Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 53 страниц)

– Может, к тебе доступ? – осторожно предположил Берт. Это была глупейшая из глупых мыслей, если честно. Никто в миссии, насколько он помнил коллег, никогда и ни за что не связался добровольно с типом вроде Горрена Дага. Только если получалось прикрыться очень высокой целью и солидным бюджетом.

Горрен, в свою очередь, тоже отказывался чувствовать себя польщенным. Он отмахнулся от этой мысли куда категоричней; его тщеславие даже не проснулось, заслышав ее.

– Если бы хотели связаться со мной, то со мной бы и связались. Это раз, – резко ответил он. – Два. Насколько я наслышан об этом Ленартсе, он предпочитает действовать чужими руками. Я почти уверен, что ему нужен человек именно твоего типа и именно на твоем месте. Ну или живущий там, где ты проводишь большую часть времени, – поправился Горрен.

Иными словами, кто-то, достаточно хорошо чувствующий себя рядом с африканской Лигой, кто-то, в меру ловкий и вызывающий доверие, разбирающийся в сложной и не очень приветливой африканской политике.

– Я не в восторге от этой идеи, – хмуро признался Берт.

– И тем не менее, я настаиваю на том, чтобы ты воспользовался любезным предложением Ленартса, – оскалился Горрен. – И помимо непосредственно поездки, попробуй разведать боем, как далеко простирается его намерение быть любезным.

Это значило путешествие первым классом. Кое-что, с чем Берт сталкивался, только когда ездил в совместный отпуск с женой. Бывшей. Она тогда брала на себя всю подготовку отпуска и соответственно его финансирование, что выливалось в умеренную роскошь. Сам Берт на такие вещи особого внимания не обращал, а во время непосредственно миссий так и вообще охотно шутил, что более-менее устойчивая и не скрипящая кровать, целая и чистая москитная сетка и относительно свежее мясо к местным овощам уже приравнивались к первоклассному сервису.

Самым удивительным было другое. Согласившись приехать, Берт заказал себе билеты на первоклассную линию в бизнес-класс и номер в пятизвездной гостинице. Он отослал бронь Иво Ленартсу – и тот оплатил счета в течение двенадцати часов. Они еще пару раз связывались: Иво предлагал встретить его в аэропорту, уточнял, когда они могут встретиться для разговора, и ни словом, ни взглядом, ни движением бровей не дал понять, что недоволен или удивлен расточительностью Берта. Как бы старый лось не решил, что Берт тут в роскоши купается, а в Брюсселе появится, обвешанный золотыми цацками на пример местных принцев.

Путешествовать бизнес-классом было очень удобно и невыносимо скучно. Берт попробовал почитать, посмотреть новый фильм, поспать, снова почитать. От идеи связаться с Горреном или тем более с Коринтом отказался сразу: на земле была слишком велика вероятность того, что твои разговоры будут прослушивать, а в воздухе в этом вообще не приходилось сомневаться. Особенности связи, чтоб ее. И лишние уши тоже. Если говорить с Горреном, так практически гарантированно перейдешь на сплетни о высших чинах на всех сторонах света. Если связаться с Коринтом – ничего, кроме пошлого сюсюканья в голову вообще не лезет. Можно попытаться и вытянуть откуда-то из затылочных областей мозга какие-то предположительно смешные истории, может даже, Коринт вежливо посмеется над ними, но ведь стюардесса может внезапно нарисоваться в проеме и спросить, излучая готовность услужить: не желаете ли чего? все ли в порядке? И очарование бессмысленной болтовни с желаннейшим собеседником будет уничтожено. На кой оно нужно, такое счастье?

Иво Ленартс все-таки встречал Берта, хотя тот тридцать раз повторил, что это совершенно необязательно, он отлично ориентируется в Брюсселе, вполне доберется самостоятельно. Но нет. Старый лось стоял напротив ворот с руками в карманах брюк и флегматично смотрел на пассажиров. Он почти не оживился, завидев Берта; изобразил радость от встречи, но ровно настолько, чтобы Берт ее заметил, и никто кроме Берта.

