Текст книги "Ангелы бездны (СИ)"

Автор книги: tatateo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 51 страниц)

- А вы упрямец, ваше высочество. И чертовски проницательны. Ну, что ж – это плюс в вашу пользу. Хорошо, я скажу. Мы действительно ошиблись. Ошиблись грубо, недопустимо и непоправимо. Кровь ангела нельзя было ни в коем случае разбавлять вашей человеческой кровью. Мы думали, что эта капля поможет графу Монсегюр лучше понять человеческие слабости для того, чтобы потом безжалостно и равнодушно играть на них. Однако все произошло прямо, да наоборот. Да, великий магистр лучше узнал людей, однако вместе со знанием в его сердце родилась любовь к этим самым людям, и не просто любовь, а сострадание и уважение. И вот теперь он готов отказаться от своей миссии ради того, чтобы не лишать человечество права свободного выбора. Кто бы мог подумать, что капля человеческой крови окажется той самой каплей, которая способна отравить океан. - Он просматривал будущее – с вашим влиянием и без него, - осторожно подал голос я, делая шаг к Ванде. – Он говорит, что, если человечество пойдет по тому пути, который предлагаете вы, то не будет Шекспира и еще кого-то там, не помню кого… - Вот именно! – с возмущением воскликнула Ванда. – Предать идею Вселенского Совершенства ради какого-то там Шекспира!.. Потому-то он сейчас и страдает. А будет страдать еще больше. Послушайте-ка, вы оба – ваше высочество и вы, Горуа (она медленно перевела взгляд с меня на герцога и обратно). Вы считаете меня врагом графа, но это не так. Я люблю Александра и хочу ему помочь. Для каждого ангела есть два неписанных закона. Первый: высшая цель – бессмертие, и второй: единственный путь, по которому следует идти ангелу – это путь, предначертанный звездами. Нарушение любого из этих законов автоматически ведет к самоуничтожению. Александр нарушил оба. Во всяком случае - готов нарушить. - И что же теперь? – я почувствовал, как в висках у меня застучало сердце и, обменявшись взглядом с герцогом, увидел в его глазах ужас. -Теперь? – Ванда опять наклонилась и провела рукой по безжизненному лицу монсеньора. – Ему наплевать на собственную жизнь, его держит в подчинении лишь страх за жизнь графини Монсегюр. Он готов к смерти, и нисколько ее не боится. А потому вы оба, если не хотите, чтобы несравненный г-н Монсегюр в один прекрасный день сгорел, как звезда от соприкосновения с землею, вы должны не мешать мне, а помочь. - В чем и как? – вновь переглянувшись со мной, спросил герцог. - Вы, ваше высочество, не должны более поддаваться на душеубийственную прелесть его страдающей красоты, пусть даже он десять раз на ваших глазах будет истекать кровью. Поймите, это – наказание, через которое он должен пройти. Будьте тверды и непреклонны в достижении своих целей – это будет лучшая помощь с вашей стороны. Теперь вы, Горуа (она посмотрела на меня пристальнее, чем обычно и – о, чудо! - почти ласково). У вас задача гораздо сложнее. Вы должны уговорить его покориться неизбежному, то есть своей судьбе, и продолжить исполнять свою миссию на этой земле, в этом мире. Вы – единственный, кого он, может быть, послушается. - Иными словами, вы предлагаете мне роль предателя? – побледнел я. - И кого же вы предадите, юноша? – усмехнулась Ванда. - Себя, людей, свой мир, в котором я живу. - Ну, если вы так считаете… Улыбка Ванды сделалась грустной и в то же время ироничной: так, должно быть, усмехался судья, предлагая Сократу чашу с цикутой. - Вам придется выбирать, что вам дороже: судьба человечества, или – вот он! (мадам тихонько кивнула на графа). Я понимаю, что выбор нелегкий, но, подумайте хорошенько, Горуа: судьба человечества – это слишком широко для вашего понимания, слишком абстрактно для ваших глаз и слишком далеко от вашего сердца. А он, тот, кто, не смотря на все запреты, стал вашим возлюбленным и отдал вам свою кровь – он здесь, рядом, перед вами. И, может быть, случится такое, что вы никогда более его не увидите. - Но, - робко начал было я. - Ваше согласие вовсе не обязательно, юноша (в ее вкрадчивом голосе отчетливо зазвучали стальные нотки). На крайний случай, у нас есть черный кристалл. Он действует мгновенно и беспощадно, но только выдержит ли ваш друг эту пытку? Она смотрела на меня пристально, не мигая, своими бездонными, словно горный родник, глазами. У