Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 53 страниц)

Отец Амор неторопливо шел к епископату; ничего хорошего он от этого времени не ждал – а кто из подчиненных был бы рад на три недели попасть в пресс очень умных, всезнающих, теоретически подкованных, имеющих доступ к последним достижениям людей? Но день был дивный, воздух пах убойным коктейлем из запахов, практически неразделяемым на составляющие и очень приятным, а улица, по которой шел отец Амор, была вся усажена деревьями и кустами. Самыми разными, темно-зелеными, обильно цветущими, сочными, здоровыми. Отец Амор упрямо представлял себе, что просто прогуливается, а не идет на эшафот. И он охотно задерживался у еще одного куста, задирал голову и смотрел на ветви еще одного дерева, однажды опустился на скамейку и просто смотрел на обезьянок, невесть откуда взявшихся на этой улице. Из публичного парка прибились ли, болезные, или еще откуда?

Привратник радостно заулыбался отцу Амору.

– Его преосвященство будет рад приветствовать вас после дальней дороги, отец Амор, – бодро сообщил он и даже попытался ухватиться за сумку, которая преданно служила тому лет пять, не меньше. Она была небольшой, вещей у отца Амора хватало, чтобы заполнить ее наполовину, и помощь привратника была совершенно не нужна. Отец Амор и сделал вид, что не заметил жеста, поблагодарил и встал чуть дальше, чтобы заблокировать маневр.

Привратник выглядел немного задетым. Отец Амор с трудом сдерживал улыбку.

– Я глубоко признателен его преосвященству за его неизменное гостеприимство, которое он с достойной его сана и доброй натуры щедростью изливает на меня, – кротко ответил отец Амор. Привратник был деморализован и послушно предложил проводить в комнату, где предполагалось разместить его. Он так и топтался у двери. Отец Амор умылся – не сдержался, в кои-то веки воды было почти в достатке; задвинул ногой под кровать саквояж и сказал: – Идем?

– Погода нынче установилась стабильная, – бодро говорил привратник, выбегая вперед и заглядывая отцу Амору в лицо. – Вот еще три недели назад соседний квартал пострадал от урагана. Нам повезло, пара веток обломалась, и все. А там дерево упало на забор, вся система безопасности вышла из строя. Так не поверите, отец Амор, пока приехали ремонтники, из периметра кое-чего вынести успели. Конечно, народ там не нищенствует, даже наоборот, ничего важного, конечно, но и не просто так люди живут. Но что там вернешь-то? И обидно, ведь правда? Неэтично такое поведение, совершенно неэтично. Или вот два месяца назад его преосвященство был с визитом в Чаде. Его принимал сам президент, говорил, что его преосвященство куда больше делает для панафриканства, чем даже его собственные министры. И как только мы уехали, там случился такой ужасный сезон дождей, отец Амор, что вы не представляете. Я не видел сам, но показывали сюжеты, в которых просто реки бежали, ре-ки. Мутные, бурые реки. Представляете? И все практически неожиданно. А у нас как-то спокойно. Жарковато, конечно. Но это не какой-нибудь Судан. Там нашей делегации пришлось пожить в палаточном городке. Ну, вы понимаете, – быстро и неразборчиво проговорил привратник. Отцу Амору показалось, что он даже губы старался не разжимать. – Переселенцы, то-се. Его преосвященство хотел поближе познакомиться с невзгодами тех несчастных. Так вот, ночью, в полночь и в пустыне практически, температура вообще не опускалась. Как в пекле. Ну вот мы и пришли.

Он замер у двери в приемную и робко просунул в нее голову.

– Отец Юстин, отец Амор Даг прибыл, – счастливо доложил он.