Крепко пожав Иво руку, и испытав при этом неожиданное удовольствие от забавного ощущения – встреча-то действительно реальна, состоялась! – радуясь этому, Берт хлопнул его по плечу.

В ответ Иво сжал его руку.

– Рад видеть тебя, – сказал он.

Берт поверил ему. А с чего бы врать в таких мелочах? Тем более всегда были не то чтобы приятелями, но неплохие отношения поддерживали. Потом, правда, эти отношения сошли на нет, но ни обид, ни иных горьких чувств между ними не возникло. Даже молчание Иво все время, начиная с отставки, не расценивалось Бертом как что-то оскорбительное.

Вечером они встретились в небольшом ресторанчике. Сидели в относительном уединении, пили пиво, ждали заказ. Ресторанчик был демонстративно старомодным: заказы принимал официант, готовили повара, приносил официант. С любым из них можно было поболтать на темы, напрямую связанные с рестораном и едой, и на смежные, по желанию. Что характерно: ресторанчик всегда был полным. Иными словами, Иво загодя заказывал столик.

– Как тебе местное пиво? – спросил он.

– Я его всегда уважал, – довольно отозвался Берт после большого глотка. – В Претории, кстати, тоже варят неплохое. Но оно другое. Аура у него другая, понимаешь?

Он поднял руку, словно это помогло бы ему подобрать слова поточней. Но Иво согласно закивал головой.

– Охотно верю. Ты сравни пиво здесь и в Антверпене – оно уже разное. Аутентичное, – сурово произнес Иво и ухмыльнулся.

– Несомненно! – обрадовался Берт.

И по мелочам: вроде в финотделе собираются сменить руководство, а старое отправить на повышение. В секторе Иво три новых человека, и он ими пока вроде доволен. Но пока. Они, конечно, ученые, после хороших институтов, а хватки нет. Сам он очень много общается с Ашиллем Делормом, которого все прочат в будущие руководители миссии. Ей, кстати, увеличивают бюджет.

Тут Иво замолчал. Поглядел по сторонам, снова спросил, как пиво и не заказать ли еще. Берт отказался.

– Хочу быть в состоянии оценить жаркое по достоинству, – строго пояснил он. – А то обидно будет. В кои-то веки ем в европейском ресторане, а что ем, не пойму. Но пиво отменное.

Иво покивал головой, вроде соглашаясь, продолжил смотреть по сторонам. Берт тоже не стремился дальше расспрашивать его о насущном. В конце концов, не он напросился на этот ужин, Ленартс сам захотел. Пусть и ведет разговор.

Жаркое было превосходным. Разговор не клеился. Иво поинтересовался, как дела у Альбы.

– Не поверишь, не знаю. Мы как-то не поддерживаем отношения, – повинился Берт. – Нет, мы мирно расстались, все такое. Она в этом плане если не эталон, так очень близко. Я столько историй слышал, ну ты понимаешь. Но с ней получилось к обоюдному удовлетворению все. – Берт хмыкнул, протяжно вздохнул и добавил: – Если вообще можно говорить об удовлетворении в такой ситуации.

Иво сочувственно угукнул. Он все еще не собрался заговорить о причине приглашения. Помалкивал и Берт. Спрашивал о семье. Об общих знакомых. Старательно избегал расспрашивать о настроениях внутри сектора.

После долгого и благодушного обсуждения десерта Иво наконец сказал:

– Уютное тут местечко. Старомодное. Репутация у него, кстати, тоже соответствует. Я знаю хозяина, и он пару раз показал мне счета кое-какой фирмы по безопасности. Он еще спрашивал, действительно ли проверка безопасности так дорого стоит. – Вздохнув, Иво продолжил: – И проверка такого класса действительно стоит так дорого. А он ее делает чуть ли не раз в полгода. Так что если ты или твой Даг вдруг захотите провести конфиденциальные переговоры, то здесь оптимальное место.

