Текст книги "Телешоу «Научи меня любить» (СИ)"

Автор книги: Mr Abomination

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 71 страниц)

– …э-э-э-э… – девушка и не думала заканчивать. От издаваемого телом звука у Дэя закружилась голова и он невольно припал на одно колено.

«Пистолет, – вспыхнула мысль всего на мгновение, – стрелять! Надо стрелять!» – Брэнди, под порывом мимолетной идеи нацелил пистолет на цистерну и тут же вскрикнул от ужаса, увидев в ней уже не девушку, но…

– Ди, ты действительно собираешься застрелить меня? Опять пустишь двадцать пуль в мое тело? Или на этот раз ограничишься одной? В голову? – прошептал до боли знакомый блондин, постукивая пальцем по лбу. – Прямо вот сюда, – улыбнулся он, надрезая кожу острым ногтем и рисуя мишень. – Попадешь? Или потерял сноровку?

– Это не ты…

– Конечно я, Ди. Кто, если не я? Смотри, – парень распахнул пиджак и продемонстрировал кровавый кусочек плоти, что висел на тонкой цепочке на его шее будто кулон. – Теперь твое дитя всегда со мной. Интересно, это был мальчик или девочка.

– Заткнись! ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ ЧЕРТ ТЕБЯ ДЕРИ! – вспылил Дэй, направляя пистолет на цистерну.

– Что же ты? Неужели все еще сомневаешься? Я уничтожил все, что было дорого тебе, а твои руки дрожат? На курок нажимать так же страшно, как и в прошлые двадцать раз? – выдохнул парень, ковыряясь пальцем в одной из двадцати обагрённых кровью дыр, зиявших в его корпусе.

– Дэй, что ты делаешь?! – внезапный голос Найта, заставил рыжего вздрогнуть. – А ну немедленно опусти пистолет! – прошипел Макк, выглядя устрашающе даже теперь, когда казалось, что смерть дышит ему в затылок. И детектив только теперь понял, что дуло пистолета направлял вовсе не на цистерну. Дуло холодило висок ему самому.

– Мать твою! – воскликнул он, отбрасывая пистолет и взирая на дрожащие руки. – Это хреновина… Она…

– Она убивает моего сына! – прорычал Найт, ковыляя в сторону стула. Как ни странно, но двое незнакомцев, ставшие причиной происходящего, даже с места не сдвинулись. Они не пытались помешать передвижению Макка, лишь меланхолично наблюдали за его действиями.

Девушка в сосуде, тем временем, распахнула уже второй глаз. Но теперь она смотрела не на мальчика, что издавал хриплые звуки, захлебываясь кровью. Она наблюдала за ничего не замечающим Найтом, точно зная, кто ей нужен на самом деле.

Брюнет же, спотыкаясь на каждом шагу, еле-еле добрался до привязанной к стулу жертвы, рухнул перед ней на колени и взглянул в ее побледневшее лицо. Сфокусировать взгляд на мальчике тем не менее не получалось, потому что Найт то видел ребенка, то цистерну так, как будто сидел перед ней.

Так, как будто видел все происходящее глазами мальчика.

Глазами своего сына.

«Такое уже было, – эта мысль обожгла Найта, заставив вздрогнуть. – Да, я уже видел эту девушку. Я чувствовал эту боль, когда умерла моя мать!»

В комнате не осталось ни единого целого предмета, кроме стеклянной тюрьмы, в которой заключалось злосчастное тело. Но и по поверхности толстого стекла уже пробежало несколько тонких трещин, намекая на то, что даже эта преграда продержится еще совсем недолго.

Содрогаясь всем телом и из последних сил удерживая себя в сознании, Найт дрожащими пальцами начал развязывать туго затянутые узлы, стягивающие ноги и руки ребенка.

– Найт? Что ты делаешь? – парень вздрогнул, услышав голос, которого слышать не мог. – Сынок, ты не желаешь моего возвращения?

Полный ужаса, Макк медленно повернулся к сосуду и увидел за толстым стеклом в химическом растворе Пэйрис Макк. Она была так же прекрасна, как и десять лет назад до того, как ее разум окончательно потерял связь с реальностью.

– Мама? – тихо прошептал он против воли.

– Найт, я так по тебе скучала.

