Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 53 страниц)

– Ты обещала поговорить с приятелями, – напомнил Берт. – И не поверишь, я скучал по тебе.

– Не поверю, – холодно ответила Альба.

– Я не удивлен, – засмеялся Берт. – Но ты все-таки должна мне. Тебе не кажется? Так что предлагаю встретиться в «Вернере». В восемь тебя устроит?

Альба кивнула и отключилась.

– Мне тоже было приятно с тобой поговорить, милая. И я с нетерпением жду нашего совместного ужина. Просто предвкушаю. Весь в нетерпении, – ласково говорил Берт, глядя на сизоватый экран, в котором отражалась его физиономия. Берт злобно оскалился на свое отражение, затем хмыкнул, одернул себя и встал. – И после этого вечера я наконец узнаю, что я буду делать дальше. И где, черт подери.

Он подошел к окну и постучал головой о стекло, прижался к нему лбом, замер.

Помнится, Альба не сочла нужным поинтересоваться мнением Берта насчет квартиры. Но она любезно осведомилась о его месячных доходах, чтобы с учетом ее средств они могли въехать в квартиру в престижном районе и доме поэлитней. Что-то подсказывало Берту, что и с его будущей карьерой она обойдется похожим образом.

Нет, Берт Франк все-таки был рад, что его жена ушла от него. Сам бы он никогда не решился.

И да, Берт скучал по ней. Неожиданно: именно когда он почти лишился прав на Альбу, он начал по ней скучать.

Неясно было, следовало ли ему приходить сильно раньше, можно ли прийти вовремя, или будет ли он прощен, если задержится? Альба наверняка будет пунктуальной. Вопрос в другом: будет ли у Берта мало-мальская возможность повлиять на стратегию, которой Альба собиралась придерживаться этим вечером? Приди он заранее – расценит ли она это как нетерпеливость, и алчность, и жажду наживы, и желание поиметь с нее, пока есть такая возможность, и не припишет ли этому триста тридцать восемь разных вредных и нехороших характеристик? Если сделать вид, что задержался из-за чрезвычайных обстоятельств на работе – наверняка это будет расценено как неуважение, и хорошо если Альба подождет хотя бы пять минут, а то ведь с нее станется встать и уйти. А насчет пунктуальности ее было трудно переплюнуть.

Так что выпендриваться не следовало. Альба пришла вовремя; Берт как раз допивал кофе. Он встал, отодвинул стул; Альба села. Берт нагнулся, чтобы привычно поцеловать ее. Она не возражала, не отодвинулась, не поморщилась.

– Хорошо выглядишь, милая, – ласково произнес он.

Альба внимательно посмотрела на него, словно оценивала соответствие слов мыслям Берта.

– Ты тоже неплохо выглядишь. Время в центре Африки явно пошло тебе на пользу. По крайней мере, твой загар выглядит естественным, – равнодушно ответила она.

– Я взял на себя смелость заказать тебе кофе. Как ты обычно пьешь, – сквозь стиснутые зубы процедил Берт и заставил себя улыбнуться.

– Спасибо, – безразлично произнесла Альба. Даже не улыбнулась снисходительно–торжествующе–злорадно.

Он интересовался, чем она занимается, она отвечала; затем она задавала ему схожие вопросы, он рассказывал. Официанты принесли заказ, замерли, преданно глядя на Альбу. Они-то всегда способны были определить, кто главный за столом, мимоходом подумал Берт; на него взглянули мельком, поинтересовались, все ли устраивает, и не более.

Наконец Альба сочла возможным перейти к поводу для встречи.

– Итак, есть трое людей, которые согласны сделать мне одолжение и присмотреться к твоей кандидатуре. Если тебя устраивает такая формулировка, – Альба положила кисти рук на стол и переплела пальцы.

Берт хмыкнул.

– Это точная формулировка, как бы она мне ни нравилась, – признался он, невесело улыбаясь.