– Ты взялся подрабатывать его промоутером? – ухмыльнулся Берт.

– Помилуй! – перепугался Иво и замахал руками. – Чур меня!

Помолчав, он, впрочем, добавил:

– Но здесь мы сидим именно потому, что я знаю об этом из первых уст.

Берт сказал что-то одобрительное и решил заказать кофе. Во-первых, на это ушло немного времени, за которое он мог немного собраться с мыслями и определиться с предположительными интересами Иво Ленартса и тех, кто стоит за ним. Во-вторых, доза кофеина не помешает, чтобы взбодриться и избавиться от благодушия, навеянного бельгийским пивом. И потом, кофе – вроде как стимулирует пищеварение, все дела. Ужин-то оказался по-бельгийски основательным, Берт уже и отвык от европейской обстоятельности и европейской же пищи.

Иво начал:

– Я не совсем уверен, что мои сведения о твоих успехах в Йоханнесбурге точны, но кое-что слышал о них. Ты знаком с лигейскими военными, хэ?

– Лейтенанты-майоры, ничего особенного, – отмахнулся Берт.

– И с чиновниками?

– Да ничего существенного. По уровню что-то вроде того, чем я занимался, еще в мою бытность в миссии.

– И тебя даже видели под ручку с каким-то епископом, – неожиданно ухмыльнулся Иво. – Изо всех твоих знакомств это для меня самое необъяснимое. Ты решил вдариться в религию?

– Да брось! – оскорбился Берт. – Какое вдарился! Тебя послушать, так ты не понимаешь, какими капиталами ворочает очень большая и очень дисциплинированная структура. А экуменическая церковь – это тебе даже не «Астерра» какая. Это скорей «Астерра» и «Тонарога» вместе взятые и помноженные на азиатскую дисциплину. Религия ему, – обиженно фыркнул Берт и, прищурившись, уставился на Иво поверх чашки.

– Действительно. И что, оправдывает себя знакомство с епископами? – невозмутимо продолжил допытываться Иво.

– Да как сказать. Да скорей, чем нет, но не так, чтобы можно было заявить, что это очень выгодно и все такое.

Иво рассеянно кивал головой и постукивал пальцами по столешнице.

– Но у тебя есть некоторые возможности наблюдать? И делать выводы, все такое. Насколько я понял, твое новое место работы как раз основано на том, чтобы правильно анализировать и пристраивать информацию, так ведь? – наконец спросил он.

– Зависит от точки зрения и формулировки. Ну и личности наблюдателя, разумеется, – Берт решил немного пофилософствовать: пока язык молол эту многомудрую чушь, мозги могли немного обдумать, что именно нужно Иво Ленартсу и как это связано с миссией. И он старался: если смотреть под таким углом, то можно решить, что Горрен и Берт приторговывают воздухом, но если под таким, то они оказывают услуги самым разным людям, помогая им максимально быстро и точно и с минимальными затратами подобрать необходимые направления действия и исполнителей. И вообще если смотреть сквозь призму бездушного предпринимательства, то… а если немного проникнуться романтикой вновь-открывателя в Африке, то…

Иво делал вид, что внимательно слушает и даже время от времени находит любопытными и глубокомысленными. Но ему, кажется, наскучило.

– И что твои наблюдения говорят о позиции, к примеру, церкви в Африке? – при первом удобном моменте спросил он.

– Какой церкви и в какой Африке?

– Да все той же экуменической все в той же Африке.

– Иво, Африка не равно Африке. Есть северная, есть южная. Есть центральная. Есть внутренняя, есть с выходом к океану. Это каждый раз иная Африка. Точно так же, как бельгийское пиво не равно баварскому, – хмыкнул Берт и глянул в сторону бара. Иво пожал плечами. Берт подождал немного и расценил его молчание как знак продолжать: – Это мои наблюдения, основанные на знакомствах с парой епископов, парой священников и парой ни к чему обязывающих бесед с диаконами.

– Берт, это у тебя всегда получалось отменно – на основании ни к чему не обязывающих бесед делать значимые выводы. Я с интересом послушаю, к каким заключениям ты пришел.

