? – с опаской трогая пальцем душистые лепестки, спросил я. Мой друг тихонько рассмеялся, глядя в темнеющее вечернее небо с последними багряными проблесками. - Пепел – не конец жизни, mon chere. Знаете легенду о птице Феникс?.. У этой жизни нет ни начала, ни конца, есть только одна бесконечная память – жемчужная нить, каждая из жемчужин которой когда-нибудь в каком-нибудь переплетении, каком-нибудь узелке вечности обязательно повторится. Тысяча лет промелькнет, как один день: вы не успеете отряхнуть с ног росу, как я вновь буду обнимать вас. - И я буду знать о том, что вы – это вы, а я – это я? Он опять рассмеялся и надел себе на голову венок: цветы и трава с тихим шуршанием сплелись с его волосами – он словно бы только что вышел из сказки. - Ну, если вы вдруг забудете, я вам напомню, - сказал он и после небольшой паузы добавил тихо и серьезно: - Я вас везде найду, mon chere, я узнаю вас в любом обличье. Ну, а вы… В ваших жилах – моя кровь, рано или поздно – через века, в другой стране, на другом континенте, в ином теле – она все равно заговорит, и вы вспомните меня. Ведь вы принадлежите мне. А я - вам. Иначе и быть не может. Я протянул руку и осторожно коснулся отчаянно дурманящих фиалок в его волосах. В полумраке, окутавшем поляну, его кожа светилась, словно лунная дорога в бесконечность. - Прекрасный мой, - дрожащими от нежности губами прошептал я. – Не думайте о завтрашней битве, не вспоминайте о том, что будет через тысячу лет. Думайте обо мне, о нас, об этой удивительной ночи. Как вы там недавно говорили? «Наша любовь – одна в целом мире, единственная и неповторимая»? - Да, mon chere, да, - он порывисто и крепко прижал меня к груди так, что мой пульс влился и слился с его пульсом. – Я – ваш, Горуа. Сегодня и всегда, до конца, полностью, без остатка. И уже через мгновение фиалковые грезы сомкнулись над нашими головами, и мы оторвались от земли. Мы летели куда-то по лунной радуге, словно сумасшедшие ночные облака, и мы безудержно и бездумно, забыв о времени и вечности, любили друг друга под дикими яблонями в дурманящем аромате возрождающихся и умирающих цветов. Это была самая сумасшедшая и самая прекрасная ночь из всех бесчисленных сумасшедших и прекрасных ночей, которые мы провели вместе с ним. Он был в моих руках то бесплотным королем ночных эльфов, то Гераклом, совершающим свой 13-й подвиг, то льющейся через край самозабвенной и беспредельной, словно ночной океан, страстью. Наши руки, наши губы не знали усталости. Мы то плакали, то смеялись, то грезили, то дурачились… Я упивался его слезами: сладко-горький привкус дикого винограда щекотал небо. Я срывал с его губ искорки смеха, словно желтые нарциссы, я впитывал глазами таинственную негу его черных бриллиантов-зрачков, таких родных и таких далеких!.. А Рассвет наступал, Рассвет приближался – медленно и неотвратимо, словно розовый всадник из Апокалипсиса. Небо начало светать, и звезды одна за другой гасли на бледном челе небосклона. В это время особо сильно и особо нежно пахли фиалки, но все заглушала сирень. Я лежал, уткнувшись лицом в его волосы, а он, обнимая, задумчиво гладил меня по голове. - Я хочу вам сказать, Горуа. Никогда не говорил раньше, боялся, что вы зазнаетесь, а сейчас скажу. У вас чудесные стихи. Что бы не случилось, не бросайте писать, и когда-нибудь… Но это не важно. Сейчас пока что это не важно. Он поцеловал меня в глаза и, с трудом разомкнув отчаянную цепь моих объятий, принялся одеваться. А я любовался им, не в силах оторвать взгляда от завораживающе неторопливого танца его рук. - Сейчас вы не похожи ни на ветер, ни на океан. Ни вообще на стихию. Вы – сказка, Прекрасный!.. Он согласно кивнул, с сожалением оставив на земле свой увядший венок. - Да, вы правы: я – сказка. Сказка, которую придумал этот мир для своего спасения. Когда-нибудь через века один человек скажет бессмертную фразу: «Красота спасет мир». Ах, как было бы хорошо, если бы он хотя бы на тысячную долю оказался прав!.. Сзади зашуршала трава, и затрещал кустарник: поскуливая, повизгивая, подгавкивая от счастья, на плечи великому магистру прыгнула Флер. - Вот несчастье мое! – граф Монсегюр растерянно рассмеялся, уворачиваясь от настойчивых и мокрых поцелуев своей любимицы. – Откуда ты взялась, девочка? Я же запер тебя вместе с лошадьми… Не иначе разнесла в щепки конюшню! Что же мне с тобой делать? Собака несколько раз счастливо ткнулась мне в колени и снова принялась скакать вокруг графа. - Боитесь, что она рванется за вами на поле боя? – спросил я. - Я не боюсь. Я знаю. Она, бедняжка, последует за мной в огонь и в воду. А я не хочу, чтобы ее