Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 53 страниц)

– Как хорошо, что я почти всегда знаю, где тебя искать.

Он зашагал прямо к Амору, остановился перед ним, поднял руку к его лицу, коснулся пальцами.

– Ты скучал по мне? – тихим, требовательным шепотом спросил он.

– Смею ли я говорить не то, что ты хочешь слышать? – улыбнувшись, отозвался Амор, прикрыв глаза, растворяясь в незамысловатой ласке.

– Ты смеешь все, милосердный отче, и даже многое сверх того. Разделишь со мной ужин?

Амор нахмурился.

– Вас не покормили?

– Ребята уже давно вышли из столовой и отправились по койкам, – успокаивающе погладил его по щеке, по плечу Яспер. – Я проследил. Но куда больше бренной пищи я возжаждал пищи духовной. Обеспечишь мне ее? Я попросил дам и господ кухонных работников и они с радостью согласились обеспечить отца священника и его презренного поклонника лучшими из яств.

– Никогда не меняйся, Яспер Эйдерлинк, – сначала закатил глаза, потом засмеялся Амор. – Подозреваю, ты вздернул из кровати половину штата кухни, чтобы они подготовили торжественный обед по якобы благородному поводу.

Яспер невозмутимо пожал плечами, отказываясь испытывать угрызения совести по такому пустяковому поводу.

– Дело уже сделано. Надеюсь, тебе не взбредет в голову пренебрегать их жертвами, – с вызовом прищурился он.

– Было бы бесчеловечно с моей стороны. Помоги мне прибраться.

Амор мыл полы, Яспер составлял стулья. Сначала он возмущался, что в таком большом лагере не найдется человека, который взял бы на себя такую пустяковую обязанность и тем самым освободил отца священника от этого груза. Когда Амор сказал, что следует рассматривать эту нехитрую работу как отвлечение от тяжелых дум, а не тяжелое и неприятное бремя, Яспер начал негодовать, что в этом треклятом лагере до такой степени яростно эксплуатируют пришлого священника, только что вырвавшегося из зоны боевых действий, между прочим, что у него только около полуночи и есть время, чтобы разгружать голову и немного отвлекаться на радости простого труда.

– Иными словами, твой рейд был неуспешным? – поинтересовался Амор, закрывая чулан.

Яспер за секунду изменился из доброго приятеля в усталого старика.

– Как сказать, Амор, – мрачно сказал он. – Исходя из частных целей и задач, вполне успешный. Если глядеть в перспективе – бестолковый совершенно. Пойдем-ка. Сначала ужин. Или завтрак? – задумался он, глядя на часы. – Первый же прием пищи в новом дне. Завтрак, м, отец священник?

Амор отказывался думать, как именно Яспер распорядился насчет романтичного ужина в пустой столовой для себя и приблудного священника, и еще меньше он не хотел думать о том, как ему смотреть в глаза работникам при свете дня. Чушь какая, мелочи, мелькало у него в голове. С этим можно будет разобраться завтра. Или когда-нибудь потом. Пока же – у него впереди бесконечно много времени с Яспером. И пусть Земля задержит свой бег; Амор даже подумал, не следует ли проверить, сколько в нем от Иисуса Навина, раскинуть руки, задрать голову к небу и потребовать, чтобы луна прекратила свой бег по нему. Пары столетий наверняка бы хватило, чтобы насладиться каждым мгновением их ужина.

К изумлению Амора, их не только ужин – или завтрак – ждал, но и бутылка вина и бокалы. Работник кухни, сонный, но вполне довольный жизнью, отдал Ясперу распоряжения, как обойтись с грязной посудой, бодро пожелал Амору спокойной ночи и убрался досыпать. Яспер налил вина.

– Знал бы ты, дражайший Амор, каких трудов мне стоило совместить мои служебные и мои личные планы, – говорил он, пододвигая Амору бокал. – Но у меня получилось, и за это стоит выпить. За мою изобретательность.