– Окей. В центре и внутренних землях, на экваторе и дальше на юг церковь может казаться убогой, но на кое-что способна. Я познакомился с парой священников оттуда, так они последними словами хаяли власти, мол, и взятки-то они берут безбожно, и делать ничего не позволяют. Но в самом захудалом приходе весь народ чтил священников. На юге немного другое. Епископы в чести, а что там внизу творится, никому дела нет. Если тебе это пригодится.

– Еще один вопрос. В случае конфликта… крупного конфликта, – Иво внимательно смотрел на Берта. Тот – напрягся, боясь ловушки. – Крупного. Скажем, межнационального, как будет действовать церковь?

– В центре или на юге?

– Или на севере? – предложил Иво.

– Да где там на севере экуменисты, – поморщился Берт. – В редких городах и так, больше для работников европейских и американских посольств. Там все больше иная религия в цене.

– Ладно. В центре.

Берт молчал и прикидывал. Наконец решился:

– А скажи-ка ты мне. – Он облизал губы, подбирая слова: – А на каком основании я буду тебе это говорить?

– Как старый приятель? – широко улыбнулся Иво. Берт отказался разделять его веселье. – Почему нет? – удивился Иво. У него даже хватило самонадеянности пожать плечами, мол, а что такого?

– Иво, дружище, это мои наблюдения как частного лица. И как частное лицо я могу просто пересказать тебе кое-какие общие места из самых разных бесед. Просто по-приятельски. Возможно, я даже снабжу их парой таких… дополнительных сведений из других источников. Но я не рискну брать на себя ответственность и тем более возлагать ее на тебя, если ты намерен как-то использовать эти сведения дальше. – Берт пожал плечами с виноватым видом. – Поэтому пара анекдотов, три глубокомысленых замечания. И что, траты на мой приезд тем самым окупятся?

– Действительно, – подумав, согласился Иво. – А стоит вести разговор о моих тратах дальше? Не хочешь намекнуть, например, на существенность сведений?

– Ну… – глубокомысленно протянул Берт. – Я знаком с секретарем заместителя руководителя отдела протокола Йоханнесбургского кардинала. Этот тип, кардинал, в смысле, хаживает и к Квентину Дейкстра на воскресные обеды, и к Аленкару Бельмонте.

– Президенту… – начал Иво.

– «Битто-Терры», – подтвердил Берт. – Я не уверен, но некоторые люди из круга Дейкстра очень недовольны этим, даже называют это, хм, политическим промискуитетом. А они не говорят того, что не хочет Дейкстра.

– А что говорит Дейкстра? – быстро спросил Иво.

Берт выразительно потер большим пальцем об указательный и средний. И улыбнулся.

Иво хмыкнул, понимающе усмехнулся и предположил, что после дороги Берт устал, наверняка полон впечатлений и хочет немного отдохнуть. И не встретиться ли им, скажем, завтра, чтобы еще немного поболтать на самые разные темы. Почему нет, сказал Берт.

Первым делом, придя в гостиницу, он позвонил Коринту. Тот делал вид, что совершенно не ждал звонка и не желал проводить вечер в бесцельной болтовне с Бертом. Но он не спешил заканчивать разговор и даже сам переводил его на новые темы, когда старые иссякали. Он сделал себе кофе, устроился на кресле поудобней, отсалютовал Берту и поинтересовался, как там Европа и не хочет ли он, вдохнув ее воздух, остаться. Родина, все дела. Берт пожал плечами с глупым видом.

– А ты переберешься сюда? – спросил он.

Коринт долго смеялся.

Берт молчал и смотрел на него. Ждал ответа, что ли.

– Давай лучше ты вернешься сюда, – наконец ответил Коринт.

– Ну вот видишь, – обрадовался Берт.

