Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 53 страниц)

========== Часть 36 ==========

Время летело, выборы приближались. Ситуация накалялась. Что Дейкстра, что Лиоско предпочитали не покидать пределов Африки, но на континенте редко в каком городе проводили больше трех дней подряд. Застать их обоих в Йоханнесбурге – дело почти безнадежное. Предсказать траекторию перемещений – граничило с невозможным. У них вроде был план поездок, но он менялся постоянно. Чаще всего – в какой-то странной связи с происходившими в Африке событиями. Которых, к печали, к злости всех, хватало в избытке.

Четыре страны экваториального пояса объявили о своем выходе из Лиги. Во всех четырех что-то около двух лет существовали и очень активно себя вели партии, чьи программы состояли чуть ли не из одного пункта: полная независимость от тех бюрократов и кровопийц в Йоханнесбурге. Все эти страны упрямо отказывались платить взносы в лигейский бюджет, внезапно усилили расходы на вооружение и – как ни странно – слишком, подозрительно легко получили огромные кредиты от Всемирного инвестиционного фонда на невнятные проекты. Генсек Лиги унылым голосом произносил одну за другой речи, фразы которых, будь они произнесены с другой интонацией, вполне сошли бы за гневные; если бы у него было чуть больше харизмы, чем у вымокшего под дождем барана, эти речи могли бы объединить людей, повлиять на решения, принимаемые на заседаниях Лиги, возможно, войти в историю. Речи вроде были призваны обличить сепаратистов, показать их лицемерие и нелегитимность действий, были неплохо построены, даже произносились в уместное время и в уместных местах, но их качество сводила на нет личность оратора. Если бы он умело изображал увлеченность, гнев, оскорбленность, что угодно, если бы их слова сдабривались его обаянием, к ним прислушивались бы – по крайней мере. Но ничего этого у Дюмушеля не было, на его выступления не обращали особого внимания ни ведущие политики, ни про-лигейские новостные каналы: они ограничивались формальным упоминанием о том, что генсек выразил свое мнение по такому-то поводу, и переходили к другим людям – тем, кто были куда более привлекательны с точки зрения рейтингов. Затем что-то случалось, например, в Преторию прибывал с визитом какой-нибудь государственный деятель или выдающийся предприниматель или даже третьесортный политик, подвизающийся в иных лигах, их встречали с государственными почестями, Дюмушель давал в его честь обед или ужин, а его предваряла беседа с гостем с глазу на глаз, затем, по отбытии почетного гостя, Дюмушель снова произносил речи. И в них обличались радикальные сторонники интеграции. Она-де лишает нации права на уникальность развития, ограничивает в решениях, в представленности на международной арене, и прочее бла-бла; Дюмушель был по-прежнему скучен, его интонация все так же невыразительна, на его речи, как и в иных случаях, внимание обращали больше по необходимости, чем потому, что в них сообщалось что-то значительное, дельное, способное повлиять на положение дел. Чем более подвижным оказывалось мнение Дюмушеля, тем меньше внимания на него обращали. Он был не против, добывал свой срок, торговался с соседями по президиуму о пенсии, с представителями мегакорпов о синекурах в Азии и Австралии и время от времени выступал в таких местах, где публика способна была оценить не столько содержание его выступлений, но и их контекст; его помощники проявляли незаурядную ловкость, пристраивая старичка для этих выступлений. Что характерно: людей, по достоинству оценивавших талант Дюмушеля, было куда больше, чем могли предположить простые обыватели. Другое дело, что талант этот был никоим образом не связан с государственными делами.

Если вычеркнуть из политической жизни этого старика – первое лицо в Лиге, если не забывать о ее уставе, все с напряжением следили за действиями, а в последнее время противостоянием двух людей. Выборы приближались, времени до них оставалось все меньше, и от напряжения потрескивал электрическими искрами воздух. Квентин Дейкстра, наездившийся по заграницам, принялся окучивать родной континент, а для этого вернулся к той риторике, которая сделала его знаменитым и популярным, снова говорил о могуществе континента, богатстве ресурсов, мощи народа, исторической роли и чем угодно. Его приветствовали овациями, в любом месте, где бы он ни появлялся, тут же собирались толпы; охранники тихо матерились, потому что Дейкстра повадился играть в народного политика, а это значило, что возможности нападения на него возрастали в геометрической прогрессии. Но это же значило, что и популярность его стабильно держалась на очень высоком уровне. Это же значило, что его обвиняли в популизме все, кто хотел пооригинальничать и привлечь внимание. Лиоско в том числе, но он мудро не позволял себе никаких замечаний подобного рода о своем оппоненте на публике.