Амор недовольно нахмурился.

– Перестань, – ухмыльнулся Яспер, наклонился и поцеловал его в щеку. Совсем легко, но так, чтобы Амор не ошибся. – Я всего лишь воспользовался удачным совпадением планов, сделал эту комбинацию чуть более удачной, и вот он я здесь. Просто на пару недель раньше, чем планировалось. – Он уселся, хмыкнул, добавил, виновато прищурившись:– И на сотню километров восточней, но к черту эти тонкости. Я счастлив видеть тебя, Амор. Искренне, неподдельно счастлив. Потому что учитывая, что творится сейчас в твоей провинции, могло случиться, что тебя первым обнаружил бы Тафари. Допрашивая бандитов, знаешь ли. И изучали бы твое тело судмедэксперты, если бы, разумеется, смогли найти место казни.

Он потянулся к Амору, сжал его руку – крепко, болезненно, и глаза его жадно всматривались в лицо Амора, и лицо было неожиданно серьезным, брови тревожно сдвинуты, морщины на лбу обозначены слишком глубоко по сравнению с тем, что Амор помнил.

– Счастье, что твои благословения распространились и на тебя. И я тебе честно скажу: на меня они действуют безупречно, – кажется, удовлетворенный тем, что разглядел, сказал Яспер, отпустил руку, откинулся назад. Поднял бокал: – Твое здоровье, отец Амор, и за твои благословения. Ты ведь вспоминал обо мне?

Амор невольно улыбнулся. В мире всегда найдутся незыблемые вещи. Самоуверенность Яспера Эйдерлинка – одна из них. Как только он без белых перчаток обошелся – тоже ведь любил носить. Чтобы избавиться от странного, меланхоличного и лениво-счастливого настроения одновременно, Амор спросил:

– В моей провинции все действительно так плохо?

– Об этом же сообщают регулярно, Амор, – поморщился Яспер. – Военное положение во всех городах, регулярные посты на всех дорогах, не менее тридцати поселений до сих пор удерживаются бандитскими группами.

– Но ты же знаешь что-то помимо того, что допускают в СМИ? – тихо спросил Амор. – Так расскажи мне.

Яспер закатил глаза и простонал: «о-о-отче…». Амор вздохнул, сказал:

– Я провел там не один год. Даже начал чувствовать себя принятым. Почти. Это был мой дом. Мне очень хочется знать, что в нем происходит, даже если мне туда больше не вернуться.

Они ели; Яспер рассказывал. По многим регионам Африки прокатилась волна восстаний. Попытки свергнуть нацправительства были предприняты почти во всех странах. «Слишком совпадает, чтобы быть случайностью, – заметил Яспер. – Приятели из контрразведки тоже так считают. Но если ты спросишь генералов, они все как один начнут говорить о критической массе, дискретности и частных случаях теории больших чисел. Слишком умно для генерала, а потому явно не их слова».

– Ты, собирающийся стать генералом, не знаешь, что такое дискретность? – поднял брови Амор.

– Я обожаю твою язвительность, мягкосердечный отче, но мы говорим не о моем почти неосуществимом будущем, а о теперешних генералах. Если бы о дискретности говорил один, о критической массе другой, о симметрии и экспоненте информационных потоков третий, то я бы согласился с тобой. А так выглядит, как будто их готовила к определенным вопросам одна и та же контора. Знаешь ведь, что у этих, толстосумов из крупных городов в их больших головных офисах под пиар-отделы целые этажи отведены, и при этом они к независимым экспертам обращаться не брезгуют. Свежие идеи, то-се. В министерствах тоже сидят светлые головы с хорошо подвешенными языками, но они все-таки будут говорить, как типично в их конторе. А тут – все эти информационные теории, бла-бла. Поневоле задумаешься о том, кто платит за эти оперы.

– И до чего додумался ты?

