Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 53 страниц)

– Отец священник демонстрирует исключительное человеколюбие и благочестивый язык, как ему свойственно, – смиренно заметил Яспер. Официант тихонько хрюкнул. Амор высунул язык и стал изучать его кончик, старательно скосив глаза к носу.

– Какой у тебя замечательный опыт по оценке языков, – бодро отозвался он после двадцатисекундной пантомимы.

Яспер недовольно посмотрел на официанта, тот враз испарился.

– И по устрашению окружающих, – заметил Амор, поглядев вслед официанту.

Яспер пожал плечами.

– Чем жив, – рассеянно отозвался он.

– Кстати, чем ты жив? – мягко спросил Амор. – Я боюсь показаться чрезмерно навязчивым, но мне хотелось бы узнать причину твоей отрешенности.

– Разве это жизнь, Амор? – усмехнулся Яспер. – Дурацкое, конечно, состояние, что у меня, что у моих приятелей. Но мы как на вулкане сидим.

– Вот как, – глухо отозвался Амор. Яспер смерил его хищным взглядом.

– Ты можешь не знать, что именно я имею в виду, можешь пребывать в блаженном неведении относительно причин и последствий, но чувствуешь, так?

– Я вижу то, что я вижу, Яспер. Это совсем немного, учитывая, что по сравнению с… да хотя бы с этим кварталом, если в церковь на воскресную службу собрать всех людей, которые традиционно присутствуют каждый раз, и всех, кто ходит туда не более двадцати раз в год, все равно, наверное, будет не намного больше, чем в этом районе. Так что статистически я едва ли управомочен позволять себе глубокомысленные замечания. Но они тоже люди, такие же, как и здесь. Этот парень, к примеру, которого ты застращал, вполне мог быть отдан в ученики кому-нибудь в городке поблизости от фермы своих родителей, а оттуда уже перебрался в Лагос, надеясь заработать на жизнь себе и своей семье.

Яспер терпеливо слушал его, молчал, не комментировал – не соглашался и не опровергал.

Амор сделал глоток коктейля.

– Мне не нравится то, что я вижу. – Честно признался он. – Мне еще больше не нравится, как мало можно узнать о том, что происходит и на что рассчитывать в будущем.

– Тебе лично? – уточнил Яспер.

– Мне-то что, – пожал плечами Амор. – Я там, куда пошлют, делаю то, что велят. Я помню, что ты думаешь об этом, но не могу не сказать. Что подсказывает мне моя совесть. Впрочем, я, наверное, худо-бедно защищен. Хотя бы епископатом. Хотя бы камзолом, – он дотронулся до воротника.

– Не хочу тебя разочаровывать, но ты запросто можешь оказаться первым, на кого будет направлен удар, если случится что-нибудь этакое.

– Что именно?

– Ты хочешь знать? – сухо спросил Яспер. – Ты уверен? Ты действительно уверен?

Амор тяжело вздохнул и отвернулся.

– Если тебе так хочется кокетничать, Яспер, – пожал он плечами.

– Какое «кокетничать»! – ощетинился Яспер. Он взял себя в руки после неожиданной вспышки гнева, направленного не на Амора, но его замечаниями спровоцированной. – Что происходит в Йоханнесбурге, ты представляешь?

– Я совершенно не понимаю, с чего ты решил, что я должен быть в состоянии представить это. Я даже в кардинальский двор не ходок. А к Йоханнесбургу и вообще никакого отношения не имею.

– В Йоханнесбурге – Лига. Президиум. С генсекретарем. Ты в курсе?

Амор усмехнулся.

– Туда я тем более не вхож, – пожал он плечами.