Следующая встреча с Иво была куда более обязывающей. Он пригласил Берта к себе домой; после долгих переговоров Берт решил, что можно и поделиться с Иво кое-какими соображениями. Но как же он был удивлен, когда тот спросил его, что церковь будет делать, если, скажем, конфликт будет не просто межнациональным, а межлигейским. То есть Европа против Африки. Или Азия против Африки. Или север против юга.

– Север против юга? – неверяще переспросил Берт.

– Мы заручились поддержкой кое-каких представителей в кое-каких государствах, – туманно ответил Иво. – И не делай такого лица. Можно подумать, ты считал, что такое развитие событий невозможно.

– Мы же все время делали все возможное, чтобы потушить конфликты, и ты вот так просто говоришь о войне на весь континент?!

– Ни в коем случае, – мрачно сказал Иво. – Но вполне возможно, что в некоторых областях нам следует ожидать вспышки вооруженных действий. Если африканская Лига и дальше будет размахивать панафриканскими идеями, требовать невозможного от… той же «Астерры», боюсь, кое-какие организации пойдут на самые разные меры. Поэтому я хочу знать, о чем поговаривают между собой в Претории, скажем. Лигейская гвардия. Готовятся ли они к серьезным операциям. Как чиновники относятся к тому же Дейкстра и есть ли вероятность появления иного лидера. И что думают, к примеру, в представительствах «Астерры».

Берт не особо удивился такой картине. Он долго думал, впрочем, прежде чем наконец спросить:

– Ответ на ответ, Иво. Как далеко пойдет европейская Лига?

Иво вздохнул.

– Наверное, в этом есть своя честность, – признал он. – На сегодняшний момент в случае эскалации речь идет о гуманитарной помощи. Но тут такое дело. Мне ребята из бюджетного отдела сообщили, что кое-какие взносы поступают не только от государств. Да это и не взносы. Где поддержка фонда, где целевые субсидии. Я пока еще не знаю, на каких основаниях это совершается. Все той же «Астеррой», к примеру. Но это может и до определенной степени влиять на политику в отношении чего угодно. В конце концов, у Лиги есть вооруженные силы, чей устав допускает атакующие операции.

– Ожидаемо, – пробормотал Берт.

========== Часть 10 ==========

Отец Амор Даг ощущал не то чтобы сердцем – кожей, что в воздухе витает какая-то новая, жутковатая угроза. Все вроде было тем же; староста регулярно отправлялся в центр провинции, чтобы вершить свои сомнительные дела, в деревне жизнь текла своим чередом, горняки помогли соорудить еще три навеса для приюта. Отец Амор помогал им и слушал, вслушивался в разговоры, которые они вели друг с другом и явно пытались не донести до ушей отца Амора. Словно у него не было собственных возможностей собирать сведения или добывать информацию. Правда, увлекаясь, горняки переставали обращать внимание на вечно молчащего священника, ругались, пару раз даже чуть не набрасывались друг на друга, но простое «Эй, ребята!» отца Амора враз успокаивало их.

Как бы то ни было, в приют прибывало все больше людей. С востока, севера и юга. Запад оставался относительно стабильным. А может, полиция там была эффективней, или пустыня беспощадней. Документов не было ни у кого из вновь прибывших. Ран, ожогов, увечий – сколько угодно. Отец Амор мрачно думал о сезоне дождей, который мог начаться со дня на день, и что тогда делать с теми горемыками, которым не находилось места внутри стен, а только гамаки под навесами?

Горняки тоже привозили кое-кого.

– Встретили по дороге, – туманно говорили они, ссаживая с грузовика новую партию беженцев. В тряпье, натянутом на некоторых, отец Амор узнавал рубашки, майки, шорты, даже спецовки горняков. На паре людей были очень грязные штаны, подозрительно напоминавшие низ от полицейской формы. Впрочем, эрудиции отца Амора недоставало, чтобы достоверно определить подобие одежды, зато в избытке какого-то эгоистичного такта – он отказывался спрашивать, откуда именно они идут, что именно заставило их убраться оттуда, и – откуда одежда. Он предпочитал не замечать ни подозрительных пятен, очень сильно напоминавших кровь, ни прорех, которые, не будь они такими обтрепанными, пропитанными многонедельным потом и пылью, могли оказаться дырами от старых добрых пуль – не могла же ткань прохудиться так избирательно.

