Текст книги "Ангелы бездны (СИ)"

Автор книги: tatateo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 51 страниц)

- А почему вы считаете, что она не должна ничего знать? Это вы сами так решили? Ведь она же мучается, ночей не спит – незнание ее просто убивает. - А вы думаете, что знание ее сильно обрадует? – усмехнулся он и, придвинувшись ко мне вплотную, сказал уже без ожесточения, но решительно и медленно, словно выводя каждое слово ножом по металлу: - Это наше, мужское дело, Горуа. Это наша война. Не стоит впутывать сюда женщин. В особенности тех, которых мы любим. - Мужское дело? – удивился я. – А как же Ванда? Граф бросил на меня выразительный взгляд. - Ах да! – спохватился я. – Ведь мадам Петраш дает сто очков вперед любому мужчине. - Если бы Мари не была им нужна для того, чтобы держать меня в повиновении, Ванда бы уже давным-давно ее уничтожила, - вздохнул мой друг. – Эта (он сделал чуть заметную паузу) женщина не знает жалости. Ровно, как и те, кто ее послал. Я вас прошу, Горуа, я вас заклинаю: впредь думайте прежде, чем хотите что-либо сказать. Я кивнул, смущенно опустив глаза, и мы вернулись в замок. …А ночью, ближе к утру, случилось нечто, что потрясло меня до глубины души. Уже светало, и я собирался уходить. Вернее, собирался я уже давно, но безрезультатно. Всякий раз, поднявшись с постели и начав одеваться, я уже через несколько секунд, забывая обо всем на свете, возвращался обратно и вновь и вновь сжимал графа в объятиях. Тот смеялся, повторяя что-то вроде «Ну, довольно, довольно, mon chere! Вам пора», и легонько меня отталкивал. Но я знал, что он просто меня дразнит (если бы он захотел меня действительно оттолкнуть, я бы отлетел так, что не досчитался бы пары ребер), и, преодолев его сопротивление, набрасывался на него, словно умирающий от жажды путник на родниковую воду. Его любовь была до совершенства изысканной и утонченной, и это поначалу слегка смущало меня (иногда я чувствовал себя рядом с ним неотесанным, грубым мужланом), но он, заметив как-то это мое смущение, потихоньку шепнул мне на ухо: «Будьте собою, Горуа – ваша безыскусность в тысячу раз дороже самого совершенного искусства». Наконец, когда солнце было уже высоко, он буквально вытолкал меня из постели и, чтобы более меня не искушать, встал сам, завернувшись в алую простынь наподобие римской тоги. - Я похож на сенатора? – улыбнулся он, наливая мне вина, а себе кофе (он обожал по утрам пить этот свой ужасный напиток мавров). - Скорее, на Адониса. Или на Аполлона. Отставив бокал, я потянулся к нему с поцелуем. Однако он быстро остановил меня, приложив палец к моим губам. - Нет, Горуа. Иначе вы никогда отсюда не уйдете. Ступайте к себе. Только не через окно – для этого уже слишком светло. Идите обычным путем. Через час я буду ждать вас в фехтовальном зале. - Но, Александр! – я сделал было новую попытку его поцеловать, но в дверь неожиданно постучали. - Что случилось? – резко и громко спросил граф. - Письмо от короля, срочно! – тут же донеслось из-за двери. Я замер с бокалом в руке. Великий магистр нахмурился. - Я сейчас спущусь в залу. Подождите. Однако за дверью так просто отступать не собирались. - Извините, монсеньор, но дело не терпит отлагательств. Я сделал было движение к окну, но граф удержал меня. Он быстро втолкнул меня в альков и задернул тяжелые бархатные шторы. - Входите! – я услышал, как скрипнула дверь, и с любопытством приник глазами к щели между покрывалами. Вошедшим оказался священник, вернее, судя по одеянию, монах. Молодой человек лет 25-ти, высокий, крепко скроенный, с коротко стриженными густыми черными волосами. В полумраке плохо было видно его лицо, но ощущение от него было какое-то мрачноватое. На фоне черной сутаны в глаза бросался большой серебряный крест на груди. «И в каком монастыре, интересно, выращивают таких богатырей?» - подумал я, с насмешкой глядя, как инок, не поднимая глаз, чтобы ненароком не взглянуть на полуодетого монсеньора, проходит в комнату. - Давайте письмо, - граф протянул руку, и тут… Я не знаю, как и каким образом стоящий перед ним смущающийся увалень вдруг превратился в молнию – мгновенно разящую