– Я ценю твою откровенность, – помягче – на полграна – сказала Альба. – Ты можешь перейти в азиатский сектор. Насколько я помню, ты работал в схожей области некоторое время. Я бы обратила твое внимание, что человек, который обяжет меня в таком случае, несколько нестабилен в… этическом плане, хотя сфера деятельности интересная. Ты можешь перейти в сектор высоких технологий, и я была бы не против взять на себя это обязательство. Мой приятель в этом секторе нуждается, наверное, в твоих способностях, – она посмотрела на Берта оценивающе. После паузы она скептически произнесла: – Будет ли тебе интересно там – не уверена.

Она замолчала. Берт, кажется, предполагал, о ком и о чем она говорит. Все-таки мирок, в который Альба его ввела, был не самым большим.

– Я, наверное, порекомендовала бы тебе третий вариант, – задумчиво проговорила она. – Он несколько неожиданный. Я познакомилась с Горреном Дагом совсем недавно. Он очень любопытный тип. Но для тебя это будет значить переезд в Южную Африку.

По собственной же инициативе Альба предложила попенять Аттиле Сабо за несвойственную ему придирчивость и заняться квартирой.

– Я благодарна тебе за твое миролюбие, – призналась она. – Я отчего-то думала, что ты попытаешься настоять на всех этих терапиях и консультациях или чем-то таком. Не уверена, что не поддалась бы требованиям приличий и не влезла бы в эту бессмыслицу.

– А был бы смысл? – меланхолично спросил Берт.

– Нет.

– Так чего трепыхаться, – пожал он плечами. – И все-таки. Почему?

Альба смотрела на него. Опустила глаза. Открыла было рот, но снова закрыла его.

– Наверное… наверное, мне надоело притворяться. И наверное, я не хочу лишать какую-нибудь милую и непретенциозную женщину возможности выйти за тебя замуж. У нас действительно был неплохой брак.

Берт поинтересовался ее планами на будущее. И Альба улыбнулась.

– Не поверишь, я тоже отправляюсь в Африку.

========== Часть 2 ==========

Насчет переезда в Южную Африку Альба поторопилась. Берт встретился с Горреном Дагом – тот по счастливой случайности как раз отирался в Брюсселе – немного рассказал о себе, с одобрительным удивлением убедился, что Даг, даром говоривший много и гладко, не сообщил практически ничего о себе, а о проекте, которым предстояло, помимо прочего, заниматься и Берту, только немногим больше, и охотно посплетничал о своем непосредственном и опосредованном руководстве. Тут и он сам, и Даг оторвались по полной. Из чистой, незамутненной мстительности Берт сообщал Дагу всевозможные сплетни о вышестоящих, чтобы узнавать снова и снова:, а парень-то был в курсе. Более того: словно развлекаясь, но и подкупая Берта, наверное, этот Даг – «называйте меня Горреном, фамилия у меня – у дворовых псов клички живописней» – делился такими сведениями из судеб тех чинов, что у Берта дух захватывало. Надо же, а кажутся такими приличными. Иными словами, встреча была очень приятной. Она затянулась, Берт выпил чуть больше, чем изначально планировал, но почему-то был уверен, что все то, о чем они болтали тут, и то, как они болтали, останется все-таки между ними.

Горрен Даг спросил, согласен ли Берт расстаться со своим теплым местечком и заняться кое-чем, требующим изобретательности, изобретательности и еще раз изобретательности, а взамен получить значительно меньшую зарплату, необходимость работать в полтора раза больше, отсутствие многих привилегий, которые обеспечивала ему дипмиссия.

– Не уверен, что у меня есть выбор, – честно признался Берт, сдержал зевок, осмотрелся, ухмыльнулся. – Папа Рунер будет старательно портить мне жизнь в нашем секторе. Сам понимаешь, у него возможностей не в пример больше моих. Третье поколение дипломатов, все дела.

– Папа Рунер мстительный чувак, – охотно согласился Горрен Даг. – Удивительно злопамятный человек.

