Текст книги "Ангелы бездны (СИ)"

Автор книги: tatateo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 51 страниц)

Граф Монсегюр передернул плечами и поморщился, словно наступил на ежа. - Это не человеколюбие, Горуа. Это так, интеллигентские сопли, - ляпнул он уж что-то совсем не понятное. Но я не стал переспрашивать. Мне безумно хотелось ему помочь, хотелось его утешить, но я вовремя понял, что всякие слова будут сейчас неуместны. - Какая ужасная ночь, монсеньор! – через поваленные деревья к нам пробиралась мать Агата. Помимо тревоги и жалости в глазах настоятельницы то и дело вспыхивал огонек невольного восхищения – красота графа Монсегюр, рас-трепанная ветром и умытая дождем, даже сейчас сияла, подобно солнцу, тревожа робкие сердца монашек. - Часовню едва не смело ураганом!.. Мы очень волновались за вас, г-н граф! Вы не пострадали? - Нет, - он тихонько покачал головой и поднял на монахиню свои бесстрастно-тоскующие глаза. – Похороните ее, как полагается, мать Агата – так, как вы хороните своих сестер. Она была доброй христианкой. И еще – очень вас прошу: никому не слова о том, что произошло здесь сегодня ночью. Если вас будут спрашивать о графине Монсегюр, скажите просто, что она нездорова и не может выйти к гостям. Сделаете? - Как вам будет угодно, монсеньор, - если мать настоятельница и была удивлена, то не подала виду. - А вот это, - граф вынул из сапога кошелек с золотом и бросил его на колени монахине, - наймите людей и посадите новый сад. И крышу на часовне почините. Извините, что так получилось. Женщина захлопала непонимающими глазами, а граф тихонько взял меня за руку. - Пойдемте домой, Горуа. Его рука была мягкой, ласковой и теплой – она совершенно не была похожа на руку, которая недавно метала в небо громы и молнии и заставляла землю дрожать. Крепко держась за руки, мы вышли к реке. Рассвет после бури был алым, как губы моего друга. Как та кровь, которую он мог пролить сегодня ночью, но так и не пролил. - О чем вы думаете, Александр? – у самой воды я наконец-то ре-шился его обнять. Он вздрогнул и уперся лбом мне в плечо – он всегда так делал, когда его терзала какая-то неприятная мысль. - Это страшно, Горуа. Это страшно, когда в руки кому-то дается подобная сила. Пусть даже в руки бога. Ведь я сегодня едва не… Если бы вы меня не остановили. - Господи, вы что же - могли уничтожить Землю?! Он жестко усмехнулся. - Ну, Землю, не Землю – а от Монса и его окрестностей точно ни-чего бы не осталось. Я растерянно заглянул в его невозмутимые глаза. - А мой папенька все время твердит, что от меня нет никакой ни пользы, ни проку. А вот надо же – я, оказывается, только что спас его виноградники!.. Великий магистр улыбнулся и вдруг резко, порывисто и крепко обнял меня – так, что у меня хрустнули ребра. - Теперь начинается настоящая битва, Горуа. Все, что было до этого – просто баловство, детские игрушки. Они хотят коронацию сегодня ночью?.. Они ее получат. Вы со мной,mon chere? - Вы еще спрашиваете! – удивился я. – Я повторю то, что сказал недавно Ванде: я – ваш душой и телом. С вами и ради вас я пойду на все и везде – хоть в ад, хоть на небо. Мы переплыли реку и вернулись в замок. У ворот нас встретил Виктор д*Обиньи. Его зеленые глаза с удивлением скользнули по нашей мокрой, перепачканной землей, травой и кровью одежде. - На вас напали, монсеньор? - Нет, мы угодили в бурю, - лаконично ответил мой г-н. – Его высочество еще спит? - Ну, сейчас, может быть, и спит, а ночью рыскал по замку, как голодный пес. Все вас искал, даже меня выспрашивал, куда вы делись? - И что вы ему ответили? - Что я не слежу за вами, и что, может быть, (он хитро прищурился) вы вообще отправились на свидание. «А что, г-н Горуа сопровождает его даже на свидание?» - захлопал глазами его высочество. «Ну, конечно, - ответил я. – Ведь он же оруженосец г-на графа». - Хорошенького же мнения его высочество будет на мой счет! - сказал монсеньор. И мы, все трое, не выдержав, буквально прыснули со смеху. Из-за деревьев черной тенью метнулась Флер – в зубах у нее трепыхался полузадушенный заяц. Она положила добычу к ногам хозяина и, умильно заглядывая ему в глаза, села рядом. - Ох, и выла же она незадолго до грозы, - сделавшись вдруг серьезным, сказал