Яспер подался вперед, осмотрел помещение очень нехорошим взглядом, словно проверял, хорошо ли работают камеры наблюдения и знает ли он наблюдателей, ранжирующих информацию.

– Вспомни, Амор. Какие месторождения всё не могли начать разрабатывать рядом с вашим благословенным поселением. Бюрократия, коллизия национального, интернационального и корпоративного права. Хочешь, удивлю? Спутники показывают, что на нем очень активно ведутся работы, и плевать на все эти правовые конфликты. Разведка предполагает, что это может быть дело рук как минимум двух мегакорпов, точней установить не удается, все предметы подозрительно лишены логотипов. Что характерно, Амор. Даже не то, что повстанцы подозрительно хорошо вооружены для нищих и обездоленных, даже не то, что среди них замечены белокожие, предположительно инструкторы. Даже не то, что эти ублюдки создали контур шириной в добрых семьдесят километров, который в принципе невозможно преодолеть одним броском. Характерно, мой дорогой, то, что надо мной никто ничего, повторяю, Амор, никто ничего не предпринимает. Что мы делаем – это фигня полная, крохи. Более того, здесь, в этой проклятой дыре, не должно быть нас, лигейцев, гвардии, черт побери! Для этого есть нацармии, полиция, паравоенные отряды, ополченцы, в конце концов! Каждое правительство обязательно имеет план ведения военных действий силами в том числе и гражданского населения. Даже если бы этих ублюдков регулярно и очень сильно подпитывали мегакорпы, им конкретно не хватило бы людского ресурса, понимаешь? Они просто физически не могут пригнать на помощь местным бандитам достаточно частных армий – да ни одна частная армия не пойдет на то, чтобы ввязаться в полноценную войну на государственном уровне, отче! Иными словами, достаточно нескольких активных операций и последовательного сопротивления гражданского населения, чтобы ликвидировать всю эту шваль. Повторяю: силами нацармий. Лигейская же гвардия изначально предназначена для других целей, и в чем мне приходится убеждаться каждый гребаный день, так это в том, что как раз к этим целям нас не подпускают. Я хочу быть там, где я должен быть, Амор, потому что я очень не хочу узнать из какого-нибудь ресурсика, который куплен какой-нибудь проклятой Тессой Вёйдерс, что народ оказался недоволен нынешним правительством до такой степени, что захватил лигейские кварталы. А вместо этого меня швыряют с параллели на параллель, с меридиана на меридиан, чтобы я делал какую-нибудь фигню. Поэтому, Амор, я с такой легкостью решил оказаться здесь. Раз меня старательно отстраняют от дел.

Он замолчал, схватил бокал и залпом осушил его. Амор зачарованно смотрел, как он глотал вино, как двигаются его губы за стеклом бокала, как блаженно прикрыты его глаза. Голова кружилась, в ушах шумело: Яспер не поскупился ни на обвинения, ни на эмоции – и то, и другое вышибло дух, лишило способности соображать. Словно от Амора это требовалось. Ему в местечковой политике в епископате разбираться не всегда просто было, а тут – Яспер нарисовал слишком значительную панораму, чтобы сирый деревенский кюре мог охватить ее взглядом: ему не хватало ни роста, ни понимания, ни владения теми категориями, теми фоновыми знаниями, которыми так легко жонглировал Яспер.

Помимо этого, Амора если не испугали, то встревожили страсти, бушевавшие в груди Яспера. Он понимал, что оказался не в той ситуации, когда достаточно было молчать и понимающе кивать головой. Этикеты, здравый смысл, собственный опыт говорили ему, что от него требовалась какая-то реакция – пусть она могла оказаться неожиданной, даже неприятной для Яспера. Но что именно говорить, как именно возражать, Амор не представлял. Раньше, наверное, смог бы. Теперь, после того проклятого броска через полстраны – ему казалось, что он лишился не одной сотни тысяч клеток серого вещества, и былые способности восстанавливались с трудом.

