Текст книги "Ангелы бездны (СИ)"

Автор книги: tatateo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 51 страниц)

Я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. Однако великий магистр… Он не стал делать резких движений. Он отпустил поводья и медленно, не торопясь, будто бы собираясь прогуляться по лесу, спешился и подошел к скале. - Бросьте мне свой меч, юноша! – сказал он негромко, без всяких эмоций, будто спрашивая, который час. – Бросьте мне ваш меч – я свой по неосмотрительности забыл дома. И, что бы ни случилось, не вздумайте спускаться вниз! - Но я… - Я жду ваш меч. В темноте и с высоты я не видел его лица, но я отлично помнил каждую его черточку. И этот голос – слова падали в теплый вечерний воздух, словно жемчужины, рассекая его и заставляя звенеть. Кровь прилила у меня к лицу; скажи он мне сейчас: вырви из груди сердце и брось его вниз, я бы без колебаний послушался. Но он просил только мой меч. И я исполнил его просьбу. Отстегнув ремень, на котором крепились ножны, я подошел к самому краю скалы и бросил меч вниз. Без труда поймав его так, если бы это была пушинка, граф отпустил лошадь и сбросил с себя белый плащ, оставшись в белой кружевной рубашке и мягких черных брюках. На ногах его были не громоздкие с пряжками башмаки и не тяжелые ботфорты, а тонкие кожаные сапоги в обтяжку - наверное, благодаря этому (но, скорее всего – нет) он двигался настолько легко и бесшумно, что ни одна травинка не осмеливалась шуршать под его ногами. Положив руки на рукоять моего меча, он остановился посередине каменной площадки так, что позади его оказалась глухая стена, и со спокойствием взошедшей на небо луны наблюдал, как оба отряда, сомкнувшись, пытаются взять его в кольцо. Черная туча наползала медленно, но неотвратимо, и когда ее темная тень коснулась, наконец, изящной бледно-золотистой тени замершего в центре каменной голгофы юного рыцаря, тот поднял меч. Оружие зазвенело резко, пронзительно и обреченно, нарушив желтоглазую тишину теплой августовской ночи. От неожиданности я вздрогнул и стиснул на груди руки. Да, он предупреждал меня, чтобы я оставался на скале, но я… Мне стыдно признаться, но в ту минуту мне даже в голову не пришло спуститься – я попросту забыл о том, что могу прийти ему на помощь, как забыл о том, кто я такой, где я, и все ли из того, что происходит сейчас перед моими изумленными глазами, происходит в действительности. Зрелище захватило меня, как ураган захватывает пылинку, стиснуло в своих объятиях, оторвало от земли и закружило, оглушая и ослепляя своим жестоким великолепием. Да, это опять мало походило на бой – ОН опять танцевал, завораживающе и дивно. Он скользил по паркету из трупов, как последний солнечный луч последнего на земле заката в первую и последнюю ночь Апокалипсиса. Все его движения были одновременно стремительны и замедленно совершенны, словно рисунки в старинном восточном манускрипте. И каждое его движение имело начало , конец и паузу где-то в середине, когда, на секунду замерев, словно приветствуя и прощаясь в одночасье, лезвие меча вонзалось в живую плоть – резало, ранило, разило и благословляло. Это был изумительный, ни с чем несравнимый по красоте и ужасу танец. Шаг – пауза. Поворот – пауза. Выпад, толчок, прыжок, удар и снова – пугающая, чеканно-звенящая пауза, когда он на мгновение, словно мраморное изваяние древнего бога, замирал с мечом в руке, выгнутым наподобие ветки сакуры, которую один влюбленный бросает другому. Только в данном случае каждый бросок означал смерть, а каждая пауза – передышку между ударами сердец идущих на смерть воинов. Каждый его удар был рассчитан до миллиметра, растянут до секунды соприкосновения лезвия с плотью, и каждый разил наповал – быстро и безжалостно. Перед ним сейчас были не живые люди, а… Реагировало, действовало, думало сейчас лишь его тело, а душа… Я не знаю, где бродила в это время его душа – может быть, слушала колокола над речкой, а, может, плавала среди звезд на золотой каравелле. Как долго продолжался бой? Скорее всего – несколько минут. Мгновение – шаг, толчок, поворот, снова пауза – и он замер с мечом в руке, точно так же, как и в начале боя. Только теперь вместо тучи надвигающегося