Отец Амор был дезориентирован трескотней привратника. Хотел было поблагодарить его, но с трудом стряхнул оцепенение, а тот уже испарился. Личный секретарь епископа открывал дверь, приглашал войти, отец Амор оглядывался, надеясь хотя бы в спину крикнуть привратнику «спасибо», а секретарь невозмутимо говорил: «Брат Константин способен заговорить зубы тигру до такой степени, что он станет убежденным вегетарианцем. Кстати, были случаи. Не совсем буквальные, но метафорически – все с точностью до образа». Он предлагал отцу Амору усесться, спрашивал, сделать ли кофе, интересовался, как прошла поездка. Не случилось ли в дороге чего-нибудь непредвиденного. На недоумевающий взгляд отца Амора он спросил прямо:

– Обошлось ведь без происшествий?

Отец Амор молчал. Наконец кивнул.

– Никаких. Все мирно.

– Время от времени наши гости рассказывают самые разные истории. К сожалению, правдивые, – удрученно склонил голову секретарь. – Народ, долгое время избавленный морального компаса, не сразу начинает следовать ему, обретя. Мы стараемся… хотя что это я, я последний человек в этом процессе, наши братья, и вы в том числе, стараетесь вдохновлять простых людей на достойную жизнь, но это очень неспешный процесс, после многих десятилетий неустойчивости особенно.

Отец Юстин был вежлив до такой степени, участлив, взирал на отца Амора круглыми, восхищенными и печальными глазами, что тот чувствовал себя смертельно больным. Или что-нибудь иное, из этих антиутопий. К примеру, ему предстояло принять участие в жертвоприношении, в качестве жертвы, разумеется, только ему забыли сообщить. А вот его преосвященство как раз и вынужден взять на себя этот тяжкий труд, чего ему, разумеется, не хочется совершенно, ввиду тонкой душевной организации и нежной психики.

Впрочем, отец Амор испытал легкий укол разочарования, когда из кабинета епископа вышел человек. Подозрительно похожий на военного, как показалось отцу Амору. И глупо было переживать разочарование, по большому счету: причина задержки была проста и примитивна, очевидна и банальна, и дело не в возможной великой миссии отца Амора, которая бы привела его на смертный одр, а очень даже во вполне естественной занятости епископа одной из важнейших стран Центральной Африки; и точно так же гипервежливость епископского секретаря находила свое объяснение. Но отцу Амору было даже жаль той своей версии – надо же, такой романтичный подвиг оставался неосуществленным. Он лениво подумал, что присутствие военных в епархии, да еще предпочитающих ходить в гражданской форме, некоторым образом подозрительно.

Его преосвященство вышел в приемную, решительным шагом подошел к отцу Амору и приветствовал его сначала крепким рукопожатием, затем решительными объятьями и поцелуем. Похлопав по спине, он спросил:

– Хорошо доехали, брат Амор?

– Хорошо, – с готовностью ответил тот. – Мне повезло в чем-то, ваше преосвященство, людей было немного и в поездах, и на вокзалах. Я мог представлять себе, что еду в роскошном вагоне, целиком отведенном мне одному.

Епископ вежливо засмеялся, словно в соответствии с неприятным ему протоколом. Отец Юстин растянул губы в улыбке, но смотрел серьезными, даже подозрительными глазами. Амор предпочел вообще не делать вид, что находит свое замечание шуткой, тем более смешной шуткой.

– Ну что ж, мне жаль, что я не дал вам возможности отдохнуть с дороги, – рассеянно глядя в сторону, заговорил епископ, – но у вас еще будет время отдохнуть. Я займу совсем немного вашего времени. Я стараюсь проводить максимально много времени с приходскими священниками, отец Амор, чтобы держать руку на пульсе. И мне, разумеется, крайне интересно, как вы чувствуете себя далеко от толп населения и среди простых людей. И что простые люди думают, мне особенно интересно. Брат Юстин, похлопочете о чае? Или кофе, брат Амор?

– Кофе, – немного поразмыслив, решил Амор. – У вас замечательный кофе.

– Подарок члена правительства, – быстро отозвался епископ. Он все стоял, глядя по сторонам, словно заново знакомясь с приемной; его рука лежала на спине Амора. Как будто его преосвященство боялся, что отец Амор сбежит в ужасе – в отвращении – в отчаянии – в каких угодно, но равно неприятных чувствах, и рассчитывал таким образом предотвратить его бегство.