Одно оказывалось очевидным, несмотря на ожидания: Ясперу не так уж важна была реакция, достаточно было самого присутствия Амора; он продолжал. Ничего нового, в общем-то: Амор был привычен к его монологам. Тем более Яспер неожиданно прекращал говорить, смотрел на него, понимающе улыбался и требовал, чтобы он не забывал о прекрасных, восхитительных, удивительных, чудесным образом оздоровляющих блюдах, которые готовят волшебники местной кухни. Он спрашивал, как Амор чувствует себя, как начальство смотрит на то, чтобы позволить ему служить в относительной безопасности. И он снова смотрел на Амора непривычно – напряженно, испытующе – жарко. От этого взгляда сбивался ритм сердца, перехватывало дыхание, выступал пот на спине. Этот взгляд словно запрещал Амору думать о будущем, сводя все к одному-единственному моменту: сейчас.

К сожалению, в шесть утра Яспер отправлялся в очередную экспедицию, из которой ему предстояло отбыть прямиком в Йоханнесбург. Когда он сообщил это, Амор чуть не застонал. Он повесил голову, сморщился от неожиданной боли. И по его щеке легко прошлась рука Яспера, успокаивая.

– Увы, Амор. Мы давали присягу. – Он ласкал шею Амора, невесело усмехался – в предрассветных сумерках можно было различить ее. – Ты сам знаешь, что это такое.

И сам Яспер растягивал завтрак. Рассказывал о том, как был отправлен на испытания новобранцев – «вместо отпуска», кривовато, но совершенно без горечи пояснил он. Амор смеялся, когда он чуть ли не показывал маневры недотеп. Или как они выбрались в небольшой городок – субботний базар, замечательное время, они даже выпили пива с боевиками. У Амора отвисла челюсть, а Яспер беспечно пояснил: «Да они все равно собирались сдаваться, и мы об этом знали. Так зачем друг другу настроение лишний раз портить».

Затем они убирали посуду. Яспер, по его собственным словам, «грязно домогался невинного деревенского священника» – хлопнул по ягодице, ущипнул за щеку – внезапно замер в паре сантиметров от Амора, неожиданно серьезный. И – Амору показалось, что ему примерещился странный вопрос в его глазах: через несколько секунд Яспер отшатнулся и с удвоенной силой, с притворным весельем продолжил составлять посуду.

Он довел Амора до его барака, долго стоял рядом, глядя в сторону. Резко повернулся к Амору – тот как раз собирался что-то сказать. Яспер послушно закрыл рот.

– Благословений тебе, – тихо произнес Амор, рисуя крестик на его груди.

Яспер схватил его руку, прижал к губам.

– Не забывай меня. Что бы ни случилось, не забывай, – прошептал он.

Еще через сорок минут Амор слушал, как из ворот выезжает колонна. Он надеялся, что Яспер хотя бы пятнадцать минут подремлет. Хотел еще постоять, словно рассчитывал увидеть их машины. А к нему уже шагала Альба Франк.

========== Часть 33 ==========

Берт добирался до аэропорта в гордом одиночестве. Иво Ленартс охотно согласился провести с ним вечер перед отправлением обратно, но практически сразу извинился и сказал, что на следующий день едет с подругой к ее приятельнице, которая устраивает барбекю. «Веганское, – поморщился Иво, – метавеганское даже. Не удивлюсь, если она вознамерится кормить нас фигней, скошенной прямо перед домом». Берт засмеялся, представив Иво жующим траву, тот, кажется, понял, над чем смеется его собеседник, и начал жаловаться. Новомодные течения: диеты, которые придумываются с головокружительной скоростью и, дрянь такая, успевают завоевать таких отчаянных поклонников, что впору удавиться. «Все эти палео-, кето-, ДНК-, еще какие-то диеты… – уныло продолжал Иво. – Откуда – откуда! – у них время и деньги на то, чтобы соблюдать их!». Берт развел руками, начал было сочувствовать, но Иво отмахнулся.

