Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 53 страниц)

Постепенно у Берта формировалась забавная картина: Иво Ленартс, вроде честный, кажется, неподкупный, вертелся, как уж на сковородке, когда Берт начинал задавать ему кое-какие каверзные вопросы об «Астерре», например. Из ответов следовало, что эта мегакорпорация, разумеется, отличается некоторой нещепетильностью в делах, но ее цели – это преуспевание общества, формирование новой политической культуры, поддержка мелких действующих лиц в экономике, вообще стимуляция экономической инициативы отдельных лиц. Вопросы вроде: «Во сколько обходится «Астерре» твое лобби», Берт предпочитал не задавать. Что интересно, и другие люди, с которыми Иво Ленартс знакомил его, тоже выясняли тонкости политической жизни в Африке, и отчего-то у Берта создавалось впечатление, что и они были прикормлены «Астеррой». Он даже посвятил пару вечеров систематическому поиску в сети на предмет светской жизни бывших коллег и их нынешних сослуживцев. Просто чтобы представлять, чем жив его бывший сектор и смежные с ним сектора. Попутно – чтобы знать, с кем предпочитают появляться на публике все те же бывшие коллеги. Почти ожидаемо «КДТ» и «Тонарога» были слабо представлены в этой сфере. Чиновники европейской лиги предпочитали европейскую же «Астерру».

Впрочем, общение с Иво Ленартсом и его коллегами не было ограничено рамками допросов – пусть полуформальных, проводимых в приятных условиях и в самой непринужденной атмосфере. Часто, получив свою долю информации, сочтя ее вполне достойной, Иво и товарищи позволяли себе расслабиться, немного посплетничать, просто потрепаться о вещах, не связанных с интересом к Берту. Иво, например, жаловался, что в его секторе опять проводится реструктуризация. Инициировал ее, кстати, бывший тесть Берта, не к ночи будь помянут.

– В ней никакого смысла не было изначально, понимаешь? Мы время от времени устраиваем ротацию, приглашаем аудиторов, да ты помнишь, как это бывало, – говорил Иво, – и это действует. Я тем более не понимаю необходимости в том, чтобы вырывать эксперта по правой пятке и ставить его на изучение мочки левого уха. А Рунер внезапно придумал новую схему и принялся ее воплощать.

– Под ним так сильно зашатался стул? – удивился Берт. Иво посмотрел на него тяжелым взглядом, Берт поперхнулся. – Ну я имел в виду, что возможно, что на самом верху появились новые люди, которые находят методы Рунера несколько ригидными, ну он и доказывает, что он еще ого-го как гибок, – попытался он оправдаться.

Иво отмахнулся и гневно фыркнул. Карла Сигиано очень недружелюбно ухмыльнулась.

– Ты не представляешь, насколько ты прав, Берт. Даже удивительно, что после такого длительного отсутствия ты так точно оцениваешь ситуацию, – прищурившись, произнесла она.

Берт пожал плечами и сделал глоток пива.

– Тебя послушать, так с того времени так разительно все изменилось, – буркнул он. – Кстати, а схему он сам придумал?

– А кто еще, – огрызнулся Иво. – Он утверждает, что его схема это немного откорректированная в соответствии с потребностями сектора схема, по которой уже давно и успешно работают в ведущих компаниях мира.

Клара Сигиано с унылым видом покачала головой.

– Заметь, Берт, авторитет Рунера до сих пор недостаточно потускнел, чтобы ему в лицо задали вопрос, подходит ли схема, применяемая в коммерческой фирме, для административного учреждения.

– Законы управления вроде одинаковы, – пожал плечами Берт.

– Цели отличаются. И основополагающие принципы, исходя из которых, утверждаются пути достижения целей, – мрачно заметил Иво.

– Не обращай внимания, – обратилась к Берту Клара. – Страдалец Иво не далее как послезавтра будет иметь сомнительное удовольствие отчитываться о внедрении этой схемы. Ты сам понимаешь, в каком восторге он пребывает денно и нощно.

– О да-а-а, – понимающе протянул Берт. – Папа Рунер не очень любит казаться приятным человеком.