меня перестало биться сердце. Спасая его, моего г-на, друга и возлюбленного, я предавал себя, я предавал человечество, я предавал его самого в конце концов, ибо он считал себя неотъемлемой частью человечества. - Мадам, - сказал я, почтительно склоняя голову, - я чрезвычайно ценю вашу заботу о графе Монсегюр. И я был бы рад вам помочь, но… Я – всего лишь воин, я принадлежу моему г-ну. Я присягал ему на верность, и я не могу, не имею права ничего сделать без его на то приказа. На минуту мне показалось, что в черных глазах женщины мелькнуло что-то похожее на…уважение. Она покачала головой и как-то странно усмехнулась. - А птенчик-то успел опериться, - тихо, как будто бы разговаривая сама с собою, прошептала она и тут же добавила: - Ну, что ж, Горуа – никто вас не неволит. Все будет именно так, как будет. А теперь пора привести в чувство нашего красавца. Она наклонилась над великим магистром и нежно, почти не касаясь, начертила в воздухе какой-то знак. В то же мгновение веки графа дернулись, а его плотно сомкнутые губы приоткрылись – одинокая капелька крови, словно зернышко граната, скатилась с них, тут же утонув в черном приливе его волос. Он глубоко вздохнул и открыл глаза. - Горуа, - увидев над собой мое взволнованное лицо, прошептал он, и в глазах его заискрились теплые огоньки улыбки. Но уже через секунду он понял, что мы не одни. Улыбка мелькнула и погасла. Он посмотрел на Ванду, посмотрел на герцога и еще раз вздохнул. - Ну вот, вся семья в сборе. Не хватает только г-на Дрие. Ванда тихонько фыркнула. - Я вижу, что тебе лучше. Это хорошо. Ты обязан быть в форме, дорогой – послезавтра твоя коронация. - Моя коро… И снова эта боль в глазах – боль разбиваемой космическим вихрем одинокой крошечной планеты, которая кричит, бьется и рассыпается на куски, поглощаемая жадной и жаждущей бездной. Но это длилось всего мгновение – глаза его тут же приобрели свою обычную леденяще-насмешливую невозмутимость. - Кажется, я испортил ковер, - сказал он, глядя на бурые пятна на полу. – Ты могла бы прийти и пораньше, Ванда. - Скажи еще, что ты соскучился, - снова фыркнула женщина; и тут же добавила спокойно и серьезно: - Коронация состоится в полночь на руинах Храма Тысячи Солнц. - Я знаю. - Приготовься, Александр. И, пожалуйста – без шуток. Иначе сам знаешь – монастырь близко. Честь имею кланяться, господа! (она насмешливо кивнула мне и герцогу и снова посмотрела на монсеньора). Черт бы побрал твоего Шекспира, прекрасный граф Монсегюр!.. Она исчезла в зеркале. ========== Глава 18. ========== Ванда исчезла в зеркале. Мой друг сделал движение, пытаясь подняться – герцог быстро подал ему руку. - Вам лучше? - Да, - мгновение помедлив, граф оперся о его руку и встал. Однако принц не спешил его отпускать. - Г-н Монсегюр, я хочу вам сказать… - Не нужно. Я все понял. Ванда умеет убеждать. Когда-то она убедила меня самого в том, что бог и вера должны приходить к человечеству извне, ниспускаться свыше. И я почти ей поверил. Почти. - Послушайте, Александр!.. Быстрый, как молния, взгляд магистра – и его высочество осекся, однако не выпустил, а еще крепче сжал руку моего друга. - Послушайте, г-н Монсегюр. Мне глубоко плевать на человечество и какого-то там распрекрасного Шекспира. Но мне не наплевать на вас. Так уж получилось, что то, что для вас бесконечно дорого, столь же бесконечно для вас опасно – настолько же опасно, как звезде – дыхание земли. Я не стану помогать вам в вашем самоубийстве. - Самоубийстве? – усмехнулся мой друг. - Вы же знаете, что потеряете, бросив вызов Великим и Всемогущим. А потому я… Потому я послезавтра в полночь присягну на верность и отдам свою кровь Александру Прекрасному, единому богу-императору всех стран и народов, который будет отныне править этим миром. - И после этого вы посмеете добиваться моей любви? – губы графа болезненно сжались, словно произнесенные им слова были осколками стекла. - Да. Посмею. Вы – моя судьба. А я – ваша. Так было задумано свыше, и так будет. Рано или поздно вы это поймете и примите. Я уверен. - Ах, мне бы вашу уверенность, ваше высочество! – мой друг не грубо, но решительно выдернул свою руку из рук принца. – Я вижу, что те, кто создавал вас, не допустили ошибки, как в случае со мной. Я искренне рад за вас. А теперь, будьте так добры – покиньте мою спальню, я