подстрелили, как зайца. Прости, милая, но мне придется… Он быстро опустился на колени, поймал собаку за шею и, глядя ей в глаза, тихо шепнул что-то вроде: «Синь, Флер. Синь, мун, сан». В то же мгновение могучее тело собаки обмякло в руках графа, словно сдувшийся шарик. Она глубоко и сладко зевнула, нежно, из последних сил провела своим ласковым розовым языком по хрустальной руке великого магистра и вытянулась под деревом, смешно подобрав под себя задние лапы, словно спящий подросток. Мы вернулись в лагерь. …Солнце еще не взошло, а наши войска и войска герцога Лотарингского вновь стояли лицом к лицу и друг против друга, словно перед иконой Божьей Матери. Сражение началось. В бой вступила конница. Помня данное графу обещание, я старался держаться в поле его зрения и обращать внимание не на черные искры в его волосах, а на своих противников. В какой-то момент мне это даже удалось. Я был полностью захвачен боем, когда неподалеку от меня заметил сражающегося Дрие: бывший аббат, сидя верхом на обезумевшей от вида крови лошади, махал мечом направо и налево, рубя противника с такой сила и ненавистью, что, казалось, вокруг него вьется смертельный ураган. У меня заклокотало в груди и потемнело в глазах – вот он, мой враг, которого я ненавижу так сильно, как не ненавидел еще никого и никогда в этой жизни, и который, без всякого сомнения, так же крепко и преданно ненавидит меня!.. Стиснув в руке меч и сжав зубы, я стал пробиваться к нему – что бы ни случилось, я убью этого мерзавца. Я отомщу за его циничную и расчетливую низость, за все те мерзкие вещи, которые он делал с моим другом! Дрие, конечно же, заметил меня. Он усмехнулся, но, вместо того, чтобы пойти мне навстречу, он с удвоенным усилием переключился на других противников и в какой-то момент стал от меня отдаляться. Я был удивлен. Убегает он, что ли?.. Неужели он меня боится? Впрочем, скорее всего, он считает ниже своего достоинства сражаться с каким-то мальчишкой-выскочкой, простым оруженосцем. «Ну, ничего, - подумал я. – Я смогу его разубедить». Я пришпорил лошадь и со всей дури понесся к нему прямо в центр сражающихся. Без сомнения, я бы его быстро догнал, но мне ежеминутно приходилось отражать удары других вражеских рыцарей, которые сползались на меня, как тараканы. Через несколько минут, уложив очередного противника и получив возможность оглядеться, я вдруг понял, что не только потерял из виду Дрие, но и оказался довольно далеко от своих. За стеной воинов, за мечущимися лошадьми, за мечами и копьями я уже не видел белоснежного плаща графа Монсегюр. Я почувствовал тревогу, но тут же усилием воли ее отогнал. «Ничего, не маленький, справлюсь! – решил я. – Не могу же я весь бой прятаться за плащ моего друга. Это недостойно воина и вообще - мужчины!» Я опомнился лишь тогда, когда увидел, что оказался полностью на территории врага, заключенный в плотное кольцо рыцарей противника. От неожиданности я опустил меч. То же самое сделали и воины вокруг меня: они опустили мечи и копья, продолжая держать меня в кольце – они не собирались, по-видимому, меня убивать. Но и отпускать меня они так просто тоже не собирались. Потеряв терпение и злясь на себя за собственную глупость, я уже хотел было разрубить эту загадку взмахом меча, когда воины неожиданно расступились, и я оказался лицом к лицу с г-ном Дрие. - Здравствуйте, Горуа, - бывший священник подъехал ко мне вплотную, и его стальные глаза запустили свои иглы-лезвия в мои глаза. – Кажется, вы желали меня видеть? Тогда почему же я не вижу радости в вашем лице?.. Или же всю свою радость и все свои силы вы растратили во время ночных забав с монсеньором?.. О да, на него приходится тратить силы – ведь даже в любви вампир остается вампиром. Или для вас он сделал исключение? Вся кровь бросилась мне в лицо. Дрожащими от ярости руками я сдернул перчатку и швырнул ее под копыта лошади аббата. - Вы – негодяй и мерзавец, Дрие. Более подлого и жестокого человека я еще не встречал в своей жизни: ведь только самый что ни на есть распоследний мерзавец получает удовольствие от того, что топчет и попирает ногами то, что ему дороже всего, и того, кого до безумия любит. Я, Вольдемар Горуа, дворянин из Прованса, оруженосец его светлости монсеньора Монсегюр, вызываю вас на поединок. И да свершится правосудие божие!.. Дрие побледнел, но улыбнулся. - Я убью тебя с радостью, щенок. Через мгновение наши мечи скрестились. А еще через секунду я увидел неподалеку в толпе синие глаза герцога Лотарингского – они сверкнули золотым льдом и погасли, как у зверя, приготовившегося к прыжку. Но мне некогда было думать о принце, я