– Нет.

– Разве ты не хочешь снова обнять меня? – промурлыкала Пэйрис, водя пальцами по прозрачной стенке тюрьмы с внутренней ее стороны.

– Нет.

– Не хочешь вновь провести пальцами по моей мягкой коже?

– НЕТ!

– Мама согреет тебя, маленький Найтарусс Макк. Подойди! – выдохнула женщина, слегка касаясь губами стеклянной глади.

– Ты не моя мать! – взревел Найт, рывком разрывая веревки, сковывавшие правое запястье ребенка и тут же принимаясь за те, что удерживали левое.

– Ты в этом уверен?

– Уверен! – второе запястье так же было освобождено. Ребенок все еще тихо хрипел, будто бы обращаясь к чудовищу в сосуде, но делал он это явно на последнем издыхании. Школьная форма мальчика полностью пропиталась кровью, что сочилась из его глаз, ушей, носа и рта. Мертвенно бледный он никак не реагировал на действия Макка, продолжая сквозь боль выдыхать сиплое «…а-а-а-а…».

– Прекрати его мучать, кем бы ты не была! Оставь его! – прорычал Найт, невольно хватаясь за рубашку в районе груди. Сердце его колотилось, как бешенное. Каждый удар отдавался резкой болью. Но эта боль принадлежала не Найту. Макк только теперь понял, что он каким-то непонятным способом лишь чувствует то, что ощущал мальчик. Так же, как до того, в ту роковую ночь он чувствовал, как умирает его мать. Но тогда он находился далеко от нее, а потому вспышка оказалась еле заметной. Теперь же, будучи в самом эпицентре происходящего, он чувствовал всё.

Толстое стекло сосуда наконец не выдержало. С жутким звоном оно лопнуло и разлетелось во все стороны, будто от взрывной волны, что раскидала острые осколки по всему помещению.

«Глаза… – еще одна мысль, которую Найт не смог объяснить. – Мне нужно закрыть его глаза!» – парень мгновенно стянул с себя рубашку и замотал ею голову мальчика, прерывая зрительный контакт между ребенком и женщиной. Но было уже поздно. Пэйрис Макк, обнаженная и прекрасная, расправившись со стеклянным пленом, шагнула на пол, невозмутимо наступая на сотни острых осколков.

– Этого уже не достаточно, – усмехнулась она, подходя к Найту и обнимая его со спины за торс. – Потому что я уже проснулась, – прошептала она на самое ухо брюнета, пронзая его живот острыми коготками и оставляя на белой коже кровавые царапины. – Быть может его глаза закрыты. Но твои – все еще нет.

– И долго ты еще собираешься прохлаждаться, да? – усмехнулся Шут, усевшись на корточки перед Бренди и наблюдая, как тот пускает пену изо рта.

– Я… Не могу… дышать!

– Можешь.

– Пом… Пом…

– Только не говори, что собираешься просить помощи у Шута, нет, – улыбнулся маньяк. – Что Шута всегда в тебе поражало, так это твое непреодолимое желание не вспоминать. Да, конечно, Шуту пришлось постараться, чтобы вспомнили другие. Но в случае с остальными, Шуту было достаточно подтолкнуть их, создав в нужное время нужную ситуацию. Но ты… Ты у нас всегда был особенным. Быть может, потому что отличаешься ото всех остальных, если ты понимаешь, о чем Шут? Хотя, конечно же не понимаешь. Конечно же, нет. Так или иначе, раз за разом мне приходится идти к тебе лично и лично будить тебя. По-твоему, это справедливо?

– Я не пон… Имаю…

– Чего ты не понимаешь, глупый страж? – вздохнул Шут. – Посмотри. Человек, который так для тебя ценен, на волоске от смерти, – кивнул маньяк на Найтарусса Макка, заключенного в объятьях обнаженной девушки из сосуда. – Она убьет его. И как только она это сделает, всему конец. Мы не сможем ей противостоять. Любой другой на твоем месте уже давно бы Вспомнил и Помог. Но не ты. Упертый глупый алкоголик.

– Мх-х-х!