– Кстати о папе Рунере, – неожиданно улыбнулась Клара. – Как поживает Альба?

Берт усмехнулся.

– Ты поверишь, если я скажу, что не знаю? – неловко признался он. – И не по моей вине, честно. Я пытался связаться с ней, пытался предложить встретиться… я ведь скучаю по ней, даже удивительно. Ну и хочется убедиться, что с ней все в порядке.

– И? – с серьезным видом спросила Карла.

– И ничего. – Берт даже развел руками. – Она, кажется, в Ботсване. Мы обмениваемся очень редкими письмами. Хотя вспомнить ее здесь, Карла, она всегда была очень обязательным корреспондентом.

– Еще каким, – согласилась та. – Она одна из редчайших моих знакомы, которые не ленились подписывать открытки. С ней я могла быть уверена, что она сама их писала, а не ее принтер-«автограф». И ты говоришь, она даже не отвечает на твои сообщения?

– Отвечает! – оскорбился за Альбу Берт. Отпив пива, немного подумав, он все же признал: – Но сильно не сразу.

Иво вредно захихикал.

– А я смотрю, ты жалеешь, что вы развелись, куда больше, чем хочешь признаться, – пошевелив бровями, заметил он.

Берт недовольно посмотрел на него.

– Вот как раз об этом я не жалею, – категорично заявил он.

– Вы были неплохой парой, – мечтательно заметила Карла.

Берт предпочел не спорить.

Обратно в Преторию он возвращался все той же авиакомпанией и все в том же первом классе. Иво Ренартс не возражал, сказал даже, что отчасти завидует, ему-то такие вещи не светят, а Берту скорее всего еще не раз выпадет прилететь в Европу. Странным образом, подобная расточительность не особо развлекала Берта, на обратном пути этот комфорт первого класса не вызывал в нем такого мстительного удовлетворения, как за две недели до того. Его даже перестало удивлять удостоверение внештатного политического журналиста одной умеренно консервативной медиа-компании, которое по убеждению Иво должно было помочь ему подобраться к политикам, экономистам высшего звена и так далее. Берт даже получил задание от редакции – настроения в преддверии возможной смены политического курса Лиги. В любом случае, у него было достаточно времени, чтобы подумать, зафиксировать что-то, даже написать пару писем, одно традиционно Альбе, с парой легкомысленных замечаний, с рассказом об амбициозном предприятии отца по не очень нужной реструктуризации хорошо работающего механизма, рассказанном очень схематично и в очень осторожных выражениях. Несколько игривых и очень, очень глупых сообщений Коринту. Берт уточнял: где он, что делает, чем занимается вне работы, как смотрит на то, чтобы встретиться, скучал ли хотя бы немного, есть ли у него какие-нибудь планы, которые он готов нарушить ради Берта. И просто: попытка рассказать, как внезапно вспоминал Коринта, когда увидел вот эту статую; а в этом ресторанчике хотел бы немного посидеть с ним, прогуляться рядом по этой улочке, и так далее. Затем Берт откинулся в кресле, закрыл глаза и попытался подремать; его рука надежно сжимала комм, а по лицу бродила счастливая улыбка. Он был почти уверен, что Коринт не даст о себе знать, но и не сомневался, что все его сообщения будут прочитаны. Возможно даже, им порадуются. Думать о мелочах вроде Горрена и Альбы не хотелось – о Коринте мечталось куда легче.

Вернувшись домой, в квартирку, которой Берт обзавелся не так давно – хотя на кой бы она ему была нужна, он попытался связаться с Горреном. Тот отреагировал сообщением, что обязательно даст о себе знать, но позже, и не шел бы милый Берт отдыхать. Коринт был куда более любезен. Он охотно принял предложение встретиться.

– Я как раз размышляю над тем, хочу ли я оранжевый пиджак, – мечтательно поведал он.

– Оранжевый? – эхом повторил Берт. У него даже дыхание перехватило, когда он представил Коринта в оранжевом пиджаке. Это бесспорно будет яркое и провоцирующее зрелище.