черную молнию, которая, выхватив спрятанный в кресте кинжал, метнулась к графу. Я ничего не успел сделать, я успел только задушено вскрикнуть и уронить бокал, как граф превратился в другую молнию, которая мгновенно-беззвучно столкнувшись, скрестившись, вонзившись в первую, в считанные удары сердца повергла ее на пол, заломив руку так, что хрустнули кости. Кинжал выпал и со звоном покатился по полу. Опомнившись, я тут же оказался рядом. - Господи, Александр, вы целы? Однако он не обратил на меня внимания, он по-прежнему стоял над поверженным противником, заламывая за спину его огромную, словно медвежья лапа, руку. - За что? – тихо спросил он. Тот, корчась от боли, сопел, не поднимая глаз. - За что? – чуть сильнее сжав его руку, повторил граф. - Будь ты проклят, инкуб! – прохрипел молодой человек, поднял голову с явным намерением плюнуть в лицо противнику, но, увидев, наконец, того, кого минуту назад готов был сразить кинжалом, тихонько охнул и обмяк на полу, как куль с мукой. «Что ж, - злорадно подумал я, - тут не помогут не молитва, не вериги». - Господи, - прошептал монах, и я с изумлением и каким-то мрачным удовлетворением увидел, как слепая ненависть, боль и ярость в его упрямо-черных глазах уступают место страстному, может быть, первый раз в жизни испытуемому восторгу и преклонению. – Мне говорили, что вы сам сатана, но… Я не верю, чтобы сатана был так прекрасен!.. - Сатана может принимать всякое обличие, - усмехнулся граф, от-пуская противника (даже я видел, что молодой человек сейчас скорее отру-бит себе руку, чем причинит какое-либо зло великому магистру). - И даже – бога? – трепеща всем телом, хрипло спросил монах. Граф снова усмехнулся и поднял с пола кинжал в форме креста. - Ну, об этом, молодой человек, вам лучше спросить у самого сатаны. К сожалению, или, к счастью, не знаю, как вам будет приятнее, я – не он. Он покрутил кинжал в руках и после короткой паузы тихо спросил: - Отец Афраний? Не спуская изумленных глаз с графа, монах быстро кивнул. - Он сказал, чтобы я ни в коем случае не смотрел на вас. Что вы – дитя сатаны и, что, если я вас убью, я избавлю мир от греха и насилия. Великий магистр вздрогнул так, что едва не выронил кинжал. - Отец Афраний ошибся только в одном: я не дитя сатаны. Скорее – наоборот (в его голосе, словно капля яда в бокале вина, растеклась горькая ирония). А в остальном он прав. Наверное, гуманней было бы позволить вам сейчас меня убить. Он задумался и скрестил на груди руки. - Я не понимаю, - монах робко и просительно коснулся кончиком пальца алой простыни, которая, мягкими складками струясь по телу графа, оставляла простор для полета моих нескромных фантазий. И, судя по глазам бедного монаха – не только моих. - Мне сказали, что вы – инкуб, что вы соблазняете мужчин и женщин своей красотой. Это правда? - А сами вы как думаете? – в прекрасных глазах магистра мелькнула горькая насмешка. На мгновение лицо монаха исказила гримаса душевной муки, страха и сожаления, которая уже через минуту сменилась неиссякаемым и ничем неуничтожимым страстным восторгом. - Я думаю, что это правда, - сказал он тихо и покорно, словно смирившись с неизбежностью. – Перед тем, как прийти сюда, я два месяца умерщвлял плоть постом и молитвой, но… Я признаю, да, господь бессилен перед вашими чарами, монсеньор. У них иной источник – они сильны, как сама земля. - Нет, еще сильнее, - граф медленно протянул ему кинжал. - Забирайте и уходите. Вы свободны. В глазах молодого человека показалась растерянность: он смотрел на графа так, если бы тот предложил ему сейчас забраться по лестнице на небо. - Но ведь…как же так? Я ведь…я хотел вас убить. - Но не убили же, правда? – улыбнулся мой друг. – Уходите. Я знаю, что вы более этого делать не будете. Ведь так? - Да пусть меня лучше распнут на дыбе! – с такой горячечной поспешностью воскликнул монах, что я даже испугался, как бы он, бедняга, не тронулся рассудком от избытка чувств. – Господин граф! – Он снова бросился в ноги великому магистру, словно большой черный медведь. – Позвольте мне искупить свою вину – позвольте быть вашим рабом, служить вам, молиться на вас!.. - И каждую