– Так и быть, глупый Дэймон Бренди. Я сделаю тебе одолжение и напомню о том, для чего ты появился на этот свет, – вздохнул Шут, надкусывая большой палец и выдавливая каплю своей крови на лоб рыжего. – Вспоминай, глупый детектив, – выдохнул он, проводя пальцем от лба к носу мужчины. – Вспоминай. Ведь ты Последний.

Найт не мог пошевелиться. Холод сковал все его тело. Мускулы будто задеревенели. Кости, мышцы, внутренние органы – всё пронизывала кошмарная боль. Знакомая боль.

– На этот раз они не успеют тебя спасти, – шептала уже не Пэйрис, но девушка из сосуда. – На этот раз победа за мной.

– Это мы еще посмотрим, – невидимая сила отшвырнула незнакомку от Макка с такой силой, что брюнет, лишившись смертоносных объятий, рухнул на пол прямо на осколки. Разум его плыл, перед глазами вспыхивали неестественно яркие картины. Он видел обнаженную девушку с длиннющими волосами, что будто живые пребывали в постоянном движении, извиваясь вокруг хозяйки. Видел белый сверкающий нимб, увитый шипами, у нее над головой. Видел Найт и того, кто спас его от объятий девушки: мужчину, вид которого казался таким же неестественным, как и вид незнакомки. Его волосы горели у корней красным, а на концах походили на осколки льда. Движения его были мерными и плавными, голос звучал гулко и не по-человечески. И все-таки что-то в нем оставалось неуловимо знакомым.

– Ты ничего ему не сделаешь, – выдохнул мужчина, и второй, более низкий и глубокий голос мгновенно повторил за ним, как если бы тот говорил двумя голосами одновременно.

«Знакомый голос…» – подумал Найт.

– Ты каждый раз так говоришь, – фыркнула девушка, разве что раздосадованная ударом, но явно не получившая от него серьезного урона.

– И каждый раз так и происходит, – парировал человек, сжимая кулаки.

«Знакомая одежда…»

– Но не в этот раз, мой глупый сын. Не в этот раз… По’лимос.

«Дэй?» – последнее, что промелькнуло в голове Макка прежде чем он потерял сознание.

====== Глава 55. Скажи мне правду ======

«…Каждый ТехноБог хотя бы раз

Ступал на землю,

Чтобы вкусить жизнь смертную,

Чтобы насладиться благами безвечного,

Чтобы испытать на себе

Самый дурманящий ТехноБожественный дар,

Которым владел каждый ТехноЧеловек,

Но которого не ведал ни один ТехноБог.

Даром этим была

Сама ТетоСмерть.

И лишь Тэгиону и Вайдэ

Не было даровано ничего.

Ни права находиться в мире ТехноБогов,

Ни права спуститься в мир людей.

Измученные и истощенные

Бессмысленными блужданиями между миров,

Они пришли к Май:

– Просим тебя, ВсеМать мира этого, – шептал Тэгион.

– Молим тебя, о Великая, – шептал Вайдэ.

– Позволь нам хотя бы на мгновение, – молил Тэгион.

– Позволь хотя бы на пару секунд, – молил Вайдэ.

– Почувствовать то, что чувствуют…

– Другие.

– Взываем к милости твоей.

– Наша дорогая.

– ТехноБогиня.

И сжалилась Май над детьми своими.

Спустилась она в мир смертных,

Нашла она убитую горем мать,

Чьё только родившееся дитя покинуло этот мир.

И заключила ТехноБогиня с ней сделку.

И задышал умерший.

Жизнь вернулась к младенцу.

Но отныне и впредь

Стал он сосудом

Для любимых сыновей Май.

Он, и все его последующие поколения…»

Отрывок из МетаБиблии, глава 93: «Слезы ТехноБогини», отрывок 08: «Сделка»

Запись 92

– Доброй ночи. Меня зовут доктор Йокос Мун. Уже три месяца мы бьемся над изучением Икспро. Нам пришлось преодолеть много преград, включая морально-этическую подоплёку, которая некоторое время сдерживала нас. Дабы информация не просочилась в сеть, все предыдущие записи своего дневника я перекинула на старые кассеты, и новые так же записывать буду только на них. Итак, мы научились десублимировать Икспро, но пришли к неутешительному выводу, что в данном состоянии он не подлежит изучению. Единственное, что мы можем, это вскрыть его, раздробить на части, взвесить. Химический состав определить невозможно. Он не подчиняется физическим законам даже после того, как мы перевели его в физическую форму. И это поразительно! Совершенно невообразимый объект! Его просто не может существовать. И тем не менее, он есть.

