сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 51 страниц)
Мы медленно плыли над землей, как облака, как птицы, как музыка… И мы сейчас, как никогда были с ним единым целым: я чувствовал в своей крови горячие волны его крови, в своем сердце – сказочное биение его пульса, я видел в его глазах отражение стран, городов и народов, которых еще не было на земле, и которым, может быть, не суждено было появиться, если… Однако это если было сейчас так далеко, что я о нем забыл. Я наслаждался полетом, наслаждался ветром и солнцем, и легким прикосновением утреннего тумана к своей коже, и упоительным шелестом волос моего друга с алыми дорожками рассвета.
Я не заметил, как мы опустились на землю. Просто вдруг понял, что мы уже не летим, а идем по земле, все так же крепко держась за руки. И вместо небесной синевы под нашими ногами – синее васильковое поле.
- Ну, вот, - я растерянно взглянул на графа и улыбнулся. – С вами, как всегда, забываешь о времени. Да что там о времени – обо всем на свете.
Он негромко рассмеялся, стряхивая с волос солнечные блики.
- Уж не знаю, расстроитесь ли вы, Горуа, или, напротив, взбодритесь, но у нас гости, - сказал он, указывая куда-то вдаль, где на дороге появилось серое облачко пыли. Через секунду ушей моих коснулся стук лошадиных копыт.
Всадники. И – немало. Целый отряд.
- Неужели инквизиция? – догадался я и сам удивился своему спокойствию (да что там: подумаешь, инквизиция!..Видели, знаем).
Интересно, что с ними сделает сейчас мой ангел?
Их было человек 20-ть, рыцарей ордена Святого Франциска - должно быть, один из отрядов, которые прочесывали местность в наших поисках.
Не подъезжая к нам слишком близко, они спешились и осторожно, словно двигаясь по болоту, взяли нас в кольцо. На солнце засветилось, засияло золотое зарево их мечей.
- Ну что: будете строить глазки или будем сражаться? – с улыбкой взглянул я на графа.
Он тоже улыбнулся в ответ и вынул меч.
- Вы же знаете, Горуа: я всегда предпочитаю меч магии. Отойдите-ка в сторону.
И тут... Не знаю, как выразить это словами, но я почувствовал ее зов – кровь ангела охватила огнем мое тело, растекаясь горячими лучами по жилам, и ударила в голову.
- Вы позволите? – я взялся за меч и выжидающе посмотрел на графа.
Тот усмехнулся, в лице его промелькнули гордость и удовлетворение творца, довольного своим творением.
- Ну что ж, попробуйте, Горуа. Если что – я рядом.
И отошел в сторону.
Я поднял меч и на мгновение замер.
Наступающие растерялись – они не понимали, почему их против-ник, этот красавец-чародей, которого они боялись, как огня, вдруг отступил, а вместо него дорогу им преградил мальчишка, юный щенок, который почему-то осмелился скалить зубы своре матерых псов.
Но уже через мгновение они поняли. А, может быть, так и не успели ничего понять?.. Честно говоря, я и сам мало что соображал. Я просто взмахнул мечом – и… Далее решало, действовало, думало, двигалось мое тело. Оно, послушное биению трепещущей в моих жилах крови ангела, то замирало, то буквально взрывалось серией таких движений и поз, которые мне самому никогда бы не приснились в самом фантастическом сне. Или же, нет, не так!.. У меня более не было тела – я был продолжением меча, я был лучом, молнией в руках невидимого громовержца, разящей направо и налево - точно, мгновенно, изысканно и беспощадно.
«Должно быть, ему приятно сейчас наблюдать за мной!» - подумал я, как и в начале боя, замерев, вытянувшись к небу с мечом в руке.
Внезапно за моей спиной мелькнул ветерок движения, сверкнуло лезвие меча, и один из не замеченных мною оставшихся в живых рыцарей с раздробленным черепом рухнул к моим ногам.
Граф посмотрел мне в глаза, медленно убирая свой меч.
- Иногда полезно оглядываться, Горуа, - сказал он. – А, в общем, очень даже не плохо. Только будьте внимательней и хладнокровней – вы слишком поддаетесь страсти, слишком увлекаетесь.
- По-моему, ночью вас это вполне устраивает, - не удержался я от очередной шпильки.
Однако великий магистр остался абсолютно спокоен.
