Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 53 страниц)

Доктору Петеру Урбану было навскидку шестьдесят пять лет – плюс-минус три года; в нем было немного роста, но плечи широки, и руки по-крестьянски крупные. Глаза у него были маленькие, но зоркие, очень выразительные. За полчаса, которые они мирно общались на самые общие темы, Амор заметил, как глаза доктора Урбана поблескивали весело, лукаво, саркастично, гневно – правда, это длилось пару секунд, и Амор задумался: а не показалось ли ему? Доктор Урбан охотно рассказывал анекдоты из своей – и чужой практики, и от него доставалось всем, в том числе и Иларии Декрит, которая, кажется, была его ученицей.

Но Амору хотелось поговорить об Эше. Начинать разговор он не хотел – словно опасался, в силу каких-то странных, чуждых ему суеверий, что доктор Урбан истолкует интерес Амора до такой степени превратно, что это и самооценку подорвет на корню и внушит убеждения в собственной извращенности, а общественное мнение так и вообще крест поставит. Либо: если Амор выступит инициатором этого разговора, который простым и легким быть не мог по определению, то и тяжесть, опускавшаяся на сердце Амора, чем ближе он подходил к Эше, овеществится – в самых дурных последствиях для Эше, а вслед за ним, пусть косвенно, и для Амора. Поэтому и выжидание. Поэтому Амор и сносил праздную болтовню доктора Урбана, настаивавшего, чтобы Амор обращался к нему по имени, что рассчитывал подхватить совсем иную, куда более значительную тему.

Доктор Урбан спросил на конец:

– Так как вы познакомились с ними обоими? Не поймите превратно, я всего лишь изучаю окружающую мальчиков среду. Были бы родители, спрашивал бы их. Может, поболтал бы с приятелями. Но с этими мальцами можно быть уверенным, что родителей у них нет, из семьи если кто остался, то их куда больше волнует собственное выживание.

Амор почти не сомневался, что доктор Урбан прав. Его собственный опыт вопил о том же: изо всех беженцев, прошедших через приют, к примеру – о Всевышний, это было даже не в прошлой жизни, это было в иной вселенной! – никто не знал, что стало с их семьями, но если попытаться и составить из обрывков сведений более-менее достоверную картину, то шансов на воссоединение семьи было совсем мало. Амор знакомился с людьми, которые, будучи детьми, были проданы в рабство, сбегали, добирались до своих семей, чтобы их не признал никто. Встречались беженцы, упрямо возвращавшиеся в родные деревни через десятки километров, через раскаленные пустыни, чтобы долго стоять на окраине заросших бурьяном пустырей. Амор предполагал, что дети наподобие Иге, которых захватили в то же рабство авантюристы вроде «сэра майора», едва ли смогли бы вернуться в деревню – потому что самому их захвату предшествовала резня, в которой могли если не погибнуть, так пострадать их близкие родственники.

Правда, рассказывать было особо нечего. Был Иге, не совсем понимавший, что именно делать, когда оказался один, да еще обремененный больным приятелем. Был Эше, куда больше напоминавший кусок гнилого мяса – на ощупь, но и на нюх. Первый боялся Амора и беженцев – но чуть меньше, чем оставаться совсем одному; второй – кажется, он как раз хотел остаться один.

– Говорите, Иге уверен, что Эше умеет рисовать, писать и вообще умный? – задумчиво повторил доктор Урбан. – И зовите меня по имени, – неожиданно рявкнул он. – Что за формальности! Ох уж эти творческие личности, – буркнул он, – кажется, не в адрес Амора, а – Эше. – Возможно, он знал чуть больше, чем жизнь впроголодь и вечное батрачество, то по хозяйству родителей или дедов, что у того ублюдка, присвоившего себе достойное звание. И если исходить из того, что у молодого человека уже была худо-бедно сформирована ценностная система, а ему грубо, жестоко навязывали совершенно иную, эти две системы и вступили в неустранимый конфликт. Ему нужно будет себя заново создавать, отец Даг. Если, конечно, он найдет в себе достаточно сил для этого.

– И зовите меня по имени, – передразнил его Амор. – Что за формальности!