– Многие члены правительства с удовольствием поддерживают дружеские отношения с его преосвященством, выходящие за рамки простой политики, – не без гордости отметил отец Юстин.

– Наверное, одним из приятных бонусов политической должности является доступ к новейшим достижениям в разных сферах народного хозяйства, – с готовностью отозвался Амор. – Но для меня лично даже эти привилегии не сделают никакую политическую роль приятной.

– Иногда мы вынуждены совершать многие, в том числе и тяжелые поступки, принимать сложные решения, нести бремя высшей власти, мой дорогой Амор. Это ведь тоже послушание. Оно тоже учит смирению. Ну-с, пойдемте-ка в кабинет, и вы расскажете мне немного подробней, как обстоят дела в том далеком месте, в котором вы прославляете дело нашей церкви.

Амор приготовился слушать. Его преосвященство был не дурак продемонстрировать свою эрудицию, гибкость аргументации и знакомство с самыми разными областями жизни; он охотно намекал на буйную юность, причем таким образом, что собеседник был вынужден удивляться: как так – такой благообразный старец, но прошедший через штормы бунтарской молодости? Амор и расслабился, поблагодарил отца Юстина, сделал глоток, преданно уставился на епископа, приготовился внимать. Его высокопреосвященство позволил ему насладиться кофе и – начал спрашивать. Амор растерялся, не сразу собрался, и первые ответы оказались скомканными, неуклюжими, как будто он, живя в глуши, общаясь с людьми на примитивном языке и на примитивные темы, подзабыл правильный язык семинарии, епископата, вообще цивилизованного общества. Это ощущение отчего-то не покидало его. Не то чтобы отец Привель стремился усугубить неловкость. Но и облегчить муки Амора он тоже не стремился.

Его интересовало все, причем самым неожиданным образом. Тут он спрашивает, сколько стоит стадо коз, и за какие деньги их предпочитают покупать. Тут с одобрительным удивлением выслушивает, что в соседней деревне утвердился прелюбопытный промысел: одна беженка из небедных, насколько отец Амор мог судить после пары скупых фраз, обменянных с нею, вспомнила свое хобби из мирных времен, начала изготавливать пряжу из самых разных подручных материалов, красить ее природными красителями, которых, как выяснилось, было много и везде. Тут-то ей помогали местные, бесспорно, давали советы, даже помогали подготавливать красители. Больше из любопытства, чем считая, что из затеи может выйти прок. Но самое удивительное не это, а то, что эта женщина неожиданно – иначе не скажешь – наткнулась на канал сбыта. И теперь целая деревня неплохо зарабатывает на этой пряже, готовит самые разные предметы – коврики, панно, безделушки, шьет, вяжет, что угодно. Женщина дает уроки рукоделия детям, родители довольны.

– Подумать только, – одобрительно говорил отец Привель.

Амор терялся: значит ли это, что его преосвященство одобряет, или что ему глубоко плевать и он просто отвечает вслух своим потайным мыслям?

Его преосвященство задавал еще какие-то вопросы: как отношения со старостой, ходят ли дети в воскресную школу, каков уровень их подготовки, что за настроения царят в деревне, и прочая, прочая. Он находил, казалось, особое удовольствие в мелких, бытовых подробностях, которые подтверждали его собственные представления. Амор не стремился его разубеждать.

Что-то около часа длилась эта беседа. Отец Амор хотел надеяться, что не утомил епископа и не отвлекает его от важных дел своими байками о простых людях из маленькой деревни.

– Что вы, брат Амор! – восклицал епископ. – Не из простых ли людей состоит наша церковь? Как можно вести ее вперед, если не знать и не интересоваться их нуждами и желаниями? Общество, мой милый брат, состоит из отдельных единиц, чтобы улучшать его, нужно перевоспитывать каждого отдельного его члена. Я, наверное, покажусь вам напыщенным старым болтуном, но я благодарен вам, мой дорогой брат Амор, что вы так ревностно радеете о простых нуждах этих простых людей, что вы с такой самоотверженностью несете эту неимоверную ответственность.