– Это закончится так же внезапно, как и началось, – неожиданно безразлично заметил он. – Ты сам наверняка был свидетелем не одному такому увлечению. Если мне не изменяет память, Альба тоже склонна была к… разным… увлечениям.

Иво замялся – то ли искренне, то ли потому, что раздумывал, на какую тему переключаться. Берт пожал плечами. Было дело, Альба умела занимать себя и окружающих. Берт смотрел на него чуть насмешливо, ожидая, куда выведет Иво его чрезмерная ловкость.

– Кстати, как она? – спросил Иво.

Берт пожал плечами. В порядке, насколько он знал. Нашла применение практически всем своим командирским качествам, насколько ему позволено судить с приличного расстояния. Не скучает по жизни в Европе совершенно, обосновалась в дичайшей дыре в ста километрах от ближайшего относительно цивилизованного населенного пункта – то ли просто властвует, то ли царствует в своем лагере. Участвует в общественной жизни, причем успешно – об общественных движениях, которые она возглавляет, следует рассказывать не в одном цикле очерков, и то не угнаться за ней. Кажется, счастлива если не с кем-то, так без Берта точно. Последнее он, разумеется, Иво Ленартсу сообщать не стал – они не друзья, приятели. Наверное, это мало кому можно рассказать, и еще меньше людей способны поверить, что Берт рад за нее, а тем более – рад знать, что Альба относится к нему неплохо, как к близкому человеку, почти родственнику; и Иво не относился к числу этих людей категорически. Потому что во всех конструкциях, в которых узлом был он, оказывался вовлеченным и папаша Рунер, а с ним достаточно одного упоминания о Берте, чтобы он зашипел, как рассерженный аспид. Но, наверное, стоило дать Иво понять, что он неплохо осведомлен о делах Альбы – она держит его в курсе: пару лет назад эта связь между ними была призрачной, теперь – они вполне близки. Словно нужно было развестись, чтобы снова увидеть друг в друге человека – неплохого, в общем, пусть и оказавшегося неспособным разделить твой путь. Наверное, эта неожиданно обретенная благожелательность с лихвой компенсировала полыхающие эмоции, натянутые до потрескивания нервы, потрескивающую от электрических зарядов кожу – страсти, которых с лихвой хватало в отношениях с Коринтом. Но и об этом Берт предпочитал не говорить. Практически ни с кем.

– Неплохо. Куда лучше, чем в свое время здесь, – подумав, ответил Берт.

– Она активно участвует в благотворительных программах Всемирной церкви, – произнес Иво. – Насколько я знаю.

Берт не удержался, хмыкнул и покачал головой.

– Ее европейской ветви, Иво. Удивительно, но Всемирной церковь побыла совсем немного, – заметил он. – И чем дольше длится эта дребедень в Африке, тем меньше она продолжает быть всемирной.

– Думаешь, дело дойдет до схизмы? – праздно поинтересовался Иво.

– Ничего не думаю, – Берт покачал головой. – Пусть этим аналитики занимаются. А Альба рассказывала, что намерения, которые одобрил западно-европейский кардинал, практически со стопроцентной точностью зарубит на корню восточно-африканский. А люди, получающие одобрение епископа где-то в Африке, почти гарантированно наткнутся на сопротивление в Европе. Ей так и не удалось заручиться безусловной поддержкой нигерийского епископа. И дружеские отношения с кёльнскими и с кардиналом, как бы это сказать, не отличаются особой теплотой.

Он старательно не следил за мимикой Иво Ленартса – но любопытство одолевало, Берт снова и снова возвращался взглядом к его лицу. И он не удивлялся, отмечая, что для Иво его ответы не оказывались неожиданностью. Ему было любопытно, есть ли среди людей, с которыми он приятно общался все время своего пребывания в Европе, те, с кем – по доброй ли воле, вынужденно ли – сотрудничает и Альба. Спрашивать ее об этом бессмысленно, она ответит немногословно, в полном соответствии с приличиями и при этом так, что невозможно будет понять, сказала она «да», «нет» или просто намекнула на исключительно удручающие умственные качества собеседника.