– Ты все еще ведешь свои видеозаписи? Разве мы не пришли к выводу, что это опасно и лучше остановиться на рукописной версии? – послышался тихий мужской голос на заднем плане.

– Ох, Сэм, дело привычки, – нервно улыбнулась блондинка. – Не беспокойся, запись ведётся на кассеты!

– Кассеты? – удивился некто вне камеры. – Где ты нашла такое старое оборудование?

– В подвале.

– Но что ты делала в подвале?

– Сэм, тебе ни все ли равно?! Кое-что искала, ясно? Предоставить полный отчет? Может заодно и составить график походов в туалет? И согласовать с тобой? Как думаешь?

– Ладно-ладно, не кипятись. А вместо записи лучше иди поспи. Ты плохо выглядишь.

– На себя посмотри. Мы все плохо выглядим, – фыркнула блондинка. – Только гляньте, какой грубиян, – обратилась она к камере после того, как раздался щелчок закрывающейся двери. – И как только его терпит жена? Даже забеременела от него, представляете?! Только ребенка нам сейчас для полного счастья и не хватало. Если Сэм и Эмма из-за этого начнут тормозить проект, я вышвырну их из команды и глазом не моргну. Хотя… – на губах блондинки внезапно появилась безумная улыбка. – Хотя… – повторила она, наклоняясь к камере настолько близко, что весь экран заполнил один лишь ее глаз. – А что, если мы проведем эксперимент над человеком, который еще не родился. Мы ведь не знаем, на какой стадии появляется Икспро. Боже, а что, если он заложен изначально?! В таком случае мы докажем, что аборты – это действительно убийство. С ума сойти, как интересно! Вот только… Эмма вряд ли захочет жертвовать своим ребенком для эксперимента. Добровольно она на это не пойдет. Следует что-то придумать. В подвале. Последнее время только там я чувствую себя в безопасности. Потому что вне его за мной постоянно наблюдают. Камеры слежения, новые уборщики, и коллеги – все они глаз с меня не спускают, слышите? Наверное, они что-то задумали. Что-то против меня. Но меня не обмануть. О нет, о нет, о нет… Вам меня не провести.

Две таблетки Топол 89.

Полтаблетки Фат-53.

Главное не путать дозировки, иначе проснуться уже не получится.

– Ты выбрал себе имя? – Сивый нервно постукивает ручкой по металлической глади стола. Он не смотрит мне в глаза. Боится что-то в них увидеть. Или… Быть может он боится не увидеть там ничего. То самое «ничего», что плодится во мне, будто паразит или вирус. А вдруг он заразен? Давай же, Сивый, встреться со мной взглядом. Хочу проверить свою теорию. Нет? Не рискнешь? Зря. Ведь если бы ты заразился, ты бы понял, что «ничего» это не плохо. Скорее это Никак. А в наше время «никак» можно приравнять к Раю.

Я сижу в темной комнате, которую освещает лишь тусклая настольная лампа. Помещение почти пустое. Стол, два стула да серые безликие стены, всматриваясь в которые я то и дело различаю бескрайние снежные долины. Я не могу понять, существуют они на самом деле где-то там за плоскостью моей реальности или рисуются только у меня в голове. Если смотреть на них слишком долго, воображение идет дальше. Мне мерещится, будто бы холодает, хотя температура в комнате не меняется. Более того, я различаю пар, что вырывается из моего рта и ноздрей, как если бы в комнате стоял мороз. Но все это – лишь плод моей больной фантазии.