Амор не был уверен, но он слышал нечто подобное бесчисленное количество раз и на самых разных языках. В семинарии так точно. До нее, кстати, тоже. В то счастливое время, когда он был уверен, что должен стать врачом, и готовился к этой профессии, его кураторы примерно то же вещали ему: ответственность за каждого, тяжелое бремя, самоотверженность, уверенность в собственных силах. Модус был немного другой: там требовали гордиться своей профессией и учиться доверять своей самоуверенности. Тут – доверять церкви, уважать ее и свое посвящение, избегать гордыни, но не отказываться от уверенности в себе, ибо «тяжек путь и узки врата», и без уверенности в правильности пути не пройдешь его и не достигнешь врат. Но до чего похожи риторические приемы!

Его преосвященство наконец удовлетворился беседой, отправил Амора восвояси, сообщив ему, что надеется, что пребывание в епископате будет насыщенным, но не утомит его, взял обещание, что в случае сложностей отец Амор без колебаний обратится за помощью к нему или любому из старших братьев, пожелал приятного времени и проводил до самой входной двери. Брат Юстин увязался следом, стоял рядом и кивал головой в соответствии с интонациями его преосвященства – сосредоточенно, радостно, озабоченно – добродушно – все время, которое отец Привель напутствовал Амора. После такого прощания приходилось сдерживаться, чтобы идти по коридору неторопливо и с достоинством, словно несешь сосуд, до краев полный мудрости, а не задать стрекача от этих риторов. И как-то странно, непривычно было идти по бесконечным прохладным переходам внутри здания, слушать гул кондиционеров и хлопанье дверей. Амор начал нервничать, словно у него внезапно развилась клаустрофобия. Только выйдя в небольшой сад за главным зданием, он смог перевести дух.

У Амора был целый вечер, который он мог посвятить себе. Библиотека в епископате была традиционно хороша, правда народ ее не очень уважал. Буфет, кстати, был немного лучше и ценился значительно выше. Или можно было выйти за пределы епископата и прогуляться по улицам. Это, правда, не рекомендовалось – небезопасно. Как заметил кто-то малоизвестный в широких кругах: «Очевидно, в отдельных областях Африки сформировалась вполне устойчивое асоциальное общество, то есть имеющее в своей основе альтернативную, асоциальную в своей основе этику и мораль. Кажется, даже после радикального перевоспитания ключевых его членов должно будет пройти не менее трех поколений, чтобы была усвоена куда более выгодная альтруистическая мораль». В этой цитатке был заключен глубокий смысл, куда более глубокий, чем подвластно было усвоить простому приходскому священнику, что не делало ее менее верной.

Впрочем, у Амора было оправдание своему безрассудству: Яспер Эйдерлинк связался с ним, когда Амор блаженствовал на траве под жасминовым деревом, и спросил:

– Ты действительно в Лагосе? В таком случае я настаиваю на встрече. Где тебя подобрать?

Отказаться от такого предложения было практически невозможно; с другой стороны, Амор не отказался бы от встречи, даже если бы она была сформулирована менее элегантно, да вообще грубо. Засранец Эйдерлинк не сомневался, что мир вращается вокруг его несокрушимой персоны, а смыслом существования отца Амора Дага является обеспечение душевного комфорта оного майора, которого именованный майор лишался, когда мир отказывался вращаться в соответствии с его требованиями. Кроткий отец Амор Даг не стремился заниматься назиданиями и наставлениями, не без основания полагая, что Эйдерлинку наплевать на все, что нельзя потрогать или расстрелять из огнестрельного ружья. А еще он не очень успешно убеждал себя, что майор Эйдерлинк все-таки неправ, считая, что он является пупом земли.