– Не совсем оранжевый. Шафрановый скорей. Нет, все-таки рыжеватый. Шафрановый, кажется, слишком желтый для него. И моя кожа отливает в баклажан. Отвратительно. – Коринт задумчиво разговаривал сам с собой, подбирая себе пиджак за пиджаком. Его не устраивал ни один цвет, и на горе Берта, видео было отключено. Хотя нет, неожиданно он уставился на сосредоточенного Коринта. – Ну? Что ты думаешь по этому поводу?

– Здорово, – не раздумывая ответил Берт и улыбнулся.

Коринт развернул камеру на себя.

– Ужасно, – скучно заметил он. – Нет, этот оранжевый мне все-таки не идет.

Он прошелся вдоль вешалок.

– Я ужасно старомоден, ты не считаешь? Мог бы заказать в сети, примерить на виртуальном двойнике, при необходимости запросить помощи у виртуального же консультанта, и это было бы так же эффективно, а возможно, даже лучше. И вместо этого я тащусь на другой конец города, потому что эта черная ведьма Филомела, – он повысил голос и вытянул шею влево, очевидно, делая все, чтобы та дама его услышала, – отказывается обзаводиться такими услугами. Она на мне одном зарабатывает достаточно, чтобы купить себе люкс-модель виртуального продавца, но предпочитает, чтобы несчастные жертвы ее черной магии лично приходили к ней на поклон и приносили жертву.

– Свою лень, красавчик, – и Берт наблюдал – к своему отчетливому, ревнивому неудовлетворению, как женская рука, увешанная толстыми и тонкими, свободными и тесными браслетами, щелкнула Коринта по носу. Он же, вместо того, чтобы оттолкнуть эту наглую руку, только смешно сморщил нос.

– Невыносимая женщина. Ее черная магия – это что-то невероятное. Невероятно эффективное, я хочу сказать. И при этом у стервы хватает наглости ходить на воскресные мессы в белом платье. Представь, Берт, эта амазонка – и в белом платье. Потрясающая наглость, – самодовольно закончил Коринт. – Но что это я. Так ты окончательно вернулся? Не исчезнешь по своим загадочным делам в полночь? Или не отправишься на таинственную встречу на бесстыдно раннем рассвете? Хм, кстати, зеленый кажется мне вполне пристойным. Посмотри, не изумрудно-зеленый, а… Филомела, какой это цвет? … Ну нет же, – капризно тянул Коринт, примеряя еще один пиджак, – тебя послушать, так ты никогда не видела малахит. Лесная зелень? Я так понимаю, что ты совершенно не представляешь, что это такое, – надулся Коринт, и Берт глупо заулыбался.

Через две минуты Коринт удовлетворился эпитетом «жадеитовый» для описания своего нового остромодного пиджака, пострадал на тему сложности подбора рубашек и наконец переключил внимание на Берта.

– Я слышал, в Брюсселе была отвратительно дождливая погода, – легкомысленно произнес он.

– Ничего особенного, – пожал плечами Берт. – Для Брюсселя. Мне повезло, и выпала пара солнечных деньков. А тебе?

– В Йоханнесбурге всегда хорошая погода, дорогой, – утомлено отозвался Коринт. Он отвлекся для того, чтобы расплатиться с ведьмой Филомелой, но при этом упорно не отключал коммуникатор. Берт мог пройти шаг за шагом, действие за действием по ритуалу, ценному для Коринта именно своей многоступенчатостью, как заподозревал Берт: прелестник повздорил с теткой Филомелой, получил от нее комплимент изумительной коже, похвастался восхитительной Филомеле новой процедурой, которую открыл для себя в Тунисе, повздыхал еще немного, удивляясь, как категорически отрицающая технический прогресс Филомела допускает рассчитываться чип-картой, а не требует наличные деньги, расцеловался с ней и вышел на улицу. Дверь закрылась, Коринт удовлетворенно выдохнул, впитывая жару, у Берта пробежали мурашки от неожиданной эротичности простейшего жеста. Он отвечал на беспечные – казавшиеся таковыми – расспросы Коринта, находясь в блаженном тумане, охотно рассказывал, что встретился с коллегами и они опасаются каких-то странных программ по реструктуризации секторов, что ходят самые разные слухи о самых разных вещах: реформа всех видов страхования, сопровождающаяся массивной медийной шумихой, причем нужно очень внимательно следить за тем, с кем служит эксперт, прежде чем решить, верить ему или нет; слишком пристальное внимание к здравоохранению с упором на размножение, верней его сокращение; значительный прирост активных членов церкви.

