Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 53 страниц)

Лиоско тоже давал показания на том процессе, что и Тесса. Он тоже был всего свидетелем. Признаться, Тесса Вёйдерс была примадонной спектакля, Лиоско на ее фоне – жалким статистом, даже до кордебалета не дотягивал. За ними двоими следили: журналисты из преданных власти, обладавшие – как и все журналисты – отличной и при этом очень избирательной памятью, вспомнили, что Лиоско и Тесса приятельствовали, даже нашли несколько съемок, на которых эти двое общались вполне по-дружески. И СМИ следили: а теперь? Теперь Лиоско пытался намекнуть, что все еще пользуется доверием Тессы Вёйдерс. Что она не была готова подтвердить совершенно. «Да, мы были знакомы, – говорила она, – да, бывали на одних и тех же мероприятиях. Неудивительно, я веду очень насыщенную жизнь. Я и с генсеком Дейкстра, и с генсеком Дюмушелем бывала в одном бальном зале. И что? … Нет, помимо этого – нет. Боюсь, у нас были слишком разные объекты интереса и профессиональной ориентации».

Что удивляло Берта и, наверное, многих людей, так это безразличие, с которым народ следил за процессом: действо проходило при совершенно незначительном внимании зрителей. Что-то около полутора процентов населения Африки признавали, что постоянно следят за процессом – а он упорно транслировался в прямом эфире. Но это было интересно первые две недели. Когда счет пошел на месяцы, когда начали изучаться бесконечные документы, народ приуныл, а затем и вовсе перестал обращать внимание. Дел-то и своих хватало. Жизнь продолжалась.

Незамеченным прошло, например, освобождение Яспера Эйдерлинка. Собственно, оно не волновало никого, кроме него самого, но больше по инерции, как возможность наконец убраться прочь из тюрьмы. Никто, кроме, разве что посвященных, не обратил внимания на то, что обвинение, из-за которого он и его приятели провели четыре с половиной месяца под стражей, было снято. Формулировка тоже была расплывчатой: состав преступления не выявлен, оснований для дисциплинарного наказания нет; так как содержание под стражей было основано на таких и таких параграфах и связано со сложной политической ситуацией, материальная компенсация невозможна. Решение о восстановлении по прежнему месту службы принимается отдельно. Яспер, выйдя на свободу, долго думал: надо ли ему восстанавливаться. Начальство подсуетилось: как только их арестовали, оно быстро издало приказ о приостановлении контракта с ними. Теперь, когда они были на свободе и вроде как оправданы, можно было его возобновить. Через три дня после выхода на свободу Яспер получил соответствующее письмо с приглашением явиться по такому-то адресу в такое-то время. Оно было куда больше похоже на приказ, это приглашение; очевидно, люди, составлявшие его, не особо стремились делать скидки на какие-то иные правила вежливости, нежели принято в их профессиональном кругу. А Яспер перечитывал письмо и думал, надо ли оно ему. До этого вся жизнь его была посвящена одной цели: быть военным, быть гвардейцем, быть лучшим. Он стал, он делал все, от него зависящее, чтобы быть лучшим – считался одним из. Оглянуться назад – так и он сам признавал, что был неплох. Совесть, по крайней мере, не тревожила. Странно, но ему нужны были те месяцы в относительной изоляции, в которой единственной компанией были стены его клетушки и очень редкие свидания с Амором и парой других людей – те чины, связанные с расследованием, не в счет, они не имели отношения к Ясперу, только к его службе, – чтобы задуматься, есть ли жизнь вне его юношеских желаний. Выяснялось: есть. Яспер осмеливался идти дальше и задавать другой вопрос: что с ней делать? И боялся ответить: не знаю. Он не мог представить, что именно должен был – мог бы делать, куда применить то, чем занимался столько времени. Он вроде допускал, что сможет адаптироваться. Что именно для этого нужно – не понимал.