– К этой бы злопамятности еще справедливости немного, – хрюкнув, произнес Берт. – Старый пень, – беззвучно пробормотал он.

– Мы говорим о Вилерме Рунере? – тихо засмеялся Горрен. – Берти, Вилерм Рунер – это большой и старый антипод справедливости. Старый пень.

Берт медленно поставил локоть на стол, опустил подбородок на ладонь, ухмыльнулся.

– Скажи мне, а по какой такой причине папа Рунер вызывает у тебя такое яростное неприятие? – ласково поинтересовался он.

Горрен Даг снисходительно улыбнулся.

– Мне насрать на Вилерма Рунера, – просто сказал он. – На него самого, его амбиции и даже влияние в северо-африканском Секторе. И моим друзьям на него точно так же насрать, хотя он и попытался испоганить настроение некоторым. Даже удивительно, как у такого червяка родилась такая замечательная дочь.

Берт помрачнел, скрипнул зубами, даже, кажется, протрезвел. Для человека, который просто приятельствовал с Альбой, выбор слов был очень странным. Даг уловил перемену настроения, нахмурился, прищурился.

– В чем дело? – куда более официально спросил он.

– Альба разводится со мной. Между прочим, – процедил Берт.

Горрен Даг помнил это, отлично причем. Когда Альба Рунер говорит, что настроена прекратить брак, в ее словах, в твердости ее намерений может усомниться только человек, совершенно ее не знающий. Горрен Даг таковым не был; помимо прочего, он подозревал, что сам Берт Франк чуть ли не с облегчением вздыхает, каждый раз отправляясь спать, а утром, проснувшись, первым делом радостно улыбается, начиная еще один день, не обремененный браком, который ни одной из сторон давно уже не нужен. Но поди-ка ты, достаточно отозваться об Альбе Франк чуть более интимно, и ее почти бывший супруг готов отстаивать право на нее всеми конечностями. Натура человеческая непредсказуема – на первый взгляд. И до утомительного последовательна на третий-четвертый.

– Я помню, – легко улыбнулся Горрен Даг. – И ни в коем случае не посягаю ни на ваш брак или добрые воспоминания о нем, ни на Альбу. Я не настолько отчаян и не настолько богатой фантазией обладаю, чтобы представить меня и ее, хм, вместе.

Это, как ни странно, задело Берта. Она, конечно, была холодна, не то чтобы привлекательна, упряма до строптивости, согласна заниматься только теми вещами, которые ее интересовали, властна до бесконечности, но настолько же порядочна, верна и честна. Действительно, даже удивительно, как такой слизняк, как Вилерм Рунер, родил Альбу.

Собственно, после первоначального шока – неточное слово, намекающее на острую боль, внезапное омертвение, звенящую беспомощность, которых Берт не испытывал, но пусть будет – оказалось, что ситуация в принципе не так плоха. Берт наконец оказывается свободен, у него развязываются руки. Возможностей, конечно, поубавится, простому парню Берти Франку открыто куда меньше дверей, чем зятю влиятельного гада Румера, как паук сидящему в середине огромной такой сети самых разных знакомств. По большому счету, Берт имел удовольствие неоднократно убедиться, что он и сам чего-то достиг, и в принципе, если бы возможно было убрать из ситуации своего личного злого гения, он же обожаемый тесть, так получилось бы совсем неплохо. Берт кое с кем был знаком, кое-кто был ему должен, многие знали его, и не только как чьего-то то ли протеже, то ли родственника – неплохой капитал. И его самоуверенность тоже поддерживала его на пути к тому посту, той должности, в которой ему достаточно просто присутствовать, и дела будут решаться. Но до этого нужно было дожить, а пока мелкими шажками к светлому будущему.

