Текст книги "Ангелы бездны (СИ)"

Автор книги: tatateo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 51 страниц)

- Жду с нетерпением! – продолжал хохотать я. – Ну, просто-таки весь трепещу в ожидании вашей мести! Он пожал плечами и, не вступая более со мной в пререкания, погнал лошадь к оврагу. В темноте его развевающаяся черная ряса напоминала крылья одинокой ночной птицы. Костер был виден издалека. Аппетитно пахло жареным мясом – Виктор д*Обиньи заколол молодого кабанчика, которого уже сняли с вертела и разделывали женщины. Флер лежала под кустом и, млея от удовольствия, обсасывала кабанью голову и хвост. - Вы как раз вовремя, монсеньор – мясо готово, - Домиан подбросил сучья в костер и подвинулся, давая нам место. Конечно же, все увидели беспорядок в одежде монсеньора, но дружно сделали вид, что ничего не заметили. Только д*Обиньи выкатил глаза и буркнул в усы что-то неразборчивое. Покончив с ужином, граф сделал знак, что хочет говорить. - Ну что ж, дамы и г-да, - он медленно обвел взглядом всю компанию, - время позднее, и нам, я думаю, пора расстаться. Эта развилка ведет прямо через лес к водопаду. Через пару часов вы будете дома. Спасибо, Домиан. Спасибо, Мадлен. Спасибо, Зингарелла. Да-да, не опускай глаза, я говорю искренне. Я не простил и никогда не прощу тебе того, что ты сделала, но я обязан жизнью и свободой в равной степени всем, здесь присутствующим – в том числе и тебе. Еще раз спасибо – я никогда не забуду того, что вы для меня сделали. - Но, монсеньор! Домиан быстро переглянулся с женщинами, те едва заметно кивнули. - Сир! – Домиан встал. – Я обращаюсь к вам сейчас не как к графу Монсегюр, а как к богу-императору, в руки которого отдана власть над этим миром. Все мы знаем, что со дня на день будет война – страшная и беспощадная, в которой вы будете сражаться на нашей стороне, на стороне людей. Позвольте же и нам внести свою лепту в общее дело! Позвольте остаться с вами и помогать вам всем, чем только сможем. Мы – не всевидящи и далеко не всесильны, но мы опытные и сильные маги. Я клянусь, что, если вы позволите нам быть вместе с вами и на вашей стороне, вы ни о чем не пожалеете. Даже крошечная блоха способна заставить дикую собаку выть от боли и кататься по земле. Магистр задумчиво посмотрел в глаза молодому магу. Затем посмотрел на женщин. - Вы уверены, что и вправду хотите этого? При всем своем желании я не могу гарантировать вам, что вы останетесь живы. - Нам не нужно никаких гарантий, - усмехнулась Мадлен. – Мы знаем, на что идем. - Позвольте еще один вопрос, дорогие маги, - монсеньор сложил "шалашом" свои жемчужные ладони, к которым жадно льнуло и тянулось пламя костра. – Вы делаете это ради нашего общего будущего, ради мира и людей, или все-таки ради того, чтобы быть со мной? Все трое сильно смутились и отвели глаза. - Понятно, - усмехнулся монсеньор. – Ну, а если бы я, предположим, выбрал иной путь и остался с Высшими, чью сторону вы приняли бы тогда? Женщины покраснели и замялись. А Домиан вдруг, сложив перед собой ладони на манер магистра, сказал с едва заметной насмешкой: - Вы – ужасный максималист, монсеньор. Везде-то вы желаете расставить точки – даже там, где подразумевается многоточие. Зачем?.. Да, мы, люди – слабы, мы поддаемся страстям, и голос сердца подчас заглушает в нас чувство долга. Но в данной ситуации и то, и другое удивительным образом совпало. А вы вместо того, чтобы радоваться такой удаче, зачем-то мучаете себя вопросами «либо-либо». Мы – с вами и на вашей стороне, а, поскольку вы защищаете людей, значит, и нам не придется предавать самих себя. Граф рассмеялся, и глаза его потеплели. - Вы – прирожденный дипломат, Домиан. Я очень люблю и ценю людей вашего склада. Пожалуй, я сделаю вас своим секретарем. И не нужно бросать на меня такие зверские взгляды, Горуа – я с вами еще не рассчитался, сами знаете за что. Хорошо, маг, и вы, дамы. Раз вы так решили – прошу быть почетными гостями в моем замке. Виктор потушил костер, Флер прикопала остатки кабаньей туши, мы сели на лошадей и, миновав лесную развилку, поехали по дороге к замку. Домой мы добрались около полуночи. Монсеньор попросил д*Обиньи отвести гостей в приготовленные для