Яспер связался с приятелями: Идир, например, собирался бодаться со страховой компанией, чтобы выбить из нее компенсацию и обеспечить себе заслуженный отдых. Потом, лет через пяток, обзавестись собственным делом в какой-нибудь непыльной отрасли, прикупить кофейную плантацию, может даже, открыть мастерскую по изготовлению фигни из глины и металла, чтобы впаривать ее туристам поэлитней. Сумскват не сбрехал – действительно засел за мемуары и всерьез думал о том, чтобы вернуться в гвардию. Остальные – кто-то был рад предоставленной возможности, кто-то, напротив, категорически не желал. Один сказал: «Я женат, у меня двое детей, а я на их днях рождения был от силы пару раз. Нафиг мне такая жизнь, если меня потом ко внукам не подпустят». Яспер был с ним согласен, тем более навскидку выходило, что время для того, чтобы убраться подальше от гвардии и попытаться применить себя где-то в другом месте оптимальное: опыта выше крыши, мозгов тоже прибавилось, связи есть, кое-какие накопления тоже. Он, правда, много времени провел с адвокатами, но так и не смог уяснить, что за пенсия ему —им – положена, пойдет ли начальство на уступки и выдаст ее в полном объеме, или и за нее придется сражаться. Это, наверное, могла прояснить только генерал-лейтенант Арендзе, которая и желала пообщаться с Яспером лично.

К чему была именно личная встреча, Яспер мог только гадать. С генерал-лейтенантом Арендзе он встречался хорошо если полтора раза, остальное время они функционировали в слишком разных кругах, чтобы знать хотя бы что-то относительно надежное друг о друге. До Яспера доходили слухи о суровости и принципиальности генерал-лейтенанта Арендзе, сама она наверняка знала о Яспере куда больше, чем тот хотел бы. Хорошо это или плохо, он не задумывался, в конце концов, столько времени прожил под постоянным надзором, понимая, что каждое его движение, поступок, намерение, возможно даже, сокровенная мысль изучается под микроскопом. Подозревал, что наверху при желании могут знать и самые его незначительные привычки: где он покупает нижнее белье, какой кофе пьет по утрам, какой бордель из доступных избегает и почему. Отчего-то единственное, что его царапало в предстоящей встрече, – это вероятность того, что Арендзе пронюхала про Амора и вплетет его. Этого Яспер очень не хотел – и был бессилен изменить.

Из вредности, из-за желания мелочами подчеркнуть свою независимость Яспер решил не надевать форму. И деловой костюм тоже – обойдутся. Они не делали ничего четыре с хвостом месяца, только натравляли одного крысолова из отдела внутренних расследований за другим; они давали показания, от которых его шаткое положение становилось еще более неустойчивым. Что он все-таки выбрался, заслуга – его личная. Может еще, тех посредников между ним и Дейкстра, которые рискнули проинтерпретировать решение генсека, о котором подозревал Яспер, чуть вольней, чем было рекомендовано. И если Арендзе решила, что он все-таки нужен гвардии, пусть уговаривает.

Входить в штабной корпус в гражданской одежде было непривычно – и отчего-то унизительно. Яспер шел, глядя перед собой, благо помнил все ходы-переходы наизусть. И на знакомые лица старался не реагировать. Кто здоровался, отвечал коротким приветствием, кто кивал – он реагировал скупым кивком. Чтобы не давать Арендзе лишних шансов, пришел к ее кабинету ровно за минуту до назначенного времени, представился: «Яспер Эйдерлинк. У меня назначено». Помощник ответил:

– Генерал-лейтенант ждет вас, майор Эйдерлинк.

Яспер едва не щелкнул каблуками. Сдержался: был горд собой – и зол, яростно, свирепо зол. Это простое обращение выбило из него дух, снова заставило жалеть о решении, которое он уже все-таки принял. Яспер был уверен, что оно устроит обе стороны – три, если допустить, что Дейкстра не предпочел бы запихнуть его в какую-нибудь пыльную канцелярию, в которой карьеры нет в принципе, а позволил и дальше служить – только майором, исключительно из извращенно понимаемого чувства благотворительности.