– Хорошо. Мы сейчас имеем генсекретаря, который кроток, терпелив и предпочитает, чтобы все за него решали министры и советники. При этом…

Он рассказывал то, что Амор в принципе знал достаточно неплохо. Он смотрел на это с другой стороны, разумеется, сквозь призму епископских писем, но вынужденно составлял достаточно определенное представление о политике – все-таки церковь вообще и его приход в частности зависели от политики. Согласятся ли чиновники рассматривать действия отца Амора как благотворительность. Позволят ли чуть расширить школьную программу, чтобы учить не только катехизису и не только детей, а банальной грамоте всех желающих – их было много, неграмотных или малограмотных, даже после бесконечных просветительских программ. Выделят ли субсидию на хоспис и почему, и к кому и как обратиться, чтобы выделили. И так далее. Ему приходилось разбираться и в политике высшего уровня, чтобы иметь возможность пугать мелкого бюрократа мнениями высших властителей, указывать на законы или что угодно, лишь бы сработало.

Это не обеспечивало Амора возможностью делать прогнозы в политических играх, разве что уворачиваться от последствий. Яспер, очевидно, знал это, поэтому взялся за трудное дело –объяснять почти дилетанту, что творится наверху и к чему следует готовиться малым мира сего.

Генсекретарь был слаб, сознательно выбрал такую позицию. Не то чтобы члены национальных правительств так просто смирились бы с иным человеком во главе лиги. В Африке было несколько государств, предпочитавших сохранять за собой право самостоятельно решать проблемы внутри страны и с соседями, и не всегда способы решения и долгосрочные их последствия соответствовали целям и задачам Лиги. Соответственно человек в ее главе, который не особо настаивал на панафриканской политике, предоставлял главам национальных правительств право действовать вне рамок Лиги, был очень удобен для значительной части членов Лиги. Только слишком безвольный мало кого устраивал, и кроме того, члены Лиги предпочитали выбирать такого, который бы оказывал преференции своей стране. Нынешнего лидера выбрать было сложно, и Яспер Эйдерлинк, тогда еще лейтенант, видевший всю ту кухню изнутри, мог немало рассказать. Он тогда убедился в сомнительных моральных качествах господ политиков, а дальнейшие встречи и столкновения с ними только убедили его в этом. Даже демонстративное самоустранение главы Лиги, которое он называл по-разному: «приверженность геополитическим ориентирам регионов», например, или «нежелание униформизировать политику огромного континента, интегрирующего разные культуры и даже цивилизации», и прочая, и прочая, воспринималось Яспером скорей как беспринципность, чем наоборот – приверженность определенным, сугубо индивидуальным принципам, вроде невмешательства, ненасильственной и добровольной интеграции и так далее. Он-то был категорически уверен, что положение генсекретаря обязывает, возможности – тем более, и разыгрывать из себя благочестивого отца-духовника недостойно такого высокого чиновника, особенно в такое время.

– Какое такое время? – мрачно удивился Амор. Не то чтобы он сомневался, что время было непростым и становилось все сложнее, но он хотел уточнить, что именно имел в виду Яспер.

– Честно? – тихо прошептал Яспер, подавшись вперед. Он отодвинул блюдо в сторону, оперся о стол. – Ты никогда не думал, за чей счет Земля намерена распространиться аж до Луны и Марса? Все, что можно было добыть и разведать в Европе, Азии и Америке, уже разведано. С Антарктиды взятки гладки, кто там будет бурить десятикилометровый слой льда, чтобы вляпаться в озеро. Что остается? Угадай. А теперь подумай еще раз. Где сидят самые крупные корпорации, Амор? Скажешь, в Йоханнесбурге?

Он шумно выдохнул и откинулся назад.

– Чтобы кому угодно из больших мира сего можно было дальше расти, им нужно сырье, – угрюмо продолжил Яспер. – Из того, что я вижу в Лиге, им очень нужно сырье. До такой степени, что они готовы терпеть людей, которые подсобляют не только им, но и конкурентам. Но, Амор. – Он наставил палец. – Но. Месторождения даже в Африке небесконечны. Даже если принимать во внимание все заморочки, которые придуманы, чтобы добывать полезные ископаемые даже в центре пустынь, все эти крытые города и поезда и все остальное, этого мало для всех.