- Я воин, Горуа – хочу я того или нет. Я не могу отдать вам своего прошлого – оно мне уже не принадлежит. Я не могу отдать вам своего будущего – оно мне вообще не принадлежит. Все, что я могу вам дать – это настоящее. А настоящее – это вы и это я. Вот я сейчас перед вами – воин и любовник в одном лице. Кого во мне больше?.. Это смотря по обстоятельствам. И пусть в спальне я буду – сама нежность, на поле боя лицом к лицу с врагами я даже не вспомню, что эта самая нежность вообще существует. Я буду тверд и безжалостен, как сталь. К чему я вам все это говорю, Горуа? Да к тому, что, поскольку вы согласились принять и разделить мою судьбу, вы должны принять и те правила, по которым вам следует отныне жить. Правила очень просты: страсть не путать с делом, а дело со страстью. Если на поле боя вы будете смотреть на меня, а не на своих врагов, вам не дожить до конца боя. Если, сражаясь, вы будете думать о моих объятиях, то первый же удар вашего противника станет для вас последним. А потому будьте внимательны и осторожны: кровь ангела во многом дает вам преимущества перед обычными людьми, однако не делает вас неуязвимым. Вы были, есть и останетесь человеком.
Первый, кто встретил нас на площадке перед замком, был капитан д*Обиньи.
- Монсеньор! – не дожидаясь, пока граф слезет с лошади, он бросился к нему и с виноватым видом преклонил колени. – Простите меня, дурака. Более такого не повториться никогда. Клянусь. А клятва моя кое-чего стоит – вы в этом убедились, - добавил он, быстро поднимая глаза на графа и тут же опуская их вниз. – Накажите меня, как вам угодно, только не выгоняйте.
- У меня даже в мыслях не было прогнать вас, д*Обиньи, - сказал граф. – Я просто не люблю пьяниц – запомните это на будущее. Если у вас дурное настроение – пойдите в фехтовальный зал или разгрузите телегу с зерном. А еще лучше – постарайтесь кому-нибудь помочь. Последнее средство – наилучшее. Это и вас касается, Горуа, - он посмотрел мне в глаза, внимательно и тепло, не как хозяин и не как любовник, а просто по-дружески. – Пойдемте со мной, вы нужны мне.
Я пошел с ним в его покои.
Флер с радостным визгом бросилась ему на грудь, краем блестящих черных глаз ревниво косясь в мою сторону.
- Ну, ну, милая, - граф ласково потрепал ее по загривку. – Не обижайся на своего хозяина – он у тебя всегда был немного сумасшедшим, а сейчас…Сейчас он и сам себя не узнает.
Он оставил собаку и стиснул на груди руки.
- В Китае один философ обучил меня шахматам. Забавная игра! Для того, чтобы выиграть, нужно заранее просчитать не только свои ходы, но и ходы своего противника – и с ошибками и без ошибок. Именно тогда я первый и единственный раз потерпел поражение от руки человека. «Как же так? – удивился я. – Ведь я же ангел!» А мудрец рассмеялся и сказал: «Ангелы считают, что они не могут ошибаться, и это – их главная ошибка». И вот сейчас я знаю, я чувствую, что Они где-то просчитались, где-то допустили ошибку – нужно просто найти, угадать, нащупать, где именно.
Я крепко обнял его сзади за плечи.
- В любом случае можете на меня рассчитывать. Я сделаю для вас все, что скажете, не сомневаясь и не задавая вопросов. Убийство так убийство. Преступление так преступление.
Он повернулся ко мне и ласково посмотрел в глаза.
- Я знаю, mon chere. Самое печальное то, что я не только не способен заставить вас совершить что-либо недостойное, но и не способен совершить преступление сам. Даже ради высокой цели. Мари меня так воспитала.
Он вздохнул и решительно добавил:
- Дайте-ка мне шкатулку – вон там, возле зеркала!
Я исполнил его просьбу. Шкатулка была небольшая, величиной с ладонь, украшенная самоцветами. Граф медленно поднял крышку. Послышался мягкий звон, словно невидимый волшебник тронул пальцем струну сказочной арфы, и в глаза мне ударил луч – темно-красный, почти гранатовый, с нежными переливами капель-жемчужин.
От восхищения я тихонько вздохнул и выдохнул. На дне шкатулки лежал перстень – восхитительный, чудесный, волшебный. Массивный серебряный цветок в форме звезды с огромным кровавым рубином в центре. В жизни мне не приходилось видеть более красивого украшения. Да это и украшением-то нельзя было назвать, скорее…
- Вы правы, Горуа, - мгновенно прочитав мои мысли, грустно улыбнулся граф. – Это не украшение. Это – Перстень, символ власти, один из знаков, по которому ангелы узнают и чувствуют друг друга на расстоянии. Кроме того, он сохраняет и аккумулирует силу и указывает дорогу между звезд. Его часто называют Перстнем Вампира.