Генерал-лейтенант встретила его, стоя рядом со столом – огромным, из деревянного массива, пустым. Словно в насмешку над ним, как будто она специально сгребла все со стола, чтобы не дать никаких зацепок насчет того, как будет развиваться беседа. Или это уже было подтверждением его собственного решения – Яспер допускал и это. Она пристально осмотрела Яспера, и на ее лице – эбонитовом, неподвижном, лишенном возраста – не отразилось никаких эмоций. Но встречать его взгляд она не спешила, словно не хотела, чтобы Яспер что-то из ее мыслей в них прочитал.

– Прошу садиться, – сказала она. Обошла стол, села, откинулась на спинку кресла, склонила голову. – Выпьете кофе?

– В компании – с удовольствием, – ответил Яспер.

Она распорядилась насчет кофе, все время следя за ним. Яспер не моргал, внимательно глядел на нее. Оторвался только на сержанта, принесшего поднос. С двумя чашками, кофейником, медовыми леденцами.

Яспер похвалил кофе, Арендзе согласилась, они немного поговорили об изменениях климата, об угрозе, которой подвергаются районы с высотной застройкой, о восстановительных работах, развернувшихся в наиболее пострадавших от военных действий районах. Они словно примеривались друг к другу, оценивали силы противника, ни Яспер, ни она не переходили к главной теме разговора. Яспер не спешил открывать свои желания, Арендзе не спешила ничего предлагать. Но – неожиданно для него она скользнула взглядом по рубашке, чуть улыбнулась, легко поинтересовалась, где он приобретает одежду. И улыбнулась едва заметно, продолжая сверлить взглядом.

– Я знаю немало магазинов в разных районах. И с разной ценовой политикой. Желаете пару адресов? – натянуто улыбнулся Яспер.

– Мой муж очень тщательно подбирает свой гардероб, – усмехнулась Арендзе, – и все время пытается распорядиться и моим. Я предпочитаю наши ателье. Они понимают, чего я хочу, без лишних слов.

– Едва ли они согласятся шить для гражданских. – Яспер не сдержался – поморщился. Добавил: – Вроде меня.

========== Часть 44 ==========

После разговора с генерал-лейтенантом Арендзе Яспер долго сидел за столиком уличного кафе и пил вино – один-единственный бокал. Растянутый на два часа, сначала казавшийся чашей с цикутой, затем – спасительным эликсиром. Она была очень проницательным человеком, эта Арендзе, и была готова к самым разным вариантам развития событий. Пыталась убедить его не уходить в отставку, предлагала взять двенадцатимесячный отпуск за свой счет с сохранением места и льгот. Говорила о том, что поведение Яспера в критический момент не совсем незаслуженно закончилось его арестом и отстранением от службы, но и решение суда позволяет считать инцидент полностью исчерпанным, не влекущим никаких последствий для его дальнейшей службы. Она утверждала, что никто из его коллег не расценивает поступок Яспера как неуважение к мундиру, совсем наоборот. Она, усмехнувшись, добавила, что кое-какие подробности их действий в определенных ситуациях стали доступны и даже изучаются, мол, как при помощи минимальных средств достичь максимальных результатов. Это было лестно, но все больше убеждало Яспера, что ему нечего больше здесь делать. Хотела ли Арендзе добиться именно этого, неизвестно, возможно, это было слишком коварно даже для нее. Но разговор длился более трех часов, сменялся от приятельского к агрессивному, от него – к почти враждебному – и снова продолжался, как если бы старые добрые знакомые сплетничали о своих работах за чашкой чая с ромом. Арендзе сказала напоследок:

– Мне жаль расставаться с вами. Мне как офицеру. С вами как с офицером. Гвардия гордилась и будет гордиться вами. Вы могли стать достойным наставником для нашего пополнения.

Яспер молчал. Слова были красивы, возможно, искренни, но ему от них легче не становилось.