Пришлось, правда, убедиться: на любое: «Берт, ты отличный парень» – находилось «но». Вилерм Рунер знал кого-то, и этот человек проговорился ему, что хотел бы подсобить даровитому Франку. После разговора с Рунером такое намерение растворялось в Лете. Так что хвала Альбе Франк, для которой действовать в соответствии со своими решениями было естественно, что и обеспечило знакомство Берта с этим Горреном Дагом, каковое, в свою очередь, должно было поспособствовать его дальнейшей карьере.

И этот вот Альбин знакомый вел себя так, как будто у него с ней особые отношения.

Это не была ревность. Ни в коем разе: никогда, ни при каких обстоятельствах Берту не приходило в голову ревновать Альбу. Он боялся. И то, что клекотало в груди, когда Горрен Даг так легко отзывался об Альбе, пел ей дифирамбы, а за изящными фразами, бесконечными комплиментами звучало:, а мы близки, а я знаю о твоей жене больше, чем ты, а у нас есть тайны, – это было странное чувство. Уязвленного самолюбия, что ли. Что интересно: Горрен был почтителен, совершенно искренне восхищался цельностью и неподкупностью Альбы, отвергал саму возможность посмотреть на нее, как на субъект–объект вожделения, и это задевало самолюбие Берта еще больше.

Был бы Берт трезвей, ему было бы проще контролировать себя. Увы, вечер до того момента располагал к приятельской беседе, а она влекла за собой еще один бокальчик, и в результате Берт со значительным трудом справлялся с желанием демонстративно скривиться и высокомерно хмыкнуть, а возможно устроить скандал, ну или просто оскорбить этого скользкого типа. Для Горрена эта борьба не осталась незамченной. Он следил за Бертом – развлекался, но не наслаждался зрелищем. Просто наблюдал. Возможно, оценивал.

– Впрочем, это тема для беседы в иных обстоятельствах. Я рад знакомству. Рад, должен признаться, возможности вовлечь тебя в мои проекты, – говорил Горрен. – Буду еще более рад, если ты обдумаешь мои предложения и примешь решение, и я рассчитываю на положительное, не так ли, приятель?

Берт угукал, сам же думал, не будет ли для него непомерно сложной необходимость работать с этим хлыщом.

Но у Горрена как-то получилось: намек на то, двусмысленная фраза о сем, ядовитая острота на счет третьего, и Берт против воли ухмыляется, расплывается в улыбке вслед за кривоватой ухмылкой Горрена. И все отлично, и вечер снова располагал к мечтаниям.

– Я не буду настаивать на том, чтобы ты принял решение в кратчайшие сроки, – продолжал Горрен. – Я, как ты понимаешь, подозреваю, что даже если я гарантирую тебе максимально комфортные условия, это будет значить максимальный комфорт а-ля Африка. А там комфортность оказывается крайне растяжимым понятием. Поэтому я пока предоставлю тебе время подумать, а когда вернусь из поездки, мы еще раз обсудим нашу возможность сотрудничества.

И так далее, и все то же новыми словами. Когда он говорил, Берту казалось, что Горрен вещает что-то новое, вроде даже наполненное смыслом; но пары секунд передышки было достаточно, чтобы осознать – ничего существенного сказано не было. Замечательное качество.

За эту передышку Берт был благодарен. Финансы пока позволяли; отпуска у него давно не было толкового: либо Альба решала, что они едут туда и туда, и Берт скучал в очередном просветительском отпуске, либо она убывала на какой-нибудь очередной «семинар года, открытие десятилетия», и Берт предавался предельной праздности, двигаясь по минимуму, отдыхая от Альбиной энергичности. И вот наконец – его планы не зависели от нее, у него было достаточно средств, и в принципе если удрать в не очень большой европейский город, то можно насладиться и грехом.