них комнаты и выставить усиленные посты вокруг замка. - Я думаю, они не будут нападать без предупреждения – Ванда в этих вопросах весьма щепетильна, но все же лучше быть наготове. Затем, как ни в чем не бывало, он повернулся ко мне. - Идите спать, Горуа, вы мне сегодня больше не нужны. И, увидев, как возмущенно вытянулось мое лицо, с улыбкой вполголоса добавил: - Через полчаса я вас жду. Лезьте через балкон. Он быстро развернулся и исчез на лестнице. Флер огромными прыжками понеслась следом. «Вот лошадь, - подумал я, - только подков не хватает». Я вышел на улицу, вдыхая полной грудью пропитанный фиалками свежий ночной воздух. Нетерпение сжигало меня, но я ждал четко отведенного графом времени, чтобы не давать повода для нареканий. Время тянулось нестерпимо долго. Наконец, я увидел, как из башни выскочила Флер и, понурившись, направилась к реке, туда, где что-то заманчиво шуршало между деревьями. «Пора!» - решил я и в мгновение ока взлетел на балкон. В комнате было совершенно темно – не горели свечи, не горел камин. Я растерянно огляделся. - Идите сюда, Горуа! – прозвучал откуда-то снизу голос графа. Лежа на ковре, он протягивал ко мне руку – в темноте его тело мерцало, словно усыпанный звездами Млечный Путь. И сейчас я буду странником на этом пути. Аромат сирени ударил в голову. Где-то над рекой запели колокола. Я спрыгнул вниз, но не долетел до пола, подхваченный его крепким, как смерть и Вечность, объятием. …Следующая неделя была одной из самых замечательных в моей жизни. Мы никуда не выезжали, никуда не спешили, ни о чем не думали – мы наслаждались нашей любовью. Гости нам не мешали – они вели себя на удивление скромно, не надоедая графу своей любовью. Утром и вечером мы собирались за столом в замке, в обед – ели на террасе. Потом граф Монсегюр играл на лютне или рассказывал разные удивительные истории из собственных путешествий или из истории мира. По вечерам он с Домианом играл в шахматы; граф несколько раз пытался научить и меня, но, должно быть, я немного туп по природе, а потому дальше хода конем у меня дело не пошло. Домиан делал зарисовки углем на дощечках. Я, конечно, в этом мало что смыслил, но, по-моему, выходило здорово! Одним или несколькими штрихами ему удавалось передать настроение монсеньора, блеск его глаз и даже движение ветра в его волосах. Как-то вечером он выложил все свои наброски перед графом. Тот с удивлением и даже с какой-то трепетной осторожностью перебирал рисунки, а затем поднял на мага свои задумчивые глаза. - А вы не пробовали рисовать что-нибудь другое? Тот с грустью развел руками. - Нет. Рисуя вас, я отдаю вам свою любовь, которая, я знаю, вам не нужна. Но я не могу ее не отдавать, иначе я захлебнусь в ней, как в океане. И, понизив голос, он смущенно добавил: - Не согласились бы вы мне позировать? Монсеньор быстро вскинул глаза на мага и почти тут же их опустил – щеки его едва заметно порозовели. - Нет, - нерешительно и как-то глухо ответил он. – Пожалуй, это лишнее. - Боитесь, что я не сдержусь? – усмехнулся Домиан. Однако граф остался серьезен. - Не нужно отдавать мне всю душу, маг – оставьте себе хоть что-нибудь. Если вы выжмете себя до капли, то… Иногда важно попросту вовремя остановиться. - А, если я не желаю останавливаться?.. - Тогда я вас прогоню, - невозмутимо сказал граф. Домиан с удивлением приподнял свои светлые, словно колоски, брови. - Вы это серьезно? - Более чем. Вы не просто талантливы, Домиан, вы… Впрочем, не хочу вас слишком хвалить. Скажу только, что будущее этой Земли – за такими людьми, как вы, и за их потомками. Наступили душные и пряные, дурманящие вечера позднего лета. Смеркалось раньше, и воздух казался густым и вязким, как желе из фруктов, меда, ночных цветов и сиреневого дыхания моего друга. На ветвях старинного вишневого сада жило множество лесных птиц, в том числе, и соловьев. Не смотря на конец лета, по ночам они пели так, что просто дух захватывало. Я думаю, что пели они исключительно для моего друга, чары которого, как я давно понял, распространялись не только на людей. Иногда соловьи прилетали под самые окна, и монсеньор кормил их с руки зернышками граната. - Вот уж чудо! – не переставал удивляться я. – Впервые