Арендзе, помолчав, добавила:

– А стали легендой в своем роде. Неотъемлемой частью истории. Жаль, что о вашем поступке, о вашем поведении в сложной ситуации невозможно будет говорить открыто. Общественность должна иметь право гордиться своими героями. Но, возможно, у нас будет еще шанс.

– Я предпочел бы остаться без поклонников. Они обременяют куда больше, чем вдохновляют.

Арендзе беззвучно засмеялась. Затем спросила о планах на будущее, порекомендовала обратиться в ту и ту службу, сказала, что лично проследит за тем, чтобы бухгалтерия не своевольничала. Потребовала обращаться, если будет нужна помощь – это было произнесено скороговоркой, словно она изначально не сомневалась, что этим-то предложением как раз и не воспользуются, но все-таки не могла не предложить. И, разумеется, пожелала всего лучшего. Ясперу показалось: с облегчением.

Яспер не знал, что делать дальше. Достал комм, проверил сообщения, похмурился и спрятал его. Решил почитать новости – времени было слишком много, считай, вся жизнь, пора учиться самостоятельно распоряжаться им. Амор молчал, отвечал на сообщения как-то нерегулярно, на попытки выяснить, что именно происходит, молчал или изворачивался. Яспер не знал даже, где именно он сейчас – здесь ли, с Альбой, или где-то еще: мир велик, церковь огромна, кто знает, что взбредет в голову клирикам, куда они пошлют его. В новостях же все было как обычно: обезврежен еще один отряд, деревню такую-то решено не восстанавливать, населению выплатить компенсацию; ураган там-то, землетрясение в другом месте, встреча генсеков африканской и азиатской лиг продлилась шесть часов, были обсуждены многие жизненно важные вопросы. Совет кардиналов африканской ветви Всемирной экуменической церкви осудил действия кардиналов и епископов в Центральной и Западной Африке, принял решение об отстранении от служения, решение должно быть утверждено во Всемирном совете через семь недель.

Яспер словно споткнулся. Расплатился за вино, пошел в квартиру, которую вынужден был считать своим домом. Но в квартале от нее остановился, связался с Амором. Тот – ответил. После третьего вызова.

– Чем твое отцовство занято так, что не отвечает на мои звонки? – требовательно спросил он.

И – молчание по другую сторону эфира, словно Амор прикидывал, как побезболезненней увернуться и от этого вопроса.

– Амор! – рявкнул Яспер.

В ответ – растерянный смешок.

– Я, кажется, заснул, – недоуменно ответил Амор. – Дай, думаю, почитаю. Вот, почитал.

Яспер перевел дух. Полминуты заминки – а буря в груди разыгралась нешуточная. Он представил все, что можно, и что нельзя – тоже.

– Это на тебя непохоже, – буркнул он, пытаясь замять странную реакцию и необъяснимые выпады.

– Да сам удивился, – признался Амор. – А что за дикобразы колют задницу твоего гвардейства?

– Какого, к чертям… – зашипел Яспер. – Какого гвардейства, отче, – невесело продолжил он.

Амор, кажется, замялся. Что-то невразумительное пробормотал и осторожно поинтересовался:

– Что-то изменилось?

Яспер прислонился спиной к стене дома.

– Ты не хочешь уделить самому преданному члену твоей паствы немного времени? Я катастрофически нуждаюсь в духовной поддержке, – промурлыкал он. Отчего-то заулыбался, словно небо после длительной и изнуряющей бури распогодилось.

Смешок, прозвучавший в ответ, был таким – Аморовым, что ли. Понимающим, веселым, ободряющим. Словно Амор видел Яспера насквозь, не находил ни одной причины, чтобы восторгаться его выдающимися геройскими и человеческими качествами, но считал, что человек он далеко не безнадежный. Это вдохновляло.