Дейкстра изъездил всю Африку, провел сотни встреч самого разного масштаба, подготовил себе очень солидную базу. Все прекрасно – но выбирали его не прямым голосованием. Соответственно, поддержки народа было мало, необходимы оказывались голоса лигейских депутатов. Многие, очень многие были знакомы с ним давно, обязаны чем-то существенным, вроде преданы, на словах – хотели видеть именно его главой Лиги. Некоторые шли чуть дальше: в публичных выступлениях они рассуждали о предпочтительности автократии в определенных политических условиях. Их признавали верными сторонниками Дейкстра, они не оспаривали этого определения, но – самые ловкие из них так точно – старательно строили свои речи таким образом, чтобы только самое чуткое ухо и самый зоркий глаз заметили, что они поддерживают именно Дейкстра. В большинстве случаев они тщательно уворачивались от прямого его именования в своих выступлениях, на все прямые вопросы отвечали пространно, отвлеченно, умно, но неконкретно. Наедине – они клялись в преданности ему, изливали потоки восхищения целеустремленностью, последовательностью, предприимчивостью, дальновидностью и прочими качествами, обладание которыми Дейкстра многократно подтвердил за всю свою карьеру. Эти же люди не гнушались появляться на мероприятиях (предпочтительно частных), которые устраивались в честь Лиоско.

За несколько десятилетий своей карьеры Квентин Дейкстра создал очень внушительную сеть, состоящую из искренних сторонников, людей, поддерживавших его из эгоистичных, альтруистичных, каких угодно иных убеждений, но относительно верных, и тех, кто боялись его. И он проводил неделю за неделей перед выборами, перемещаясь из одного узла этой сети в другой, напоминая всем своим сторонникам, что именно предстоит сделать, что именно стоит на карте, какова будет благодарность – каково недовольство. Он же перемещался из города в город, встречаясь с чиновниками, чтобы дать им понять: он намерен победить, долго готовился к этому, вложил колоссальные усилия, привлек значительные средства, обладает огромными возможностями, его поддерживать – куда выгодней, чем противостоять. Кто-то принимал его, подобострастно выслушивал, обещал всяческую поддержку и даже придерживался обещания. Кто-то был достаточно дерзок и игнорировал настоятельные требования агентов Дейкстра о встрече. На угрозы отвечал встречными угрозами, если тот настаивал, мог даже поиграть мускулами, благо административных ресурсов хватало: действия команды Дейкстра могли саботировать, пребывание на территории провинции испортить сотнями самых разных способов – изобретательность у чиновников растет в прямом соответствии с высотой занимаемого положения, а мстительности и учить не нужно. В любом случае, эти встречи могли принести пользу, но могли оказаться бесцельными: благодаря Дюмушелю, а скорее, его предшественникам, должность генсека была ограничена в правах, зато и от обязанностей ее носители избавлялись охотно. Кандидат в генсеки ничем таким не обладал изначально, только тем, что получил авансом. Но даже в таком случае Дейкстра завоевывал сторонников. Упрямо, неотвратимо, пользуясь средствами легальными, сомнительно легальными и нелегальными вообще. Выиграет он – никто не вспомнит о вторых, а тем более третьих. Не выиграет, но удержит часть влияния – все упрется в добрую волю его соперников. Но такого варианта он не рассматривал в принципе: он держал в руках очень много нитей, время от времени дергал, проверяя их, и убеждался раз за разом – действует. Сработает. Не может не сработать.