был занят Дрие. Отчаяние и ненависть придали мне просто-таки нечеловеческие силы – я серьезно теснил Дрие, однако и он не оставался в долгу. Внезапно рядом раздался восторженно-почтительный шепот, и толпа расступилась. Краем глаз я заметил графа Монсегюр: сидя верхом на лошади и перекинув через руку свой белоснежно-алый плащ, он внимательно наблюдал за нами. «Смотреть не на монсеньора, смотреть на Дрие!» - тут же приказал я себе и снова переключился на аббата. - Горуа! – неожиданно раздался сзади голос герцога. – Повернитесь, Горуа, чтобы мне не пришлось стрелять вам в спину. Отбив очередной выпад аббата, я с изумлением обернулся и… Дальнейшее произошло мгновенно: словно время, разбив песочные часы, хлынуло, сметая все на своем пути, подхватило и смыло нас своей беспощадной волной. Герцог Лотарингский смотрел мне в глаза, спокойно и решительно целясь мне в грудь из арбалета. - Прощайте, Горуа, - сказал он. – У меня нет ненависти к вам, но будет лучше, если вы исчезнете. Ангел останется ангелом, если его человеческое сердце навсегда умрет для любви. Он спустил тетиву. Я видел, я своими глазами видел сверкающий наконечник стрелы, вздрогнувший, как вздрагивает душа, попадая в колодец безвременья. Могло ли что-нибудь ее остановить?.. Только ветер!.. Восхитительно безумный, стремительный, легкий и сильный ветер взмыл между нами, своим горячим и отчаянным порывом вплетаясь во временную ткань, разрывая эту ткань к чертовой матери, давая пощечину Судьбе и сам принимая из рук Судьбы смертельный удар. Ветер по имени граф Монсегюр, великий магистр ордена тамплиеров. Так не двигаются люди – с такой скоростью и такой легкостью передвигаются только ангелы. В сотые доли секунды он оказался между нами – между мной и движением воздуха перед арбалетом его высочества. Я не успел закричать, не успел ни о чем подумать. Я не успел ничего понять, как щеки мои обожгли гранатовые брызги взорвавшегося над головой восходящего солнца. Это была кровь ангела – горячая, живая, волшебная. Это была кровь моего друга – стрела герцога со всего маху пробила ему грудь. В одно мгновение небо под ногами сделалось багровым. И погасло солнце. И наступила тишина… Мир исчез, раскололся, рассыпался, распался – стрела герцога Лотарингского уничтожила его. «Вот он, значит, какой, конец света», - понял я, подхватывая на руки догорающую звезду. Шелковые волны волос, словно траурное знамя, взметнулись над горизонтом. - Нет, Прекрасный! Вы не можете, ведь вы же обещали мне!.. Ведь ангелы не умирают!.. - Ангелы не умирают! – кричал я, глядя куда-то в окровавленное зеркало мертвого неба. Но, оказалось, это кричал не я, а герцог. Я видел и слышал не ясно, а, словно сквозь пелену розового тумана. Я видел, как плакал Дрие. Плакал тяжело и хрипло и тряс принца за плечи. - Чертов королевский ублюдок! – кричал он. – Ты же обещал, ты же клялся, что ОН останется жив!.. Что нужно просто убрать мальчишку, как связующее звено с этим миром, и судьба человечества станет ЕМУ безразлична!.. Ты же говорил, что ни один волос не упадет с ЕГО головы – просто ЕГО сердце навсегда закроется для любви, и ОН вернется к избранным. А вместо этого…вместо этого ты убил ЕГО!.. Сквозь толпу протиснулся Домиан и опустился рядом со мной на колени. - Вольдемар, позвольте… Позвольте мне посмотреть – может быть, можно что-то сделать, спасти его. Он разорвал на груди графа тонкую шелковую рубашку, которая прямо на глазах меняла свой цвет – с белоснежного на алый. Я застонал и до крови вцепился ногтями в руку Домиана. Стрела вонзилась в грудь графа с левой стороны, пробив печать ангела. Края звезды обуглились и почернели, словно крылья опаленной молнией сказочной птицы. - Это конец, - сказал Домиан, закрывая глаза; по щекам его текли слезы. – Это конец, Вольдемар. Ему никто не в силах помочь. - Нет!!! – оттолкнув мага, я наклонился над графом. – Прекрасный мой, я здесь, я рядом, не покидайте меня, услышьте меня – умоляю, заклинаю вас!.. И он услышал. Изумительный шелк его ресниц с гранатовыми зернышками кровавого пота вздрогнул. Мгновение – и гаснущие звезды его прекрасных глаз распахнулись совсем рядом с моими глазами. - Горуа, - его голос прошелестел, словно скошенная трава, оплакивающая вчерашнее утро. – Простите меня, mon chere. Я обманул вас. Его рука медленно, с усилием, словно скользя по невидимому зеркалу, коснулась моего лица. - Бедный мой, бедный… Я не хотел причинить вам такую боль – я знаю, что это невыносимо. Но я так же знаю, что вы сильный, вы сможете… - Александр, вы – моя жизнь. Его пальцы, оставляя красные побеги на моих щеках, скользнули на мои губы.