Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 53 страниц)

Мужчины переглянулись.

– Мне даже интересно, что за меланж используют там, – пробормотал Мас.

Ленартс потянулся и успокаивающе похлопал его по колену.

– С чего бы тебе беспокоиться? Явно нечто, не идущее ни в какое сравнение с твоим шедевром.

Фенна Де Врис тоскливо смотрела в потолок. Переведя взгляд на Берта, она скучно доложила:

– Сейчас они начнут выяснять, какой из сортов, уже выведенный в лаборатории Самуэля, является шедевром, а который – так, чисто нишу заполнить.

Берт вежливо засмеялся.

После полуминутной паузы он произнес:

– Я благодарен вам за щедрое и очень гостеприимное предложение, но совершенно не представляю, чем обязан. Я новый человек в Йоханнесбурге, знаю совсем мало людей здесь и скорее всего никого из вашего круга. И тем более не представляю, как могу быть полезен вам.

Ленартс переглянулся с Де Врис.

– Может быть, мы сможем быть полезными вам? – дружелюбно улыбнулась она.

Берт приоткрыл рот, закрыл его и ухмыльнулся.

– Я обожаю, когда мне предлагают помощь, если честно. Это феноменально редкое качество в наше время. Осталось выяснить, какую именно помощь вы хотите мне предложить, и, разумеется, что я могу предложить вам взамен.

Де Врис склонила голову к плечу. Подняв брови, она спросила:

– Так просто?

– А зачем усложнять?

Ленартс хмыкнул; Мас встал, чтобы сделать еще кофе.

– Действительно, – согласилась Де Врис. – Скажите, господин Франк, каково ваше отношение к «Астерре»?

– О, – радостно сказал Берт, – это прогрессивная компания. Мегакорпорация, – поправил он себя и немного помолчал, глядя на нее и остальных. – В общем-то, уже потому, что сама «Астерра» ничего не имеет против того, чтобы самоназываться подобным образом, я нахожу имидж компании привлекательным. Помнится мне, этот термин регулярно используется в самых разных негативных контекстах. Из последнего, если позволите, хм, пара статей в «Актуальной экономике» и «Новом политическом мыслителе».

– Скорей, пара сотен, – педантично отметил Мас. – Это либеральные журнальчики.

– С очень высоким индексом влиятельности, – охотно напомнил ему Берт. – «Мировая экономика» или что-то в этом духе куда более элегантны в применении этого термина, но и рекламы «Астерры», прямой или скрытой, там тоже на порядок больше. И опять же, тот же «НПМ» признает, что после экспансии в биографии любой корпорации неизбежно наступает период стабилизации и коррекции репутации, а чисто внешними средствами такое совершить невозможно, приходится меняться и изнутри. Я так понимаю, «Астерра» почти завершила этот этап. Она почти превратилась во всеми уважаемую и почитаемую фирму, практически эталон. Так что я почти готов признать, что согласен с общественным мнением.

– Почти, – сказал Лео Мас.

Фенна Де Врис засмеялась.

– Я – частное лицо и в этом качестве могу позволить себе быть скептиком, – нисколько не обиделся Берт.

– Разумно, – согласился Ленартс. – А к сотрудничеству с «Астеррой» вы бы как отнеслись?

Берт заулыбался.

– Мне следует говорить, что это было бы честью и так далее?

– Попробуйте, – предложила Де Врис.

Берт поморщился и пожал плечами. Она подняла брови. Берт по-прежнему молчал.

– Хм, – негромко произнесла она. – Вы позволите поинтересоваться, какие цели вы ставили перед собой, прибыв сюда?

– Как я могу вам запретить, – развел руками Берт.

Мас хмыкнул. Берт покосился на него и снова перевел взгляд на Фенну Де Врис.

– Н-ну хорошо. Итак, ваш начальник, владелец и глава забавной фирмы «Рога и копыта» решает, что ему нужно распространить свое предложение и на африканском рынке. И вы так просто подчиняетесь ему. Кстати, а что предлагает его фирма?