Отец Амор делал вид, что верил, помогал еще одной партии горемык размещаться, осторожно расспрашивал их, откуда они, либо как долго в пути и по каким местам проходили. Иногда приходилось перебирать все языки, на которых он мог связать хотя бы пару слов, чтобы в итоге выяснить, что ему все-таки нужен переводчик, потому что беженцы говорили на совершенно незнакомом языке либо на очень своеобразном наречии. Но даже если его понимали, более того, готовы были отвечать, а отец Амор понимал, что сказали ему, ответы были, как правило, очень туманными. «Мы жили далеко, потом стало опасно, мы решили уйти туда, где не так опасно». Или что-то такое, из чего невозможно было сделать выводы ни о том, где эти люди были изначально, и что входило в это неопределенное слово «опасно». Случайно отец Амор узнавал, что у одного по дороге умерла жена и двое детей, другая сбежала, взяв двух старших сыновей и оставив в поселке трех дочерей, а муж уже давно в ополчении. Или что тот и тот, и та, и та, и вон те, предпочитавшие держаться подальше от остальных, были в военном лагере, и не один месяц. Отец Амор понимал, что это значит, остерегался подходить к ним слишком близко и не знал, не представлял, помыслить не мог, как говорить с ними. А говорить с ними было нужно, это он тоже понимал, только все, чему он учился, о чем читал в пособиях, смотрел в видео-уроках, не готовило к ситуациям, в которых он снова и снова отказывался.

Горняки же отчего-то упорно привозили беженцев именно ему. Отец Амор поинтересовался однажды, уловив момент, когда его собеседники были благодушны и расположены к откровениям – чувствовал настроения собеседников тем лучше, чем дольше жил именно в этой деревне, именно окруженный этими людьми, – откуда такое упрямство, есть же лагеря самых разных миротворческих миссий рядом с тем же Лагосом, они и оборудованы куда лучше, не говоря об обеспечении питанием и качестве медицинской помощи. Горняки выслушали его с сосредоточенным видом, и отец Амор понял, что на них его разумные и логичные доводы не провели никакого воздействия.

– Им здесь лучше, – сказал один.

Отец Амор вздохнул.

– Мне все трудней добывать пищу и медикаменты для них, Софиан, – невесело улыбнулся он. – И люди, – он кивнул в сторону деревни, – недовольны. Здесь болезни, печаль. Это не очень любят видеть рядом с собой.

Софиан посмотрел на деревню. Покивал головой.

– Я бы, наверное, тоже был недоволен. Но вы же не выгоните их, отец Амор? Им некуда идти. Совсем некуда.