Жан-Эдуард Лиоско доверял мнениям приближенных людей. Если определять их положение корректно, то это были люди, приставленные к нему. Ловкие достаточно, чтобы он забыл о том, кто платит их зарплаты. Хитрые настолько, чтобы, благодаря им, Лиоско забыл, кто платит за его кампанию. Его убедили, он уверил себя сам, что в успехе – относительном, в сравнении с остальными незначительными кандидатами – только его заслуга. Приставленные к нему люди не разубеждали его. Руководители его предвыборной кампании поддерживали и самоуверенность Лиоско, но и делали все возможное, чтобы обеспечить его успех. Часто агенты Лиоско шли если не по следам команды Дейкстра, то очень близко к ним. Они, точней, люди, ими нанимаемые, действовали отнюдь не утонченно, когда обрабатывали чиновников на местах, понимая изначально, что с предприимчивым Дейкстра им не тягаться. Им нужен был результат – любой ценой. Его требовали члены команды Лиоско, вившиеся вокруг него наподобие пираний. Результата же требовали от них люди, выдававшие деньги на мероприятия во имя его победы, и они были куда менее расположены к благодушию.

В министерствах и управлениях вокруг президиума Лиги творилось многое и не всегда понятное на первый взгляд. Кадровые перестановки были скорей нормой, чем исключением; казалось, стоило кому угодно высказаться относительно определенно в поддержку одного из кандидатов, как его тут же смещали. Это касалось Дейкстра, это касалось команды Лиоско. Насчет невозможности воздействовать на первого никто не сомневался: о Дейкстра говорили, что его череп тверже глиняных почв после полдюжины лет засухи. В несамостоятельности второго тоже никто не сомневался; любимым развлечением на более-менее интимных вечеринках было обсуждение мегакорпов, стоявших за тем или иным помощником Лиоско. В открытую об этом не говорили – не рисковали вызвать на себя гнев все тех же мегакорпов; но когда были уверены, что собрались надежные, проверенные люди – как тут не позлословить. Политики повыше рангом были застрахованы от подобной непредсказуемости руководства, но возможности саботажа, как выяснялось, были у определенных сил очень велики. Могло случиться все, что угодно: случайно не доходили до адресатов послания; случайно становились доступными общественности не предназначенные для нее обмены мнениями, случайно не утверждались какие-то программы, которым политики посвятили уйму времени. В национальных столицах, вне лигейских кварталов, деятельность третьих сил была куда более заметна, в провинциях запросто могли быть утверждены правительства, откровенно поддерживающие одного из кандидатов и практически не обращавшие внимание на все еще действующего главу.

Никто, казалось, не хотел думать о том, что делать и как жить, когда эта война останется позади. Все были увлечены подсчетом рейтинговых пунктов и всевозможными предсказаниями, чтобы определить, кто же – Дейкстра или Лиоско, Лиоско или Дейкстра – доберется до самой вершины. Ведущие аналитики, охотно выступающие на центральных каналах, многословно и красиво обсуждали шансы одного и другого, при этом бесконечное количество раз применяя «да, но». «Лиоско обладает трезвыми представлениями об удручающем состоянии демократических институтов нашей земли, но не может предложить применимых путей по их оздоровлению», «Квентин Дейкстра слишком резко высказывается о наднациональных предприятиях, но в его последних речах определенно устанавливается его желание пересмотреть былые радикальные оценки». Лиоско такой, но… Дейкстра сякой, но… Эти игры длились слишком долго, чтобы на них обращали внимание; эти игры усложнялись, чем больше приближались выборы; от них почти отказались сторонники того и другого кандидатов, предпочитая самый простой аргумент – физическое воздействие. И как бы ни хотел Дюмушель, уходя в отставку, сохранить репутацию верного мирным принципам политика, он все чаще вынужден был выступать на пролигейских каналах для того, чтобы объяснить и оправдать введение военного положения, усиление полицейского и военного присутствия в еще одном регионе, а в последнее время и значительно участившиеся аресты и судебные процессы. Цензура была сильна, но – к его собственной печали – не всесильна, сведения о действиях властей, которые сторонники называли решительными, а противники самонадеянными, доходили до обывателей. На счастье высших чинов, другие Лиги, пристально следящие за африканскими битвами, но не только – участвующие в них тоже, с пониманием относились к попыткам контролировать и свободное слово, и наводить порядок решительными способами.