Через пятнадцать минут Яспер входил в квартиру, которую в разное время делили Амор, Альба и другие люди из миссии, и не только. Из-за спины Амора выглядывал мальчишка, и Амор приветствовал Яспера и представлял его этому пацаненку – Эше. Мальчишка был похож на волчонка – смотрел на Яспера исподлобья, держался так, чтобы между ними находился если не Амор, так какой-нибудь предмет мебели. Амор уходил на кухню, чтобы сделать кофе, и Эше увязывался за ним, словно предполагал, что Яспер в его отсутствие сделает что-то ужасное. И наедине их оставлять не спешил, словно не доверял Ясперу до такой степени, что не рисковал оставлять его наедине с Амором. Это было забавно первые пятнадцать минут.

Избавиться от Эше удалось, заставив Амора поужинать где-нибудь в городе. И Амор, подвижник, чтоб его, словно извинялся, что уходит и оставляет Эше одного.

– Интересно, как звереныш пережил одиночество, когда ты спал, – хмуро заметил Яспер, когда они шли по улице.

Амор усмехнулся.

– Он рядом сидел, о великий блюститель моего одиночества, – отозвался он.

Яспер хмыкнул и вздохнул. Затем спросил о том, на что обратил внимание сразу, но не придал значения:

– Скажи-ка, отче, а где твой священнический камзол? Я все время вижу тебя то в непотребных майках, никак не подчеркивающих твое духовное величие, или в этой рубашечке. Ты в какой куче хламья ее откопал?

Амор остановился и посмотрел на себя.

– Не понимаю, что именно тебя не устраивает. Она чистая и почти новая. Была.

– В прошлом веке?

– Не-е-ет, – не удержался, засмеялся Амор. – Кажется, уже в этом.

– А камзол где?

Амор пожал плечами и отвернулся. Яспер стал перед ним.

– Его имеют право носить только священники, на которых не наложен запрет. Я к ним не отношусь, – Амор пожал плечами и грустно посмотрел на него.

– Что за ерунда? – опешил Яспер. – Что за дурак это решил?

– Кардинал Привель, разумеется. По прошению епископского совета.

Яспер открыл было рот, чтобы продолжить расспросы, затем усмехнулся и сказал:

– Кажется, нам нужно очень обстоятельно поговорить.

Амор, оказывается, неожиданно для себя обнаружил, что у него сложилась репутация скандалиста и неподобающе своенравного и алчного до славы типа. В вину ему вменялись бесконечные проступки, коим он сам внимания не придавал: вместо того, чтобы заботиться о душевном здравии своего прихода, он обременял его, организуя приюты для людей сомнительного происхождения; вместо того, чтобы смиренно принять решение духовных отцов и терпеливо дожидаться спасения, он решил предпринять рискованный поход по охваченным войной территориям – в результате, между прочим, погибло четырнадцать людей, что значило около тридцати процентов, по его же собственным отчетам: вопиющая беспечность с его стороны; вместо того, чтобы прибыть к епископу и ему отчитаться, он предпочел спрятаться за спиной человека, подчинявшегося не-африканскому церковному фонду и даже позволить ему воспользоваться обширными связями и не совсем благочестивыми методами; вместо смирения и скромности он предпочел выступить в качестве свидетеля на нескольких судебных процессах – которые транслировались на инфоканалах, что, очевидно, еще больше прославило его, каковой, бесспорно, была его цель. И так далее.

– Секретарь читал мое обвинение полчаса. Я чуть не заснул, – шутливо пожаловался Амор. – Никогда не думал, что я такой строптивый. А оказывается, очень.

– Потрясающе, – ошеломленный, пробормотал Яспер. – Эти жопоголовые что, совсем думать разучились? Или они уладили все насущные дела и пытаются развлечься и поэтому устроили этот цирк? Ты-то что-нибудь предпринял?

– Я подал протест в Высший совет кардиналов. Меня даже обнадежили, что есть достаточно значительный шанс, что он будет рассмотрен еще при моей жизни, – пожал плечами Амор. – А до тех пор я – бывший священник.

И Яспер захохотал.

– Бывший священник сидит за одним столом с бывшим гвардейцем и пьет настоящее вино в настоящем кабачке, – отсмеявшись, сказал он. – Разве не восхитительно, отче?