– Истеричный прирост причем, – заметил Берт.

– Что? – Коринт округлил глаза.

Берт задумался. Что именно он хотел выразить таким глупым замечанием?

– Ну либо церковь неожиданно оказалась прибежищем для истероидов самого разного толка, – широко улыбнулся он. – Не поверишь, я случайно оказался на вечернем служении, и что-то мне вспомнились миллионные церкви где-нибудь в Ботсване, не в обиду Ботсване будет сказано. Понимаешь?

– Не совсем, – прохладно отозвался Коринт, словно он раздумывал: обидеться или продолжить расспросы и уточнения, чтобы установить, что именно хотел донести до него Берт, но не смог в силу внезапно обострившегося косноязычия.

– Европа давно уже ведет относительно инертную религиозную жизнь, если позволишь немного пофилософствовать. Кстати, ты далеко от меня? Не хочешь заглянуть?

Коринт закатил глаза.

– Берт, я вижу, как ты одеваешься и что предпочитаешь из еды. Я категорически не хочу убедиться, что твои вкусы распространяются и на твое жилище. Ты не хочешь переместить свой круп в мою юдоль? – предолжил он. Самую малость, но вполне отчетливо, он прозвучал высокомерно. Прищурился, смотрел на Берта в упор, плотно сжимал губы, но делал вид, что улыбается. Глядел с вызовом: хватит духа у Берта сделать шаг в святая святых, или так и будет благоговейный поклонник ходить кругами.

Это было задумано как вызов; это было расценено как вызов. Берт зафыркал, шумно засопел и отключился. Коринт к невеселому удивлению ощутил, как что-то словно кольнуло его упреком: не стыдно? Тебе действительно этого хотелось? Не боишься, что он расценит это иначе? Человек – тварь непредсказуемая, пусть ты и ловок в играх с ним. А ведь Коринт знал наверняка, что Берт непременно будет поджидать его у дома, если же задержится по пути, то явится сразу же после того, как Коринт придет домой. Знал – уверен не был. Словно разные части мозга функционировали автономно друг от друга, отказываясь делиться информацией. Поэтому Коринт не спешил – не желал разочаровываться.

И то ли он слишком увлекся умствованиями насчет того, отграничены ли друг от друга когнитивная и волитивная сферы, читай воля и знания, либо взаимосвязаны сложно и неразрывно, просто время от времени переходы могут сбоить, создавать пробки, не пропускать сведения, что, выйдя из такси, увидев крупную фигуру Берта, топтавшегося неподалеку от подъезда, не обрадовался. Не испытал ничего, даже удовлетворения. Берт действительно был предсказуем именно так, как рассчитывал Коринт; он отреагировал соответственно интуитивным предположениям, а Коринт не мог найти в себе чуточку самодовольства, чтобы разогнать серую пелену апатии. Но игру нужно было доигрывать до конца, что бы ни думал себе Коринт. И он остановился, высокомерно осмотрел Берта с головы до ног, указал подбородком в направлении вдохной двери и пошествовал туда, нисколько не сомневаясь, что Берт поспешит следом.

Поприветствовав консьержа, Коринт кончиками пальцев указал за спину:

– Это мой гость, – сообщил он консьержу. И продолжил царственное шествие.

Берт благодушно поздоровался с консьержем, и только внимательно вслушивавшийся в его речь человек отметил бы скованность. Несколько непривычную в оптимистичном обычно, не сомневавшемся в себе, немного вальяжном Берте. Коринт отчего-то вслушивался в простые, многократно за день произносимые слова с острым вниманием. И он уловил неловкость – робость, возможно – растерянность Берта. Неплохое лекарство для самолюбия. Слишком мало, впрочем, чтобы избавиться от беспокойства.