– Наше, госпожа Де Врис, предприятие предлагает знания, умения и опыт. Товарец так себе, не сравнить с морозоустойчивым кофе. Кстати, именно поэтому я не совсем понимаю, что я делаю здесь, но еще меньше я понимаю, почему помимо двух представителей «Астерры» здесь находится и господин Ленартс. И еще меньше я понимаю, почему вы с такой радостью предложили мне помощь.

– Вам, господин Франк. Как частному лицу.

– Но не консультационной фирме «Даг и партнеры»?

– Проблема в том, господин Франк, что мы можем более или менее оценить, какую именно помощь вы лично расцените как полезную, какая помощь вам понадобится и так далее, а также что именно мы можем попросить в качестве встречной услуги или, эм, бартера. Но насчет данной фирмы мы не уверены. Ее цели представляются нам несколько расплывчатыми.

– Да ладно. Вам неясны цели коммерческого предприятия? Получение прибыли. Основа основ.

– Какой? Какими способами? Какими средствами?

Берт посмотрел на Ленартса, Маса и снова на нее.

– Госпожа Де Врис, не кажется ли вам, что вы настойчиво стремитесь на территорию, которая не просто так считается коммерческой тайной? Если предположить, что Горрен разработал концепцию фирмы, которая позволяет нам рассчитывать на получение прибыли из неконвенциональных источников и нетрадиционными, но от этого не становящимися незаконными способами, то ваша попытка выяснить, что да как да как мы намерены достичь цели существования любого коммерческого предприятия, может и на промышленный шпионаж потянуть.

– Зачем же промышленный шпионаж? – успокаивающе произнесла Де Врис. – Это вполне закономерное любопытство. Видите ли, господин Франк, я думаю, вы согласитесь с нами, что африканский рынок вообще и отдельные его участки в частности сформированы давно и более-менее стабильны. Лица, действующие на нем, давно известны, мы знаем друг друга и с этим знанием можем прогнозировать дальнейшее его развитие и рассчитывать на его стабильность. Новые лица на деловом горизонте вызывают закономерный интерес. Новые лица с вашей, если позволите, репутацией и, не побоюсь этого слова, талантом, вызывают сугубый интерес. Это объяснимо, – она самую малость развела руки, сцепила их, опустила на колено, улыбнулась. – Должна признать, что с немалым интересом отслеживала ваши знакомства. Если позволите, они кажутся мне немного бессистемными.

Берт пожал плечами.

– Неудивительно. Вы смотрите на них скопом, – любезно сообщил он. – Получается, что происходит интерференция. Личное и профессиональное. Естественно, вы не можете разглядеть систему.

– Вы преследуете интересы помимо «Дага и партнеров»? – спросила Де Врис. В ее голосе что-то изменилось: он стал куда холодей, напряженней, взгляд – более острым, улыбка – натянутой.

Берт неторопливо и размашисто покачал головой.

– Мне просто нравится знакомиться с людьми, – легкомысленно сказал он.

Де Врис посмотрела на Ленартса.

– Особенно с епископами? – улыбнувшись, мягко поинтересовался он.

Берт хмыкнул.

– Особенно со священниками, – поправил он. Потеребив себя за кончик носа, он задумчиво отметил: – Хотя как бы я ни уточнял, вы тоже правы. Я просто всегда считал себя таким, хм, рьяно секулярным типом. Агностиком до мозга костей. С женой… бывшей… да, бывшей женой, изредка приходилось бывать на трех неизбежных действах. Крестины, свадьбы, похороны. Не более. Второе – и то не всегда. Я всегда относился к священникам как к распорядителям на вечеринках, – Берт даже указал большим пальцем себе за спину – вроде как в сторону залов, в которых постепенно затухало веселье по поводу, изобретенному «Астеррой». – Никогда не задумывался, насколько они отличны в отношении к жизни и к себе, пока не столкнулся с ними непосредственно. Очень интересные люди.

– Да неужели, – пробормотал Мас и откашлялся.

Берт ничтоже сумняшеся пожал плечами.