д*Обиньи. – Так выла, что мурашки бежали по коже. Наверное, чувствовала бурю. Граф едва заметно вздохнул. - Да, наверное. Собаки, они чувствуют перемену погоды. ========== Глава 19. ========== Мы прошли в опочивальню. Граф Монсегюр распорядился принести красного вина, налил себе и мне - Ванда не должна почувствовать ее смерть – я заблокировал все энергетические потоки возле монастыря, - великий магистр залпом выпил вино, как обычную воду, и налил себе еще, хотя обычно пил очень мало. – Они по-прежнему будут уверены в том, что держат меня в руках. - И что? – я осторожно опустился на пол у его ног. - Ничего. Сегодня ночью я разрублю гордиев узел. Я прижался щекой к его нервно вздрагивающим коленям. - Берегите себя, монсеньор. Обещайте мне, что будете осторожны. Он вздохнул, что-то странное промелькнуло в его чертах – то ли безумная боль, то ли безумная нежность. А, может быть, и то, и другое?.. - Вы сейчас говорите точно так же, как говорила она. Она тоже каждый раз повторяла, чтобы я был осторожен. А я…я… Наклонившись, он быстро спрятал лицо в моих волосах. Я еще крепче обхватил его колени. Его душили слезы, но он не плакал – он все еще хорошо помнил те свои слезы, стоившие жизни монастырскому яблоневому саду. Так мы сидели некоторое время - в тишине я отчетливо слышал, как бьется в груди его сердце: «тук-тук, тук-тук»… Человеческое сердце в груди ангела. Наконец, он встал, не торопясь, плотно задернул темные шторы, преградив дорогу то здесь, то там проникающему в комнату солнечному свету. - Вы не хотите видеть рассвет? – удивился я. - Нет, - он встряхнул волосами. – За 25 лет пора бы и насмотреться. Ну, вот и все! Он задернул последнее окно и задул свечи. В окутавшем спальню мягком полумраке я отчетливо услышал шорох сброшенной им на пол одежды. - Идите ко мне, Горуа, - где-то над самым ухом, а, может быть, с неба раздался его обреченно страстный, словно догорающая на ветру свеча, шепот. – Я хочу, чтобы вы любили меня. Любили так, как еще ни разу в своей жизни – как в первый и последний раз, как перед смертью, перед казнью, перед светопреставлением. Как за мгновение до того, как навсегда погаснет это солнце. - А я всегда люблю вас именно так, мой ангел, - прошептал я, находя в темноте его горячие и пьянящие, словно сирень в молодом красном вине, губы. …Сквозь плотно задернутые шторы настырно пробивались лучи полуденного солнца. Мы пили кофе, лежа в постели – я, наконец, привык к этому напитку, и мне он даже нравился своей таинственной горечью. - Я же говорил, что вам понравится, - улыбнулся граф, подливая мне кофе снова и снова. Его волосы спутанной волной струились по моей щеке, и я поймал их губами. - Раз уж ваши поцелуи пахнут кофе, приходится волей-неволей терпеть эту арабскую ересь. - Ну, терпите, терпите. Звезда на груди великого магистра то и дело вспыхивала нежным голубым светом – так было всегда, когда он волновался. Да, он великолепно умел скрывать свое волнение, и лицо его чаще всего всегда оставалось насмешливо-бесстрастным, но звезда… Звезда его выдавала с головой. Может быть, именно потому он оставался обнаженным только, когда мы любили друг друга, а потом почти сразу же набрасывал на себя простынь. Я отставил чашку и снова потянулся к нему. Он подчинился и, через секунду, очутившись на моей груди, ласково уперся мне в плечи руками. А я смотрел на него, такого необыкновенного, такого любимого, бесконечно грустного и бесконечно желанного, и вполголоса шептал внезапно пришедшие в голову строки: Когда погаснет солнце И высохнет лоза, Во тьме звезда зажжется – Нет, ваши то глаза. Нет, ваша то улыбка Ведет меня сквозь тьму. Подвешен мир на нитке – Зачем и почему? Мой друг на секунду задумался, а затем так же негромко, не сводя с меня любящих и печальных глаз, продолжил: Один лишь взмах ресницы, И ниточке конец. И над убитой птицей Заплачет бог-творец. Заплачет и забудет В предвечной чистой мгле О том, что жили люди Когда-то на Земле. - Ну вот, нам с вами уже и стихи одинаковые в голову приходят! – грустно рассмеялся он. – Наверное, мы просто сошли с ума. - Нет, - расчесывая пальцами падающие мне на грудь шелковые волны его волос, сказал я. – Это говорит о том, что мы теперь одно целое – вы и я. В дверь