Иво попытался поболтать с Бертом о пустяках. Рассказал пару историй о людях из сектора – Берт каждый раз вспоминал, что за они, знает ли он их и если да, то в каком качестве. Иво немного пожаловался на бывшего тестя Берта – тот все еще был в седле, но лошадь взбрыкивала все энергичней, а папа Рунер держался за луку седла из последних сил, но держался.

– И что, знакомства не спасают? – лениво спросил Берт.

– Спасают. Правда, характер подводит, – усмехнулся Иво. – Его как-то очень быстро начинают избегать.

– Думаю, он переживет пару-тройку расстроенных знакомств, – флегматично отозвался Берт и потянулся за пивом.

– Да счет вроде на дюжины идет, – мимоходом заметил Иво и взял свой бокал.

Берт слушал его сплетни, делал приличествующие случаю лица, даже задавал вопросы; при этом его совершенно не интересовало ничего из того, что он слышал. Как-то непроизвольно получилось, что из бывших коллег он поддерживал относительно постоянные отношения только с Иво Ленартсом и еще парой человек – но и они сходили на нет. Берт понимал интерес Иво: из таких вот приятельских бесед тот мог почерпнуть немало интересного – не только о делах африканских, но и европейских. Даже по тому, что интересовало людей из определенных служб, можно было сделать выводы.

Например, что «Астерра» удерживает свое влияние в европейской Лиге со все большим трудом. Щедрые спонсорские дары на самые разные мероприятия: благотворительные, воспитательные, научно-исследовательские – принимались неохотно, их происхождение изучалось очень пристрастно. Вполне возможна была ситуация, когда в ответ на очередное щедрое подношение определенные структуры зададутся вопросом: а так ли все чисто в бухгалтерии одаривающей компании и не является этот дар попыткой отмыть очень крупные суммы. Это, кстати, было показательно: от несколько раз высказанных сомнений недалеко и до проверок финполиции, а оттуда – до расследований прокуратуры и грандиозных судебных процессов. Даже если «Астерре» – или какой другй компании – удастся отстоять свою невиновность, с репутацией придется распрощаться все равно. А это – самый монетизируемый, самый основополагающий капитал.

Например, очень пристальный интерес к самым разным проектам европейских и африканских ветвей Всемирной церкви. Пока обходилось без явно выказываемого интереса все той же финполиции, к примеру, но что-то такое витало в воздухе. Иво Ленартс посвятил чуть ли не полчаса последнего ужина с Бертом, обсуждая последний репортаж последнего – о столкновении интересов европейских и африканских епископов, из-за которых было сильно осложнено функционирование благотворительных миссий в нескольких областях стран Центральной Африки.

Например, попытки опосредованно, исподтишка взять под контроль общественное мнение. Издалека, с другого континента – отбирая людей, чуть помогая им, обеспечивая эфирным временем, подогревая интерес к определенным личностям или определенным типам поведения при помощи едва различимых в общем потоке кампаний. Только потому, что при Берте оговаривались – либо слишком демонстративно отмахивались, как от чего-то несущественного, он присматривался. И замечал. И, как выясняется, местные службы времени даром не теряли, действовали многовекторно и усердно. И давно, очень давно. Насчет успешности Берт мог поспорить, но, очевидно, и сами организаторы не возлагали особых надежд на подобные предприятия: слишком велики затраты, слишком много факторов вовлечено, слишком много людей охватывается. Результаты едва ли могли быть предсказуемыми в достаточной степени, но как подспорье – почему нет.