В любом случае, следовало побыть честным и признать, что чувство, переживаемое в ожидании майора Эйдерлинка, напоминает счастье: всего ничего, самая малость, и они встретятся, отца Амора привычно обдаст жаром от простого рукопожатия, майор Эйдерлинк привычно усмехнется, как может только он, двусмысленно, пошловато прищурится, сверкнет ослепительно белыми зубами и сделает отцу Амору комплимент, отчетливо балансирующий на грани пристойности и неприличия. Он на такие вещи горазд, Яспер Эйдерлинк. Он на многое горазд, даже если присматриваться к нему в отрыве от чисто субъективных представлений, которые сформировал себе отец Амор. Сам отец Амор жалел невероятно, что не может стряхнуть с себя это посвящение, свой сан, чтобы ответить Ясперу такой же слегка хамоватой любезностью; еще больше он жалел, что не может избавиться от беспомощности, которую испытывал перед Яспером Эйдерлинком. Иногда ему казалось, что он должен, обязан это сделать, и Амор собирал по крупицам силы, чтобы разорвать путы раз и навсегда; чаще всего его решимость разбивалась, как волны об утес, когда Яспер объявлялся в сети и требовал полного и безраздельного внимания отца Амора. «Господина священника Дага», – как иногда насмешливо обращался к нему Яспер Эйдерлинк. «Милейшего, дражайшего отца Амора», – мурлыкал он, оказавшись удовлетворенным и позволив Амору тщательно отмассировать его самолюбие.

Амор немного постоял рядом с братом Константином, убедился, что брат Юстин был прав, сослав того к вратам: брат Константин был замечательным заградительным инструментом. Он говорил столько и так энергично, что самая решительная атака ворот епископата захлебнулась бы от напора отца Константина: он принялся бы расспрашивать, что да как да почему, и уверены ли господа нападающие – правда-правда, что ли, уверены? – что им нужно именно сюда и именно сейчас, а почему они так считают, и прочая, и прочая. Иными словами, два с половиной часа в ожидании Яспера Эйдерлинка пролетели совсем незаметно. При этом брат Константин то ли по наитию, то ли по причине невероятной хитрости и двуличия не сболтнул ничего существенного, хотя три четверти времени провел не за расспросами, а за рассказами. Амор не узнал ничего нового, чего бы не знал из сети. Даже сплетен никаких к своему глубокому разочарованию. Сам он тоже разочаровал брата Константина, не поддавшись настойчивости и не рассказав, что собирается делать вечером. Он рассеянно пожимал плечами, любовался небом и деревьями, одобрительно угукал, когда брат Константин звучал особенно возбужденным, но на прямые и не очень вопросы: «Вы, наверное, с приятелями встречаетесь? А где? А с какими?» – механически пожимал плечами и спрашивал о чем-то незначительном, но приводившем к очередному приступу глоссореи брата Константина.

Попрощавшись наконец, отец Амор отправился на место встречи с неугомонным Яспером Эйдерлинком. Он заставлял себя идти медленно – времени до встречи оставалось больше пятнадцати минут, идти до условленного места в лучшем случае десять. Эйдерлинк прибудет туда точно вовремя – он гордился, как точно чувствует время, охотно рассказывал, как тренировался, чтобы отнивелировать свой внутренний хронометр до такой предельной точности. Он и в других ценил эту точность. И как бы ни хотел майор Эйдерлинк встретиться с отцом Амором Дагом (а скорее, как ни пытался убедить его в своем желании), раньше времени он все равно не прибудет, пусть и будет знать с абсолютной точностью, что отец Амор уже на месте. Так что зачем доставлять ему такое удовольствие?

И Амор неторопливо обошел еще один квартал, постоял у цветного фонтана, обменялся парой фраз с цветочницей, глянул на часы, недовольно отметил, что все равно придет слишком рано, и побрел к перекрестку. Там, на его счастье, пустовала одна скамейка, на которую отец Амор уселся, уселся, намереваясь проскучать две минуты до явления блистательного майора Эйдерлинка, пафосного засранца, наверняка щеголяющего по такой жаре в белоснежных перчатках.