Он вынул кольцо, несколько секунд подержал его на вытянутой ладони, затем протянул мне.
- Возьмите, Горуа. Я отдаю его вам.
Я обалдел. Я таращился на перстень, не решаясь к нему прикоснуться.
- Но, монсеньор, как я могу…
- Возьмите, я так хочу. А мне отдайте колечко – то, что носите на мизинце.
Я тихонько рассмеялся.
- Ага, вы заметили! Это маменькино кольцо.
- Она умерла?
- Более 10-ти лет назад. С тех пор я его не снимаю – оно намертво вросло в палец. Но, если у вас получится его снять – пожалуйста, оно ваше.
- И вы так легко мне его отдаете?
Я снова рассмеялся – на сей раз с грустью.
- А разве на свете есть такая вещь, которую я вам могу не отдать?
Несколько секунд он внимательно смотрел в мои смеющиеся, искрящиеся счастьем глаза, затем взял мою руку и легонько, словно ресницу со щеки, сдернул кольцо с моего пальца.
- Вот тебе раз! Получилось! – удивился я.
Колечко было совсем простенькое, из золота не самого лучшего качества, но мой друг аккуратно потер его пальцем, и оно тут же засияло в его руках, словно усыпанное бриллиантами. Он надел кольцо на безымянный палец и с улыбкой, выжидающе посмотрел на меня.
Я понял, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, да и глупо. Осторожно, почти не дыша, одними кончиками пальцев я взял его рубиновый перстень с печатью вампира и попытался надеть. Но – куда там!.. Перстень был настолько изящен и мал изнутри, что не лез ни на один из пальцев.
Мой г-н тихонько рассмеялся.
- И не пытайтесь. Я носил его на мизинце, а вам он – только на шнурок на шею, рядом с крестом. Если, конечно, вы не против.
- Да, хоть вместо креста! – рассмеялся я в ответ.
Я осторожно вдел перстень в шнурок рядом с нательным крести-ком. На мгновение мне показалось, что он больно обжог мне грудь. Я даже вздрогнул от боли, но, должно быть, у меня слишком буйная фантазия, и я, как говорит мой друг, слишком сильно отдаюсь страсти.
- Ну, вот и все, mon chere!
Он взял меня за подбородок и легонько поцеловал – без обычной страсти, просто коснулся губами губ – словно отдал мне свой вздох. Так может коснуться солнечный луч, или бросить сверху тень бегущее облако.
Так прикасается к сердцу любовь – почти неслышно, но намертво.
========== Глава 13 ==========
На следующее утро граф взял меня с собой в монастырь к Мари Монсегюр.
Флер, разумеется, увязалась следом: в компенсацию за ночные гонения она теперь целыми днями вертелась у нас под ногами. И, конечно, прогнать ее просто рука не поворачивалась.
- Вы думаете, я смогу переплыть реку? – подойдя к воде, с сомнением спросил я.
- Я не думаю, я знаю, - сказал великий магистр и, не оглядываясь на меня, пошел в воду.
И он оказался прав!
Реку я переплыл без труда, даже не почувствовав особого холода, даже не приложив каких-либо исключительных усилий. Да, кровь ангела действительно давала мне преимущества. Но, скорее всего, это не делало меня более привлекательным в глазах моего друга – ведь полюбил же он меня без всего этого, значит, для него это было не важно. А потому – не важно и для меня. Просто – удобно.
- Не вздумайте проговориться Мари о том, что меня к чему-то там принуждают. Или не дай бог как-нибудь намекнуть, что ее жизнь – крючок, на котором меня держат, заставляя повиноваться. Она себе этого никогда не простит, - горько стиснув губы, все еще хранящие следы ночных поцелуев, сказал граф, выходя из воды. – Каждый раз при встрече я стараюсь убедить ее, что я счастлив.
- И она что же – верит вам? – удивился я.
- Конечно, нет. Она слишком хорошо меня знает. Но у меня нет другого выхода. Правда ее убьет.
- Вы ее очень любите?