железа из мечей и доспехов вокруг него были трупы. Каменная площадка была усыпана мертвыми телами, и кровь при свете луны казалась черной и блестела, как смола. Да, он вышел из самого ада – незапятнанный, непорочный, пугающе беспощадный в своей неуязвимости. Его белая рубашка стала алой от пролитой им крови, но он не снял ее, а, только, брезгливо передернув плечами, поднял с земли брошенный плащ. И тут я пришел в себя. - Вы целы, слава богу! Александр, то есть, я хотел сказать, монсеньер, вы… вы… Это просто чудо! Я спрыгнул со скалы и, прокатившись несколько шагов кубарем по мягкому речному песку, бросился к нему, когда внезапно… Что-то внезапно вздернуло меня в воздух, сильно и крепко стиснуло, сжало, сдавило мне кости, и я почувствовал, как возле моего горла сверкнуло обнаженное лезвие. - Вот и все, монсеньер, - прозвучал над ухом знакомый, тихий и четкий голос, тот самый голос, который три часа назад пытался вести спор с великим инквизитором в грязной комнатушке под чердаком. – Бросайте оружие, или я убью мальчишку. Великий магистр ордена тамплиеров стоял в нескольких шагах от нас. Лунные блики, словно серебристые бабочки, играли в его длинных черных волосах, а лицо, совершенству которого завидовали звезды и поклонялись короли, было абсолютно бесстрастно, как будто бы не из жерла смертельного боя он только что вышел, а, вернувшись с вечерней прогулки, не спеша, шел на ужин. - Сеньор рыцарь настолько уверен, что меня интересует жизнь мальчишки? – спросил он. - Мы это легко можем проверить, - улыбнулся рыцарь, хотя сердце его (я это чувствовал спиной!) стучало, как бешеное, крепко, с разбега угодив в завораживающий плен хрустальной неторопливости белоснежных рук, легко и небрежно, как будто это была по рассеянности сорванная ими травинка или веточка, сжимавших мой меч.- Я это сейчас проверю, - сказал он и сильнее притиснул лезвие к моему горлу. Боли я не почувствовал, но что-то горячее и неприятно липкое за-струилось у меня по шее. - Не стоит, - быстро сказал магистр. – Я сдаюсь. - Вот и хорошо, - рыцарь слегка ослабил хватку. – Поверьте мне, г-н Монсегюр, я искренне очарован вашей красотой и талантом, но чувство долга заставляет меня… - Моим талантом? – великий магистр приподнял свои тонкие черные брови, быстро, почти незаметно шагнув к нам навстречу. – Вы еще не знаете главного моего таланта, сеньор рыцарь! Но ничего, это поправимо. И, сделав крошечную, почти не заметную паузу, неожиданно сказал: - Отпустите мальчика! – и улыбнулся. Голос прозвучал низко, с чарующей хрипотцой, негромко, почти шепотом, но… Словно какая-то сила, разбив ничего не значащую оболочку слов, вырвалась наружу и, подобно отравленному наконечнику волшебной стрелы, вонзилась в глаза, в уши и сердце. Лицо и улыбка графа, на мгновение, утратив ледяную отрешенность мраморного бога, сделались вдруг живыми, страстными и откровенно влекущими – он говорил, он смотрел так, будто приглашал к поцелую, и вместе с поцелуем выпивал душу. У меня подкосились ноги, и голова пошла кругом. И не только у меня. - Господи помилуй! – руки стоящего сзади рыцаря дрогнули и разжались – от неожиданности я снопом рухнул на землю. – Вы… вы – сам сатана! Мгновение – и улыбка чарующей страсти слетела с лица монсеньора. - Даже не стоял с ним рядом, - своим обычным, прекрасным и звучным, с нотками ледяной отчужденности голосом сказал он, в свою очередь приставляя меч к груди обмякшего рыцаря. – Ну, вот мы с вами и поменялись местами, сеньор рыцарь Николя Буазон из Наварры. - Вы меня знаете? – встрепенулся тот. - Не имею чести. Я не вожу знакомства с папскими ищейками. Рыцарь медленно закрыл руками пылающее лицо: пожалуй, в эту минуту он менее всего думал о ледяном лезвии меча у своей груди и ожидающей его смерти. - Прежде, чем вы меня убьете, скажите, я хочу знать… Зачем вы вступили в бой, зачем дрались сейчас с моими людьми, рискуя жизнью, если могли остановить нас в одно мгновение, не сходя с места – вот, как сейчас, одним словом, одним взглядом? Зачем вам это было нужно? - Зачем мне это было нужно? – юный магистр задумчиво скользнул глазами по пылающему лицу рыцаря. – Знаете, месье Буазон, если все время – изо дня в день, из года в год – пить