Время от времени президиум вспоминал о вооруженных силах, находящихся в подчинении Лиги, и их элите – гвардии. Одним из условий ее создания было сохранение национальных армий, но со значительно сокращенными численностью и бюджетом – дань почтения определенным государствам; учреждение лигейской гвардии было признано – после долгих споров, уговоров, увещеваний, уступок и подарков – разумным и даже необходимым. Она была призвана выполнять миротворческие функции, стоять на защите норм международного права и мирного соседства; она подчинялась руководству Лиги, критерии отбора были почти сверхчеловеческими, обучение экстремальным, опасность получить травму и риск смертельных исходов куда выше, чем в любых других видах войск, но каждый военный на континенте мечтал оказаться там. Каждый оказавшийся там знал с самого начала: он лучший из лучших; затем ему дополнительно промывали мозги историей создания, целями и задачами, проведенными операциями и так далее, чтобы максимально утвердить его в уверенности в собственную исключительность, а затем поддерживали ее всеми возможными способами. Тот же Яспер Эйдерлинк помнил свое становление в качестве офицера гвардии, мог немало рассказать об операциях, в которых принимал участие во имя утверждения демократии в отдельных странах, и он, к сожалению вышестоящих, не был дураком, чтобы не замечать, что нынешнее положение гвардии идет вразрез с декларируемыми им по-прежнему постулатами. Гвардия роптала, но ее недовольство было невнятным; никто не решался открыто высказываться: не к тому приучены, и ситуация вне ее казарм тоже не способствовала откровенности, даже с самыми близкими товарищами. Гвардейцы занимались своими делами, отправлялись на операции, разбирали их, снова отправлялись на операции. В короткие свободные минуты они мечтали о том времени, когда они наконец выберутся в отпуск с девушкой-парнем – или семьей, выбирали домашних животных, которых заведут, когда «закончится эта проклятая дребедень», и – магия слова – даже от такого крошечного, опосредованного упоминания о происходившем по всему континенту разговор обрывался. Собеседники смотрели друг на друга и в глазах визави видели то же, что и стоявшие напротив в их собственных: беглый анализ помещения, чтобы напомнить себе, могли ли в нем быть установлены прослушивающие устройства, и если да – были ли произнесены слова, которые алгоритмы прослушки могли расценить как опасные или даже подозрительные. После таких заминок не клеился никакой разговор; даже если доводилось выбраться в город, в его развлекательные кварталы, мозги все равно работали на обнаружение опасности: не извне, не каких-нибудь бандитов-мародеров, а со стороны своих же сослуживцев. Тот мог приятельствовать с офицером, занимавшимся внутренней безопасностью, читай, прослушкой, тот мог позариться на бонусы, предложенные определенными службами, о которых в приличных обществах не упоминают из-за гадливости; тот мог просто разоткровенничаться по пьяной лавочке не тому человеку.

В любом случае, изрядно обескровленная, лишенная многих прав и нагруженная обязанностями, значительно превышающими обозначенные в уставе, измотанная мелочными поручениями, не имевшими ничего общего с основными своими задачами, гвардия все-таки была силой, с которой считались, хотя многие заявляли, что почтение к ней – это дань невнятным традициям, основанная на чрезмерно оптимистичных заявлениях ее учредителей, не подтвердившихся потом. И ее действительно старались держать подальше от лигейских кварталов, чтобы лишить чиновников соблазна отдать распоряжения, невыгодные третьим силам – влиятельным, могущественным, решительным. Добрых четырнадцать месяцев гвардию гоняли по самым разным провинциям: там выступить в качестве арьергарда у той и той роты при проведении антитеррористической операции; там выступить самостоятельно при ликвидации антиконституционного правительства. Одними из последних были задания по устранению сепаратистских правительств в четырех экваториальных странах; роты Эйдерлинка и Винка были готовы к вылету, но команды на взлет все не поступало. Они ждали – в самолете, в полном обмундировании, не выспавшиеся, не отдохнувшие после бесконечных месяцев до этого, ждали хотя бы пары часов перелета, во время которых можно ни о чем не думать, дремать, а у кого хватало сил – мечтать о том времени, когда для поддержания порядка в провинции будет достаточно полицейских ресурсов, армия будет невидима простым обывателям и избавлена от необходимости выступать в качестве расходного материала в сомнительного наполнения политических играх, а они, элита элит, будут готовиться к сложнейшим задачам – гипотетическим, придумываемым для них штатными тактиками.