Петер Урбан охотно засмеялся, словно это была очень остроумная шутка.

– А вы совсем не просты, святой отче, – помахал он пальцем. – Наверное, пестуете прорву тайн и совсем крошечных тайночек под личиной благообразного деревенского священника, нет?

– Разумеется, – гордо ответил Амор. – Наверное, и за вашей благообразной личиной душевного доктора скрывается чертова прорва тайн и тайночек. Так?

– Конечно, – согласился Петер Урбан. – А Сефи опаздывает на целых пятьдесят минут.

Майор Тафари потребовал, чтобы Амор присутствовал при допросе Эше. «Он достаточно хорошо чувствует себя, чтобы ответить на вопросы; у лейтенанта Кваси есть время, я прошу вас тоже найти пару часов», – не то попросил, не то приказал майор Тафари. Причем Амор скорее предположил бы второе, но что-то в позе майора Тафари допускало первое – смиренную, почтительную просьбу. Амор усомнился, что в допросе есть смысл.

– Есть, – спокойно заявил майор Тафари. – Если мы сможем убедить молодого человека сотрудничать с нами, он наверняка сможет немало рассказать.

Амор поднял брови. Майор Тафари постучал пальцем по лбу.

– У него здесь чуть больше, – пояснил он. – По крайней мере, из показаний Иге можно допустить такой вывод. И… – он осекся, сжал челюсти, поднял взгляд к небу, словно моля о силах, – и… возможно, его более… близкое… положение… по отношению к тому ублюдку даст нам хотя бы пару подсказок, что за мразь скрывается за этим «сэром майором».

Амору показалось, что последние слова вязкой вонючей смолой повисли на губах майора Тафари – он кривился, шевелил губами, словно пытаясь избавиться от них. Вполне могло случиться, что для него личным крестовым походом стало бы найти того самозванца, дерзнувшего так оскорбить его незаконным присвоением звания. И – забавно – Амору была знакома и бесконечно близка эта решимость: Яспер не меньше гордился своим званием, местом службы, своим окружением.

Он подумал было о том, что не мешало бы убедить майора чуть повременить с допросом Эше: возможно, доктор Урбан подберет средство, найдет способ, и Эше чуть откроется, простит вселенную и себя, и ему проще будет переносить допросы. И – Амору было очевидно, что такой роскоши военные и полиция позволить себе не могут: на всем континенте вспыхивали новые точки напряженности; некоторые территории были слишком огромны, для бандитов, экстремистов, для разбойников всех мастей оказывалось немало подходящих мест, чтобы скрываться, они набирали силу, и с ними было куда сложней справиться. Поэтому приходилось забывать о чуткости, милосердии, терпении, а – действовать, действовать, действовать. И Амор был согласен с майором Тафари: у Иге был верный глаз, неплохая память, но ему действительно не хватало ума, опыта, знаний, чтобы не только сообщать мелочи вроде машин, на которых они ездили, оружия, мест, в лучшем случае пары имен, упомянутых в разговорах старших – «лейтенантов», «сержантов», не менее. И Амор ненавидел себя, но – признавал правоту майора Тафари еще в одном: если Иге был прав и «сэр майор» действительно выделял Эше, то он мог показывать свое расположение, и откровенничая с ним. Кто его знает, что он мог сболтнуть мальчику. Амор шел за Тафари, словно на казнь. Его уже тянуло блевать. А прикажи ему кто разворачиваться и идти в свою часовенку, а Тафари справится без него, и Амор бы не подчинился. То ли взыграло его тщеславие: он, священник лагеря, которому Эше уже признался в самом большом своем страхе, наверняка сможет воздействовать на него и дальше таким образом, чтобы мальчик разговорился с майором Тафари. То ли его сострадание: дурацкое представление, что Эше нужно защитить, что ему наверняка понадобится поддержка. То ли Амор просто устал до такой степени, что шел, куда его вели – на протест у него не было сил.