– Я так считаю. Это не значит, что я отрицаю эту уникальность за людьми, находящимися на иной культурной территории, но мне все-таки кажется, что светский человек поймет другого светского куда проще, чем он же клерикала. Даже если, к примеру, мы с вами будем относиться к совершенно разным культурам. Вы – руководитель лаборатории, представитель научного мира, гражданин Африки. Я – подчиненный, посредник, гражданин Европы. И все-таки я смею предположить, что вы понимаете, о чем я говорю, а я понимаю, что именно вы хотите от меня. В случае с представителями церкви, особенно с учетом определенной ее трансформации, должен признаться, я бы не рискнул быть слишком уверенным в своих способностях. Церковники все-таки своеобразный народ.

– И чем же был так примечателен епископ Даг? – вкрадчиво спросил Ленартс.

– Верой в букву.

– То есть?

– Он убежденный схоласт. Если вовремя сослаться на какой-нибудь догмат, он согласится. Я вроде как и не заметил личности за его буквоедством.

Его замечание неожиданным образом разрядило атмосферу. Де Врис одобрительно засмеялась, Ленартс и Мас обменялись репликами об общем знакомом, который мог бы подойти под это определение. Берт, кажется, мог перевести дух. Но оставался открытым вопрос: какого черта они хотят от него.

Впрочем, он не спешил. Ему просто некуда было спешить. Горрен в любом случае либо спал, либо несся очертя голову на очередную Очень Важную, Просто Судьбоносную Встречу. Помимо этого, нужно было бы проверить, как там безопасность родных апартаментов, не нарушена ли. И комм проверить на предмет попыток взломать. Так что Берт развлекал Де Врис и Ленартса легкомысленными историйками из жизни, связанными прежде всего с людьми, чьи имена, как он предполагал, могли оказаться на слуху и у обитателей иного континента. Он охотно выслушивал некоторые замечания о деятелях местной политической сцены – эта Де Врис была очень хорошо осведомлена о них. Мас хлопотал с кофе – охотно рассказывая при этом, как именно конструировали геном этих растений и с какими трудностями им предстоит столкнуться, когда продукт решат сертифицировать для внешнего рынка. Берт слушал со все большим интересом; он прекратил улыбаться, даже начал хмуриться. Его не просто заинтересовало – он, кажется, мог кое-что предложить. И Мас спросил его об этом. Берт честно сказал:

– Я должен обсудить это с Горреном.

– Помилуйте, – устало засмеялся Ленартс.

– Помилую, – не задумываясь, отозвался Берт. – Напоминаю. Я наемный работник Горрена, в перспективе, возможно, его партнер. Я интересен вам как сотрудник фирмы «Даг и партнеры», пусть вы и разузнавали насчет возможной вербовки меня как частного лица. И я не вижу ни одной причины, по которой моя лояльность должна вызывать у вас отторжение. Только если… – он едва уловимо посуровел, – вы делаете некоторые заключения, основываясь на личном опыте. В таком случае я сочувствую «Астерре».

– Это не тот случай, Берт, – решительно вмешалась Де Врис. – Поговорите с господином Дагом. Но меня действительно занимает ваше любопытство по отношению к экуменикам.

– Вас как Фенну Де Врис – или вас как представителя «Астерры»? – прищурился Берт.

– В данном случае второе. Но вообще и вне нашей приятной беседы, Берт, однозначно первое.

– Вот как? – усмехнулся Берт.

Она пожала плечами.

– Я действительно отношусь к ним несколько настороженно и не понимаю хороводов, которые водят вокруг них политики и прочая. Ну есть эти ряженые, ну говорят душевно полезные вещи, да и лихо бы с ними. Мой психотерапевт куда более эффективен в этом плане.

– Фенна, – глухо простонал Мас и спрятал в ладонях лицо.

– Месье Мас регулярно ходит в церковь. Это не мешает ему оставаться здравомыслящим человеком, впрочем. Но я доверяю ему по этой причине куда меньше, чем хотела бы.

– Фенна! – зарычал Мас.

– Я здесь, Лео. – Подмигнула Де Врис.

– А я не хожу в церковь. Боюсь разочароваться, – грустно признался Берт.

Лео Мас тяжело вздохнул, обмяк в кресле и уставился в потолок.