тихонько постучали. - Кто там? – воскликнул я. - Монсеньор, приехал Дрие, - донесся из-за двери невозмутимый голос капитана д*Обиньи. – Что с ним делать? Прикажете спустить с лестницы? - Нет-нет, Виктор, - легонько меня отстранив, магистр в одно мгновение оказался на ногах и подхватил брошенную на полу одежду. – Скажите ему, чтобы минут через десять поднялся сюда. - Как скажете. Капитан явно был озадачен. Я – тоже. - Его послала Ванда присмотреть за мной, - усмехнулся граф, отвечая на мой невысказанный вопрос. – Боится, чтобы я не натворил глупостей. Да, не хмурьтесь вы так, Горуа! – он рассмеялся и обнял меня за плечи. – Я просто с ним поговорю. - Мне уйти? – одеваясь, все так же мрачно спросил я. - Ну, уж нет. Лучше спрячьтесь в алькове. Все равно ведь влезете на балкон. - Влезу, - спокойно подтвердил я. – Не хватало еще, чтобы я оста-вил вас один на один с этим типом!.. По губам моего друга пробежала горькая улыбка. - Вы забыли, mon chere, что теперь у них нет против меня оружия. Я свободен, и ни Ванда, ни тем более какой-то там Дрие мне больше не указ. Сзади раздался сдержанный стук в дверь. - Лезьте сюда, - граф затолкал меня в альков и задернул шторы. – Сидите тихо, как мышь. А, впрочем, вам не привыкать, правда? Входите, Стефан! Он повернулся к дверям, а я жадно приник глазами к щели. Отец Дрие вошел. Сейчас он ничем более не напоминал священника, он был в строгом, но изящном костюме для верховой езды и высоких, доходящих до середины бедра, ботфортах. Он словно бы помолодел, а его красивое породистое лицо напоминало лица рыцарей со старинных гобеленов, но глаза… Глядя в них, невольно хотелось поежиться. Холодные, жесткие, циничные и страстные. Глаза влюбленного убийцы. - Здравствуй, Александр. Ты, кажется, обещал меня убить, если я еще раз появлюсь в твоем замке. Извини, но тебе придется потерпеть мое присутствие. Мне приказано сопровождать тебя и его высочество на коронацию. - Охранять меня от его высочества? Или же – его высочество от меня? – усмехнулся мой друг. – Что ж: приказ есть приказ, я не возражаю. Когда мы отправляемся? - За час до полуночи. Церемония состоится ровно в 12. - Хорошо, я буду готов. Думаю, что и герцог тоже. У вас все ко мне? Тогда капитан проводит вас в комнату для гостей, вам принесут туда обед и вино. Или же, если вас мучает ностальгия, можете зайти в часовню. А сейчас – до свидания, не смею вас задерживать. Граф подошел к двери, однако отец Стефан не двигался с места. Он явно был озадачен. Входя сюда, он четко знал, чего хочет, зачем явился и как должен себя вести, однако великий магистр, по всей видимости, своей странной покладистостью разрушил все его планы. - И ты ничего не хочешь мне сказать более? – пристально глядя на графа с чем-то, похожим на надежду, спросил бывший священник. Граф медленно покачал головой. - Между нами, кажется, уже давным-давно все сказано, и мне не за чем повторяться. Надеюсь, вы еще помните, какие жесткие в башне ступеньки?.. - Черт! – растерянность в лице Дрие сменилась явным разочарованием. – Какая же дура эта мадам Петраш! Мой друг негромко рассмеялся. - Не боитесь, что она вас услышит? Ей это определение вряд ли придется по вкусу. Дрие раздраженно махнул рукой. - Мадам сейчас не до этого. Она занята коронацией. Арабы привели свои войска. И те, другие – тоже. А, если герцог не обманет, то завтра здесь должны быть войска из Лотарингии. Они присягнут вам на верность, монсеньор, и… Не сегодня-завтра начнется воина. Самая великая и самая страшная война в истории человечества. - Я знаю, - просто сказал мой друг. - И вы так спокойно об этом говорите?.. Вы, тот, кто всегда был против насилия над людьми? - Я и сейчас против, - еще более спокойно и даже как будто со скукой сказал граф. – Но моего мнения никто не спрашивает. -И вы решили покориться? – неуверенность в голосе Дрие смешалась с удивлением. – Против своей воли? - Ну, покорялся же я против воли вам и вашей страсти. Против воли усваивал уроки Ванды. Против воли изображал и изображаю из себя демона-искусителя. Да, теперь уже, наверное, и буду изображать. Что поделать, Дрие – такова жизнь. Вы приперли меня к стене, и мне приходится покоряться. Однако, вопреки его словам, в голосе монсеньора совершенно