Амор опустился на стул у двери и обмяк. Майор Тафари застыл в изножии кровати и сложил руки на груди. Лейтенант Кваси стоял сбоку. Амор вяло подумал, что такой прессинг ни к чему хорошему не приведет, а куда меньше расположит к ним Эше. При таком раскладе вряд ли придется рассчитывать на сотрудничество; Эше – парень упрямый, молчать умеет, майор Тафари же вооружен бесконечным количеством инструкций, а помимо них камерой на лацкане, которая методично записывает все его переговоры. И вместе все это сделает офицеров беспомощными, и плевать, как усердно старается для общего блага бедный провинциальный священник.

Майор Тафари представился, представил своего коллегу из других структур, Амора, бездумной скороговоркой произнес формулу, уведомляющую Эше о его правах и обязанностях, и замолчал. Эше приоткрыл глаза – снова закрыл их. Тафари посмотрел на дисплей, по которому бежали зубцы кардиограммы. Его, кажется, удовлетворило то, что он видел; Амор мог это понять – Эше заметно волновался. Как это должно помочь майору Тафари и развязать мальчику язык, Амор представлял с трудом.

– У тебя есть вопросы? – сурово спросил майор Тафари.

– Есть, – угрюмо отозвался Эше.

– Я слушаю.

– Когда вы перестали бить вашу бабушку?

Эше не открывал глаз. Но его губы удовлетворенно дрогнули – Амор был уверен, что ему не показалось. И – властные структуры, не властные, помощь правопорядку, саботаж – ему понравилось. Но не майору Тафари.

– Вопросы по существу. По сказанному мной, – медленно закипая, процедил Тафари.

– А вас перестал трахать в жопу ваш начальник? – не скрываясь, ухмыльнулся Эше.

Тафари угрожающе молчал, сжав челюсти, играя желваками, в бешенстве глядя на Эше. Медленно, но верно приходил в состояние ярости лейтенант Кваси. Эше смотрел то на одного, то на другого сквозь щелочки глаз. Он был доволен.

Амор предпочитал молчать. Он не должен был одобрять выходку Эше, но не мог ничего поделать с собой – его забавляло, как легко, оказывается, можно вывести из себя двух уважающих себя, самоуверенных мужчин. И кому – щенку, заморышу, не подохшему только потому, что ему повезло. И что еще было очевидно тем лучше, чем дольше Амор развлекался: Эше действительно мог сообщить куда больше толковых сведений, чем простоватый Иге. Ход, который предпринял Эше, был совсем не прост. Своим умом до него в юном возрасте додуматься – граничит с невероятным.

– Иными словами, ты предпочитаешь не сотрудничать с властями, саботировать попытки установить порядок и осуществить правосудие над преступниками. – Сдерживая бешенство, хлестал словами Тафари. – Ты предпочитаешь содействовать преступникам, которые убивают, грабят и калечат мирное население.

– Так я тоже преступник, – огрызнулся Эше. – Я тоже убивал, грабил и калечил мирное население.

Он с ненавистью смотрел на Тафари. Тот – упер кулаки в бока.

– Ты делал это добровольно? – спросил он.

– Я делал это. – Ответил Эше. – Понимаете? Я – делал – это. Я тоже преступник.

– Это решает суд. До его решения – нет. Понял?

Эше смотрел на него. Затем – перевел взгляд на Амора.

– Суд совести давно решил это. Он признал меня преступником. Так ведь?

Амор пожал плечами.

– Твой личный суд, Эше. А то, что личное, не всегда справедливо, – стараясь звучать мягко, но не снисходительно, чтобы это не выглядело, как разговор с малоумным, отозвался Амор.

Эше презрительно фыркнул и закрыл глаза.

– Если бы твой суд был достойным, он бы приговорил тебя к тому, чтобы помогать правосудию, – задумчиво продолжил Амор. – Тем более от этого действительно зависят многие жизни.

– Мне плевать, – процедил Эше.

– Вот именно, – пробормотал Амор, рассматривая пальцы.

– Что «вот именно»? – мальчик попытался поднять голову.

– Грош цена тому суду, которым ты себя к чему-то приговорил. Твой суд выбрал самое легкое наказание. Лицемерный, формальный суд. – Равнодушно заметил Амор. Подумал было достать комм и проверить сообщения, но решил, что это было бы перебором.