Лифт был просторным, как и все в доме, Коринта и Берта разделяло не менее двух метров. Коринт присел на поручень, Берт остался стоять у двери, смотрел на него, набычившись, склонив голову, напоминая носорога, собиравшегося броситься в атаку. Или дикого кабана – с мощным корпусом, с жесткой щетиной, с маленькими, гневно посверкивающими глазками. Уродливое сравнение. Привлекательная картина, как ни странно. Берт действительно готовился к атаке.

Коринт испытывал возбуждение – смесь страха, предвкушения, жажды чего-то нового, удовлетворения. Не в последнюю очередь растерянности: он давно играл в эти игры, очень хорошо знал правила, по которым строились маневры обеих сторон, целью которых было как раз свести двоих людей для получения плотского удовольствия, не более. Обе стороны могли преследовать разные цели, не совпадавшие с намерениями противника, но результат как правило устраивал их; сам процесс должен был доставлять удовольствие. Это обычно, когда нужно было получить выгоду. Берту было на нее наплевать, и это бесконечно усложняло ситуацию. Это тревожило Коринта куда больше. Это усиливало в нем растерянность.

Коринт не хотел оказываться инициатором любого шага, который мог казаться логичным, уместным, оправданным в этой ситуации, пусть по коже волнами пробегали электрические разряды, пусть по ощущениям волосы на голове искрились от напряжения, пусть грудь сдавливали невидимые обручи и было жарко, душно, не хватало кислорода, а кровь с шумом билась в висках. Он не хотел брать на себя такую ответственность, не хотел оказываться зависимым от кого бы то ни было, пусть от Берта Франка, простоватого, вроде надежного, почти предсказуемого, кажется, влюбленного, в связи с этим поглупевшего. Коринт не сомневался, что способен вертеть им, как вздумается – но он не хотел делать первый шаг. Он отчетливо осознавал, что хочет – жаждет перемены в их отношениях, именно такой, и не представлял, как подтолкнуть Берта к ней. Решил спровоцировать его немного. Неторопливо облизал губы, глядя на Берта пристально, прищурясь: Берт задержал дыхание. Переступил с ноги на ногу – неторопливо, плавно, намекая всем телом, как он гибок, как горяч, податлив, охоч до удовольствий: Берт пожирал его глазами, покачивался в такт движениям Коринта, словно пытался удержать себя от точного их повторения. Коринт неторопливо погладил приятно-теплый деревянный поручень подчеркнуто ласкающим движением: Берт закаменел, следя за его рукой, за длинными, ловкими, умелыми пальцами. Лифт остановился, Коринт сделал шаг в направлении двери, замер и взглядом приказал Берту выметаться и ждать его у двери: Берт подался вперед – и Коринт взволновался, его воображение вспыхнуло живописными образами, представляющими Берта, утверждающего над ним свою власть – подчинявшегося, смирявшегося под властью Коринта – требовавшего равноправия. Но он, кажется, недооценил Берта – тот собрал остатки благоразумия и вышел из лифта. Коринт неторопливо направился к двери, прошел совсем рядом с Бертом, задержался, многообещающе посмотрел на него и приблизился к двери. Положил руку на панель-ключ, бросил на Берта двусмысленный, призывный и одновременно насмешливый взгляд через плечо и вошел в открывшуюся дверь.