Амор закрыл глаза, осторожно втянул воздух, принюхиваясь, пытаясь различить запахи, распознать, что они могли бы ему рассказать, не в последнюю очередь сравнить с давно привычным запахом своей провинции – желтоватым, охристым, коричневым, почти лишенным зеленых ароматов – сочной травы и листвы, красных – пышных цветов, голубых – свежей воды. Удивительно привычным, утешающим, что ли. И – о да, вовремя – на этот запах наложилось облачко, в меру изящное, в меру брутальное, насыщенно-оливковое, густо-коричневое с пурпурными переливами, пряное и горьковатое – туалетная вода Эйдерлинка.

– Дражайший отец Амор пытается составить арома-атлас Лагоса? – промурлыкал Эйдерлинк. Амор неспешно открыл глаза, поднял их на Яспера, смиренно улыбнулся, категорически отказываясь проникаться величием фигуры в сизой форме лигейского гвардейца, глядя на него снизу вверх, но как на равного. Не спешил он и выпрямляться – сидел себе на скамейке, вытянув ноги и положив расслабленные руки на скамью. Не то что Яспер, решительно сжимавший кулаки – да, в белых перчатках. Как будто брезговал этим городом, этим миром.

– Почему милейший майор Эйдерлинк настаивает, чтобы у любого занятия была великая историческая цель? – полюбопытствовал Амор.

– Потому что без цели невозможна жизнь, – снисходительно, маскируя решительность, ответил Яспер.

– Да брось, – отмахнулся Амор, подобрал ноги, намереваясь встать – но неторопливо, просто чтобы подразнить целеустремленного майора Эйдерлинка. – Почти весь мир живет без цели.

– Немногие живут, кротчайший отец Амор. Остальные существуют.

Амор пожал плечами. Яспер резко сдернул с руки перчатку, протянул ему руку.

– И как жизнь, майор? – спросил Амор, пожимая ее. – Я же прав: жизнь, не бесцельное существование?

Яспер рывком потянул его на себя. Они должны были столкнуться – Амор рассчитывал на это, боялся этого, – но Яспер сделал шаг назад, Амор удержался на ногах и встал ровно.

– Разумеется, жизнь, отличная, полная событий и трагизма жизнь. А твоя?

– Неужели категоричный майор Эйдерлинк признает, что в моем сиром существовании содержится и великая цель? – хмыкнул Амор. – Подумать только.

Эта реплика отчего-то оскорбила Яспера. Он напрягся, вскинул голову, плотно сжал губы, словно приготовился бросаться в бой.

– Ну ладно, ладно, – примиряюще похлопал его по плечу Амор. – Спасибо на добром слове. Предупреждаю, у меня пусто в карманах. Хватит только на воду из фонтана и полбулки хлеба в бедном районе. Поэтому я настаиваю на соответствующем моему финансовому состоянию питейном заведении.

Яспер Эйдерлинк мог позволить себе ресторан класса люкс. Но он не позволял себе унижать отца Амора Дага.

========== Часть 11 ==========

Яспер Эйдерлинк не менялся, наверное, с тех пор, когда он еще в лейтенантах бегал. Амор помнил и то золотое время. Эйдерлинк уже тогда был недоступным для простых смертных офицером, категорически настаивавшим на том, чтобы к нему относились, как к будущему маршалу, а не какому-то там паршивому будущему майору. Не напрямую – он-то мог быть нахрапистым, но и в дипломатию поиграть был не дурак, но не скрывал своих планов – расчетов – намерений стать выдающимся. К приятелям, посмеивавшимся над категоричностью Эйдерлинка, он относился снисходительно. К вежливому, веселому недоумению Амора, сначала семинариста, затем отца Амора, Яспер Эйдерлинк пытался было относиться высокомерно, пытался задеть посильней, но не получалось. Отец Амор отчасти вобрал в себя типичные черты идеального священника – эту неспособность обижаться так точно. Не все черты, разумеется, в нем присутствовали, и он не состоял из них целиком: бывал упрям, мог позлословить, с пристрастным интересом относился к сплетням, любил побаловать себя чем-нибудь вкусным – сладким, был не против выпить спиртного, случалось, напивался. И при этом если бы Ясперу Эйдерлинку был задан вопрос о том, каким должен быть идеальный приходской священник, он бы не задумываясь ответил: отец Амор Даг, и не должен быть, а уже есть.