– Да что вы понимаете! – воскликнул Эше. В его голосе слышны были слезы. Амор покосился на него – Эше закрыл глаза. Амор посмотрел на Тафари – тот, внимательно изучал его. Амор виновато улыбнулся, пожал плечами.

– Ну так расскажи, – флегматично произнес он. – Чтобы я понял.

Эше открыл глаза – в них действительно стояли слезы.

– Видишь? – тихо сказал Амор. – И может быть еще больней. И может стать бесконечно больно и невыносимо тяжело. И это будет достойным тебя наказанием. Попробуем еще раз?

Эше шмыгнул, поднес руку к лицу, начал вытирать слезы. Он судорожно всхлипывал, тихо трясся на кровати, снова шмыгал носом.

Будучи в странном, отчаянно-возбужденном состоянии, будучи ослеплен светом, оглушен тишиной, почти теряя сознание от собственного сердцебиения, Амор заметил, что у Эше не хватало по фаланге на двух пальцах. Отчего-то эта деталь особенно бросилась ему в глаза. Амор в испуге покосился на ноги Эше – неужели что-то пропустил, перевел дыхание: вроде конечности были на месте.

Он придвинул стул к кровати, привычно положил руки на перила, опустил на них подбородок.

– Тебе нужно мое благословение? – спросил он.

– Нет, – сквозь зубы выдавил Эше.

Амор кивнул. Бросил взгляд на Тафари – тот стоял, склонив голову, сцепив руки за спиной. Амор похлопал Эше по руке.

– Ну что, попробуем еще раз? – спросил он. – Майор Тафари может задавать тебе вопросы?

Эше сглотнул, попытался кивнуть. Лежа – не получилось. Но его поняли.

Майор Тафари начал с простых, формальных вопросов. Имя – Эше Амади. Возраст: двенадцать лет и еще немного. Эше помнил свой день рождения. Город, из которого был родом. Отец был учителем, мать – работала «в городе», по его словам. Кваси проверил по базе данных, смог восстановить сведения о его семье. Отец был директором школы, мать – служащей администрации в крошечном городке с населением под пять тысяч человек. Оба погибли во время налета неустановленного вооруженного отряда, который по косвенным признакам определили как восточно-африканский. Отец сгорел вместе со школой, мать и еще нескольких служащих растреляли на площади перед зданием мэрии. Двое детей, один умер от лихорадки, второй – Эше – числился пропавшим без вести.

Он помнил кое-что о том налете, рассказал, что прятался несколько ночей, проголодался, попытался выбраться, чтобы найти что-нибудь поесть, но был захвачен в плен – уже другими. Те говорили на смеси французского, голландского и диалектных африканских языков, не на итальянском, как в самый первый налет, – которого Эше не понимал вообще.

Тафари показывал ему фотографии – и Эше узнавал некоторых людей. Он сомневался, несколько раз оттолкнул планшет, который Кваси держал перед ним. Имен он не знал, но вполне достоверно мог рассказать, что именно те люди делали. Пару раз он попытался отговориться: «Это одно и то же, они резали людей, забирали вещи из дома, трахали, расстреливали, людей и дома тоже, ну что вы хотите!». Тафари настаивал: кого именно, что именно. Все, что Эше говорит, – важно. Эше плакал – рассказывал. У него была хорошая память. Он мог многое рассказать. Амор не мог найти сил, чтобы перебирать бусы на четках: сидел, опустив голову, сжимая их, но заставлял себя слушать. Он боялся думать о том времени, когда этот допрос кончится, потому что потом ему предстояло оставаться наедине с Эше и что-то говорить.

Тафари продолжал. Что за тип этот «сэр майор». Эше не знал, говорил, что он не называл себя по имени. Даже те, кто связывались с ним, называли себя как-нибудь по-звериному: бешеный гепард, яростный тигр, стремительный волк.

– Шакалы они, – не удержался – прошипел Кваси.

Эше отвернулся.

Амор передвинул бусину на четках.