вижу, чтобы соловьи, как послушная собака, брали корм из рук человека. Они чувствуют в вас ангела? - Должно быть, - граф пожимал плечами и, распахнув пошире окна, вглядывался в лунную ночь. – Иногда мне кажется, что я чувствую то же, что и они. - Это что же? – с улыбкой спрашивал я, садясь на подоконник. - Любовь, mon chere, и лишь ее единственную. Именно для нее и ради нее живут эти глупые пташки. И тогда мне становится страшно. Я смотрю на звезды, потом смотрю в ваши влюбленные глаза и думаю: боже мой, где же моя тысячелетняя мудрость?! Он садился напротив меня, и мы долго сидели, молча, наслаждаясь чарующей лаской ночного воздуха, словно кудри крестьянской девушки, пронизанного желтыми лентами звездных дорожек. Время шло: минуты струились с наших губ, вместе со слезами счастья текли из наших глаз - минуты, проведенные вместе, рядом, наедине. Мы растворялись друг в друге, словно две реки, изменившие свои русла и слившиеся воедино. Мы с жадностью впитывали друг друга – руками, глазами, губами, душой и телом, и еще той упоительно-сказочной бесплотностью, из которой сотканы крылья ночных эльфов. - За каждую, проведенную с вами минуту, я отдаю по тысячелетию своей жизни, - шептал он, уронив мне на грудь свои сказочные волосы. – Не так уж много. И, конечно, это стоит несравнимо дороже какого-то там бессмертия!.. - Вы – сумасшедший, - шептал я в ответ, наслаждаясь волшебным бризом его дыхания. – Вы самый сумасшедший из ангелов. И вы – самый непредсказуемый из людей. Неужели мы и вправду встретимся в следующей жизни и снова будем вместе? - Непременно, mon chere, непременно. - На этой планете? - На этой, или какой-нибудь другой. Через сто лет, или через несколько тысяч – какая разница? Во Вселенной время течет незаметно – вы и оглянуться не успеете, как уже снова окажетесь в моих объятиях. - И вы снова скажете мне «я ваш, mon chere, ваш и только ваш»? В глазах великого магистра плавал огонек сумасшедшей любви, и он, прижавшись губами к моему виску, шептал без устали снова и снова: - Я ваш, mon chere – только ваш, навсегда, насовсем, навечно. …Однажды после обеда, когда мы впятером сидели на террасе (магистр рассказывал о культе орхидей в одной из крошечных стран Востока – затаив дыхание, слушали мы о девственницах, которых замуровывали в пещерах вместе с орхидеями и которые умирали от обилия аромата на ложе из цветов), к нам торопливо вошел д*Обиньи. - Сир, я извиняюсь, но там вас спрашивают. - Кто? Капитан заметно замялся. - Да, знаете ли – вам проще будет увидеть, чем мне объяснить. Заинтригованные, мы, все вместе, вышли во двор. Это и вправду было зрелище еще то!.. От удивления я вытаращил глаза, монсеньор рассмеялся. Домиан и женщины недоуменно переглянулись. Посреди двора, держа лошадей под узды и смущенно переминаясь с ноги на ногу, стояла уже знакомая мне по коронации троица – скиф, араб и гость из неведомой страны Нового света. - Вот и господа апостолы пожаловали, - с легкой насмешкой констатировал мой друг. – Все-таки решились? Молодые люди переглянулись. Маленький араб, смущенно откашлявшись, вышел чуть вперед. - Мы подумали, посоветовались и решили. Сир! Раз уж мы присягнули вам на верность, мы принимаем вашу сторону. - Это решение окончательное? Вы готовы умереть за меня? - Да! – грозно выступил вперед скиф. – В этой войне мы готовы разделить судьбу нашего императора. - А вы уверены, что будет война? – все так же насмешливо прищурился монсеньор. - Ну, разумеется! – тут же подхватил араб. – Они, ну, Эти, Кто вас послал, никогда не простят вам измены. И ни за что не отпустят. - Почему вы так решили? – удивился граф. На лице маленького азиата промелькнула грустная улыбка, словно овеянная тысячелетней мудростью. - Вы слишком прекрасны, сир. Чем прекраснее тот, кто изменил, тем горше и болезненнее измена. А, поскольку вы совершенны, вас они просто уничтожат. А мы не желаем допустить этого. По лицу великого магистра пробежало облачко грусти. - Хорошо, - сказал он, выразительно глядя на всех троих. - Оставайтесь со мной – я принимаю вашу жертву. В тот же день все трое привели свои войска к замку, расположив их вдоль реки чем-то вроде огромного военного лагеря. Более суток