Полагаю, если бы обо мне писали книгу, я бы оказался самым невзрачным, незапоминающимся и абсолютно безликим персонажем. Вы бы не обратили на меня внимания и не запомнили моего имени. Я бы стал для вас лишь тенью, которая бы пряталась за спинами ключевых фигур сюжета: такими яркими и необычными. Но не беспокойтесь, вашей бы вины в этом не было. Вы всего лишь исполняли бы мое желание – желание быть тем, кого никто не замечает. Подумаете, что это блеф. Лишь отговорка, чтобы оправдать свою поразительную неособенность в этом совершенно особенном мире. И я бы с вами даже согласился. Не потому что вы правы, а потому что спор с вами означал бы ваше неосознанное внимание к моей персоне. Ведь если ты споришь с человеком, ты вызываешь в нем эмоции. А именно эмоции заставляют нас Помнить. Вы ведь наверняка не раз замечали, что можете с поразительной точностью воспроизвести день своего рождения или впечатляющий поход в лес. Но если вас спросить, что вы ели на завтрак на прошлой неделе, вы вряд ли сможете ответить сию же секунду. Потому что прием пищи – это обыденность. Протирание пыли – это обыденность. Я бы тоже стал вашей обыденностью. Бельем, которое вы стираете каждую субботу. Сигаретой, которую выкуриваете, окунаясь в куда более яркие воспоминания, чем получаете в это самое мгновение. Быть обычным и незаметным – тяжелое дело. Но я всегда справляюсь с ним на пять с плюсом. Эта особенность не раз выручала меня.

Кирилюр перед сном.

Сигсил от кошмаров.

– Так ты выбрал имя или нет?

Со своим «талантом» оставаться незамеченным я бы мог стать библиотекарем или бухгалтером. Сидел бы тихонько в своем углу и выполнял свою работу. Но мы, люди, создания непростые. Мы никогда не выбираем легкий путь, даже если думаем иначе. Не идем туда, где нам было бы удобнее и проще. Нет, чтобы добиться желаемого, мы пробираемся через терни. Рвем одежду, раним ноги и руки и получаем от этого неописуемое удовольствие. Посмотрите, показываем мы кровоточащие раны, мы мучаемся. Все потому что на подсознательном уровне нам кажется, что муки нас облагораживают. Потому люди так любят жаловаться. Каждый хочет стать значимым. Показать, как он страдает, но продолжает идти по своему пути. Бессмысленная трата времени, если подумать. Ведь важен не путь. Только результат. Если бы люди поняли это, мир был бы совсем иным.

Я не бухгалтер и уж тем более не библиотекарь. Я наемник. Полезная профессия в век, когда мир якобы не нуждается в армии. Зачем, ведь моловийцы, пепелийцы и огнийцы еще сотню лет назад подписали соглашение о пресечении любого рода военных разработок, любого рода военных лагерей. Они полагали, что таким образом спасут мир от разрушения.

Но каждый, кто подписывал соглашение, знал, что будет его нарушать.

Ведь нам не нужна война, чтобы воевать, не так ли?

– Хэй, Безликий, – Философ, любитель поболтать от нечего делать, всегда заводит со мной беседу, потому что знает, что остальные из отряда будут стоически его игнорировать.

– М? – я даже взгляда не поднимаю, продолжая строгать из ветхой палки острый колышек.

– В некоторых кругах тебя кличут Смертью. Есть основания? – Философ умный и удивительно проницательный, но при этом абсолютно бестактный. Ожидая моего ответа, он закуривает одну из этих его вонючих самокруток, которые будто бы появляются из воздуха. Где бы мы не находились: в пустыне или под проливным дождем в гуще леса, он постоянно курит их одну за другой и эта вонь пропитывает мою одежду, застревает в носу и затем мерещится даже там, где Философа нет и быть не может. Мерещится даже после его смерти.

– Полагаю, что есть, – хмурюсь я. Эта тема меня раздражает. Смерть. Дурацкая кличка. Есть и другие, но моя любимая – Счастливчик. Она мне нравится больше всех, если не вникать в контекст ее появления.

Дело в том, что за свою не очень долгую жизнь я умирал шесть раз. Первый – когда я родился. Меня еле спасли. Но мама говорила, что в нашем роду это нормально. Якобы каждый в нашем поколении рождается мертвым. А потом оживает. Некое семейное проклятье, говорила она.

Я не верю в проклятья.

Я сам – проклятье.

Вторая встреча со смертью происходит, когда в дом моих родителей врываются грабители. Отца закалывают ножом, матери перерезают горло у меня на глазах, я отделываюсь поспешным ударом в грудь. Лезвие проходит всего в паре миллиметров от сердца. Меня спасают. Следующие четыре раза я умираю вместе с отрядами, частью которых являюсь. Только я затем возвращаюсь, а мои сослуживцы – нет. Солдаты, как ни странно, до страшного суеверны. После последней миссии, которую мы проваливаем с прошлыми спутниками, все отряды, в которые меня определяют, отказываются работать со мной. Дескать, я приношу несчастье. Забираю удачу окружающих себе. Счастливчик, высасывающий счастье из других. Только вдумайтесь, какая глупость.