– И это предположительно цивилизованные люди с возможно действующей высшей нервной системой, – мрачно заметил он.

– Лео, милый, мы не обсуждаем структурно-теологические взгляды новой Римской школы и не пытаемся саботировать влияние церкви в отдельно взятом жилом квартале. Мы всего лишь сплетничаем. А если тебя, как яростного защитника церкви, что-то не устраивает, ты можешь воспользоваться берушами, к примеру. Но вообще он вполне здравомыслящий человек, – сочла она нужным пояснить Берту.

– Бывает и такое, – подумав немного, признал Берт. Ленартс засмеялся.

Берт провел еще немного времени в компании этих трех замечательных, остроумных, легкомысленных и обаятельных нюхачей. Они действительно шли на самые разные уловки, чтобы выпытать еще что-нибудь, еще раз попробовать переманить его в «Астерру», убедить шпионить на того же Дага в пользу корпорации и так далее. Пытались разнюхать, и сколько Берт готов брать за небольшие услуги – вроде сообщения сведений, которые могут оказаться полезными. И так далее. Это было занятное время и занятный разговор.

Берт избавился от них часам к двум утра. Лео Мас торжественно вручил ему фунт кофе – того самого, нововыведенного. Берт триста раз поблагодарил Маса и поулыбался счастливо и широко, вцепившись в упаковку. К стоянке такси он шел, подбрасывая ее на ладони, и договаривался с собой не спешить связываться с Горреном – сначала выспаться, затем на трезвую голову проверить канал связи и только тогда звонить ему. Тот мужчина, проведший Берта к Восточному кабинету, стоял рядом с восточным входом и перебрасывался шутками с патрульным. Берт помахал ему, как старому знакомому, подошел, умиротворенно произнес:

– На самом деле просто оказалось выйти. Вы еще на смене?

Экс-гид переглянулся с патрульным. Мол, этот Франк блаженный, но не буйный.

– Практически да, – подозрительно наблюдая за Бертом, ответил он.

– Ну, удачи вам. Спокойной ночи.

И Берт пошел дальше к такси. От молчания за спиной – недоуменного, напряженного – у него повышалось настроение. Он даже начал насвистывать какую-то фигню.

В это же время майор Яспер Эйдерлинк разговаривал с чиновником из Лиги – тем самым, который в приятной компании из трех человек наблюдал за Бертом Франком. Майор Эйдерлинк и чиновник – Этьен Симайди Танья, оба около сорока лет от роду, знакомые друг с другом не менее тридцати из них, пили кофе в укромном уголке в одном из залов все в том же комплексе «Астерры». Оба же знали, что разговор наверняка записывает если не Симайди Танья, так суперкомпьютер где-то поблизости; попутно этот разговор сверяется с самыми разными маркерами, и если интеллект компьютера решит, что беседа может оказаться интересной кому-нибудь из начальства «Астерры», то запись прослушает и еще кое-кто. Эйдерлинку было плевать; Симайди Танья прикидывал возможности: подсунуть «Астерре» нечто малозначимое, чтобы отвлечь ее от куда более важных дел и событий, или пусть их, обойдутся? Можно было, разумеется, уединиться с Эйдерлинком в отдельном кабинете, активировать защиту, потрепаться всласть и об этом парне из Европы, который пытается убедить всех, что является совершенно, ни капли не важным лицом и преследует исключительно свои личные незначительные цели, и в первую очередь обогащение. Можно было бы пожаловаться и на свою тяжкую судьбу или еще что-нибудь такое, похаять начальство, тем более оба – и Яспер Эйдерлинк, и Симайди Танья знали начальство друг друга. В принципе, при определенных обстоятельствах второй мог оказаться уполномоченным отдавать приказы первому. Или – немного иначе – первый мог прийти арестовывать второго. Но конспирация, принесшая бы им обоим незначительные выгоды, вызвала бы такое подозрение у «Астерры» ли, Лиги, силовых структур страны, что за Эйдерлинком и Симайди Танья установилось бы круглосуточное наблюдение. Не то чтобы до этого за ними не следили, но больше компьютеры, которые при определенной ловкости надурить – раз плюнуть; а могут и человеческого оператора приставить, и на кой бы это было им? Да и посидеть в приятной атмосфере, вслушаться в гул голосов, насладиться живой музыкой, позволить себе еще одну чашку кофе, еще один бокал вина – почему нет, они оба наконец почти не на работе.