по берегам реки кипела работа – рубили лес, ставили деревянные времянки и разбивали шатры. А, когда стемнело, весь берег, то воды до леса, был усеян огоньками костров, словно тучей светляков. Виктор д*Обиньи, назначенный командующим всей этой разно-шерстной и разноликой оравы, с довольным видом объехал свои владения. - Неплохие ребята, - доложил он вечером монсеньору. – Хотя некоторые выглядят довольно-таки странно. Особенно эти – из Нового Света. - Они – хорошие лучники, - усмехнулся монсеньор, наливая себе вина. Мы сидели на террасе, глядя, как над рекой потихоньку гаснет день, и солнце скатывается в воду по верхушкам деревьев. - Я успел заметить, - мрачно буркнул капитан. – За два дня перестреляли в окрестностях всех белок – охотнички почище Флер! Собака лежала у ног хозяина, время от времени скалясь и прядая ушами – честное слово, иногда ее оскал напоминал самую настоящую человеческую улыбку. Непривычное обилие незнакомых людей в замке напрягало и настораживало ее, но, поскольку никто из этих людей не думал угрожать монсеньору, она быстро успокоилась. Признаться, это вавилонское столпотворение нравилось мне еще меньше, чем Флер. Наши утренние купания и вечерние прогулки пришлось прекратить: я едва держал себя в руках, наблюдая изумленные, почти безумные взгляды, которыми при встрече провожали монсеньора и суровые мужи, и совсем еще юные воины из новоприбывших отрядов. Особенно неистовствовали дикари-лучники. Еще издали завидев графа, они бухались на колени и начинали, раскачиваясь из стороны в сторону и воздевая к небу руки, петь что-то ритмично-пронзительное, от чего напрочь закладывало уши. Впрочем, арабы вели себя не лучше – их глаза сверкали страстью так же, как их мечи сверкали сталью, и их маленькому военачальнику по имени Муххамед-Али приходилось прилагать невероятные усилия для того, чтобы сдерживать их эмоции. Невооруженным глазом было видно, что эти люди при случае будут биться за монсеньора, как звери – не только против врага, но и против друг друга. Наиболее сдержанно вели себя скифы. Эти светловолосые и светлоглазые симпатичные богатыри смущались, как дети, и с растерянной улыбкой, комичной до нелепости на их суровых обветренных лицах, каждый раз провожали графа бараньими глазами. Затем шумно вздыхали и, кто, почесав затылок, кто, подтерев нос, продолжали заниматься своим делом. Зато их военачальник, Всеслав Ярославович, поначалу сильно меня насторожил. В первые же дни своего пребывания в замке этот двухметровый детина, кулаки которого, наверное, были с голову подростка, отличился тем, что устраивал на площадке перед замком кулачные бои. - Ну, кто следующий, господа рыцари? – уложив очередного противника, небрежно повторял он, глядя прищуренными голубыми глазами на примолкшую толпу. Конечно, зрелище он являл собой довольно-таки устрашающее – обнаженный по пояс с мощным рельефом мускулов, он походил на светловолосого и светлокожего Геркулеса, правда, без палицы. Палицу ему с успехом заменяли все те же кулаки. Рыцари хмурились и кусали губы – не уступить светлокожему богатырю было делом чести. Однако никто из рыцарей монсеньора, как ни старались они не ударить в грязь лицом, не мог выстоять против Ярославовича более пяти минут. Исключение составил лишь Виктор д*Обиньи – он выстоял целых пятнадцать!.. - Наших бьют, - усмехнулся граф Монсегюр, неожиданно появляясь среди зевак. Послышался восторженный шепот, толпа расступилась. Ярославович, уложивший как раз на лопатки очередного противника, поднял голову и, встретившись глазами с невозмутимо-ироничным взглядом графа, невольно покраснел. Однако уже через мгновение взял себя в руки. - Слабоваты ваши рыцари, сир! – с нарочитой наглостью заявил он – Может быть, мечом они владеют и неплохо, но в рукопашную я без труда уложу любого. На губах моего друга появилась очаровательная улыбка. - И даже меня? – невинно поинтересовался он Скиф заметно растерялся. Рядом с ним граф выглядел, как Давид против Голиафа. - Прошу прощения, сир, нерешительно начал он, - но вы слишком…как бы это сказать?.. Боюсь, что могу вас ненароком покалечить. - А вы не бойтесь. Граф сбросил камзол, быстрым движением снял рубашку и вступил в круг.