Тафари продолжал. Как выглядел тот тип, как говорил, упоминал ли какие-то места, откуда он мог быть родом. Эше отвечал, огрызался, злился, когда Тафари требовал слишком настойчиво. Кваси задавал вопросы. Амор вмешивался, когда ему становилось очевидно, что Эше слишком близок к истерике; он брал мальчика за руку и просто молчал. Его руки тряслись, пальцы Эше дрожали; Амор опускал голову и бездумно молчал. Майор Тафари ходил по боксу: два шага вправо – два влево. Лейтеант Кваси стоял, держа руки за спиной, опустив голову. Дышал редко, неглубоко, словно избавлялся от слишком сильных эмоций. Майор Тафари возвращался к допросу, снова и снова уточнял всевозможные детали о том «сэре майоре» и о других взрослых членах его отряда и казался вполне удовлетворенным.

Врач заглянул в бокс и сказал, что ему нужно делать кое-какие обследования и процедуры. Тафари кивнул.

– Продолжим завтра, солдат, – сказал он. – Мне кажется, мы сможем выяснить личность этого ублюдка. Вы остаетесь, отец священник?

Он не спрашивал – уточнял, был уверен, что Амор побудет с Эше. Амор и сам не сомневался, что ничего важней для него сейчас нет. Он встал, освобождая место врачу и медбрату. Майор Тафари замер рядом с ним – хотел сказать что-то, но передумал. Склонил голову. Амор долго смотрел на него, вспоминая, что этот жест значил; на лице Тафари промелькнуло что-то такое – он почти принял нежелание Амора благословлять его, ему не приходило в голову, что причины для этого промедления были совсем другими. Но Амор спохватился, поднял руку, опустил ее, подрагивавшую, на плечо, ощутил, к своему удивлению, как оно напряжено. Выдохнул наконец: «Благословений вам, майор Тафари». Сжал руку. Убрал. Тафари вздохнул, ушел.

И Амор снова сидел рядом с Эше. Мальчик молчал – иногда подрагивал, иногда по его телу пробегала судорога. Амор молчал, только поднимал взгляд, когда дрожь становилась слишком заметной. Но весь день прятаться в боксе Эше – невозможно, и Амор тихо окликнул его, сказал, что должен идти.

– Я вас не держу, – обиженно буркнул Эше.

– Я загляну ночью, – пообещал Амор.

Около полуночи он в задумчивости стоял перед свечным столиком. За его спиной раздались шаги – твердые, уверенные, шаги решительного человека, мучимого желанием тактичности. Амор обернулся – майор Тафари стоял посередине часовни, словно в нерешительности. Амор снова повернулся к свечам.

– Я знал, что найду вас здесь, – тихо произнес Тафари.

Амор улыбнулся. Узнать было совсем нетрудно – наверняка несколько дюжин пар глаз видели, как он шел к часовне.

– Мы с девяностопроцентной достоверностью установили личность этого главаря, – тихо, быстро, словно оправдываясь, говорил Тафари. – Показаний одного Эше достаточно для пожизненного, а их двое. Как минимум двое, наверняка найдутся еще жертвы.

– И как вы будете его искать? – задумчиво спросил Амор.

Тафари стал рядом с ним. Он молчал. Отличный, красноречивый ответ, ехидно подумал Амор.

Он начал гасить свечи – Тафари принялся ему помогать. По наитию Амор оставил одну – Тафари стоял напротив, опустив голову. Амор негромко сказал:

– Вам нелегко даются эти допросы.

Голова Тафари опустилась еще ниже.

– Я не могу жалеть их, отец Амор, – сдавленно сказал он. – Во время допроса так точно. Как бы я ни хотел убедить себя в том, что это необходимость, что я спасаю жизни десятков людей, я не могу потом забыть их. Знаете, сколько их проходит через меня? Знаете, сколько их общество отдает этим ублюдкам?

Он замолчал, словно действительно ждал ответа от Амора. Словно этот ответ что-то изменил бы. Но Амор не видел в нем необходимости; Тафари ухватился руками за край столика.

– Им бы пережить это, забыть, жить дальше, а я напоминаю, заставляю их переживать все это снова. Я не хочу, я заставляю себя не думать, сколько кошмаров им стоят мои допросы. А знаете, сколько их стоят они мне? И эти щенки, эти беспомощные напуганные щенки, которым я ломаю жизни, вот только они собрались, и я снова ломаю им хребет, отец Амор. И снова. И еще кто-нибудь. И это никак не заканчивается.