Берт сдрейфил. Ему нравилось быть влюбленным, ощущать себя влюбленным, смаковать это чувство, засыпать с глуповатой, мечтательной улыбкой на лице, ставшей уже привычной, видеть сны разной степени пошлости, просыпаться возбужденным, предвкушать новую встречу, воображать ее, готовиться к ней. Эта необязательность в отношениях – она как раз и была привлекательной. Можно было восхищаться объектом своей влюбленности, но при этом рассчитывать, что он всегда будет представать перед тобой если не безупречно одетым, готовым к светскому мероприятию, то по крайней мере привлекательным и облагороженным. Совершенно не нужно было заботиться о совместном будущем, о том, чтобы узнавать друг друга; по большому счету, более близкое знакомство с Коринтом, выходившее за рамки ночных гулянок, комм-разговоров, состоявших если не из бесконечного флирта, то из обмена легкомысленными и никак не относившимися к реальной жизни репликами, страшило Берта. А вдруг он не такой? А вдруг они оба совсем другие? А вдруг на чуть более настоящего Коринта у него разовьется аллергия? А вдруг сам Коринт на деле такое гадкое существо, которое следует держать в изоляции от рода человеческого? Берту очень не хотелось, чтобы очарование собственной влюбленностью лопнуло как мыльный пузырь. Поэтому он всерьез задумался о том, чтобы сбежать.

Не успел: Коринт стал в дверном проеме и протянул – властно и жеманно:

– Бе-е-ерт?

Этого одного слова, состоявшего, как померещилось Берту, из одной-единственной, рыжеватой, коричной, звенящей колокольчиками, насмешливой и прозрачной гласной, оказалось достаточно, чтобы он впал в привычное рядом с Коринтом безвольное состояние. Он глупо заулыбался, попытался согнать улыбку с лица, залюбовался Коринтом, шагнул ему навстречу, снова остановился, внезапно охваченный неловкостью, испугавшийся ее же, рассерженный ею. Коринт повторил свое томное, многозначительное: «Бе-е-ерт?», которому противостоять было невозможно. Берт покорно пошел к двери.

Коринт остался у проема. Когда Берт поравнялся с ним, он ухмыльнулся понятливо, проворковал:

– Я было подумал, что ты решил оскорбить меня, презрев мое гостеприимство.

– Нет, – Берт недоуменно засмеялся, потряс головой, – что ты. Просто неловко. Я могу тебя стеснить, отвлечь от планов. Разных, – уточнил он зачем-то. Пожал плечами.

Коринт поднял руку, положил ее на плечо Берту, глазами указал внутрь квартиры.

– Заходи, – беззвучно, одними губами произнес он. – Зачем оставлять открытыми двери?

Непроизвольно, неожиданно Берт содрогнулся от этого прикосновения. Он глазел на Коринта, открыв рот, и не дышал. Коринт подтолкнул его и закрыл дверь.

Войдя, Берт снова замер. Коринт маячил за его спиной.

– Кофе? – прошептал он над плечом Берта. – С молоком, если я не ошибаюсь?

Берт медленно повернулся на голос. Его отделяли добрых пятнадцать сантиметров от лица Коринта, с такого расстояния можно было рассмотреть глаза с голубоватыми белками и парой кровеносных сосудов крупнее обычного; оказывается, у Коринта были карие глаза – почти черные, но все-таки в радужке угадывался шоколадно-коричневый оттенок. Можно было чуть пристальней посмотреть на кожу – она была холеной, кажется, Коринт не брезговал пудрой; на щеках и над бровями были видны крупные поры; морщины совсем незаметны – то ли давний, непрекращающийся, тщательный уход, то ли услуги косметической медицины, возможно, и то, и другое. Личный ассистент топ-менеджера «Эмни-Терры» наверняка может позволить себе куда больше, чем независимый и одинокий Горрен Даг, к примеру, или тем более его наемный работник. И натянутая усмешка, и пристальный, решительный взгляд. Берта тянуло к нему, но и необходимость стряхнуть с себя влюбленность в идеального, им же придуманного Коринта, шагнуть, как в воду, в иные отношенияя – ему было жаль; не хотелось; напротив, хотелось узнать иного Коринта, который не мог быть плохим. Кажется, ему не хотелось и Коринта разочаровывать. А вдруг он, узнав Берта поближе, утомится им, останется неудовлетворенным?

Словно подслушав мысли Берта, насладившись ими и решив немного поощрить его, Коринт выскользнул из-за его спины, небрежно повел плечами, словно пиджак внезапно стал неудобен, и пошел в сторону кухни.