Одновременно следовало и серьезно обдумать предложение Горрена Дага. Оно было непривлекательным в сравнении с должностью Берта в совете: полномочий значительно меньше, дипстатуса нет, зарплата тоже не ахти. С другой стороны, перспектив, как ни странно, было побольше. С третьей же – эти перспективы могли здорово подставить Берта под удар. С другой стороны: Альба рекомендовала Горрена Дага. С четвертой, Даг честно признал, что работать придется много, возможно, забыть о выходных и отпуске. С другой стороны – ну да, Альба рекомендовала, хотя едва ли не знала, что за фигню она предлагает мужу. И так далее.

Настораживало кое-что в потоке велеречий Дага: неясно было, так ли ему нужен Берт, как он утверждает, и чем конкретно предстоит заниматься. Речь Дага равномерно, как стеклянный шарик по деревянному поддону, скатывалась то в рассуждения об общечеловеческих ценностях, о том, что все и вся имеют право на признание, уважение, возможность реализовать свои убеждения с учетом нужд и интересов окружающих, разумеется, и прочее бла-бла. И почти без перехода и при этом легко, без запинок шарик – умствования Дага – катился к другой стороне поддона, и он вещал о том, что ценит в людях, с которыми его сводит судьба, способность мыслить независимо, быть в некоторой, незначительной совсем степени идеалистами —, но обязательно быть, потому что идеалисты созидают, утверждают и взращивают. И легко, без особой привязки к предыдущему блоку, Горрен Даг говорил и об идеальном обществе, которое – по его представлениям – имело все шансы утвердиться сначала в Африке, ибо как в колыбели оно находилось именно там, так и новое общество, состоящее из homo humanus, тоже могло быть зачато и выношено там же. И в нормальном состоянии Берт давно уже начал бы задавать вопросы, потребовал объяснений или взялся комментировать все, что говорил Горрен Даг, упоенно взмахивая руками и наслаждаясь полемикой с самим собой, но в сей уютный вечер он был немного увлечен, почти согласен, настроен скорей благодушно, чем нет, и поэтому человек посторонний мог решить, что этот вот высокий и самую малость чрезмерно ярко одетый среднего возраста человек нашел в другом, с простоватым лицом, благодарного слушателя.

Горрен был, очевидно, неплохим психологом. Иных объяснений его успешности (опять же относительной, подтверждаемой скудными, но вполне убедительными сведениями, которые Берт смог разыскать в открытых источниках) вроде как не было. И словно в подтверждение, Горен прекратил свой полемичный диалог, успокоился, откинулся на спинку кресла и лукаво улыбнулся:

– Но я утомил себя; представляю, каково тебе. Хочется верить, что у тебя сложилось определенное представление о нашем совместном будущем. Позволю себе надеяться, что оно у нас будет.

Убаюканный Берт промычал в ответ, покачал головой, пожал плечами, кивнул, задумчиво улыбнулся.

– Посмотрим.

Горрен протянул ему руку. Берт пожал ее. Горрен не отпускал ее так долго, что сомнений в умышленности не оставалось. Неясно было, что именно он хотел сказать этой задержкой.

Впрочем, об этом можно подумать потом. Берт взял две недели отсрочки; на следующее утро он получил конверт с несколькими именными ваучерами на конференции, заседания дискуссионных клубов и даже благотворительный бал, организуемой независимой миротворческой миссией. Берт не собирался отказывать себе в удовольствии. Воспользоваться халявными ваучерами – почему бы нет? Соглашаться только из-за четырех кусочков искусственной бумаги на кабалу в детище Горрена Дага – ни с какой стати.

Так что Берт встречался с приятелями – и до чего здорово было узнать, что все его командировки, какие-то значительные, малозначительные и совсем незначительные миссии завершались не только пшиком и бесконечной бюрократической канителью, но еще и обеспечили его хорошими знакомыми практически во всех европейских городах, и не только европейских.