Эйдерлинк делился впечатлениями об этом самом Франке. «Неглуп, говорлив, но не болтлив, возможно, обладает и определенными принципами. Какими, не уловил, уж извини», – говорил он.

– Мне казалось, что ты охотно трепался с ним, – чуть отодвинув бокал, сосредоточенно глядя на него, поворачивая то в одну, то в другую сторону, любуясь вином, заметил Симайди Танья.

Эйдерлинк посмотрел на бокал, на людей за соседними столиками, глянул в окно.

– Это он охотно трепался со мной, – поправил он Симайди Танья. – Сибе – тот да, охотно и добровольно. Многословно. Ты бы его поспрашивал. А предложил бы пару бонусов от… – Эйдерлинк хмыкнул и посмотрел наверх, не особо задумываясь, как Симайди Танья расценит эту паузу, – так он бы и на интересующие, хм, этих … темы порасспрашивал. Не думаю, что у него получилось бы, но по крайней мере можно было бы сказать: ты сделал все, что мог, но этот залетный тип оказался крепким орешком.

– Мне отчего-то казалось, что Винк мертвого разговорит, если ему понадобится. – Синайде Танья внимательно посмотрел на Эйдерлинка.

– Зависит от мертвого, очевидно, – криво улыбнулся тот. – Мне этот тип не показался таким уж легко внушаемым. Скорей наоборот.

– Скорей наоборот? Он способен внушать? Что именно?

– Доверие, расположение. Он любит спрашивать и, что ценно, Этьен, с интересом выслушивает ответы на свои вопросы. А не сидит с каменной рожей и не зыркает по сторонам.

– Я слушаю, – раздраженно процедил Симайди Танья и сунул руки в карманы. Немного посидев и поглазев по сторонам, он вновь уставился на Эйдерлинка. – А насчет этой идеи, что он может и дальше поддерживать контакты со своими прежними чинами?

– Да брось. Ты же сам говорил, что он как-то очень скоро вылетел из своего сектора после относительно удачной миссии в Центральной Африке. Если бы ко мне пришел такой тип наниматься, я бы был уверен, что он там набедокурил. Очень сильно. И рыл бы землю там, чтобы знать причины и знать, можно ли доверять этому типу.

Он поморщился и махнул рукой. Симайди Танья помолчал немного.

– Бывших дипломатов не бывает, – строго сказал он.

– Ну да, и бывших врачей, и бывших военных, и бывших художников.

Эйдерлинк, посидев немного со скрещенными на груди руками, взял чашку.

– Действительно, – пробормотал Симайди Танья.

И снова пауза. Эйдерлинку, казалось, были куда более интересны люди, подходившие к бару и отходившие от него. Некоторым он кивал головой в знак приветствия, иногда – отводил взгляд, чтобы избавить себя от необходимости «замечать» кое-кого. С баристой он обменялся игривыми взглядами и поднял в шутливом тосте почти пустую чашку.

Симайди Танья медленно потягивал вино, наблюдая за тем, как неожиданно оживившийся Эйдерлинк флиртует с баристой, принесшей ему кофе. Она ушла, Симайди Танья ехидно заметил:

– Подумать только, я считал тебя взрослым и степенным мужчиной.

– Не в два часа ночи, Этьен, – отмахнулся тот. – Твое здоровье.

– Ты искренен? – насмешливо спросил Симайди Танья.

– Расценивай это в меру твоей испорченности. Или мне следует в полном соответствии с твоим мнением об окружающих тебя людях поднимать тост за твои болезни?

– Лучше за здоровье. А то знаю я твой недобрый глаз. Чего доброго и правда заболею.

– Ка-а-акой такой недобрый глаз? – обреченно протянул Эйдерлинк. – Что ты несешь, умный и образованный человек?