– Майор Тафари, если позволите вопрос, – подняв руку, произнес Амор. – Откуда вы родом? Вы тоже из детей-солдат?

Тафари смотрел на него – снизу его лицо освещала одна-единственная свеча, и в окна попадал свет уличных прожекторов. Амор мог ошибаться, но глаза у Тафари были влажными.

– Нет, – устало ответил он. – Не из солдат. Младший сын в нищей фермерской семье. Крошечный надел, и семеро детей. Меня продали рыбакам. Потом освободили, отдали в приют, потому что родителей невозможно было найти. Скорее всего, ушли куда-то, когда жить в тех землях стало невозможно. Сейчас они необитаемы. Месторождений не обнаружено, чтобы строить тенты над поселениями, а суточная температура держится на уровне плюс пятидесяти. Я никого из них не нашел. Возможно, их решение продать меня спасло мне жизнь. Возможно! – выкрикнул он. – Я так и не знаю. Они могли сдохнуть где-нибудь от жары и обезвоживания, и меня могла ждать та же участь, и я не знаю, что лучше – это или эти вечные побои и изнасилования моего хозяина. Знаете, сколько стоит относительно крепкий мальчишка восьми лет от роду? Некоторые готовы продать его за пятьдесят килограммов муки. Некоторые готовы дать за него и сто.

Он рассказывал: как стал помощником хозяина, как впервые не стерпел побои, а ударил в ответ. Как учился читать и писать по бухгалтерским программам; как однажды забрал всю полугодовую выручку и ушел в город. Как получил школьный сертификат, попал в полицию после проверки документов, решил, что это очень удачная возможность устроить себе жизнь. Как жил с этим ощущением беспокойства и неудовлетворенности, которому не мог найти причину. Как дослужился до лейтенанта и прямо на вручении удостоверения получил приглашение от военного прокурора, как снова учился и сдавал экзамены, как напился, после приговора, вынесенного группе людей, подбиравших и продававших детей. Что среди его коллег есть как минимум четверо, способные рассказать не меньше о своем опыте, но что они до сих пор не могут говорить друг с другом об этом. Что иногда он отдает до половины заработка психологу. Что неспособен на отношения – не может поверить, довериться, открыться; не может общаться с кем угодно, потому что боится каждую секунду, что его прошлое отвратит от него самого милосердного человека; что несколько попыток завязать отношения окончились ничем, а одна так и катастрофой – женщина, с которой он был почти спокоен, что-то сказала, он впал в бешенство и ударил ее.

– Я так и сдохну одиноким, – угрюмо признался Тафари. – Я ни на что не способен. Калека, как они.

Амор поправил свечу – ей гореть еще не менее часа. Майор Тафари, казалось, готов был оставаться, пока она горела; он не возражал против сумерек часовни, скорей, наоборот – они могли подстегнуть его к откровениям. Подумав, Амор сказал:

– Я не могу расценивать это как исповедь, майор Тафари. Некоторые формальности, чтоб их. Я все еще жду благословения исполнять все обряды. И я, наверное, не психолог и уж совсем не чудотворец. Я не могу даже сказать вам, что вижу для вас возможности приемлемой жизни. Если это вам принесет облегчение, я обещаю, что буду молиться за вас. И за Иге с Эше не беспокойтесь. Они поймут, что и почему вы делали, когда подрастут.

– Думаете? – криво усмехнулся Тафари. – Где шанс, что они потом не обнаружатся в какой-нибудь банде?

– Может быть, – согласился Амор. – Но это будет их личное решение, принятое в соответствии с их личной волей. Человек тем и ценен, майор Тафари, что может и должен сам выбирать свой путь.