Берт использовал и ваучеры. Почему бы нет? Названия у мероприятий были пышными: «Надежда столетия», «Что значит быть щедрым с планетой?», «Гуманитарная катастрофа деревни N как символ чего-то там». Он не особо запоминал названия. Куда важней было оказаться внутри, в центре, но не совсем, узнавать знакомые лица, по возможности избегать безопасников – и разумеется, от пуза пользоваться буфетом. На таких демагогических карнавалах кормили очень хорошо, просто удивительно, что по-настоящему достойные начинания никогда не могли похвастаться толковым бюджетом, а эта говорильня насчет щедрости с планетой – так и трюфелями, и дефлопе, кажется, столовые приборы – и те были серебряными. Берт выползал с таких вечеров, в такси довольно хлопал себя по туго набитому брюху; приехав в квартирку, которую снял в Брюсселе, пока находился на перепутье, он еще раз перебирал визитки, делал пометки, а затем заваливался спать. Он был безработным, в конце концов.

На следующей встрече с Горреном Дагом Берт сказал:

– За приглашения, конечно, спасибо, но выбор мест, в которые они мне открыли дверь, я бы сказал, странный.

– Отчего же? – задорно ухмыльнувшись, прищурился Горрен.

– Ты так рьяно вещал об истинных ценностях, аутентичности, выверенности этики, что я подумал было, что какой-нибудь передвижной лагерь, посвященый изучению пестрохерого короткопузика, ну или еще какой блохи, вот он был бы уместным. А тут – многозвездные рестораны, драгоценностей на дамах – я за триста лет столько не наворую, и разговоры все как один о том, какой там народ замечательный собрался, который изволит думать не только о себе.

Горрен засмеялся.

– Ты тоже так находишь. Отлично. – Он развел руками. – Натура человеческая. Ничего нового, давно установлено и многократно подтверждено. Но, должен отметить, что публика, которую ты созерцал, оказывается, скажем так, и очень удобным ресурсом. При грамотном подходе из нее можно вить веревки. К примеру, для организации резервата для пестрохерого короткопузика. Или для длиннохерого пестропузика.

Горрен был доволен собой; он лоснился улыбкой. Берт смотрел в сторону и усмехался. Как будто этот тип будет первым, кто намеревается поживиться за счет толстосумов.

– Итак, – сказал Горрен. – Есть люди, которым по статусу положено тратить деньги. – На удивленный взгляд Берта он пояснил: – Статусные вещи, доминирование, еще какая-то хрень. Слышал о теории об экономике перепроизводства? Самым ценным товаром становится редкий товар. А чтобы он был, его нужно придумать. Например. Либо имеющийся товар представить как редкий.

Он подозвал официанта, заказал вино. Берт методично доедал стейк, Горрен устроил перформанс с выбором вина. На его предложение попробовать выбранное Берт отрицательно покачал головой.

– Дело в том, – продолжил Горрен, выбрав вино и отправив официанта восвояси, – что за редкий товар эти типы готовы платить. А знаешь, что оказывается самым редким? И самым ценным соответственно. Как ни странно возможность участвовать в политике. Ты будешь удивлен, но что бы там ни рассказывали о влиянии мегакорпораций на глобальную политику, это правда лишь частично.

Берт прожевал кусок, проглотил, промокнул рот, откинулся на спинку. Он улыбался и ждал, что Горрен скажет дальше.

При желании на эту тему можно было говорить бесконечно. Как всегда: кланы, семьи, клики, группы единомышленников, строго разделенные сферы интересов. Самому Берту неслабо повезло, что он привлек внимание Альбы Рунер; она, ее семья стала для него пропускным билетом, а иначе мечтать бы ему не перемечтать, но, скорее всего, дальше мечтаний дело бы и не пошло. С другой стороны, выше поста старшего Рунера он бы никогда не взобрался, потому что на высших этажах хватало своих Бертов Франков, и у них были свои представления о тех, кому допустимо работать с ними, а кому нет. Не то чтобы Берт жаждал стать главой Совета, ни в коем разе – слишком много ответственности, слишком малые компенсации. Иными словами, это для тех, кто любит власть ради ее самой. Но даже если бы он захотел, просто это не было бы ни в коем разе: у Берта недоставало качеств, которые позволили бы карабкаться наверх, но и быть хорошим руководителем. Ему и не хотелось.