– Я рассчитываю, что ты осмотришься самостоятельно. Кажется, моя квартира типична, насколько может быть типична квартира одинокого метросексуала, проводящего много времени вне дома. –Говорил он, неторопливо отдаляясь от Берта. – Я долго не мог понять, хочу ли я, чтобы моя квартира была похожа на все гостиницы мира одновременно, или наоборот, хочу напичкать ее индивидуальностью.

Он замолчал. Берт подождал ответа, огляделся в поисках ванной, затем, ощутив, что пауза затянулась, произнес:

– И? Решил?

Коринт вышел из кухни.

– Я имею обыкновение слишком увлекаться подчеркиванием моей индивидуальности. В основном это забавно. Иногда утомительно прежде всего для меня. Вместо того, чтобы выражать свои настроения, я выискиваю в себе свою индивидуальность. Это, знаешь ли, выматывает.

Он помахал рукой в воздухе, высокомерно улыбнулся и снова вошел в кухню.

Берт отправился в туалет. Помыв, долго вытирал руки, неловко посмеивался, находя слова Коринта то очень точными и мудрыми, то слишком напыщенными, позерскими. И его отношение к ним и самому Коринту металось между двумя полюсами: насмешкой и умилением. Как мерцающая точка на экране. Появилась у одного полюса, попульсировала, исчезла – чтобы появиться у другого.

Он пошел к Коринту. Тот сидел за высоким столиком, положив щиколотку левой ноги на правую, смотрел на Берта насмешливо и с любопытством. На столе стояли две чашки.

– И я уже начал беспокоиться, что ты испарился через вентиляцию, – ехидно произнес Коринт. – Прошу.

Он указал рукой на стул напротив, на пару десятков градусов повернулся к Берту.

– Помилуй, я мало в какую вентиляционную шахту пролезу, – усмехнулся тот.

– Именно так я успокаивал себя. Несмотря на исключительную эффективность вентиляции в этом доме, шахты просторностью не отличаются. А значит, ты должен оставаться запертым в том маленьком чуланчике с гордым названием «гостевой туалет». – Он помолчал немного. Указал глазами на чашку: – Твой кофе.

Берту было плевать на чашку, на ее содержимое. На прошлое и будущее. На Горрена Дага и тот прискорбный факт, что через пару месяцев снова придется лететь в Европу. На многочисленные «но» и «если», неопределенность своей собственной жизни. На человека, сидевшего напротив – не наплевать. Берт отчетливо осознавал, что Коринт сманипулировал им, чтобы Берт сначала пришел на встречу – прибежал, полыхая самыми разными эмоциями, чтобы не увернулся от кофе в гостях. Возможно, им продолжат манипулировать и дальше, имея в виду какие-то странные, невразумительные цели. И плевать бы. Берт был почти счастлив.

Коринт задавал ему самые разные вопросы: какая погода в Европе. Как прошла встреча со знакомыми и друзьями. Ах, «бывшими» коллегами? И как бывшие коллеги отнеслись к зрелищу довольного, самоуверенного, отлично выглядящего Берта? И чем они занимаются в свободное от зависти время? Подумать только, хают начальство. А чем это вызвано? То есть сам факт хаяния начальства – это нечто настолько естественное для человеческой натуры, что человек, не делающий этого, вселяет в Коринта сильное и отчетливое подозрение: что-то скрывает, не на начальство ли шпионит? Ах, неужели Берт смог сохранить самые благоприятные воспоминания о бывшем начальстве? Но неужели этого достаточно, чтобы желать встречи с ним? А посещал ли проказник-холостяк какие-нибудь танц-бары? После южно-африканской сальсы не слишком ли пресно? Коринт задавал вопросы, делал замечания – остроумные, ядовитые, иногда грубые, и Берт отвлекался от вопросов, от своих на них ответов, смеялся над остротами Коринта; время от времени вставая, проходя совсем вплотную к Берту, Коринт начинал говорить иным тоном – ласкающим, возбуждающим, предвкушающим. С каждым разом он проходил все ближе к Берту, двигаясь с томной, ленивой кошачьей грацией – то чашку наполнить еще раз, то поставить розетку с печеньем, то положить салфетку, то проверить, достаточно ли сахара в сахарнице, которая никому из них не была нужна. И каждый раз он внимательно смотрел на Берта, поощряюще улыбался. И все всуе.