Амор поежился.

– Брось, – бесцеремонно одернул его Яспер. – Сам же говорил, что в вашем деле бывших не бывает. Или это за мной Эше как приклеенный тягался? Не просто же так. Он ведь из тех щенков, которых ты опекал в твоем лагере.

Амор покивал головой. Ясперу показалось: его глаза слишком подозрительно блестели. А может, и не казалось. У самого ведь слезы подступали к глазам. Особенно когда думал, что сейчас, наверное, молодняк проходит испытания, а старшие смотрят записи и прикидывают: кому следует их ужесточить, чтобы быть убежденными на сто двадцать процентов, а кого можно отсеивать. Или что старшие офицеры разрабатывают план первых мирных учений за столько лет. Или – что они идут в бар после службы, чтобы выпить пива, поскалить зубы с гражданскими, может, снять кого, чтобы похаять начальство и поклясться в дружбе. Что сейчас, возможно, они стоят перед виртуальной картой и шаг за шагом, секунда за секундой изучают какую-нибудь операцию. Или еще что-то. Они так и будут делать это, он – никогда больше.

– Он сейчас дает показания. В суде. – Амор, взяв себя в руки, начал рассказывать. – Альба смогла убедить людей из следственной группы, что Эше может стать очень полезным свидетелем. Ну и меня попросила, чтобы я побыл с ним. Мне все равно нечего больше делать.

Он долго молчал, сидел, свесив голову, словно прятал лицо от Яспера.

– Какие у тебя шансы вернуть разрешение? – спросил Яспер.

Амор поднял на него глаза. И снова бесконечная пауза. Удручающая, изматывающая – не для Яспера, для него.

– Не знаю, – честно признался он. – Скорее всего, пока не сменятся кардиналы, никаких. Потом – в зависимости от новых. Но навряд ли. Это пожизненное служение, брат мой, а кардиналы живут долго. Слава Высшим Силам за это.

Он нарисовал крест у себя на груди.

Яспер хмыкнул. Поморщился. Амор хмыкнул, потянулся и нарисовал крест на его груди. И задержал руку. Яспер воспользовался заминкой, перехватил ее и поднес к щеке, потерся ей и, глядя ему в глаза, поцеловал ее.

– И пусть их, – прошептал он.

Амор не спешил высвобождать руку. Смотрел на него, как если бы впервые разглядел что-то за привычной маской, и думал, привлекает ли его то, что он видел за ней.

– Скажи-ка, брате, – задумчиво начал Яспер, – ты ведь из Европы родом. И у тебя есть там знакомые. Были, по крайней мере. Наверняка ведь и в высших кругах вашей церковной знати. Не хочешь попытать счастья там? Вдруг они тебе как-то помогут? Чтобы быстрей рассмотреть твой протест.

– Я думал об этом, – нахмурился Амор и попытался вытянуть руку – Яспер почувствовал слабое движение, достаточно незначительное, чтобы не обращать на него внимание. Чтобы подразнить Амора и потому, что сам хотел, он еще раз коснулся руки губами, не сводя при этом взгляда с Амора. Тот – растерялся немного, но смущенным не выглядел. Яспер удовлетворенно усмехнулся и прижал ее к плечу.

– И? – лениво поинтересовался он.

– Это может привести к неожиданному результату. Политика, друг мой, – кисло пояснил Амор. – И там грызня стоит не на шутку. Это можно объяснять исторически, социологически, традиционно, как угодно, но в кардинальском совете сильны европейские кардиналы. Это естественно вызывает разные чувства у других церквей. Я уже думал о том, чтобы попросить… родственников походатайствовать за меня. Беда в том, что если он… если, – подчеркнул Амор, – согласится… если ему пойдут навстречу, то мой случай будут рассматривать куда пристрастней. И тогда у меня вообще не будет шансов. Просто потому, что я имел счастье родиться и учиться в Европе, а служить в Африке. Едва ли при моей жизни можно будет примирить разные части света, брате, как бы мне ни хотелось этого.