Отцу Амору не оставалось ничего, кроме как пожимать плечами и обещать, что никогда и ни за что не выгонит. А потом терпеть старосту в своем кабинете, который приходил якобы для того, чтобы поговорить о нуждах прихода, поинтересоваться, всем ли доволен отец Амор, одобрительно отозваться о последней проповеди, намекнуть, что не мешало бы в следующей высказать похвалы местной и центральной власти, а то как-то все больше о странном говорит отец Амор, о всяких там смирениях и кротостях, вере в будущее и в награды в ином мире. И так же туманно, неопределенно, но настойчиво выяснить: не собирается ли отец Амор приходить в себя и отказываться от этого своего увлечения? Помочь всем все равно не сможет, а люди эти – от них же никакой пользы, только вред. Вот тетушка Николь, к примеру, уверена, что не просто так у нее пропали простыни, и что их именно в приюте нужно искать, но только из уважения к отцу Амору не делает этого. Сам же староста всегда знал, а теперь еще и видит собственными глазами, что именно эти вот, из фулани, они же ни на что не способны, или вон те вот, из гофа, они же все как один не умеют писать. Староста умел изображать благородное негодование; отец Амор умел разыгрывать почтительное внимание. И категорично говорить «нет», когда собеседник решил, что отец Амор просто не сможет не сказать «да». Наблюдать за разочарованием во взгляде собеседника он не любил, хотя и понимал, что для утверждения победы не должен прятать глаза – этому он тоже учился. Что в совокупности и привело к тому, что у него сложилась забавная репутация – упрямца. Чудака. Блаженного. На старосту упрямство отца Амора производило забавное воздействие: он боялся. Чувствовал себя в присутствии простого, нищего, в общем-то, приходского священника, как попрошайка в присутствии вельможного князя. Отец Амор удивлялся суетливости старосты, пытался разобраться в ее причинах, снова и снова возвращался к боязливости, пытался свести ее к природной трусости старосты – чтобы не допустить самолюбования: мол, как же, его боятся, ух ты и здорово, отец Амор такой молодец. Посмеяться над этим было допустимо, но не более, пусть и хотелось вернуться ночью перед тем, как заснуть, хотя бы на пару моментов к растерянной и настороженной физиономии старосты – но нельзя. Не этому их учили в семинарии, и совсем иное отношение отец Амор сам для себя определял как верное. Впрочем, и староста не оставлял попыток укротить стихию и сдержать наплыв беженцев, и отец Амор не отступал от нее.

Ему все казалось, что очередная партия беженцев, которых привозили горняки, или которая сама добиралась – «Нам рассказали, что у вас можно побыть пока… пока там у нас не станет лучше», будет самой трагичной. Отец Амор с трудом заставлял себя помнить о примитивнейшей гигиене – хотя бы руки мыть и обрабатывать дезинфектантом, потому что страх подхватить не очень вредную инфекцию тускнел и осыпался порохом. Он все думал, что предыдущая горстка горемык была самым ужасным, что он видел в своей жизни – ан нет. Он думал, что ран навидался всяких и ничему не удивится – ан нет. Что до него добредали из таких уголков, о которых помнили человек пять-семь от силы, а административные ресурсы так и вообще не знали, и это наверняка последний такой неразведанный заповедник – и выяснялось, что есть еще один, и еще один. И жители деревни, часть из которых с гордо поднятыми головами, вызывающе, посреди улицы отправляла детей помогать отцу Амору. Были другие – те провожали их угрюмыми взглядами, и отец Амор всерьез опасался, что ребятам достанется за его идейность, и старался присматривать за ними с удвоенной силой.

Горняки пытались объяснить отцу Амору то, от чего сами терялись.

– Ну вот у нас в карьере – тут да, начальство сменилось. Были азиаты, с ними было хорошо. Были австралийцы, так тоже неплохо. А вот когда… – и говорящий непременно понижал голос, а другие рефлекторно оглядывались в поисках бог весть какой опасности, – когда власти пришли, тогда нелегко стало. Но вы не думайте, отец Амор, мы понимаем, что для нашей страны нужно сырье, и что если мы не будем работать, то никто не сможет.

Остальные кивали головами, и все как один бросали скрытные взгляды по сторонам, чтобы удостовериться, что ничьи ненужные уши не слышали этих осуждающих интонаций.

– А откуда они идут-то? – глухо спрашивал отец Амор.

– С севера, – как что-то само собой разумеющееся, говорил Софиан. – И с востока. Этих мы подобрали, так они вроде как раз из… – вместо названия провинции хотя бы он просто кивал головой в сторону, откуда предположительно сбегала семья.

– Я не слышал, чтобы там было так уж плохо, – почти беззвучно замечал отец Амор.

И снова они обменивались взглядами, эти люди. Отец Амор был выше самого высокого из них как минимум на полголовы; он считал, что изрядно отощал на местной диете, но по сравнению с ними он за толстяка мог сойти. Они все были пыльными, состаревшими – как если бы кто-то более могущественный, но не Всевысший, далеко не Он, ставил эксперимент, насколько он способен ускорить возраст людей. В Европе, в Америке люди доживали до ста тридцати лет в относительном здравии и здравомыслии, работали до девяноста, уходили на пенсию и продолжали вести активный образ жизни. В Африке редко в какой стране средний возраст населения превышал сорок лет. В Йоханнесбурге строили очередной самый высокий небоскреб; в Лагосе недавно открыли самый большой футбольный стадион. В деревне отца Амора не было канализации.