Амор был согласен. Даже староста их деревни признавал, что если климат будет меняться такими темпами, то всю их деревню выжжет уже к концу века. Просто выжжет солнце. Потому что при восьмидесятиградусной жаре жизнь невозможна. Разумеется, простой малограмотный человек говорил об этом не такими словами – «климат», «темпы», но смысл сохранялся. Староста, кстати, один из старейших жителей, возможно и во всем приходе отца Дага, застал еще те времена, когда сезон дождей значил похолодание. «Вы не поверите, отец Даг, – говорил он, страшно округляя глаза, – я тогда ходил в школу, не здесь, дальше, – он махал на север, – и однажды мы проснулись, и выпал снег!.. Вы знаете, что такое снег, отец Даг? Никто не знает, а я его видел!». Об этих катаклизмах давно можно было забыть. Сейчас и сезоны дождей не очень охлаждали воздух.

С заключениями Яспера насчет мегакорпораций Амор тоже был согласен. У этих колоссов выбора не было: если не растешь, не наращиваешь себе мыщцы и зубы, а по возможности еще и ядовитые шипы на хвосте, то тебя в два счета пожрут более проворные хищники. При этом война не будет простой, клочья полетят во все стороны, речь будет идти даже не о захвате, а уничтожении, от которого несладко придется всем верховным правителям корпорации-жертвы. А чтобы и дальше наращивать все, что можно, нужно сырье. Которое уже поделено и его способы добычи изучены до предельной степени, а утилизация из вторичного сырья достигла чуть ли не ста процентов. И его не хватает, чем дальше, тем больше. Более того, Амор не сомневался, что когда Яспер злится из-за всех этих продажных чинуш, он имеет на то основания: наверняка у него был доступ к источникам, и он знал, о чем говорит. И что речь идет о многом, в том числе и о том, кто получит право распоряжаться месторождениями, о которых речь шла в разговорах горняков.

Яспера злило не только это. Не только слабый глава. Яспер, как и любой офицер, давал присягу. Лично генсекретарю, вскользь Лиге – и великой Африке. Со вторым он был более чем согласен, последнего не наблюдал вообще. Необходимость же служить слабому главе, который, к тому же, не особо следует целям, для которых была создана Лига, оскорбляла его. Так что на Амора обрушились потоки негодований. Ладно этот хмырь предпочитает выполнять декоративные функции, ладно он позволяет этим уродам заправлять всеми делами центрального аппарата. Но он реально заигрался в свои угоднические игры.

– Это оскорбляет меня! – шипел Яспер, ударяя себя в грудь кулаком. – Я давал присягу! Я пошел в эту чертову гвардию, потому что верил, что именно так буду служить своему народу, и что я вижу? Я вижу, как его богатства уходят на огромных кораблях куда угодно, и все за океан. Они же возвращаются к нам в этих маленьких коробочках, которые предназначены исполнять какие-то ненужные функции, и все! И за них, за то, что мои соотечественники добывали ценой собственного здоровья, платить нужно столько, сколько они не зарабатывают за год! Понимаешь, Амор? Я ничего не имею против всех этих умных людей за океанами, я ничего не имею против тех, которые приходят сюда и типа учат нас жить, – Яспер скривился, оскалился, ухватился за стакан, но снова отставил его. – Всех этих умных и сытых людей из Лондона, Парижа, Брюсселя, но почему генсекретарь Лиги должен вести с ними переговоры о том, как лучше всего управлять делами в Африке?

– А я тоже из Европы родом, и ко мне прислушиваются твои соотечественники, – мягко заметил Амор. – Ты и их послушанием будешь оскорблен?

– Это другое! – подался вперед разъяренный Яспер. Амор наклонился вперед.

– Думаешь?

– Ты священник, – отрубил Яспер. – Это твоя профессия и призвание.

– А они, советчики генсекретаря из иных миссий, профессиональные политики, социологи и кто там еще. И я подозреваю, что хотя бы потому, что они так долго и успешно занимаются этим делом, это и их призвание тоже.

– Ты на чьей стороне? – угрожающе произнес Яспер.

Амор задумался. Через несколько секунд ответил:

– На моей.

Яспер шумно выдохнул и воздел руки.

– Что ты несешь, благородный и благочестивый священник! Как ты можешь так просто игнорировать все, что происходит!