– И что теперь? – спросил Яспер.

– Не знаю, – грустно улыбнулся Амор. – Пока я сотрудничаю с миссией Альбы. Епископ Обен не возражает.

– Не возражает? – прищурился Яспер: что-то в интонации Амора его насторожило. Какая-то деланная беспечность.

Амор закатил глаза.

– Ну хорошо, ему плевать. У него свои проблемы. Ему не до меня.

– И какие же у него проблемы? – ухмыльнулся Яспер, давая понять, что знает и без скудной справки Амора.

Собственно, он не мог не радоваться, не признавать, что в этом была какая-то судьбоносная справедливость, явно не без участия Высших Сил затеянная. Дейкстра пересматривал один за другим законы и постановления в отношении церкви и находил их слишком либеральными, чрезмерно мягкими, недопустимо щедрыми, не соответствующими вкладу церкви в общественную жизнь. Люди, приближенные к Дейкстра или хотя бы неплохо его изучившие, могли подтвердить: в этом последовательном отстранении церкви от лигейской кормушки очень много личного; Дейкстра отказывался забывать, кого выбрали поддерживать кардиналы, с кем они предпочитали дружить. Более того, во время своего визита в Европу – одного из первых в новом статусе – он, встретившись с тремя кардиналами, познакомившись с работниками приюта, преподавателями и семинаристами, заметил при многих свидетелях, в том числе и африканских съемочных группах, что с огромным уважением относится к вкладу некоторых учреждений церкви в общественную жизнь, как например… и, получив относительно неплохое церковное образование, не может не удивляться, что церковь, вопреки современным философским и политическим взглядам, пытается ухватиться не только за меч духовный, но и за политический, более того, часто занимается политической деятельностью в ущерб делам милосердия.

– К сожалению, некоторые клерикальные амбиции я не могу понять, – строго заметил он.

За его словами следили очень внимательно; эту ремарку приняли как руководство к действию. Альбе оставалось только удивляться: она внезапно начала получать приглашения и даже предложения помощи. Она охотно пользовалась этим – глупо было бы пренебрегать – и открыто говорила, что к местным кардинальским подворьям не имеет отношения, а успешна не столько благодаря, сколько вопреки им, за исключением, разве что, отца Амора Дага: он – тот дар, за который нельзя не быть благодарной африканской церкви.

Помимо этого, СМИ не без злорадства заговорили о финансовых махинациях, в которые мегакорпы втягивали самые разные епископаты. Ряд церковных служителей давал показания: в качестве свидетелей обвинения. Некоторые – и в качестве обвиняемых.

Это едва ли помогло бы Амору. Это же значило, что из-за бесконечных треволнений, которыми наполнилась церковь, и он мог бесконечно долго оставаться под запретом.

– И это значит полную и абсолютную невозможность служить? – спросил Яспер. Он все еще держал руку Амора – прижатой к столу, время от времени поглаживая ее. Иногда Амор легко, почти незаметно отзывался – неуверенным движением пальцев, которое могло превратиться в ласку. Яспер рассчитывал на это.

– Служить в смысле проводить служения – нет. Совершать некоторые таинства – могу. Вообще жизнь священника не только из этого же состоит, нетерпеливый брате, – усмехнулся Амор. – Скорей даже наоборот. Служения – это кульминация, вершина духовной жизни, но чтобы до нее добраться, нужно переступать с камешка на камешек, идти шаг за шагом, обращаться к самым мелким деталям, чтобы ничего не упустить, понимаешь? Тогда и воскресное служение окажется в радость.

Он замолчал. Затем встрепенулся:

– Пора уже, наверное. У Эше завтра трудный день. Нужно, чтобы он как следует отдохнул.

Яспер спрашивал, Амор рассказывал, что именно Эше делал в Йоханнесбурге и как случилось, что он должен был выступать в суде. Альба еще и журналистов должна была привлечь в расчете на многие репортажи о нем, о других детях, оказавшихся солдатами. Она считала, что это должно помочь делу. Амор соглашался, но не мог не думать, какой нагрузкой это окажется для Эше.