минуту вздыхать обо мне? Ну, уж нет! Чуть помедлив, монсеньор неожиданно опустился на колени на пол рядом с монахом. - Как вас зовут, молодой человек и откуда вы родом? - Франсуа Мерсье из Беарна. - Так вот, Франсуа из Беарна, - великий магистр положил руки ему на плечи и заговорил. Голос его вдруг сделался тягуч и вязок – он пленял, обволакивал, оплетал, словно невидимая паутина, и не было на свете ничего прекраснее и желаннее, чем эта паутина. Он звучал и как рождественский хор, и как колыбельная юной мадонны, и как грешное признание в неутоленной страсти. Я почувствовал, как комната качается и плывет у меня перед глазами, и поспешно опустился на кровать, помимо воли жадно вслушиваясь в слова, обращенные не ко мне, но так соблазнительно струящиеся, что невольно хотелось ловить их губами, как волшебный напиток. А, между тем, граф не говорил ничего особенного или необыкновенного. Неторопливо и негромко он повторял самые обычные вещи: - Так вот, Франсуа из Беарна. Сейчас вы встанете и, не оборачиваясь и не говоря ни слова, покинете эту комнату и этот замок. Вы выйдете отсюда и отправитесь домой, в Беарн, к матери и сестрам. Будете растить скот, работать на земле, а по воскресеньям ходить в церковь, как добрый христианин. Через год вы женитесь на вдове булочника, и у вас будет 4-ро детей. Вы никогда не были монахом. Вы не знали никакого отца Афрания. И вы в глаза никогда не видели графа Монсегюр, прозванного инкубом. Все поняли? Повторите! - Я покину замок. Я вернусь в Беарн, - медленно, как сомнамбула, глядя в глаза графу вмиг побелевшими, словно выцветшими, глазами, повторил молодой человек. – Я женюсь на вдове булочника. Я не знал отца Афрания. Я никогда не видел графа Монсегюр. Я все понял. - Теперь идите! – монсеньор не сильно, но резко подтолкнул монаха. Тот поднялся и, не говоря ни слова, слегка пошатываясь, вышел. Я встряхнул головой: чары рассеялись так же внезапно, как и появились. - И часто вы проделываете с людьми такие вещи, г-н инкуб? – все еще никак не придя в себя от изумления, спросил я графа. Тот грустно посмотрел на меня. - Очень и очень редко, только в крайнем случае, когда нет иного выхода. Это плохо действует на человеческую психику, как и всякое насилие – пусть это будет даже насилие мысли и воли. - Тогда, может быть, следовало позволить ему остаться? - Это не самый хороший вариант. Г-н Мерсье – натура грубая, но страстная. Если в таком сердце вдруг вспыхивает пламя, то погасить этот пожар практически невозможно. Он преследовал бы меня своей любовью с настойчивостью сумасшедшего, пока в один прекрасный день и в самом бы деле не сошел с ума. А так… Будем надеяться, что мое вмешательство не сильно затронуло его мозг, он оправится, вернется домой и начнет новую жизнь. По крайней мере, я сделал все, что мог. - Скажите, - я осторожно взял его поникшую руку с нежно мерцающим в полумраке комнаты моим кольцом на пальце, - скажите, Александр, а со мной вы тоже можете такое провернуть? Если я вам когда-нибудь надоем? - Теоретически – да, mon chere. - А практически?- не отставал я. - Практически? – он положил руки мне на плечи; алый шелк с мягким шорохом сонного нетопыря скользнул к моим ногам. – Может случится такое, что когда-нибудь мне надоест моя жизнь, Горуа. Но как может надоесть воздух, которым дышишь?.. Только к полудню я наконец-то выбрался из его опочивальни. ========== Глава 14 ========== После завтрака мы обычно встречались в фехтовальном зале. Всюду, где бы я ни появлялся, меня встречали и провожали ревнивые и завистливые взгляды . Не смотря на то, что мы с монсеньором всеми силами старались держать наш роман в тайне, все обитатели замка знали или, по крайней мере, догадывались о нем. Да, ко мне ревновали и мне безумно завидовали, ведь за какую-то неделю я получил и добился того, чего не получить, не добиться казалось невозможным – я добился любви ангела и получил его сердце так же легко, как дети получают в подарок на Рождество леденец или деревянную игрушку. На меня посматривали косо, пожалуй, все, кроме д*Обиньи. С капитаном мы были после той памятной попойки, если не сказать в дружеских, то в чем-то