Амор задумался снова. На сей раз он молчал куда дольше.

– А что происходит, Яспер?

Тот долго, подозрительно долго не отвечал ничего.

В сущности, ответ напрашивался сам собой. Происходит смена политического курса, если простому священнику позволительно жонглировать словами из лексикона президентов и кардиналов. Нынешний генсекретарь, которого Яспер категорически отказывался называть по имени, едва ли мог влиять на ту борьбу, которая имела место по всей Африке. По крайней мере, в этом был уверен Яспер. Амор сомневался, подозревал, что генсекретарь может не обладать могуществом, которого Яспер ждал от верховного чиновника Лиги, но у него наверняка есть немало средств воздействия на ситуацию. Вопрос в том, в каком направлении и в чьих интересах генсекретарь будет действовать, когда его к этому вынудят.

Амор не мог не удивляться в чем-то детскому поведению Яспера по отношению к генсекретарю: иначе как инфантилизмом это упрямое намерение избегать упоминания имени в речи не назвать. Сам-то Яспер наверняка взорвался и обвинил Амора в предвзятости, успокоившись, попытался привести какие-то аргументы, которые показывали: нисколько не инфантильность, просто его честь задета, просто сам глава ведет себя настолько неопределенно, представляет собой такое невнятное нечто, что со стороны Яспера более чем объяснимо следовать этой же стратегии генсекретаря, который сделал все возможное, чтобы не оставить в памяти народной и в истории Африки ни своего имени, ни сведений о своей персоне.

– Да и какая там персона, Амор! – все продолжал жаловаться Яспер. – Я имею отличную память на лица. Я вынужден. Это входит в мои служебные обязанности – запоминать все, в том числе лица. Нас регулярно натаскивают и отправляют на самые разные тренинги, чтобы мы совершенствовали это мастерство. Но если ты спросишь меня, могу ли я вспомнить его лицо, я однозначно отвечу: нет. Он предпочитает существовать на периферии общих интересов. Словно рассчитывает удержаться в офисе еще несколько выборов кряду. Может, Дейкстра и оценит его неприметность. С-сука, – зло засвистел Яспер и потряс головой. – Ты, надеюсь, хотя бы это имя слышал?

– Не уверен, – невозмутимо ответил Амор и позвал официанта. – А должен?

Яспер сморщился и угрюмо глядел в стену, пока Амор заказывал себе еще выпивку. Но, кажется, передышка немного образумила его. Он сказал:

– Нет. Если, разумеется, ты слепой, глухой и немой старик, живущий в лачуге, в которой нет и никогда не было электричества, а с ними телевидения, радио, ну и газет бумажных тоже никогда.

– Это очень вульгарная реплика с твоей стороны, – холодно произнес Амор. – Отвратительное сравнение.

Яспер пригнул голову и даже попытался втянуть ее в плечи, откашлялся.

– Извини, переборщил со сравнениями, – выдавил он сквозь сжатые зубы.

Амор покачал головой.

– Не думаю, что счел именно это непотребным, но ладно. Извинение принято. Я прошу тебя учесть, что у меня немало других забот помимо слежения за лигейскими играми. Меня куда больше интересует местная политика. Куда важней, по крайней мере, именно она. А не Лига и Дейкстра. Так что за он?

– Ублюдок, – тут же сказал Яспер.

– И в чем это проявляется? – удивленно поинтересовался Амор.

– Да во всем. Начиная с отношения к сослуживцам и заканчивая интригами со всеми посольствами.

Могучая заграница могла убеждать общественность, СМИ и кого угодно, что не вмешивается во внутренние дела африканской Лиги, но она была кровно заинтересована в том, чтобы ее возглавлял человек, относящийся к ней с почтением. Это было тем более просто, учитывая, как чиновники любят всяческие поощрения. По крайней мере, казалось – до Квентина Дейкстра. Он был не дурак выцарапать условия поудобней взамен на возможность сделать обещания и возможно – но не очень вероятно – их выполнить. При этом он умудрялся отправлять переговорщиков восвояси в твердой уверенности, что они достигли поставленной перед ними цели. Чтобы через некоторое время узнать, что договоренность допускает и совершенно иные толкования, которых месье Дейкстра и предпочитает придерживаться.