должен переодеться. - Хорошо, - герцог сделал над собой усилие и отошел к двери. – Вы поужинаете со мной, г-н Монсегюр? - Конечно, - невозмутимо пожал плечами граф. – Вы же мой гость. Его высочество ушел. Мы наконец-то остались одни. Мой друг посмотрел на меня, и в глазах его была такая усталость, будто ему пришлось нести на своих плечах всю вселенную. - Спасибо вам, mon chere. - За что же? – удивился я. - Сами знаете, за что. Если бы вы меня предали, я, наверное, отказался бы от борьбы. Правду сказала Мари: сильные очень часто нуждаются в помощи тех, кто слабее. Он прислонился лбом к оконному стеклу. - Послезавтра меня объявят богом-императором. Начнется великая война. - И ничего нельзя сделать? - Можно попытаться еще раз разрушить одно из звеньев мозаики. Это поможет нам оттянуть время. Я должен спасти Мари. - И какое звено вы хотите испытать на прочность в этот раз? - грустно улыбнулся я. – Его высочество слишком боится лишиться своей мечты о звезде для того, чтобы помогать вам. - Глаза графа потемнели, как небо перед грозой, он крепко стиснул руку в кулак. - Остается Дрие. За 10-ть лет я довольно-таки хорошо изучил его слабости. - Нет, только не Дрие! – не смотря на всю мою выдержку, у меня потемнело в глазах. – Нет ничего гаже, чем распутный священник. - Он не всегда был священником, Горуа. В свое время он был воином, каких мало: он сражался и с маврами, и с сарацинами, и со скандинавами. Его так и прозвали – Стефан Святое Копье. А потом он был призван Всемогущими и стал великим магистром. Да-да, до того, как мне исполнилось 20-ть лет, именно он возглавлял орден тамплиеров. Несколько раз он спасал меня от покушения папских наемников, когда я был совсем ребенком, и самоотверженно защищал замок от набегов врагов. Он упрям, отважен и фанатично предан делу создания новой веры. Лучшего пастыря для новой церкви единого бога просто не найти. Однако у него есть одна большая слабость – он слишком сластолюбив. Будучи не раз на Востоке, он в совершенстве овладел наукой любви. - Ну да, и с успехом практиковал эту науку на вас! – со злостью перебил его я. Щеки графа побледнели, как будто бы я дал ему пощечину. - Ох, ради бога, простите! – тут же спохватился я. – Простите, Александр, я сам не знаю, что говорю. Одно только упоминание имени этого негодяя выводит меня из себя. - Не нужно извинений, Горуа. Все верно, - с грустной усмешкой, но совершенно спокойно сказал мой друг. – В свое время Дрие многому меня научил, и теперь я могу с полным правом использовать эту науку против него же. Когда-то я мог из него веревки вить, да и теперь смогу, стоит только… Он умолк и вопросительно посмотрел на меня. Усилием воли я взял себя в руки и сказал негромко, но твердо: - Пусть будет хоть десять Дрие, Александр. Пусть будет хоть десять герцогов. Лишь бы вы остались живы. Граф Монсегюр быстро опустил глаза, кивнул и чуть-чуть улыбнулся. … Ужин прошел в молчании. Граф был задумчив, герцог мрачен, я заторможен. Флер спала у ног хозяина, время от времени тихонько поскуливая – видно, ее грызли блохи. Наконец, во время десерта, когда мой друг изящно и со знанием дела нарезал ножом аппетитно пахнущий яблочный пирог, его высочество вдруг поднял глаза и неожиданно спросил: - Вы действительно не боитесь смерти, Монсегюр? От неожиданности я едва не подавился. К чему это он? Мой друг равнодушно пожал плечами. - Нет, не боюсь. А вы? - Да, я, в общем-то, тоже (герцог слегка побледнел). Только вот обидно было бы умереть, не познав тайн мира, не исчерпав всех возможностей и желаний. В мире ведь столько интересного, что… Вам, ангелу, этого не понять – ведь вы все познали. Великий магистр неожиданно рассмеялся. - Всего не знает никто, ваше высочество. - И даже бог? - А бог тем более. Если бы он все знал, он не наделал бы столько ошибок во время сотворения мира. В синих глазах принца мелькнула улыбка: сейчас он впервые, пожалуй, смотрел на моего друга без вожделения, а просто, как на интересного и остроумного собеседника. - Удивительный вы человек, граф. В смысле, не человек, а… Черт, даже не знаю, как сказать. - Говорите, как придется, я не буду в обиде. Можете даже называть меня человеком – я это восприму, как комплимент. Герцог снова улыбнулся. - Давно хочу вас спросить, Монсерюр. Раз уж вам известно прошлое так же хорошо, как и