Как-то незаметно Амор перешел на рассказ о том, что хотел бы делать дальше. Альба намеревалась – при поддержке своего епископа в Европе – организовать несколько миссий в наиболее всего пострадавших провинциях.

– Пока до них доберутся власти, пройдет немало времени, – говорил Амор. – А там ведь такие же люди. Им так же нужны помощь врачей, школы, самые общие консультации по социальному праву тоже. Иными словами, всё. Простая поддержка, Яспер. Там же каждый первый страдает от посттравматического синдрома. Если они не были в трудовых лагерях или их не сгоняли на какие-то принудительные работы, то велик шанс, что их насиловали, или они видели, как других насилуют и убивают. Или как Эше. Их заставили взять оружие, и они поступали, как им велели. Это сняло с них ответственность тогда, но сейчас они переживают все это в десятикратном размере. Я уже не говорю, через что они прошли, помимо этого. Я сейчас заканчиваю интенсивные курсы, – неловко признался Амор, – психология. То, что я начинал в Европе, мало пригодно сейчас и здесь. И мне нужен хоть какой-то сертификат, хоть какая-то лицензия. Я надеюсь, что получится.

– И это будет значить, что ты все так же будешь колесить по задворкам цивилизации? – усмехнулся Яспер.

– Ничего нового, – пожав плечами, согласился Амор. – Если это у меня хорошо получается, зачем что-то менять?

– И как долго ты будешь заниматься этим?

Амор задумчиво смотрел на него. Честно ответил:

– Не знаю. Это сложно. Мне самому позарез нужна помощь. Мне снятся кошмары, мне постоянно приходится бороться со страхом. У меня одновременно и клаустрофобия, и агорафобия, и еще куча мала фобий, страх может подкрасться везде. Он коварный враг. – Он вздохнул. – Возможно, поэтому я так хорошо их понимаю. И мне как-то проще живется, когда есть чем заниматься. Пока все получается неплохо, а там посмотрим. Да что я тебе рассказываю, тебе досталось куда больше. Прости, что вываливаю на тебя все это.

Яспер усмехнулся. Приподнялся, потянулся, легко коснулся губами его щеки.

– Все в порядке, – прошептал он.

Он неожиданно для себя подумал, что у него отличное настроение. Только что он отказался от возможности продолжить карьеру, брошенной ему из милости, он не знал, что делать дальше, и боялся задумываться об этом, его собственная жизнь оказывалась бесполезным существованием, а он сидел в полутемном зальчике в укромном уголке, слушал Амора, рассказывавшего о похождениях Альбы – злоключениях Эше – каких-то забавных историях, связанных с детьми, с которыми занимался, – и улыбался. Он следил за Амором, вспоминал его двадцатилетнего, внимательного, сдержанного, изредка, на мгновения вспыхивавшего яркими эмоциями – восторгом, восхищением, вспоминал, как принимал их как нечто само собой разумеющееся; вспоминал те случайные встречи, которых, если подумать, было бесконечно много, и каждая – незабываема. Те ночи, которые посвящал Амору – получалось так: начал говорить об одном и вечером, заканчивал – о сто двадцать первом и под утро. И поощрял то легкое, осторожное возбуждение, которое ждало возможности, чтобы охватить его полностью – и Амора. Неизвестно, время ли сейчас думать об этом. Но что оно придет, Яспер не сомневался.

Эше ждал Амора – их – в гостиной; он сидел, зажав руки между колен, втянув голову в плечи, покачиваясь изредка, дрожа. Амор тихо позвал его; Эше покосился на него, продолжил сидеть, покачиваясь.

– Я сделаю чаю, – негромко, медленно, стараясь звучать спокойно, ровно, чтобы не напугать его. По телу Эше пробежала судорога, он задрожал отчетливей. Амор сел напротив него.