только красное вино, иногда хочется просто воды, самой обыкновенной воды из колодца. Но это не важно. Считайте, что мне просто захотелось немного помахать мечом перед сном. У магов и у вампиров бывают свои причуды. Он быстро убрал меч и рывком поднял меня на ноги. - Ну, а вы чего разлеглись? Или вы хотите подождать, пока сюда подтянутся рыцари кардинала? - Нет-нет! Поймав свою лошадь, он одним движением – легко и изящно, словно взлетая, вскочил в седло. - Монсеньер магистр! – опомнившись, Николя Буазон поднял свой меч и с удивлением, граничащим с паникой, посмотрел на молодого человека. – Вы что же, не собираетесь меня убивать? Вы меня отпускаете? Граф Монсегюр взглянул на рыцаря – с насмешкой, слегка небрежно, и, как мне показалось, с легкой грустью. - Зачем мне вас убивать? Вас убьет кардинал – за то, что вы меня упустили. Честь имею кланяться! Он перевел взгляд на меня и сдвинул брови. - Ну чего вы ждете? Прыгайте на лошадь позади меня. Через пару минут здесь будет его святейшество, а я не в настроении сегодня строить глазки еще и ему. Давайте руку! У меня буквально дух захватило – а, может быть, я сплю?.. События принимали все более и более неожиданный (и, чего уж греха таить – весьма удачный для меня) оборот. Не заставляя себя просить дважды, я оперся о его руку и в одно мгновение оказался на лошади. - Кланяйтесь от меня кардиналу, сеньор рыцарь! И, если увидите мадам Петраш раньше меня, скажите ей, что я в восторге от ее шутки и передайте ей спасибо за удивительный вечер!.. Он пришпорил коня, и мы понеслись через рощу. Было около 12-ти часов ночи. Луна стояла над лесом, заливая своим светом дорогу, и казалось, будто мы по лунному лучу сейчас взлетим на небо. Должно быть, так оно и было на самом деле – по крайней мере, для меня. Я сидел позади него, и его длинные черные волосы, развиваясь, то и дело касались моего лица – скользили, шептали, дразнили, ласкали… И еще они пахли сиренью, пали одуряюще, до спазмов под сердцем, до слез, до головокружения. Иногда мне казалось, что еще минута – и я лишусь чувств. Вот уже загадочная человеческая природа! Я был почти равнодушен, когда меч рыцаря царапал мне горло, и у меня кружилась голова, и плыло перед глазами от прикосновения его волос!.. Вот такие вот дела, господи! Прости меня грешного!.. Он так гнал лошадь, что буквально через полчаса мы оказались перед замком. У самых ворот из кустов нам наперерез кинулось какое-то гигантских размеров чудовище – лошадь встала на дыбы и заржала. Я едва не вывалился из седла, что было силы вцепившись в пояс великого магистра. - Осторожней, монсеньер! Здесь медведь! – закричал я. - Вы что, спятили? – тот пренебрежительно пожал плечами, осадив лошадь. – Это же Флер!.. Моя девочка соскучилась, дожидаясь меня. Извини, извини, милая – никак не мог взять тебя с собой. Сегодня с меня – сливки за твое разбитое сердечко. Он наклонился в седле и ласково потрепал собаку по мохнатой черной холке; та заскулила и запрыгала, заглядывая в глаза хозяину – без сомнения, она тоже была в него по-своему, по-собачьи влюблена. «Да уж, между людьми и собакой он, пожалуй, предпочтение отдает последней», - с горечью подумал я. Мы въехали в ворота и остановились на площадке перед замком. Граф бросил поводья подбежавшему тут же мальчику-подростку и спешился. Я последовал его примеру. - Ну и видок у вас, - скользнув по мне глазами, слегка усмехнулся он. – Как будто вас всю ночь черти по песку валяли. Ступайте за мной. Мы вошли в замок. Граф Монсегюр двигался с такой отточенной стремительностью, что я практически не поспевал за ним и, как болонка, бежал следом. Флер беззвучно, прыжками неслась рядом. Интересно, он хотя бы поблагодарит меня за услугу? Ведь я как-никак рисковал жизнью, пытаясь помочь ему спастись от лап инквизиции. У входа на колоннаду из темноты нам навстречу шагнул уже знакомый мне гигант с детским лицом, кажется, начальник охраны, или кто там еще, не знаю. - Все в порядке, Виктор, - быстро на ходу бросил юный граф. - Расставляйте посты и можете быть свободны. - Монсеньор ранен? – гигант скользнул тревожным взглядом по его окровавленной рубашке. - Это не моя кровь. Идите спать. Всего несколько слов и – точка. Он