В начале декабря отец Амор отправлялся в епископат. Обсудить дела насущные, потребности малых приходов, свои собственные, поделиться планами на будущее, поговорить с духовником, познакомиться с церковной политикой. Не то чтобы он не знал, что именно должен делать, и не то чтобы он забывал, как именно экуменисты представляют себе церковную политику на национальном и межнациональном уровне. Они вроде как признавали ценность народа и нации, с уважением относились к этому понятию, почитали и уважали административные границы и вроде как соглашались использовать их же в определении границ церковных владений. Официально все так. На деле – у каждого были свои соображения. Но об этом можно было рассуждать бесконечно, устраивать очередной цикл никому не нужных диспутов, чтобы в результате снова вернуться к исходному пунукту. При желании можно было в довесок к стандартным, официально утвержденным границам приходов добавить и неформальные сферы влияния. Отец Амор знал по своим прихожанам: некоторые приезжали к нему за двести километров, хотя официально их деревня относилась к иному приходу. И с церковной политикой дела обстояли примерно так же.

В любом случае, для него эти три недели, которые предстояло провести в Лагосе, были чем-то желанным и одновременно наполняли тревогой. Отец Амор боялся, что дичает в своей лачуге, если сравнивать с теми, кто живет в городе посреди высоких зданий, ходит по асфальту или бетону, ездит на относительно новых авто, что он отучается от общения с людьми, говорящими на правильном, литературном языке, способными рассуждать не только о ценах на кофе, но и о возвышенных материях. Впрочем, он был тем, кем был. И это была служебная поездка. Он утешал себя подобным образом, идя к полустанку – пятнадцать километров, проделанных ночью, чтобы не быть испепеленным жарой. Сидя в вагоне электрички, в котором напрочь отсутствовали кондиционеры, а сквозняк не спасал нисколько. Выходя на перрон в провинциальном центре, неторопливо оглядываясь, вежливо улыбаясь глазевшим на него детишкам. Любезно улыбаясь их мамаше, просиявшей от гордости; он даже обменялся с ней парой слов – не потому, что так сильно заскучал по человеческому общению, а просто – женщина была так неподдельно счастлива увидеть священника в непосредственной близости, что тут же пожаловалась на младшего сына, похвасталась старшим, намекнула, что свекровь просто ужас какая мымра, а сама она вот-вот закончит обучение на банковского работника.

– Работу бы еще найти, – внезапно пробормотала она усталым голосом, и все ее счастье от общения с незанятым собой и своей важной миссией священником потухло.

Отец Амор вспомнил несколько фраз, удачно подходивших к подобным ситуациям. Они, кажется, подействовали. Женщина распрощалась, потащила детей к выходу из вокзала; младший все оглядывался, жевал палец и глазел на отца Амора. Тот – не удержался, подмигнул и улыбнулся, до чего ребенок был очаровательный. В притворном унынии посмотрел на табло и рассеянно осмотрелся. После непроизвольно вырвавшейся фразы, которой женщина неожиданно испугалась, кое-что стало очевидным: полиция, например. Вооруженная. Усиленные меры безопасности. Там сканеры, тут видеокамеры. Чтобы убедиться, что их прибавилось с последней поездки отца Амора в епископат, он печально вздохнул и благочестиво поднял глаза к небу. Можно было еще и за четки ухватиться, но это как-то слишком показательно, смахивает на артистическое благочестие, чего отец Амор не жаловал. И – действительно. Определить класс камер он едва ли смог бы, но что их очень, подозрительно много, было ему очевидно. Хорошо поезд подошел; в нем можно было усесться, уткнуть нос в комм, насладиться скоростью обмена данными и немного поизучать ситуацию в стране.