Лишь Химера соглашается взять меня под свое заботливое крыло. Высокая, статная блондинка с длиннющими волосами, которые она всегда собирает на затылке в толстую шишку. Лучший командир, который только у меня был, если сравнивать с предыдущими отрядами. Она удивительным образом проявляет сочувствие, ломая тебе руки. Заставляет прогнуться под себя, смотря на тебя почти с материнской любовью. Поразительная женщина. Никто и никогда не сомневается в ее решениях, ее приказы исполняются беспрекословно. Только такая собранная железная леди может держать под контролем разношерстную компанию сплошь из одиночек, которыми мы являемся в Одиннадцатом. Это номер нашего отряда. Если бы не она, вояки перестреляли бы друг друга через пару дней, честное слово. И Философа убили бы первым. За слишком длинный язык.

– А другие называют Счастливчиком. Три провала и каждый раз ты умудряешься единственным выйти сухим из воды. Подозрительно, – хмурится Философ, очередной клуб вонючего дыма выдувая в мою сторону.

– О да, сухим – это уж точно, – смеется Химера, занимаясь чисткой своей винтовки. Она чистит ее при любом удобном случае, заботясь о ней как о ребенке. Тем забавнее осознавать, что ее маленький сынишка сейчас в тысячах километрах отсюда и уже полгода как не видел мать. Впрочем, не стоит винить в этом Химеру. Работа, что б ее. Зато женщина перед сном всегда вытаскивает из нагрудного кармана маленький помятый клочок бумаги – фотографию, на которой запечатлены ее сын и муж. Она никогда не говорит, как скучает по ним, но это и не обязательно: смертельная тоска читается в ее взгляде каждый раз, когда ее голова не занята обдумыванием стратегии дальнейших действий отряда.

– В последний раз, если мои источники верны, его нашли с пулей в виске. Он выжил каким-то чудом! – продолжает Химера. Она не знает, что каким-то чудом я выживаю Каждый раз. После каждого случая врачи в один голос твердят: «Ты был на волоске! Еще минута и тебя бы не стало! Ты умер, но мы успели вновь запустить сердце!» Говорят, а потом ждут благодарности. Будто я действительно должен радоваться, что моя очередная «семья» мертва, а я словно прикован к этой чертовой жизни. Будто мотаю срок в этом чертовом мире.

Предполагаю, что я в некотором смысле бессмертен. Возможно благодаря каким-то высшим силам. Либо всему виной случай. Не важно. Главное, что, что бы со мной не произошло, меня всегда успевают спасти.

Химера и ее подразделение становятся моей новой семьей. Уже пятой, если брать в расчёт биологическую. Они для меня всё. Каждый уникален. И Мясник, что получил свою кличку из-за любви к ножам, и Пуля – лучший снайпер не только в нашем подразделении – во всех подразделениях. И Философ, который не умеет молчать. И Химера, всегда спокойная и уравновешенная, но такая пугающе изменчивая. Я не люблю привязываться к соратникам, но каждый раз совершаю одну и ту же ошибку. Тем больнее их терять. Видимо, я тоже упиваюсь своим горем.

Эс7 – одна таблетка перед едой.

Сугирит1-0 – две таблетки за пару часов до сна.

– На вас напали ночью? – уточняет Сивый. Я киваю. – Химеру и Пулю застрелили, Мясника и Философа зарезали. Тебя пырнули ножом в бок, – он не спрашивает, скорее констатирует факт, но я вновь киваю. – Затем вас облили бензином и подожгли. – Третий кивок. – Ты же понимаешь, что чудом остался жив?

Он не произносит «опять», но это читается в его взгляде. Еще бы мне не понимать.

– Не подумай ничего лишнего, – продолжает Сивый, перелистывая страницу за страницей в моем личном деле. В деле, в котором почему-то не упомянуто, что я никогда не думаю лишнего, только самое необходимое. – Надеюсь, ты осознаешь, что ни в одно подразделение тебя больше не возьмут?