– С его стороны это отважное поведение, – тихо посмеиваясь, заметил Амор.

– Он ублюдок, отец Даг. Это его поведение не только на переговорщиков оттуда распространяется, но и на остальных, – хмуро отозвался Яспер.

Амор обхватил бокал обеими руками и задумался о максимально приемлемой формулировке вопроса, который он не мог не задать. Ему не подходило ничего из тех вариантов, которые крутились в голове. Он все-таки решился:

– Эта особенность Дейкстра, она как-то влияет на то, как ты относишься к своей службе?

Яспер напряженно смотрел на него. Затем спросил:

– Ты хочешь знать, буду ли я фиговей исполнять свои обязанности, если мне и дальше придется служить под началом Дейкстра?

– Ты ведь не под его началом служишь.

– Я служу Лиге и Африке. Я принес присягу не человеку, который был выбран на должность генсекретаря, а самому этому месту, и никто не будет приносить ее повторно только потому, что Дейкстра сдвинет с верхушки Дюмушеля.

Яспер откинулся на спинку стула и раздраженно фыркнул.

– Хорошо. Когда на этом месте, чьему концепту, скажем так, ты принес присягу, окажется Дейкстра, это как-то скажется на твоем отношении к службе?

– Дело в том, Амор, что при прочих равных Дейкстра не самый худший вариант. Да что там, он, возможно, один из лучших. Понимаешь, отче, я – африканец. Я родился в Африке, воспитывался как африканец, я хочу служить Африке. Я приносил присягу сначала ЮАР, затем лигейскому главе, но всегда желал только одного – чтобы моя родина процветала. С Дюмушелем я не вижу этого. Я вижу, как «Астерра», «Тонарога», «КДТ» опустошают ее недра, чтобы что-то там у себя производить, что-то потенциально важное. Я вижу, как парамилитаристские войска заставляют моих соотечественников горбатиться в карьерах на работе, за которую они в месяц получают меньше, чем простой секретаришка где-нибудь в Азии получает в день. Я не хочу служить такому правительству.

– Ты давал присягу, – тихо отметил Амор, пристально глядя на него.

– Я помню, – огрызнулся Яспер. – И я все чаще сомневаюсь в ее легитимности.

– То есть?

– При этом правительстве первый и третий элементы объекта клятвы вступают в неразрешимое противоречие. Вопрос в том, что важней для меня лично и для моих гвардейцев. Человек – или народ.

Амор был встревожен последней репликой Яспера Эйдерлинка, майора лигейской гвардии, едва ли не больше, чем всем остальным, что было сказано в течение бесконечного вечера. Одно дело просто слушать непрекращающиеся брюзжания Яспера по поводу всего и вся: работы, в которую нужно вкладываться на сто сорок шесть процентов, сослуживцев, которые категорически отказываются выкладываться, потому что хотят сохранить здравие рассудка и тела, начальства, которому все мало и которое предъявляет все менее осуществимые требования, курсантов, которые мышей не ловят, чего угодно. И другое – не слышать ни тени этой брюзжащей интонации в разговорах на куда более серьезную тему, а только решимость. Яспер был твердоголовым созданием. Он отказывался легковерно принимать убеждения, долго приценивался и примеривался, отшлифовывал, чтобы они приняли форму, способную устроить его. И тогда – пиши пропало.

На дальнейшие расспросы Амора Яспер отвечал расплывчатыми фразами, словно сам испугался того, что выпалил ему. Или так ему казалось, что он сказал нечто крамольное. На самом деле, Амор понимал его куда лучше, чем хотел. Волей-неволей он замечал, насколько непостоянны епископы в своих отношениях с мирскими властями, с паствой в том числе, как непросто мирно исполнять свой долг, жить тихо в укромном месте, потому что чем дальше, тем сложнее сочетать свои внутренние убеждения, потребности паствы и требования епископата. Или это убеждения становились все более отчетливыми, чем старше Амор становился? Впрочем, в отличие от того же Яспера он считал себя человеком с достаточно гибкими воззрениями, которые он запросто мог подогнать под любую внешнюю ситуацию – или внешнюю ситуацию интерпретировать таким образом, чтобы она соответствовала его убеждениям.