будущее, скажите: что такое египетский Сфинкс? Когда я путешествовал по окрестностям Каира, меня поразила эта статуя, и я расспрашивал о ней, кого только можно. - И что же? – в глазах моего друга появился лукавый огонек. - Ах, да чего только мне не понарассказывали!.. В целом, я понял, что это один из знаков божественного откровения, только вот, какой именно? Что хотели сказать этим символом Великие и Всемогущие? Улыбка магистра сделалась еще более лукавой и в то же время грустной. Сейчас он менее всего был похож на соблазнителя-инкуба, сейчас он был просто приятным молодым мужчиной, невероятно красивым, но - человеком!.. И от этого у меня по спине бежали мурашки. Должно быть, и у его высочества тоже. - Хорошо, я вам отвечу, - сказал магистр. – Только, предупреждаю: вы будете разочарованы. Несколько тысяч лет назад у одного из Всемогущих, который в то время правил Землею, сдохла любимая кошка. И он решил увековечить свою любимицу в камне. А для большего пафоса велел представить ее в облике льва с головой фараона. Получилось красиво. - И это все?! – от изумления герцог выронил вилку. – Вы шутите? Мой друг негромко рассмеялся. - Я предупреждал, что вы будете разочарованы. - Я не просто разочарован, вы меня огорошили, Монсегюр! А как же пирамиды?.. Только не говорите мне, что это самые обычные усыпальницы для фараонов!.. - О нет! – снова рассмеялся граф с юным озорством мальчишки, которому удалось утащить у отца арбалет и который теперь с гордостью демонстрирует свою меткость приятелям. – Все обстоит гораздо хуже, чем вы думаете. Пирамиды изначально были созданы с вполне конкретной и определенной целью – как хранилища для вина. - Какого вина? – обомлел герцог, и, честно говоря, вместе с герцогом и я. - Самого обычного, виноградного, - великий магистр аккуратно разрезал ножом яблоко: одну дольку протянул мне, одну положил себе в рот. – У Великих и Всемогущих тоже есть свои маленькие слабости. Например, им очень понравился хмельной напиток из винограда, и для того, чтобы сохранить его ценные качества долгие-долгие годы, они помещали его в магические многоугольники так называемых пирамид. А усыпальницами они уже стали потом, когда Всемогущие развлечения ради уступили этот мир людям, которых опять же шутки ради решили создать по своему образу и подобию. Вот так вот, мои любознательные г-да. Лицо герцога скривилось, как будто он проглотил лимон. Затем он внезапно рассмеялся. - Знаете, Монсегюр, не говорите об этом никому. И вы, Горуа. Я тоже буду молчать. Люди, они ведь, как дети. А для ребенка обиднее всего узнать, что сказка, рассказанная им няней – только сказка, и ничего более. - Полностью с вами согласен, ваше высочество, - улыбнулся магистр, подавая ему кусочек яблока. Герцог вздрогнул и медленно протянул руку: на мгновение его пальцы нежно и просительно коснулись пальцев моего друга. - А ведь мы могли бы стать друзьями, г-н Монсегюр, - прошептал он, осторожно лаская пальцы графа. Шелковые ресницы великого магистра дрогнули, и его взгляд улетел куда-то за окно, под темный купол надвигающейся ночи. - Да, ваше высочество. Если бы вы не стремились положить звезду в карман, как вот это яблоко. Наступила пауза – герцог все так же медленно убрал руку. - Знаете, о чем я подумал, когда увидел вас в первый раз в зеркале мадам Петраш? «У этого бога человеческие глаза. Боги с такими глазами обычно умирают на кресте». Ах, как бы мне хотелось, чтобы я ошибся. Он поднял кубок с вином и встал. - За вас, г-н Монсегюр!.. За все, то удивительное, что в вас есть – за ошибку создателя! Он быстро, одним глотком опорожнил кубок и, опустив глаза, вышел, почти выбежал прочь. … Поздним вечером я нашел графа на террасе. Он стоял на самом краю, и у ног его простирались сад, река, лес и долина, уходящие во тьму, исчезающие во тьме, словно тонущие корабли в океане. А над головой его раскрыла крылья загадочная и молчаливая птица-ночь, которая грустно смотрела на него своими нежно мерцающими звездами-глазами и шептала ему что-то на своем, понятном лишь им двоим языке. В темноте белая рубашка графа казалась маяком, и я пошел на этот маяк, с наслаждением вдыхая разлитый в вечернем воздухе аромат сирени. Флер лежала у его ног большой черной тенью; она напоминала обломок скалы, на котором ветер чуть заметно шевелил черные кисточки ушей.