Конечно, осознаешь. Будь я на их месте, я бы тоже себя не взял и правильно бы сделал.

– Выходит, я уволен? – спокойно уточняю я.

– Сынок, с такими навыками, какие имеешь ты, мы не позволим тебе гнить в каком-нибудь супермаркете.

Конечно, такие как я гниют в братских могилах, без имени, без прошлого, ни единого воспоминания. Это ты имеешь в виду, Сивый?

– И что же дальше? – спрашиваю я, хотя мне совершенно это не интересно. Колотая рана в боку все еще ноет. Ноги, руки и часть тела туго перебинтованы от операции по пересадке искусственной кожи. Врачи обещают, что от ожогов не останется и следа. Будто меня на самом деле волнует это. Стерев следы на теле, вы не сотрете мне память. Хотя военный мозгоправ считает иначе. Он прописывает мне целую гору военных медикаментов, которые по его совету мне лучше бы принимать следующую тысячу лет, чтобы не съехать с катушек. В конце концов, я представитель третьего поколения, а у нас, как известно, крыша протекает с пугающей регулярностью. Я молчу, слушая мозгоправа. Молчу, слушая Сивого. Не стоит им знать, что точку невозврата я давно преодолел.

И я пью Эс7 на завтрак.

Топол89 на обед.

Сугирит1-0 на ужин.

Кирилюр перед сном.

ФаТ53 перед приемом ванны.

Сигсил в случае, если просыпаюсь ночью от кошмара.

Такие препараты не найти в гражданских аптечках. И ни слова не обнаружится в сети. Так что меня можете считать элитой, на которой, как на лабораторной крысе, проверяют десятки экспериментальных лекарств, прикрываясь тем, что я якобы болен. Хотя все мы прекрасно знаем, что болен не я один. Мы давно уже больны все без исключения. И от этой болезни лекарства нет.

Из-за таблеток (а может быть они и не причем) мозг туманится, мысли путаются. Я сижу перед Сивым, но одновременно с тем сижу перед мозгоправом, моргаю – и я уже в полуразрушенном здании напротив Философа, вещающего, что имена, данные нам от рождения, не что иное, как клеймо.

– А вдруг меня назовут Победителем, и что же мне тогда делать?! – возмущается он.

– Побеждать? – предполагаю я, точа нож.

– А если я не хочу побеждать?!

– Разве найдется хоть один человек на этом белом свете, который бы не хотел побеждать? – удивляется Мясник. Он самый большой из нас. Настоящая гора мышц. А лицо смазливое. Поэтому смотря на него, у меня каждый раз возникает раздражающее ощущение дисгармонии.

– Ситуации бывают разные, – бросает Химера со странной интонацией в голосе.

– Я рад, что не знаю ваших настоящих имен, – не обращая внимания на настроение лидера, не успокаивается Философ. – Они мне не интересны. Быть может, Мясника зовут как-нибудь по-идиотски, типа Пита или Билла? С такими имечками автобусы водить да траву косить. Это нехило подпортило бы его репутацию. Мясник может не быть ни Биллом, ни Питом. Но Мясник не может не быть Мясником. Разве я не прав, Безликий? – поворачивается он ко мне, и я вижу нож в его левом глазу. Тот самый нож, которым его убили после.

– Так что со мной будет? – выдыхаю я облачко пара в сторону Сивого. В комнате чертов мороз. У меня стучат зубы. На волосы оседает иней. Но Сивый этого не видит. Сивый живет совершенно в другом мире, отличном от того, в котором существую я.

– Было принято решение определить тебя в полицейский департамент Майбурга. Есть там один отдел для таких необычных людей, как ты.

«Необычных» читай «сброд, не подошедший системе».

Эта идея мне кажется не такой уж и плохой. Никаких передовых, никаких перестрелок, террористов, мин. Никаких смертей. Возможно, будет чуть поспокойнее. Я на всякий случай соглашаюсь, хотя моего согласия никто и не спрашивает.

– Вот только тебе надо выбрать новое имя. Подумай над этим.