Остаток вечера Яспер был приятно благодушным, подтрунивал над отцом Амором, посмеивался, как плохо сидит на нем его камзол – «С какого бугая ты ее стянул, отче? Эта штуковина болтается на тебе, как мешок из-под хлопка». Как обычно, делал двусмысленные комплименты, на которые Амор реагировал двояко: ощущал румянец стыда и не удерживался от смешка. Яспер категорически заявлял, что волосы благочестивого отца Амора несомненно являются отличным средством воспитания аскезы в его собеседнике, ибо созерцать их и не запустить в них пальцы, не заурчать от удовольствия, ощущая эту их эротичную шелковистость (именно так и заявил, пьяная свинья) – да это нужно иметь выдержку истинного аскета.

– Что за чушь ты несешь, Эйдерлинк! – смеялся Амор.

Яспер обижался – делал вид, – оттопыривал губу, демонстрируя, как глубоко высокомерное небрежение отца Амора задевало его нежные чувства. И через полминуты продолжал осыпать его сомнительной невинности комплиментами. Где-то в глубине сознания у Амора брезжило отчетливое понимание, что поддерживать такие разговоры недопустимо; и он ничего не мог поделать, слабая душонка, охочая до этого суррогата.

Напоследок Яспер еще раз обдурил отца Амора: вернувшись из туалета, он обнаружил, что Яспер рассчитался с официантом. На попытки всунуть ему свою долю Яспер оскорбился, зафыркал, высокомерно оглядел отца Амора и решительно вышел из кабачка. Амор оставил чаевые, попрощался с официантом и барменом, поспешил за ним.

– До чего свежо, – вздохнул Яспер, когда Амор подошел к нему.

Он смотрел на небо, глубокое и угольно-черное. Амор задрал лицо вверх и не удержал равновесие, сделал пару шагов, чтобы устоять на ногах; Яспер ухватил его за руку и помог выпрямиться. Его лицо было совсем близко, белки глаз посверкивали в темноте, лицо сливалось с ночью. Но Амор ощущал его – всем телом, всем существом.

– Скажи мне, благочестивый отче, а носишь ли ты мой подарок? – прошептал Яспер почти в его губы. Помолчав немного, он повторил: – Носишь?

– Ношу, – тихо ответил Амор.

– Хорошо, – кивнул Яспер, отступая. – Значит, ты всегда будешь помнить о том, чтобы помолиться обо мне.

Для этого не нужно было дарить ему кулон, Амор и так никогда бы не забыл об этом. Не смог бы. Это, как иногда казалось ему, было чуть ли не единственной ниточкой, связывавшей их, но – навсегда.

Яспер настоял, чтобы довести Амора до епископского подворья.

– Не будь упрямым ослом, отче, – отмахнулся он от не очень решительных возражений Амора. – Твой камзол может запросто прокричать каким-нибудь отчаянным молодчикам, что на тебе непременно должно болтаться грам этак триста золота и драгоценных камней, типа культовых побрякушек. А если рядом с тобой будет лигейский офицер, да еще такой огромный на фоне задохлика-попа, то они поостерегутся.

У перекрестка, от которого до епископского дома оставалось не больше пятидесяти метров, Яспер благоразумно отстал от Амора. Тот – медлил.

– Спасибо за вечер, упрямая твоя голова. Хотя мне очень неудобно, что за него заплатил ты.

– Зная тебя, могу прозакладывать свой именной жетон, что ты оставил на чай тому прощелыге все свои деньги, – усмехнулся Яспер.

– Отчего все? – оскорбился Амор. – Мне еще домой возвращаться.

– А ведь ты мог остаться в Европе, отче. Служить в одной из тех огромных церквей, у тебя был бы полный штат служителей, и пожертвований хватало бы на очень много благих дел, – говорил Яспер, тоже не желавший уходить.