Причины задержки стали очевидны, когда после раздражительной заминки и непонятной суеты у трапа в салон наконец вошел месье Дюмушель собственной персоной. Гвардейцы встали – практически синхронно, выпрямились в полном соответствии со всевозможными положениями и инструкциями, застыли с каменными лицами, не удосужившись придать им подобострастного почтения, изображенного на физиономиях начальства; охрана Дюмушеля застыла в напряжении, вцепившись в оружие; ее беспокойство было слишком откровенным для неподготовленного взгляда. Гвардейцы не удостоили ее даже презрительным взглядом: хочет генсек развлекать себя личной охраной, якобы стажировавшейся в лучших учебных частях Европы и Америки – пусть ему, что эти иноплеменные заморочки против собственных извращенных приемов. Затем началась привычная канитель: полковник Зубару представил генерала такого-то, тот с напыщенным видом говорил о тяжелых временах и великой ответственности, затем представлял генсека Дюмушеля и долго объяснялся в величайшем почтении к главному государственному чиновнику. Наконец говорил сам Дюмушель. Как всегда, уныло, многословно, неопределенно. Об угрозе демократии, о почетной обязанности стоять на страже законных интересов, о вере и доверии, которые испытывает к лучшим сынам и дочерям своего народа. Затем он – к ужасу своей охраны и беспокойству генерала такого-то решил пожать руки сначала Сибе Винку: тот бодро поблагодарил его, скороговоркой выстрелил приличествующие случаю фразы и замер все с той же каменной физиономией. Дюмушель переместился к Ясперу, потряс ему руку и пробормотал почти то же, что до этого Сибе. Яспер не смог удержаться, сказал:

– Мы… – и замолчал, глядя прямо Дюмушелю в глаза прищуренными глазами. Он не опустился до того, чтобы делать эту заминку бесконечной, продолжил: – рады. Что о нашей избранности и высоких качествах не забывают. Мы надеемся, что их – будут использовать – в соответствии с целями и задачами, обозначенными в Уставе.

Генерал какой-то свирепо смотрел на него, полковник Зубару обреченно смотрел вверх, Дюмушель поднял брови и пожал плечами.

– Разумеется, – с неожиданной иронией отозвался он и усмехнулся. – Еще как будете. Майор Эйдерлинк. Если правильно помню, один из первых прошедших отбор. И все еще майор?

Он похлопал Яспера по плечу. Склонил голову, словно собираясь что-то добавить, но передумал, повернулся спиной к нему и остальным и вернулся на свое место. Пожелав успеха в выполнении своего конституционного долга, наконец убрался из салона, сопровождаемый все той же суетой и неуклюжестью слишком большой свиты.

– Занимаем места, – негромко и звучно сказал Яспер, снова опускаясь в кресло. Капитан объявил о трехминутной готовности; Сибе Винк откинул голову назад и смачно зевнул

– Мы… рады, – произнес он. Почти в точности имитируя слова и голос Яспера.

– Что о необходимости вылететь и кого-то там уничтожить не забывают, – донеслось сзади. Тоже подозрительно похоже на интонацию Яспера.

И из середины салона:

– Мы надеемся, что нас будут использовать…

– …по назначению, – радостно перебил его голос из хвоста.

– И регулярно! – добавил кто-то еще.

Сибе посмотрел на Яспера. Тот только усмехнулся. Сибе подмигнул ему и рявкнул: «Молчать!».

Операция была не самой сложной; некоторые вещи были очевидны всем. Сибе решился заговорить об этом с Яспером, когда его звено отдыхало. Он оглядел помещение, отключил комм, спрятал в капсулу микрофон, шумно вздохнул. Сказал:

– Для беспородных псов из оппозиции эти ребята обеспечены очень хорошо.