И я лежу в лазарете, скрипя зубами от мучающей меня боли, и размышляю. Может назваться Питом? Или Биллом? И наконец-то начать косить траву? Я бы назвал себя в честь одного из моих друзей, одного из членов военной семьи, которых я лишился. Вот только имен я не знаю. Только клички. Философ. Певец. Пуля. Якудзе. Мясник. В каждом отряде было по пять человек. Четыре семьи. Шестнадцать человек исключая каждый раз меня. Все мертвы.

И тут меня будто переклинивает. Сын Химеры. Его имя она мне называет, проводя пальцами по потертой фотографии, которая теперь хранится у меня в маленькой, покрытой копотью коробочке.

Имя выбрано. Таблетки выпиты. И я делаю шаг к своей новой жизни и проваливаюсь в день, когда стою на пороге в отделение ГОР и размышляю, станут ли они той семьей, какой были прежние, или что-то, наконец, поменяется. Первым, кого я вижу, оказывается рыжий парень, от которого разит перегаром, как от пропитого алкаша. Как оказывается позже, алкаш и есть. Он приходит пьяным на работу каждый день. Уходит протрезвевшим вечером, чтобы пропустить стаканчик другой в баре около дома. На мой вопрос, зачем он это делает, Пьянь лишь пожимает плечами, начинает говорить что-то про насыщенный вкус и любимый напиток. Но в его глазах я читаю истинную причину. Боль. Всепоглощающую и затуманивающую разум. Боль, от которой люди вскрывают вены, глотают таблетки или накидывают петлю на люстру. Боль, от которой засовывают дуло пистолета в глотку, бросаются с моста или вкидывают в себя ударную дозу кокаина. Но он не вскрывает вены, не вешается и не топится. Он борется, пытаясь унять каждое утро то, от чего не придумали болеутоляющее. Пытается унять каждый день. Каждый вечер. Но, конечно же, не находит успокоения. Такая же безнадежная, абсолютно всеобъемлющая боль в глазах каждого, кто входит в это подразделение. Такая же, какую вижу я каждое утро в зеркале в глазах своего отражения.

Этот «отряд» действительно отличается от предыдущих. К своему счастью и ужасу, я понимаю, что там сплошь такие же люди, как и я. Нет, они сильнее меня. Они сильнее любого, кого я когда-либо видел. И это меня поражает.

Военный мозгоправ пытается меня диагностировать:

– Какого он цвета? – кивает он на мячик в руках.

– Красный, – красный, как кровь.

– А этот? – вытаскивает он второй из ящика стола.

– Красный.

– Этот тоже? – уточняет он, кидая мне третий.

Он красный. Но я чувствую, что ответ неверен.

– Зеленый, – вру я, и мозгоправ морщит лоб, будто бы решает проблему мирового масштаба.

– Уверен?

– Нет, – признаюсь я, не понимая, к чему этот тест. Раньше мне показывали размытые пятна, в которых я видел страшные искалеченные тела, изуродованные внутренности, гниющие конечности, но врал, будто бы там бабочки или цветы. Этот тест легко обмануть. Но мячики… что за чушь?

– В вашей медицинской карте нет ни слова о дальтонизме.

– Конечно, нет, я ведь не дальтоник. Иначе бы я не смог стать наемником, – хмурюсь я, понимая, что где-то прокололся.

– Верно, но я показал вам три синих мяча, и каждый показался вам красным, – подтверждает мозгоправ.

– Но третий же…

– Я не раз наблюдал солдат, которые переставали различать этот цвет. Именно его – цвет крови. Таким образом, их мозг пытался абстрагироваться от тех ужасов, что выпали на их долю. Но я впервые вижу, чтобы…

Вы на что-то намекаете, доктор?

– Сынок, – окликает Сивый, когда я уже стою у дверей его кабинета. Я хочу как можно скорее уйти, потому что мороз снежной долины со стены становится почти нестерпимым, проморозив меня до костей. Я знаю, что на самом деле никакого холода нет. Всему виной десятки глаз, что следят за мной по ту сторону стены. Раньше ставили имитации зеркал, но люди благодаря фильмам слишком быстро узнали, для чего они. Потому теперь смотровые окна маскируют под грубые стены. Голографические проекции, которые, как им кажется, здорово морочат голову присутствующим. Но меня им не обмануть. Я не вижу их, но чувствую холод, исходящий от каждого. Холод и жажду убийства.