– Я отчего-то не верю в дела, которые совершаются удаленно, – в легкой растерянности пожал плечами Амор.

– В таком случае я правильно сделал, что вытащил тебя в этот кабачок. И ты сделал самолично целых два добрых дела. Прочистил мне мозги и дал тому парню чаевые.

– Он заслужил, – хмыкнул Амор. – Он тебя обслуживал. Ему бы раза в два больше дать – не ошибешься. Травмы от твоего обслуживания у неподготовленных людей могут остаться на всю жизнь.

Яспер весело засмеялся.

Механически улыбнувшись, Амор сморел на него. Если его сердце было право, то кто его знает, когда в следующий раз выпадет возможность провести целых четыре часа кряду с Яспером Эйдерлинком. Если душа Амора была права, то Яспер твердо настроен значительно усложнить жизнь себе и окружающим, ввязавшись в что-то неопределенное, но судьбоносное. Если скудный, доверчивый умишко Амора был прав, то Ясперу придется несладко, и кто его знает, увидятся ли они когда-нибудь еще. Амору захотелось ухватиться за кулон, чтобы убедиться, что он на месте, по-прежнему и будет напоминать ему о том легкомысленном настроении Яспера когда-то в далеком прошлом, бесконечно ценном Амору такими маленькими напоминаниями о небесстрастном отношении к нему Яспера.

– Я безмерно люблю тебя за твое ядовитое чувство юмора, благочестивый отче, – широко улыбаясь, произнес Яспер. – Оно очень отрезвляет, знаешь ли.

– Да неужели, – скептически отозвался Амор. – И тебя? И как надолго? Что-то мне подсказывает, что хотя бы в моем присутствии это срабатывает.

– И в твоем, и когда вспоминаю о тебе, и вообще.

Яспер шагнул к нему, обнял и прижал к себе.

– Молись за меня, отче. Не забывай, – прошептал он.

Отпустив Амора, сделав шаг назад, Яспер улыбнулся – высокомерно, снисходительно, насмешиво. Ему было немного неловко за свой порыв. Амору – отрадно. Он тоже решил побыть дерзким, поднял руку, начертил небольшой крестик на груди над сердцем Яспера.

– Благословений, брат Яспер. Не забуду. Тебя забудешь, пожалуй.

Яспер весело оскалился.

– Вот это я и имел в виду, отче. Я серьезен. А ты?

– И я, – уверенно заявил тот.

Они постояли еще пару секунд. Амор кивнул. Яспер в ответ тоже. И Амор пошел в направлении епископата.

Оглянувшись у ворот, он увидел, что Яспер все еще стоит на перекрестке. Заходя в ворота, выглянув из них напоследок, Амор видел только пустой перекресток.

Брат Константин расспрашивал отца Амора о том, как прошел вечер, как встреча с друзьями, хорошо ли он провел время, и прочее и прочее. С ним было очень просто общаться: делаешь глубокомысленный вид, тянешь что-нибудь вроде «э-э», и брат Константин охотно распространяется в ответ на свой же вопрос. От него не удалось избавиться до самой двери комнаты. Кажется, брат Константин был решительно настроен прорваться внутрь и поразвлекать Амора еще часа два – его бы жажды поболтать хватило и на большее, но неудобно же досаждать коллеге.

Амор загородил дверь в комнату.

– Я очень благодарен вам за братскую помощь и за то, что проводили меня. Это, наверное, здорово отвлекло вас от исполнения вашего послушания, – печально и немного виновато заметил Амор. – Я очень не хочу, чтобы по моей вине у вас возникли проблемы с его преосвященством или с добрейшим братом Юстином, милейший брат Константин.

Напоминание о добрейшем брате Юстине оказалось очень эффективным – Константин сжался, оглянулся, быстро попрощался и быстрым шагом, временами переходя на бег, отправился на свой пост.