– Яспер, именно потому что я умный и образованный человек, я и допускаю возможность существования необъяснимого, – заухмылялся Симайди Танья. – Помнится, тот сержант возжелал наказать тебя по своему разумению, и что случилось? Он падает в овраг и ломает обе ноги. Губернатор возжелал сместить тебя, потому что счел неуправляемым, и что мы имеем на выходе? Буквально через сутки смещают его. Или директор школы, тот идиот, как его… вздумал не пустить тебя на экзамен. И через месяц помер от дизентерии.

– Это случайности! – яростно настаивал Эйдерлинк.

– Случайность, мой милый Яспер, есть ничто иное, как необъясненная еще закономерность. С тобой опасно иметь дело.

– Так кто тебя заставляет, – зло огрызнуся тот.

– Расположение сердца, веление души и настойчивость мозга, разумеется. Я хотел бы верить, что и ты питаешь ко мне дружеские чувства, а не просто сидишь здесь со мной, потому что тебя не ждет никто, – невесело усмехаясь, говорил Симайди Танья.

– Заведи собаку, раз не можешь удержать женщину, – закатил глаза Эйдерлинк.

– Я восхищен твоим милосердием, твоей чуткостью и способностью утешить, – печально произнес Симайди Танья.

– Ты пьян.

– Но не буен. И у меня в любом случае выходной.

«Выходной», – подумал Эйдерлинк. Воскресенье, черт побери. Он попенял себе за чертыхания, глянул на часы и решил посидеть еще полчаса с пребывающим в меланхолии Этьеном.

Если Яспер Эйдерлинк правильно помнил, а помнил он, без сомнения, правильно, то в пять часов утра отец Амор Даг должен сладко спать под трезвон будильника. Воскресенье отца Амора Дага начиналось в полседьмого с посещения приюта для тяжело и смертельно больных, открытого и поддерживаемого в относительно пристойном состоянии его стараниями, почти единоличными; затем воскресная школа, затем воскресная же служба, затем воскресный обед, посещения прихожан, вечерня, ужин и так далее. Отец Амор жутко не любил воскресенья – и любил их из-за этой бесконечной деятельности и особого, воскресного настроения. И если не выловить его утром, то следующий раз он будет доступен майору Эйдерлинку только поздним вечером, а то и ночью. А впереди был бесконечный воскресный день – выходной у Эйдерлинка, и ему уже было скучно. Так что он отдал приказ комму связаться с отцом Амором. Уселся в кресло поудобней, положил ноги на журнальный столик и с лукавой улыбкой начал ждать. Он поспорил с собой на семь афро, что комму понадобится не больше четырех минут, чтобы разбудить Амора.

– Ну какого хрена тебе от меня нужно, изверг, – через три минуты и пятьдесят восемь секунд донесся до него хриплый голос Амора. Непонятные шорохи – отец Амор благоразумно не включал изображение, но Эйдерлинк предполагал, что это скрипела кровать, отец Амор выкапывал комм из-под подушки, путался в москитной сетке, сладко зевал и обреченно вздыхал. – Эйдерлинк, растреклятый ты солдафон, ну какого тебе нужно было будить меня в такую рань!

– Не поверишь, святой отец, соскучился страсть как, имею желание полюбоваться на твой прекрасный лик и насладиться твоей благословенной, источающей благодать и мир речью, – веселился Эйдерлинк.

Отец Амор еще раз зевнул; Эйдерлинку показалось даже, что его челюсти захрустели. Кажется, он уронил руку с коммом, потянулся. Кажется, сел – ага, наконец включил изображение.

В домишке – лачуге – хижине – в которой жил отец Амор Даг, единственный священник на двадцать с чем-то деревушек и на две сотни километров – было темно, хоть глаз коли. Зато у отца Амора был комплект солнечных батарей, который обеспечивал электричеством его слабенькую подстанцию с аккумуляторами, а значит, и комм его работал почти бесперебойно. Но будильник у отца Амора был все-таки механический. Если Эйдерлинк помнил правильно, это были огромные часы, которые дребезжали, и тарахтели, и трезвонили, как не в каждой церкви колокола. И кстати, вот он, будильник, сработал. Благочестивый отец Амор чертыхнулся, плюнул, ругнулся на себя за свою несдержанность, и еще раз – потому что ругался, и потянулся за будильником.