Нужно было потянуться за своей чашкой через весь стол, опереться о столешницу в паре сантиметров от руки Берта, чтобы он наконец обхватил Коринта. Тот не выпрямился, застыл в его руках, ухмылялся – ждал. Он не сомневался, и Берт вместе с ним, что они оба хотят одного и того же. Но Берт не мог решиться – Коринт не хотел уступать ему привилегию подчинившегося. И он ждал: сможет ли Берт выпутаться из сетей близкого контакта, ощутимого дыхания, кожи под ладонями. Своей влюбленности, чего угодно – устоит ли. Берт не устоял. Подтянул его к себе, усадил на колени, прижал к себе, вгляделся в лицо Коринта, опьяненный своей собственной смелостью, боящийся ее же, отчаянный и отчаявшийся –и все не решался сделать нечто значимое – хотя бы поцеловать Коринта, если все остальное казалось ему святотатством. Но закрепившись на одной высоте, Коринт начал отвоевывать другие. У него было куда больше опыта; он провел столько времени, наблюдая Берта, он просто получал наслаждение от самой ситуации, и дальше провокации получались все более эффективными. Берт был бессилен противостоять – если бы захотел.

Затем Коринт предложил Берту остаться на ужин. Он готовил – Берт стоял рядом, любуясь им. Коринта раздражало его идиотское молчание и блаженная улыбка, а еще полностью утраченная способность к связной речи. Междометия были все, что Берт был способен выдавить из себя. Коринт тяжело вздыхал, но Берт улыбался виноватой улыбкой, Коринт закатывал глаза и непроизвольно смеялся, до того Берт походил на нашкодившего щенка.

После ужина Берт категорически не хотел убираться восвояси, Коринт категорически не хотел видеть его в своей квартире. И щенячий взгляд больше не действовал. И на настойчивые уточнения Берта: «Так ты не будешь против, если я свяжусь с тобой? И мы точно увидимся завтра? Послезавтра? А потом?» – начинали раздражать Коринта.

Берт долго топтался рядом с домом Коринта. Хотел бы – не повел себя настолько глупо. Жаркий воздух вне здания мог отрезвить, как выясняется. Коринт был любопытен – Берт болтлив, чтобы угодить ему. Коринт провоцировал – Берт вспыхнул и загорелся, чтобы удовлетворить его. И любопытство Коринта не было выражено явно, и прикрыто оно было его игрой, но он тщательно расспрашивал его о поездке. И очень хорошо представлял, что являют собой знакомые Берта из прошлой жизни.

Хвала небу за догадливого Горрена Дага. Он появился в Йоханнесбурге, как и собирался. Истребовал Берта к себе, велел рассказывать в деталях, что происходило, чем пахнет ситуация, откуда ветер дует для всяких там «Тонарог» и «Астерр». Особенно последней, потому что она как раз утверждала, что не имеет никаких интересов в Африке, а «Эмни-Терра» существует сама по себе и вполне независимо. Берт честно признался, что давно не понимает, чем пахнет ситуация и что за изменения происходят в президиуме местной лиги.

– Весь мир ставит на Дейкстра, – заметил Горрен.

– Весь мир не будет выбирать его, – заметил Берт.

– Ты думаешь, у наших дорогих друзей Тессы и Де Врис найдется парочка тузов в рукаве?

Берт недоуменно смотрел на него. Горрен подпер рукой голову и задумчиво уставился на него.

– Берт, дражайший мой спутник. – Неторопливо начал он. – Я знаю тебя как человека удивительно здравомыслящего и… некоторым образом… скучного. Лишенного воображения. Что значило: феноменальная исполнительность и гарантия от всяких там депрессий, скачков работоспособности, ипохондрий, меланхолий и прочей чуши. И что-то мне кажется, что ты твердо намерен разочаровать меня. Уж не влюбился ли ты?