Неизменным оставалось отношение Яспера Эйдерлинка не только к себе и своему месту в истории, но и к отцу Амору: лучший друг, и даже больше, чем друг. Доверенное лицо, духовник – нет, тут не стоило горячиться, но ему, только ему Эйдерлинк позволял копаться в мотивах поступков и движениях души, задавать неудобные вопросы и вообще вести себя жестоко. Ему же жаловался; на нем же, вредная натура, тренировался в прохождении психологических тестов: начальство объяснимо относилось к психическому здоровью гвардейцев с повышенным вниманием, предъявляло к нему повышенные требования. Следило. Их регулярно прогоняли по всяким консультациям, тестам, симуляциям, придумывали новые, если вдруг решали, что старые недостаточно точно выявляют тот или иной аспект личности. Ну и пристрастно изучали, что тоже не было чем-то удивительным. Сами по себе терапевтические циклы были, по большому счету, не только проявлением заботы о гвардейцам, которых посылали в самые сложные места и на самые опасные миссии; во время этих терапевтических циклов изучалась и благонадежность гвардейцев. Ибо генсекретарю меньше всего нужны были военные, которые не были преданы если не ему лично, так делу, которое он олицетворял, будучи избранным. А Яспер Эйдерлинк думал слишком самостоятельно, чтобы считаться безусловно благонадежным. Тот же Сибе Винк, тщеславная натура, отличный вояка, был им – и ничего больше. Мог побрюзжать на начальство, но кто не брюзжит время от времени? Яспер предпочитал помалкивать. Поэтому и терапевтические сессии походили иногда на допросы. Правда, даже несгибаемому Эйдерлинку необходима была отдушина, и в этом качестве он использовал отца Амора Дага.

Амор был не против. Скорей наоборот: каждое обращение Яспера к нему, каждый откровенный монолог делал его счастливым. Амор готов был слушать его бесконечно. Нет, не так: он готов был даже слушать его, лишь бы Яспер снова обращался к нему за помощью и поддержкой. Что угодно, но еще раз. И еще. И еще…

Яспер осмотрел его с ног до головы, нахмурился, поглядел по сторонам и, помрачнев, сказал:

– Тут неподалеку есть неплохая забегаловка, как раз вода и полбулки хлеба. Район не нищий, но не богатый. – Помолчав, он приказал: – Идем.

Яспер не спешил. Даже для него, предпочитавшего не торопиться никуда, пока есть возможность, он шел слишком медленно. Одну руку держал близко к карману брюк, другую полусогнутой, сжатой в кулак. Смотрел по сторонам; иногда увлекался своими мыслями настолько, что на ответы Амора реагировал после внушительной паузы.

– Мы в опасности? Нас, в частности тебя, собираются убить или похитить и бросить в застенки спецслужб? – трагичным шепотом спросил Амор.

После паузы, которая понадобилась, чтобы осознать содержимое вопроса, Яспер остановился и выдавил:

– Хух?

Амор оглянулся.

– И где они прячутся? – печально спросил он.

– Кто?

– Враги, разумеется. Преступники. Тайные служители очень секретных служб, которые заставляют тебя вести так, хм, странно.

– Вечное благодушие отца Амора Дага. – Яспер закатил глаза. – Я помню твою исключительную уверенность в том, что все, что ни делается, – к лучшему.