В темноте легко было ошибиться, и лицо Тафари растворялось в ней, но Амор был почти уверен, что на нем было крупными буквами написано недоверие. С ним бороться – бесполезно: Тафари твердолоб, недоверчив, уверен в собственных умственных способностях. Где он, один из ведущих следователей, – и где Амор, долгое время служивший в крошечной деревушке; единственным достоинством Амора оставался его сан и прилагаемое к нему право благословлять, не более. Слова, которые он только и мог подобрать, были давно и всем известны, повторялись бесконечное множество раз со многих кафедр. А больше Амор ничего предложить не мог – слова утешения и обещание молиться.

У барака, где был размещен Эше, Тафари с невеселой иронией заметил:

– Наверное, пора желать вам спокойной ночи, отец Амор. Я бы навестил пацана, но как бы он мне в рожу не плюнул.

– Меня восхищает ваше самомнение, майор Тафари, – усмехнулся Амор. – Вы ведь действительно считаете, что мир вращается вокруг вас, даже когда речь идет о подростках.

Тафари протянул что-то невразумительное, раздраженное, неловкое в ответ – словно его за непристойным занятием поймали, а признаваться, что ему стыдно, он не хочет.

– Ладно, утешусь тем, что он находится в надежных руках, – буркнул он. – Спокойной ночи, отец священник. И не забывайте ваше обещание.

Амор только кивнул.

Он не был уверен, что его желание проверить, как дела у Эше, так разумно: мальчик мог спать, его сон тревожить – глупо. Но лучше убедиться, что он в порядке. Если, конечно, это применимо к Эше. Амор обменялся приветствиями с дежурными медработниками, надел робу, зашел в бокс. Эше сидел на кровати, обхватив колени руками. Амор сел на стуле рядом.

– Майор Тафари, который допрашивал тебя, шлет тебе свою благодарность. Тот преступник, который держал вас с Иге в подчинении, вполне надежно установлен. Есть шанс, что его найдут и будут судить.

Эше посмотрел на него и уткнул лицо в колени.

– Не найдут, – буркнул он.

– Не найдут? – переспросил Амор.

– Нет.

– Почему?

– Я его убил. – Мрачно признался Эше. Амор едва различил его слова.

– Ты? – растерянно сказал Амор.

– Ну да. Я. Чего удивительного. – Эше поднял глаза над коленями, недобро прищурился. – Он даже не был первым. Знаете, сколько я убил?

Амор откинулся на спинку стула.

– А теперь бегите к тому уроду, к этому толстому, уроду этому, майору. И рассказывайте. Чтобы меня арестовали. – Зло сказал Эше и снова спрятал лицо.

– Вот как… – беспомощно выдавил Амор. – Как это случилось?

Эше дернул плечами. Амор наклонился вперед, поколебался немного и погладил его по плечу.

– Ты сам расскажешь, если тебя спросят, – тихо сказал он, обнадеженный, когда Эше не отряхнул его руку.

– Не буду я ничего рассказывать, – огрызнулся Эше. Но не пошевелился, позволил руке Амора лежать на его плече.

– Твое право, – задумчиво отозвался Амор. – Я попросил на кухне пирог. И попросил ребят-дежурных сделать нам чай. Составишь мне компанию? Я не ужинал. Не получилось.

Эше поднял голову. Помолчав, спросил:

– Что вы от меня хотите?

Амор едва удержался, чтобы не поежиться: в голосе Эше звучала неприкрытая ненависть, злость, презрение, что-то еще – обида, кажется. Ударная смесь разрушительных чувств. Он сказал:

– Ничего. Чтобы ты составил мне компанию.

– Да пошел ты! – зашипел Эше. – Вы все, знаете куда идите? Все, понял? Ты думаешь, принесешь пирог, и все можешь со мной делать? Не дам! Понял? Не дам!

– Эше, – запнувшись, собравшись с духом, стараясь звучать по возможности спокойно, ответил на это Амор, – мне просто не спится, и я просто голоден и не хочу есть в одиночестве. Если тебе неприятна моя компания, я уйду.

Эше уткнулся в колени, его плечи вздрогнули. Он сам вздрогнул.

– Мне уйти? – спросил Амор.

Эше замотал головой.

– Не надо, – всхлипнул он. – Не уходите.

– Вот и хорошо. Я схожу за чаем и вернусь. Договорились?

Эше посмотрел на него. Спросил:

– Вы точно вернетесь?