Путь обратно в Йоханнесбург был утомительно скучным. Все время полета Берт провел в полулежачем положении, смотрел фильмы, пытался играть в какие-то невнятные стратегии, бродить по виртуальной реальности – благо авиакомпания радела за свою репутацию и капсулы были оснащены на славу. И он упрямо боролся с тем, чтобы не думать о неделях, проведенных в Европе. С одной стороны, это было относительно успешное время: он многих людей видел, в самых разных местах побывал. С другой, он все больше озадачивался, что именно грядет. На что именно готовы нацправительства, Лиги – на какое решение могут быть вынуждены мегакорпы. Или как-то наоборот. Наверное, только через сто – в лучшем случае – лет можно будет говорить, кто именно выступил инициатором конфликта, а кто именно просто огрызался. Учитывая размеры противников, конфликт в любом случае оказывался колоссальным. Втянуты оказывались все континенты, большинство нацправительств и слишком много людей, чтобы можно было по-прежнему закрывать глаза на происходящее. Берт оказывался проездом в маленьких населенных пунктах, и в них – в точности как в метрополиях – ощущалась тревожность. Хотя казалось: буфер в тысячи километров, десятки стран должен был полностью оградить граждан северных стран от беспокойств, случавшихся в Африке, и то – ближе к экватору и дальше на юг, но он не спасал. Люди говорили о страшном оружии, новых его видах, о биологических, экологических и прочих катастрофах; прикидывали, какое влияние таковые на Мадагаскаре окажут на популяцию гагар в Скандинавии, организовывали гражданские инициативы по защите редких видов северных птиц от волн африканской гипержары, собирали средства для восстановления популяции редких видов бабочек в кенийских национальных парках. Этому уделялись сотни часов эфирного времени, терабайты информационного пространства, люди охотно принимали участие в самых разных круглых столах и демонстрациях перед представительствами и консульствами африканских стран и африканской же лиги – и не более того. О фондах вроде того, в котором работала, к примеру, Альба Франк, предпочитали не говорить слишком много. Помогали, потому что это считалось обременительной необходимостью, вроде престижной, почетной, соответствующей современным представлениям об этике и морали, но совершив дар, забывали напрочь до следующего раза, когда кто-нибудь из политиков у власти снова призовет к исполнению гражданского долга.

Берт старался не удивляться тому, насколько куцыми оказывались представления о происходящем в Африке. Для него никогда не было новостью пристрастное, кособокое представление людей обо всем, что не находилось непосредственно рядом с ними. Он вынужденно признавал, что сам многого не видел, еще больше предпочитал игнорировать, а миссии, в которых в свое время принимал участие, оказывались на поверку приятными прогулками – даже тогда Берт и его коллеги были эффективно избавлены от необходимости жить утомительной жизнью африканских аборигенов, а могли выбирать, в каких помещениях им располагаться, на какую температуру установлены кондиционеры в них, насколько разнообразна будет еда. Он-то был уверен, что был готов к самым сложным невзгодам – мол, сама служба к этому подготовила. Оказалось: Берт не знал практически ничего о том, на что на самом деле походит африканское общество. Насколько оно расслоено, чем движимо, каковы его интересы. До какой степени несовместимы богатые и бедные слои. И что значит нищета по-африкански. Чем он себя мог оправдать – так тем, что тогда он и миссия, членом которой он был, преследовали совершенно иные цели.

При желании Берт мог найти много самых разных объяснений такому феномену. Все-таки медийное пространство оказывалось достаточно предсказуемым, если чуть отстраниться от него, вспомнить закономерности, выведенные очень много времени назад. Народ в первую очередь интересовался тем, что происходит в непосредственной близости и может оказаться прямой угрозой. Все остальное не воспринимается как значимое, как бы колоссально это ни было. Серьезные издания допускали к публикации репортажи о трагедиях отдельных людей не так чтобы часто и не первым эшелоном – достаточно для того, чтобы поиграть в радетелей за правду, но не заставляет зрителей скучать. Истории подбираются драматичные, описываются скорей как приключенческий роман, в их центре оказывается один человек, иногда – группа, как вариант семья. Предпочтителен если не оптимистичный конец, то намек на него. Берт и сам работал по таким принципам – от него требовали чего-то подобного, не категорично, но очень настойчиво. Ему самому было сложно делиться совсем иными историями, не соответствовавшими представлениям цензоров о приемлемом и допустимом.