– Я не смею посягать на твою монополию беспокойства и обеспечения непробиваемой охраны, – с невинным видом пожал плечами Амор.

Яспер в негодовании потряс головой и непроизвольно улыбнулся.

– Никогда не меняйся, отче, – сказал он. – Ну ладно, в чем ты прав, так это что я переношу мои настроения из последних четырех месяцев на невинную встречу с приятелем, да еще в центре города. Моя вина, отец Амор.

Ухватив его за предплечье, Яспер решительно зашагал по направлению к кабачку, в котором намеревался посидеть с Амором. Он не задавал больше вопросов, Амор старался угнаться за ним.

Кабачок был крохотным, Амор, войдя внутрь, восхищенно выдохнул.

– Не вздумай думать, что это настоящее, в смысле аутентичное! – сурово пригрозил Яспер, развернувшись к нему. – Эта фигня продается на вес на бесчисленных развалах в любом центре провинции от Туниса до Мадагаскара. И даже если тебе начнут заявлять, что она сделана с использованием настоящих технологий и материалов, добытых и обработанных по всем правилам в каком-нибудь заброшенном поселении во влажных джунглях, не верь! Эти засранцы наверняка имеют цеха, где эти поделки делаются пусть аутентичными руками, но конвейерно.

– Восхищаться изобретательностью дизайнера и элегантностью решений мне тоже не позволяется? – невозмутимо поинтересовался Амор.

Яспер был твердо намерен возразить. Амор широко улыбался, дожидаясь его реакции – по возможности вербальной.

– Вот же… – начал было чертыхаться Яспер, но хмыкнул, потряс головой и буркнул: – Я пойду к столику. Ты, я так понимаю, отправляешься глазеть на эту шелуху.

– Совершенно верно, – охотно согласился Амор и подмигнул официанту, маячившему за спиной Яспера встревоженной тенью. – Добрый вечер. Нам обоим очень нравится здесь, что не мешает иметь некоторые онтологические разногласия. Но смею заверить, мы всегда решаем их ко взаимному удовлетворению.

– Он – священник. Чокнутый. – Решительно заявил официанту Яспер.

– Полностью согласен с таким емким определением моего душевного здравия. Иначе объяснить мою привязанность к господину майору невозможно, – весело улыбнулся Амор. – Можно мне немного осмотреться? Совершенно восхитительный интерьер.

Яспер предсказуемо закатил глаза и развернулся к официанту.

– Я заказывал столик, – строго произнес он.

Официант хлопотал вокруг Яспера с энтузиазмом, не вызывавшим у Амора удивления: что-то было в фигуре Эйдерлинка, поведении, в самой осанке, в манере говорить и смотреть, что воздействовало на его собеседников лучше всевозможных сертификатов и удостоверений, подтверждающих его значимость и право распоряжаться. В этом квартале, куда Яспер притащил отца Амора, и в подобных кабачках услужливость и расторопность были, как правило, не самыми распространенными качествами. Амора, приди он сюда в одиночку, сначала бы долго не замечали, затем обслуживали из-под палки и в завершение наверняка попытались бы обсчитать; у них получилось бы, потому что Амор, заметив, не обратил бы внимания. Деньги и деньги, безразлично пожимал он плечами, на них не купишь ничего кроме товаров.

Собственно, зал был крохотным, даже если, обследовав артефакты на стенах, приступить к изучению бутылок со спиртным в баре, все равно не ушло бы больше десяти минут. Амор сел напротив Яспера, а официант уже ставил перед ним высокий бокал с коктейлем.

– На свой страх и риск я дерзко заказал тебе выпивку, чтобы не отвлекать от серьезного и важного глазения по сторонам, – снисходительно произнес Яспер и сделал рукой широкий жест.

Амор проследил за его рукой, сделал почтительное лицо и поблагодарил официанта, угодливо заглядывавшего в лицо Ясперу. И не сдержался, добавил напоследок:

– Поверьте, зубы у него нормальные, не акульи. А вот характер – еще какой.