всегда умеет, замечательно умеет поставить точку в разговоре. Рыцарь проводил нас все тем же жадным и тоскующим, как у одинокого волка, взглядом. «Вот она – печать вампира! - подумал я, невольно оглядываясь: в эту минуту я, наконец, понял, что имел в виду Гастон Леру. – Нас действительно видно за версту – тех, кто навсегда отравлен еще не изведанным, но таким желанным поцелуем вампира». Мы поднялись по лестнице, ведущей в башню. Магистр зажег оставленные под дверью свечи, и мы вошли в комнату. Прямо с порога я буквально ахнул! Без сомнения, это была его спальня – спальня, которая по роскоши, должно быть, не уступала покоям короля или дворцу великого шаха. Я, бедный горожанин, сын разорившегося сеньора из Прованса, не привык к такому великолепию и, ступив на полностью закрывающий каменный пол изумрудный ковер с ворсом, доходящим мне до самой щиколотки, едва сдержал изумленный возглас. Здесь были бархатные шторы, перевитые тонкими золотыми шнурами с крошечными вкраплениями алмазов, огромный камин, сложенный руками явно не рядового печника, изящная мебель с выгнутыми спинками-лепестками и ручками в форме ветвей деревьев – все это сплошь изумрудного, ярко изумрудного цвета, словно летняя гладь уснувшего океана. «Изумрудная башня», - невольно вспомнил я слова начальника охраны. Вот она, значит, какая. «А он любит роскошь, - отметил я про себя. – Это уже не плохо: должен же он в конце концов хотя бы что-то любить». Прямо напротив двери в стену было вделано огромное зеркало в человеческий рост в черной дубовой раме. Не зеркало, а целая дверь в иной мир. Я не доверял зеркалам и слегка их побаивался, а потому осторожно, стараясь не встречаться взглядом со своим двойником по ту сторону стекла, обошел его стороной. В центре комнаты высилась огромная кровать на высоченных резных ножках с нарушающим все правила изумрудного в этой комнате балдахином цвета запекшейся крови. В глаза бросались пронзительно алые простыни и такие же алые подушки. Эти подушки были разбросаны не только по постели, но и на полу и даже у камина – видимо, хозяину комнаты приходило в голову прилечь иногда в самых неожиданных и неподходящих для этого местах. На одну из таких подушек тут же, как само собой разумеющееся, взгромоздилась Флер, обхватила ее лапами и принялась легонько покусывать. Черт возьми, я уверен, что стоила эта подушка, как добрая половина заложенного за долги моим отцом нашего дома в Провансе!.. Но великий магистр, разумеется, не обратил внимания на такие мелочи. - Я жду ваших объяснений, юноша, - заложив руки за спину, он повернулся ко мне лицом: кровь на его рубашке давно высохла, и теперь казалось, будто он совсем недавно играл в объятия с кустом алых роз. - В смысле? – искренне не понял я. - Скажите мне, пожалуйста, милейший Вольдемар Горуа, сын разорившегося сеньора из Прованса, студент (надеюсь, теперь уже бывший!) университета города Монс, какого черта вы меня преследуете? Вопрос прозвучал так неожиданно, что я обалдел. Вот тебе и благодарность за то, что сегодня ночью я ради него рисковал жизнью!.. - Преследую?! Я? На щеках у меня выступил густой румянец, через секунду сменившейся еще большей бледностью. Я растерялся – я просто не знал, что мне ответить. - Сначала вы, как сумасшедший, мечетесь по городу, расспрашивая обо мне всяких чокнутых профессоров, затем выслеживаете, высматриваете, подслушиваете то, что вас совершенно не касается, крадете лошадь у приличного человека, мчитесь ночью через лес предупредить меня о том, что я и так прекрасно знаю, и, под конец, как последний идиот, попадаете в руки моего противника, заставляя меня зачем-то вас спасать?.. Зачем я это сделал? И сам не знаю. Вы в прямом смысле слова свалились мне на голову. Я почувствовал, как на глаза у меня наворачиваются злые слезы. Да, нелегкое это дело – любить ангела. - Но ведь вы же сами, сами привезли меня сюда! Я вас об этом даже не просил. Он пренебрежительно усмехнулся. - Я же не зверь – оставлять вас на растерзание инквизиции. - Только не нужно говорить, что вам меня стало жаль! Ни за что не поверю, - отчаяние и злость смешались в моем голосе (о, как же я его ненавидел в эту минуту!.. И как же я его в эту минуту обожал!)