– У вас с ним страстная любвененависть на века вечные, я смотрю, – веселился Эйдерлинк. – Сколько раз я слышал от тебя обещание выбросить адскую машину в ближайшее ущелье, и все равно я слышу его. Вновь и вновь.

– Не имею привычки к расточительству, свойственную вам, столичным жителям, – добродушно огрызнулся отец Амор; он пристроил коммуникатор на животе, взбил подушку и подложил под голову руки. В темноте хижины его лицо угадывалось смутно, а подсветки экрана не хватало, чтобы толком осветить его.

– Я бываю столичным жителем не больше двух недель в год, святой отец, – подмигнул Эйдерлинк. – Все остальное время я такой же бродяга, как и ты.

– Я не бродяга, – лениво возразил отец Амор. – У меня вон, есть дом. Четыре стены и крыша. И даже комплект посуды, – гордо добавил он.

– Это, разумеется, кардинально меняет дело.

– Разумеется, – самодовольно заулыбался отец Амор. – Я просто богач из богачей. Так тебе чего от меня надо в такую рань несусветную? У нас еще и солнце толком не встало.

Он придержал комм и попытался выглянуть в окно.

– А небо красивое, – тихо и с детской радостью прошептал он, – смотри!

Эйдерлинк слушал, как отец Амор босыми ногами шлепает по земляному полу, смотрел на иссиня-черное небо; Амор перемещал камеру от чернильно-черного к глубокому синему к ослепительной электрической лазури и к свежему розовому небу рассвета. Наконец экран заполнило лицо Амора – помятое после сна, небритое, со всклокочеными волосами – и сиявшее от счастья.

– Здорово, правда? – спросил он.

– Разумеется, – признал Эйдерлинк, хотя смотрел куда угодно, но не на экран во время небесной экскурсии.

Отец Амор понимающе улыбнулся.

– Ты не будешь против, если я начну собираться? – спросил он.

– Нисколько, – с готовностью ответил Эйдерлинк.

– Как дела? – задал отец Амор вопрос – тот, которого Эйдерлинк ждал и ради которого затеял этот сеанс. Потому что отец Амор действительно хотел знать, как дела у Яспера Эйдерлинка. Яспер начал рассказывать. Глупые приказы Лиги, которая не может определиться, реформировать ли армию в сторону централизации или больше рассчитывать на национальные армии; глупые решения чиновников пониже рангом, недотепы-подчиненные; странные игры знакомых, вроде Этьена Симайди Танья, который готов в каждом приезжем видеть шпиона, если это поможет ему заработать еще одну медаль. И так далее. Отец Амор умывался, брился, вручную молол и варил кофе – на газовой горелке, с сосредоточенным и почти благоговейным видом; затем он сидел на крыльце и пил кофе – и слушал Яспера. Время от времени задавал вопросы, уточнял кое-что, иногда успокаивал, когда Яспер начинал гневаться без меры. Эйдерлинк поглядывал на часы и злился: времени оставалось все меньше до того момента, когда отец Амор скажет привычное:

– М, прости, Яспер, но мне пора. Если хочешь, свяжемся ночью.

– Если будет возможность, Амор. Если не пошлют никуда. Ладно, бывай, до связи.

– Благословений, – тихо отозвался отец Амор, отключил комм – полностью, на кой бы ему эта штукенция в забытой богом и людьми деревушке, зато включил древненький радиотелефон – он был как раз самым надежным средством связи. Он сидел на крыльце, смотрел на небо, избавлялся от дурацких настроений, которые тяжелым, душным, огромным шелковым покрывалом окутывали его каждый раз после бесед с Эйдерлинком: надежды, радости, тоски, и этого желания забыть раз и навсегда насмешливое и многозначительное «Амо-о-ор», похотливо-паточное, язвительно-почтительное, и этого желания решиться на какой-нибудь дурной шаг, по сравнению с которым даже это решение отправиться в эту глушь казалось бы верхом благоразумия.