– Конечно. Обязательно.

Они ели пирог, пили чай. Амор молчал. Эше время от времени шмыгал носом, словно напрашивался на вопросы; Амор – упрямо молчал; вначале спросил только, заглядывал ли к нему Иге, и все. Устроившись поудобней, отставив тарелку с недоеденным пирогом, он достал комм, начал проверять сообщения. Эше сидел на кровати, сгорбившись, повесив плечи, опустив голову.

– Я давно хотел убежать, – тихо сказал Эше, покачиваясь из стороны в сторону. – Давно-давно. Думал, как нужно сделать. Что нужно. Майор Эну, он… один убежал однажды. Майор, он взял и расстрелял пять человек. И патрульных. Если бы я убежал, то тоже бы кого-то расстрелял. И Иге тоже. Я не хотел, чтобы такое было, и оставался. А он заставлял нас ходить в походы, потом мы долго-долго бежали, нападали, и все такое. Вот что я рассказывал. Только этого больше было. И он требовал, чтобы я тоже убивал. Он говорил, что сделает из нас настоящих мужчин. И простые люди, мы захватывали их в плен. И если женщины, то мы все с ними разное делали, а потом убивали. Чтобы они не добрались до своих и не рассказали. Я делал, и все делали. И как будто сердце каждый раз умирало тоже. Понимаете? Как будто у меня умирало сердце. Каждый раз. А потом майор Эну требовал, чтобы я приходил к нему. Я однажды не хотел, и он меня высек. Больно высек, перед всеми, сказал, что я не должен ослушаться, должен подчиняться, и потом забрал к себе. Я тоже не хотел, а он делал, и это было больно. И потом он говорил приходить, и я приходил. И мое сердце, оно говорило, что это плохо, а я все равно шел. А потом однажды старшие должны были идти за едой, у нас есть не было вообще. И он их отправил, и они вернулись без еды. Майор кричал, что они тупые и дураки, громко кричал, потом сказал, что сам поедет, и взял нас с Иге, и еще несколько людей. А мы попали в засаду. Там были солдаты, наверное. Они стреляли, были взрывы, майора ранило. И он требовал, чтобы мы тащили его. А я взял и убил его. И мы с Иге побежали. А дальше я не помню.Мне было очень плохо. Наверное, мое сердце сказало, что не хочет ничего помнить. И биться тоже не хочет. Мне лучше умереть. Мне лучше умереть. И лучше, чтобы майор Тафари сказал, что я виновен, и что меня нужно казнить. Я заслужил. Мы заслужили.

Амор гладил его по плечу; Эше сидел, покачиваясь, и рассказывал. Затем заснул; Амор уложил его, накрыл одеялом, вышел. Отдал стаканы и тарелки дежурным, попросил отнести на кухню, сам вышел и долго шел вдоль ограждения лагеря, глядел на вышки, на небо, снова на вышки, за ограждение, остановился у ворот, пропуская машины, смотрел, не понимая, что проезжало перед ним и зачем – и что он сам делал перед воротами. Из одной выпрыгнул военный, подошел к нему, крепко обнял.

– Отец беженец, ты не сбегать ли собрался? Не от меня ли сбегать?

Амор отстранился – долго смотрел, узнавая.

– С тобой все в порядке? – спросил Яспер.

– Со мной все не в порядке, – смиренно произнес он. – Думаю, тебя это не удивит.

Амор подумал, что впервые за много-много времени они оказались настолько близко друг к другу. И ему было незнакомо это ощущение, непривычно, не неприятно. Яспер Эйдерлинк встревоженно вглядывался в лицо Амора, словно пытался просканировать его мозг, чтобы убедиться, что именно стало причиной такого странного настроения. Амор – хотел найти в себе силы, чтобы порадоваться встрече. Их не было – была усталость. Сухие глаза, по которым наждаком проходился горячий воздух. Спина, уныло болевшая, и гудевшие ноги. Голова – Амору казалось, что череп набит ватой вперемешку с мелкими стеклянными осколками. Руки – безвольные настолько, что их поднять, сжать пальцы казалось непосильной задачей.