Горрен же рассказывал дальше. Вполне ожидаемо, мегакорпорации нуждались в прикормленных политиках; как ни странно, политики считали долгом чести сходить за независимых. На пенсии – там другой коленкор, консультации, когда ты вроде как и не влияешь ни на что, считались вполне оптимальным занятием для ушедшего в отставку, но не утратившего жажду деятельности человека. Другое дело, что на пенсии политики не так много могли предложить заинтересованным. Для того, чтобы личность какого-нибудь чиновника из Сената ли Лиги, из координационного совета, из совета по высоким технологиям, еще откуда, оказалась любопытной и желанной для мегакорпорации, нужно было, чтобы к деятельной натуре прилагался высокий пост. Не обязательно чем выше, тем лучше. Простой министр мог быть куда более полезным, чем, скажем заместитель президента Сената: у первого шансов повлиять на отдельную ситуацию оказывалось куда больше, равно как и рычагов воздействия. А в некоторых случаях требовались как раз руководители секторов, не выше.

В общем, Берт был знаком с некоторыми «директорами по связям с общественностью» самых разных корпораций, которые охотно связывались с ним, интересовались здоровьем, успехами и так далее, приглашали в самые разные места; иногда Берт соглашался, иногда остерегался. Нюх на подобные дела был у него что надо. И кажется, Горрен Даг тоже был успешен в сходном качестве. И кажется, после этих встреч Берту стало очевидно, что он по сути оказывается ценным кадром: он, конечно, был не самой крупной рыбой в миротворческой миссии, а она сама не самым весомым учреждением, но кое-что мог и Берт. В конце концов, если ты собираешься всю жизнь передвигаться по земле, а о том, чтобы летать, не может быть и речи, на небо все-таки следует посматривать:, а ну как найдется орел, который решит поживиться черепашьим мясом? Черепаха-то и на твою голову может приземлиться. Такое случалось.

И за время работы в миссии у Берта сложилась определенная репутация, и уважением он пользовался вполне заслуженым. Даже желчный Рунер – не пошел бы он к чертям – не мог этого изменить. Иными словами, Горрен Даг намеревался приобрести ценный товар в виде связей Берта.

– Экономика, разумеется, определяет политику, но и политика оказывается сдерживающей силой для нее. Ин и янь, если позволишь это дилетантское сравнение, – развеселился Горрен. – Нет, на самом деле я и покруче метафоры подобрать могу. Но в другой раз.

– В другой раз, – согласно кивал Берт. И ждал, что дальше.

– Но тут же возникает и маленькая проблема в виде прикладной этики. Если политик Икс приходит к главе мегакорпорации Игрек и говорит: я готов помогать вам словом и делом, ставлю один к шести, что глава мегакорпорации будет относиться к такому типу с подозрением. Возможно даже, что этот тип будет и дальше проявлять крайне низкий уровень прикладной этики. Иными словами, совершать действия, которые будут выгодны ему в краткосрочной перспективе в ущерб интересам главы Игрек, такие действия, которые будут способствовать корпорации Зет. Так? Опять же, если изменить диспозицию, и уже глава мегакорпорации Игрек приходит к политику Икс и предлагает взаимовыгодное сотрудничество, если политик уважает себя хотя бы вполовину как честного и порядочного человека, он откажется. Я готов поставить триста золотых цехинов, жалеть будет невероятно, но откажется. Потому что с полным основанием может считать это провокацией, чтобы его убрали.

– Монохромная картина какая-то получается, – задумчиво сказал Берт и взял бокал.

– Я утрирую. Бесспорно. Сейчас речь идет о ключевых принципах, которые должны как-то обозначить правила игры. Метаправилах, так сказать. Без этого игры не получится. Установив их, мы смело можем переходить к частным случаям. Кстати, чаще всего как бы сильно ты ни подготовился к частному случаю, приходится чуть ли не с чистого листа решать проблемы. Импровизировать где-то на девяносто пять процентов. Как везде.