- Ей я обязан всем, что мне дорого, - он посмотрел в небо и вздохнул. – Если бы не она, я не знаю, кем бы я стал. Скорее всего, тем, что из меня хотели вылепить – бездушной машиной, олицетворением вселенской страсти. Она же сохранила во мне то человеческое, что досталось мне от матери. Она научила меня видеть в людях не низшую расу, не черновой материал для экспериментов, а существ, равных мне, а во многом – даже превосходящих. Например, в умении любить, искать, познавать, верить. Она отдала мне то, чему у меня не полагалось быть в принципе – свое сердце, свою душу, свою любовь. С тех пор я вижу мир ее глазами, чувствую ее душой и люблю ее сердцем.
- За это ее заперли в монастыре? – спросил я.
Флер осторожно потерлась о ноги графа, пытаясь отвлечь его от грустных мыслей.
Мой друг и г-н встряхнул волосами и посмотрел на меня.
- Ее обвинили в том, что она меня испортила. Нас разлучили, и вместо нее моим воспитанием, - на его губах мелькнула усмешка – ироничная, горькая, жесткая, словно глоток цикуты, - моим воспитанием занялись Дрие и Ванда. Они должны были обучить меня искусству страсти, сделать идеальным любовником – как для мужчин, так и для женщин.
- И вы? – я с замиранием сердца заглянул в его глаза.
- Я? Я…
Он прислонился к монастырской стене, словно в считанные мгновения лишившись сил.
- Я отказался. Я негодовал. Я сказал, что это отвратительно, что это не по-человечески. Это слово заставило Ванду рассвирепеть. Она сказала, что изменила на руках Мари линию жизни таким образом, что, если я не буду делать того, чего от меня требуют, она умрет. Я понял, что попался, и у меня нет выбора. Было составлено что-то вроде договора, где черным по белому было написано, кто я такой, каково мое предназначение, кем я должен стать и что для этого обязан делать. Отступление от договора означало смерть единственного человека, которого я тогда любил по-настоящему. И мне ничего не оставалось делать, как стать послушным учеником в руках моих искусно-бесстыдных учителей. Мне тогда было чуть больше 14-ти лет.
- Не нужно, не продолжайте, я все понял, - я крепко прижал его к себе – так крепко, как только позволили мои скромные человеческие силы. – Они пытались развратить вас, но, слава богу, у них ничего не вышло. Вы чисты от природы, и даже в такой ситуации ухитрились сохранить свою чистоту.
Граф уперся лбом мне в плечо, ласково гладя льнущую к его ногам Флер.
- Да, я остался чистым. Разврат не коснулся моей души, но я…я возненавидел любовь. Вернее – то, что чаще всего привыкли называть любовью. Я делал то, что от меня требовали, я мастерски научился скрывать отвращение, но я чувствовал себя так, будто не я во всем этом участвую. Дрие было все равно, а Ванда поняла. «Тебя нет в постели, Монсегюр», - говорила она, но ничего не могла с этим поделать. Ну, да это было не важно. Далеко не все обладали такой чувствительностью, как Ванда.
- Не нужно, Александр, - я осторожно прижал к его губам свой палец. – Зачем вспоминать то, что было? Теперь все будет по-другому – ведь я же рядом.
- Вы? О да, вы. Вы – единственный, кто в самую первую встречу почувствовал меня. Помните, во время нашего дурацкого поединка?.. Когда страсть и восхищение в ваших глазах внезапно сменились пониманием. «Да ведь он же несчастен, - подумали вы, - дико, безбожно, нечеловечески несчастен». И тут же мысленно добавили: « Господи, отец наш небесный, помоги ему!» Я тогда даже растерялся от удивления. Меня никто и никогда не жалел, кроме Мари. Всех сбивали с толку мои чары инкуба. А вы… Это было, как гром среди ясного неба.
- Меня тоже сперва ослепила ваша красота, - признался я. – А потом я вдруг увидел, какие грустные у вас глаза. «Он смеется, валяет дурака, а глаза его кричат и плачут от боли», - подумал я. Нужно было быть слепым, чтобы не видеть этого.
- Да, нужно было быть слепым. Я тогда проплакал всю ночь. Я плакал впервые за 10-ть лет и плакал так, что Флер, бедняжка, перепугалась и стала выть. Отец Дрие спросил, что со мной, но я, даже не открыв двери, послал его к черту.
- Кстати, - усмехнулся я, вспомнив рассказ капитана д*Обиньи. – Как вам удалось отделаться от домогательств Дрие? Ведь вы, насколько я понял, перестали пускать его в спальню?
Черные глаза графа потемнели еще больше. Он отвернулся, глядя на высокие яблоневые деревья, такие невозмутимо спокойные, усыпанные сладкими плодами, с чистым ветром в своих кудрях-кронах.