Амор мог неторопливо войти в комнату, пройти в ванную, умыться и вернуться обратно. Он лег на кровать и тяжело выдохнул. Каждая такая встреча словно жилы в нем рвала, что ли. У него не было сил ни на то, чтобы переодеться, ни чтобы принять душ – роскошь, недоступная в его родном приходе. Ноги не слушались, руки отказывались подчиняться. Пальцы покалывало в напоминание о биении сердца, над которым Амор начертил крест. И ночь была темной, жаркой, навевавшей самые разные, совсем не пристойные мысли. И будущее казалось темней этой ночи.

========== Часть 12 ==========

Берт провел две недели в Европе – вместо двух дней. Думал поначалу, что Иво порасспрашивает его о том о сем, и будет, а затем можно будет посетить пару достопримечательностей, посидеть в кабаке, неспешно, с полузабытым наслаждением смакуя традиционные, безыскусные, в общем-то, европейские блюда, непохожие на то, к чему привык за последнее время Берт, и с чувством исполненного долга отправиться обратно. Но Иво находил новые поводы для встреч, а помимо него и другие люди неожиданно появлялись в местах, определенных Иво для встречи с Бертом. Связываться с Горреном, будучи в Брюсселе, он не рискнул – а ну как интерес к нему не ограничивается всеми этими людьми. А ну как возможности миссии, другой службы, что бы она из себя не представляла, окажутся на порядок лучше всех этих шифровальных уловок, которые использовали Берт и Горрен. Тот об этих мотивах и о внезапно взбесившейся осторожности Берта знал и, кажется, одобрял. Требовал, правда, хотя бы раз в несколько дней краткое письмецо по зашифрованным каналам: кто еще изъявил желание пообщаться с Бертом, какие вопросы задавал, кем именно интересовался, и прочая. По большому счету, для Берта это было плевым делом: Горрен Даг, вольный стрелок, отчетность такого рода недолюбливал, для него составить отчет оказывалось драмой, лишавшей его не менее пяти лет жизни по причине жутких душевных страданий, а Берт в этой каше варился не один год и мог самые разные бумажки составлять пачками, даже мучаясь лихорадкой, даже будучи в сильном подпитии. Кроме того, такие штуки помогали ему самому структурировать свои наблюдения, замечания и размышления. И заодно: на что обращать внимание дальше, что именно попытаться разнюхать у очередных допрашивателей, как вообще строить стратегию работы с ними. Оказаться слишком ценным кадром не хотелось. Дать им слишком мало, чтобы они решили, что его поездка не окупилась, и обиделись, – тем более. Берт был почти уверен, что эта обида ему не раз аукнулась бы. Он и старался. Говорил много, сообщал чуть меньше, намекал на возможности связаться с определенными каналами, которые способны обеспечить его информацией на ту и ту тему. И слушал, запоминал, что именно у него спрашивают, что именно хотят знать о происходящем в Африке.

Естественно, на первом месте был какой-то яростный, иначе не назвать, интерес к политике Лиги в отношении мегакорпораций. И естественно, он был объясним, учитывая некоторые сведения, которые Берт почерпнул из почти открытых источников – статей в специализированных журналах и альманахах, выступлениях так называемых экспертов в разного толка передачах, в речах менеджеров высшего звена в тех самых мегакорпорациях, которые – речи – с учетом места и времени, а также аудитории, можно было бы назвать программными. Иными словами, всех тех второстепенных данных, которые делают картину ярче, более выпуклой, более понятной. Все-таки Берт слишком долго отсутствовал в Европе; он удивлялся, что пара лет отсутствия способна так изменить его. Виновато ли в этом время, обстоятельства, окружение Берта, новые цели и ориентиры, оставалось не до конца ясным. Возможно, он совершил качественный скачок и обрел возможность совсем иначе смотреть на ситуацию, чем если бы так и киснул в чане своей миссии. В Африке он не был так защищен льготами и привилегиями, своими служебными обязанностями – и мнениями других людей, чего греха таить; в чем-то он утратил гибкость, готовность к компромиссам, в чем-то наоборот, обрел значительную увертливость. На ситуацию в Европе Берт тоже смотрел сквозь призму своих достижений в Южной Африке. И, значительно отдалившись от болотца миссии, он удивлялся: это всегда, что ли, так было? И если да, то неужели он был настолько слеп?