не чувствовалось покорности – только бесконечная ирония. - Ничего не понимаю, - Дрие озадаченно потер рукой подбородок. – Ванда предупреждала, что вы будете пытаться перетянуть меня на свою сторону и даже попробуете соблазнить. Она и защиту поставила. - И вы с радостью готовились поддаться моему соблазну, а тут… Что ж, понимаю, это действительно неприятно. Но ангелы иногда тоже ошибаются. Извините за неприятный облом. - Что вы сказали? – не понял Дрие. Мой друг улыбнулся еще шире. - Это так называемый сленг, Стефан. Так будут когда-нибудь называть то, что я с вами сейчас сделал. Могу выразиться еще грубее, но я - юноша воспитанный. Да, и вообще, богу не к лицу употреблять такие слова. Фи!.. - Вы издеваетесь? – побледнел аббат. - Ага, - по-прежнему стоя у двери, невинно подтвердил мой друг. Наступила короткая пауза. В серых глазах Дрие удивление сменилось бессильной яростью, а ярость – отчаянием и страстью. - Послушай, Александр, - он, по-видимому, на что-то решился и, порывисто шагнув к графу, оказался лицом к лицу с ним. – Я ведь ехал сюда для того, чтобы принять все твои условия. - Вот как? А как же Ванда, а как же ваша клятва? Ведь вы же - посвященный. Дрие торопливо и пренебрежительно передернул плечами. - Плевать мне на Ванду. Никогда не позволял бабе командовать собой и впредь не позволю. А клятва?.. Что ж. Клятвопреступление во имя любви – не такой уж не допустимый грех. - Любви или страсти? - А какая разница? Я болен вами, Монсегюр. Он сделал еще один почти не заметный шаг, так, что его дыхание жадно коснулось лица стоящего перед ним молодого человека. - С тех пор, как вы меня выгнали, я брежу вами. Десять лет вы позволяли мне обладать вами. Вы можете мне не верить, но я помню все – я помню каждую нашу ночь, каждую линию вашего тела, я помню сиреневый аромат вашего дыхания, вкус ваших губ – смесь меда и диких лесных ягод, и прохладу ваших волос на моей груди… Признайтесь, вам ведь тоже было хорошо со мной, Монсегюр? Я же видел – вы получали удовольствие от наших встреч, вы наслаждались нашей близостью… - Признаю, - легко согласился мой друг, невозмутимо глядя в горящие глаза Дрие. – Вы – великолепный любовник, Стефан. Но вы – подлый человек. Жестокий и подлый. Сегодня ради своей страсти вы предадите своих сторонников, а завтра, ради этой же безудержной страсти ко мне предадите и меня самого. Разве не так? - Черт возьми! Завтра будет завтра. А я говорю о сегодняшнем дне. Ведь именно сегодня ночью будет поставлена точка в истории человечества. - И что же вы хотите мне предложить? – усмехнулся мой друг. - Я не явлюсь сегодня на коронацию. Я поддержу вас, что бы вы ни задумали. Если нужно будет я готов даже сражаться на вашей стороне. Вы же, Монсегюр, вы… Он осторожно протянул руку, вплетая пальцы в волосы графа. - Вы – необыкновенный, вы – сама страсть. Если, даже, ненавидя меня, вы могли доставить мне такое удовольствие, то я представляю, какое удовольствие вы доставляете тому, кого любите. Стоя в алькове, я потянулся за мечом. Если этот негодяй и дальше будет распускать руки, я долго не выдержу. Словно почувствовав мое состояние, граф сказал быстро и холодно: - Вы, наверное, забыли, Стефан: я не люблю, когда трогают мои волосы. Это – единственное, что я не позволял вам трогать. Будьте так добры – уберите руки. Дрие медленно и нехотя, но подчинился. - Я не прошу вашей любви, Монсегюр, мне не нужно так много. Любите кого угодно и сколько угодно, мне на это глубоко плевать. Дайте мне то, что давали 10 лет подряд, и то, что принадлежит мне по праву – ваше изумительное, ваше совершенное тело, и на свете не будет слуги, более послушного и более преданного, чем я. Великий магистр вдруг рассмеялся – негромко, с горькой издевкой, так, словно на цветущем вишневом дереве вдруг показались острые шипы. - Что-то подобное совсем недавно я слышал из уст его высочества. Однако, принц оказался более благороден, чем вы. Моя жизнь оказалась для него дороже его собственной страсти. - Да что такое жизнь для вампира, Александр! Вы и вам подобные не цените ни жизни других, ни свою собственную. Герцог – слабак, а слабак вас никогда не получит, как бы благороден он не был! - А вы считаете, что вы меня получите? – прищурился мой друг.