К плетню уже подбежали двое ребят, которые должны были помогать ему в приюте, громко поздоровались и повисли на заборе. Отец Амор помахал им, широко улыбнулся и встал.

========== Часть 6 ==========

Воскресенье приходского священника в глуши глухой никогда простым не бывало. Отец Амор Даг испытывал это на своей шкуре уже который год, был ли он диаконом при отце Антонии Малом, или вот – сейчас, самостоятельный и независимый иерей в крохотной деревушке, у которой и названия толком не было. Шесть утра – а из одной двери высунулось любопытное лицо и поздоровалось, из второй вышла статная матрона вроде как за водой, но ровно в тот момент, когда отец Амор с двумя сопровождавшими его пацанятами проходил мимо. Она-то, эта досужая мэтресса, так ловко подгадывала свою и своего собеседника траекторию движения, чтобы преградить ему дальнейший путь, и пока не выведает, что снилось, чем завтракал, чем будет заниматься до заката, не давала пройти. Сама тоже рассказывала – выплескивала на голову несчастного отца Амора бесконечные сплетни, жалобы, которые перемежались причитаниями типа «Простите мне мое злословие», «Не подумайте, что я жалуюсь/осуждаю» или чем-то подобным. У отца Антония Малого было замечательное спасение от схожих особей – огромные часы, на которые можно было поглядывать с озабоченным видом и, сурово хмурясь, говорить: «Дорогая Эн, я полностью согласен, очень мудрое замечание, очень трогательная история, так что давайте-ка продолжим ее в более уместной обстановке. Например, после полудня, после мессы. А сейчас мне пора по долгу службы». И бегом от нее. Отец Амор начинал хмуриться и тянуть шею, выглядывая что-то в той стороне, где располагался приют, уже за два дома от того самого; тетушка Николь выходила из дома и – восхитительная актриса – удивлялась, как будто это не случалось каждое воскресенье, а то и два раза на неделе: «Отец Амор! Так рано! Какое трудолюбие! А вот тот, который был раньше, который теперь в городе, его никогда раньше девяти утра по столичному времени видно не было». Отец Амор предполагал, что если его переведут в какую дыру поглуше, чтобы, а сюда, на обжитое уже место, назначат кого-то чуть более успешного, чем он, тетушка Николь наверняка будет восклицать его преемнику, едва завидев: «Какое трудолюбие! А вот отец Амор только своим приютом и занимался, никакой заботы о простых трудягах, которые типа здоровые, не проявлял». Или что-то такое.

Ребята, его сопровождавшие, притихли, съежились, попытались спрятаться за его спиной. Тетушка Николь утвердилась на улице, сложила на груди руки с видом ссыльной императрицы и принялась за дайджест сплетен. Феноменальные у нее были способности: тетушка Николь знала все семьи в ближайших округах, способна была проследить родственные связи до четвертого колена, знала даже, что случалось с более удачливыми людьми, которые либо умудрились обосноваться в городе, либо на рудниках оказались не простыми рабочими, а надзирателями – и это за триста километров. И все это она считала своим священным долгом вывалить на голову несчастного отца Амора. Он подозревал, что тетушке Николь страстно хотелось сказать – даже не так: говорить, каждый воскресный вечер говорить всем, кто оказывался в пределах досягаемости – что именно она, простая, смиренная грешница, рассказала какой-то случай, который вдохновил отца Амора на проповедь, кстати, заметили, какая она была замечательная? Пока он был достаточно ловок, чтобы избегать таких казусов; но и тетушка Николь осваивала все новые темы.

А может, отец Амор придумывал себе очередного дракона, с которым следовало сражаться; а может, она была куда проще и не обладала ловкостью, которую приписывал ей отец Амор. Скорее всего, не мешало бы связаться с отцом Антонием Малым, покаяться в многомудрии и пристрастности. Или еще чем-нибудь. Просто пожаловаться. Просто поговорить с человеком, который способен понять даже те вещи, которые сам отец Амор отказывался признать в себе.