напоминающих дружеские, отношениях этакого страстно-приятельского соперничества. Остальные же, я это знал наверняка, в любую минуту готовы были меня просто убить. Однако никто не смел поднять на меня руку – ни открыто, ни тайно. Все слишком боялись графа и слишком его любили для того, чтобы покушаться на жизнь его фаворита. Поэтому я, к великому моему облегчению, мог более-менее свободно передвигаться по замку. А косые взгляды – что ж, я привык. Как сказал мой друг, всеобщий закон мировой несправедливости таков, что, приобретая что-то бесконечно важное, непременно что-то теряешь взамен. Мы упражнялись с брутами. Теперь и я тоже принимал участие в игре и, к моему бесконечному удивлению, я дольше всех ухитрялся продержаться против графа. Впрочем, чему здесь удивляться: кровь ангела продолжала во мне сказываться – она бродила в моих жилах, как молодое вино, давая невиданные для человека силы и в любви, и в бою. В состязании он меня обычно оставлял напоследок, так сказать – на закуску. В несколько минут уложив остальных противников, он бросал мне второй шест, и мы начинали свой танец-полет, от которого, я был уверен, у окружающих просто захватывало дух. Шаг, другой шаг, поворот, прыжок, выпад и – удар, от которого стонет дерево и летят щепки. Мы скользили по гладкому полу босые, но наши ноги почти не касались земли. Шесты в наших руках мелькали, скрещиваясь, наподобие молний, почти бесшумно касаясь друг друга. Мне ни разу не удавалось достать графа; кончик же его шеста то и дело трогал меня – грудь, плечо, шея, бедро. Трогал не больно, чуть касаясь, но каждое его касание – это был удар, это было мое поражение. Я входил в раж, я злился, я нападал на него вновь и вновь с быстротой и настырностью кобры, однако он с еще большей быстротой, легко, не задумываясь, словно играя, отражал мои удары, и на весь каскад моих стремительных и торопливых движений отвечал одним, отточенным, чеканно-верным, неумолимо бьющим в цель движением. - Меньше страсти, Горуа, - зажав меня в очередной раз между шестами, словно в колодках, насмешливо шепнул он. – Думайте головой, а не тем, что ниже. И вот тогда я разозлился по-настоящему. Ах, так, г-н ангел!.. Ну, что ж – посмотрим, кто из нас чем думает. Уж кому-кому, а мне было прекрасно известно, сколько в нем на самом деле страсти. И я стал думать головой. Я знал, что он в эти минуты читает мои мысли, и я, невозмутимо глядя ему в глаза, стал представлять себе то, что он позволял делать мне с ним ночью. Картинки мелькали в моей голове с быстротой ударов шеста, одна фривольнее и соблазнительнее другой. Удар, удар, еще удар. На щеках магистра выступил слабый румянец, он поспешно спрятал глаза, словно боясь, что в них вот-вот отразятся мои нескромные мысли. Мгновение – и рука его дрогнула, шест на сотую долю миллиметра отклонился в сторону. Я сделал выпад, и – о, чудо! – легонько коснулся кончиком шеста его предплечья. Великий магистр негромко выругался и бросил шесты. - Вы просто негодяй, Горуа! Хитрый и испорченный мальчишка. Хотя, - он задумчиво улыбнулся и посмотрел на меня, - на вашем месте я сделал бы, пожалуй, то же самое. Победа, добытая путем соблазна, не менее ценна и дорога, чем победа, добытая путем силы и ловкости. - Вы рассуждаете, как инкуб! – рассмеялся я. - А вы, кажется, старательно пытаетесь перенять мою науку? Я был о вас лучшего мнения. - Ну, знаете ли: с кем поведешься… В ответ он легонько шлепнул меня шестом пониже спины. …После фехтования мы отправлялись на прогулку. Мы то неслись верхом, сломя голову, так, что наши лошади казались выпущенными из арбалета стрелами, то ехали рядом, взявшись за руки. Иногда я шалил – я перепрыгивал на шею его лошади и, усевшись задом наперед, лицом к графу, жадно ловил губами его губы. Он смеялся, он легонько отталкивал меня, приговаривая: «Ну, что вы, как маленький, Горуа!.. Смотрите, шлепнитесь и сломаете себе что-нибудь, а мне потом с вами возись!» Но, в конце концов, он уступал моей настойчивости, и мы ехали долго, наверное, целую вечность, целуясь, как ненормальные, пока лошадь не спотыкалась, и мы, потеряв равновесие, не падали в сочную густую траву.