Горрен ухмыльнулся и потянулся со своим бокалом, чокнулся с Бертом и снова устроился поудобней.

– Ладно, я понял. Ты будешь осуществлять благородную миссию по сводничеству жаждущих купить редкий товар в виде честного политика Игреков и жаждущих подороже продаться честных политиков Икс. И почему ты уверен, что окажешься успешным?

– Потому что мы будем действовать на неизведанных территорях. И с самыми неожиданными клиентами. Хочешь узнать, с какими?

– Я, кажется, предполагаю. И не сказал бы, чтобы это внушало мне оптимизм.

– Брось, Берт! Замечательные ведь перспективы открываются! Неужели у тебя не захватывает дух от возможностей? И это действительно не затасканный товар вроде того, который проталкивают всевозможные консалтинговые фирмы.

Берт угукнул, не стал спорить. Но возможность действовать самостоятельно – во-первых, на неосвоенных территориях – во-вторых, и с самыми разными агентами, не всегда цивилизованными, если быть честным, – в третьих, привлекала его тем дальше, чем дальше он ее мусолил. И Горрен был триста раз прав, говоря, что эта работенка открывает ему тысячу и одну возможность поживиться. А то и вдвое больше.

И кажется, Альба была права. Ему действительно предстоит отправляться в Африку. Неизвестно только, какую. В принципе, если возвращаться к теории о том, что где в Африке зародился человек разумный, там следует обустраивать и колыбель новой, пост-постпостиндустриальной цивилизации, или как ее там. Читай, в Центральнй Африке основывать город, либо расширять деревеньку, которая поблизости «колыбели цивилизации» существовала, либо просто устраивать палаточный городок и оттуда распространять миазмы нового общества

Новому обществу в этом плане везло и не везло. Экспериментов на этот счет проводилась уйма. Та же Лига свободных государств не чуралась чего-нибудь в этом духе. Любила, к примеру, говорить об общечеловеческих ценностях, всемирном наследии, будущем цивилизации; что за черт скрывался за такими громкими словами, никто в Лиге не утруждался объяснить. подразумевалось, что это знали и понимали все цивилизованные люди. Эти слова было, наверное, тем проще применять, что они давно не значили ничего внятного, по крайней мере, Берт этого не замечал. Хотя по большому счету ему всегда было плевать: сначала потому что он был слишком незначительным человеком для того, чтобы задумываться о таких возвышенных материях; потом он был занят утверждением своего статуса в новом обществе. Теперь, в уютном ресторане, с Горреном Дагом, человеком очевидно пронырливым и двуличным, тем более неловко было думать о возвышенных вещах. Иными словами, куда уместней было наслаждаться отличной кухней и вовремя отряхиваться от вороха словесной шелухи, которую радостно вываливал на него Горрен.

Неизвестно только было, хотел ли этот тип произвести впечатление на Берта, похвастаться перед самим собой – мол, а я так могу, и так, а еще вот так и так, вот такой я молодец, – или все было куда сложней и он верил в то, что декларировал. В новое общество, в то, что они своими действиями помогают зарождению и утверждению чего-то радикально нового, и так далее. Возможно, это было не до конца осознаваемым порывом души, может быть, для этого были и другие, куда более глубокие причины, Берт был, как ни крути, не спецом по всяким психологическим толкованиям. Но Горрен говорил красиво, настолько, что это выглядело достоверным.

– Кстати, каково твое впечатление от нынешнего Брюсселя? – в ожидании десерта спросил Горрен.

– Я не так много времени провел в нем. Как обычно. Шумно, суетливо, вроде деятельно. С анклавами типично бюргерской жизни. Хм, которые обитатели этих самых анклавов тщательно защищают от посягателей. Наверное, с тем же усердием, с каким папа Румер защищал и теперь защищает свой прайд.