Берт мог бы рассказать немало иного – бесспорно. Он сталкивался с самыми разными людьми, иногда сознательно выбирался в такие места и разговаривал с такими людьми, от которых на несколько десятков километров фонило бездонным отчаянием: они потеряли все, не справлялись с потерей и самими собой, их мотало в течении, как ветку в горной реке, они ничего не могли и не хотели противопоставить своему року. Берт не удерживался, составлял очерки о них, понимая, что у него не хватит духа на публикацию их жизнеописаний – даже не столько на нее, сколько на серьезные разговоры с редакторами и с чиновниками из лигейских структур: они враз смогли бы отговорить его от глупого и неоправданного решения. Тем более Берт не очень хотел делать это – сам по себе.

Кроме этого, в зависимости от настроения Берта развлекали – злили – огорчали – представления о политической жизни. На нее с огромным трудом, с усилиями и вопреки здравому смыслу натягивались представления о Европейских реалиях. Громкие голоса далеко слева принимались европейцами за выражение воли населения; это мнение – отчетливо субъективное, выгодное вполне определенным людям – преподносилось как объективное, и, как привычно, вне поля зрения влиятельных групп оказывалось слишком многое – непростительно многое.

Та война, которая велась с переменным успехом между Дейкстра и Лиоско, практически перестала интересовать Европу. За исключением вполне определенных секторов: крупного бизнеса и крупной же политики. Первый был не на шутку встревожен, что может потерять доступ к ресурсам, вторая волновалась об утрате влияния. Первый давно уже превратился в мирового колосса, вторая рьяно следила за соблюдением территориальности. Но эта территориальность превращалась – не могла не превращаться – в противоположность самой себя: Лиги агрессивно отстаивали свои границы – и с жадностью покушались на чужие.

Удивительно было, насколько активное участие принимают в тех же предвыборных кампаниях европейские структуры. Что у Лиоско, что у Дейкстра в свите присутствовало не по одному отставному чиновнику из Европы, Америки и Азии. Берт знал помощников у некоторых; он же знал много интересного об этих помощниках – сплетни ходили о каждом, о нем наверняка тоже, но чем выше человек забирался, тем охотней шушукались о нем за его спиной. Берт приценивался, сколько платят этим типам. Горрена Дага куда больше интересовало, кто именно им платит. Он и требовал, чтобы Берт разнюхивал; он копал сам. Затем приходило время мирных приятельских вечеров; Берт слушал Горрена, тот со своей привычной двусмысленной улыбкой рассказывал о том, что, оказывается, эти наемные консультанты делятся на две категории – богатых и глупых. Богатые доят не менее трех кормушек, глупые хвалятся своей верностью одной-единственной.

– В крайнем случае двум. И берут еще за это крохи, горемычные, – с ядовитым сочувствием вещал Горрен и качал головой.

Берт согласно кивал и думал при этом , что Горрен как раз не из последних: его уши торчали из многих и многих кормушек. Берт удивлялся только, что Горрен не избавлялся от него, не расширял штат и не превращал их дельце в солидное интернациональное агентство.

– По третичной переработке воздуха? – учтиво уточнял Горрен. – Боюсь, это будет слишком нагло даже для тех кругов, к которым мы с тобой относимся, приятель. Хотя не могу не признать, соблазн велик. Но ты знаешь, насколько велика конкуренция? Клиентов, между прочим, куда меньше, чем поставщиков. И я не говорю о том, что товар сам по себе – дерьмецо без цены без стоимости.