Яспер покосился на него. Остальные молчали – вслушивались.

– Я почти уверен, что эксперты из прокуратуры найдут немало интересного об обеспечении этих беспородных псов, – флегматично отозвался он.

– Думаешь?

– Мы оказались здесь слишком внезапно для их дрессировщиков, – кивнул Яспер. – Они не все успели убраться сами и уничтожить память. Этим ищейкам здесь просто раздолье.

– Главное, чтобы прокуратура не оплошала.

– Главное, чтобы ей не дали оплошать после выборов, – хмуро заметил Яспер.

– Думаешь? – снова повторил Сибе.

Яспер долго смотрел на него. Затем пожал плечами и безразлично сказал:

– Будет зависеть от выборов.

– Дейкстра их в порошок сотрет! – решительно заявил один из офицеров. – Он такие вещи очень не любит.

– Это если насчет таких вещей будет решать Дейкстра, – саркастично заметил Яспер.

– У него не меньше семидесяти процентов в кармане, – возразил Сибе, внимательно глядя на него. Остальные негодовали, но сдержанно – из уважения к Эйдерлинку.

Яспер пожал плечами и закрыл глаза.

За ужином Сибе с решительным видом уселся рядом с ним.

– Так скажи мне, что дает тебе основания сомневаться в успехе Дейкстра? – категорично спросил он.

– В его успехе – ничуть, – невозмутимо отозвался Яспер. – Ничуть и нисколько. Он очень хорошо поработал, чтобы и успех был заслуженным, и ни одна сволочь не усомнилась в его легитимности.

Сибе молчал. Долго. Открывал и закрывал рот, двигал поднос, барабанил пальцами по столу.

– Но ты не уверен, что Дейкстра будет накручивать хвосты тем ублюдкам, которые организовывали все эти перевороты, – наконец сказал он.

– Не уверен, – вздохнув, признал Яспер. – Ешь давай. И отдыхать.

– Не указывай мне, майор! – огрызнулся Сибе.

– Не смею, майор, – ухмыльнулся Яспер. – Не отвлекайся, – сказал он, указав глазами на поднос.

Но Сибе Винк не считал разговор законченным. Он снова потребовал от Яспера объяснений.

– А ты подумай, – ласково сказал тот. – Мы видели, что творится в глухой провинции. Мы видели, что творится в третьестепенных столицах. Мы не видели, что творится во второстепенных столицах, потому что нас от них держат далеко. Нас и от Йоханнесбурга стараются отвадить. Мне, к примеру, моя интуиция подсказывает, что примерно то же самое, что и в других местах, но на значительно более высоком уровне. Ты когда-нибудь задумывался о том, кто за всем этим стоит?

Сибе фыркнул.

– Тебе все мегакорпы поименно называть? – язвительно спросил он.

– Молодец. Второй вопрос. Какие средства они упекли на то, чтобы затеять этот раздрай и протолкнуть Лиоско так высоко наверх?

Сибе смотрел на него, подбирал слова – наконец сдался.

– Ты же имеешь доступ к бюджету. – Поощрительно улыбнулся Яспер. – Майор Винк. Знаешь, как его рассчитывать, из каких средств исходить, какие коэффициенты применять. Вот и примени их к восьмидесяти процентам территории и сотням тысяч единиц.

Сибе присвистнул.

– И это я говорю только о военных операциях, – поднял палец Яспер. – Я, конечно, знаю людей из лигейских кварталов, но мне кажется, что они тоже не сильно в курсе, сколько стоит, скажем, команда Лиоско, его постоянные выступления везде и повсюду и его интервью с такими ласковыми, такими добрыми, такими восторженными журналистами. Книжечка еще его эта, которую враз продали стотысячными тиражами. Фонды эти. Членство везде и повсюду. Бесконечные поездки что по Африке, что по всему миру. Ты думаешь, это его личные средства? А чьи тогда? А теперь задай себе еще один вопрос: какой мегакорп согласится рассматривать это как благотворительность, а не как вложение денег?

– Но тогда они будут твердо намерены… – он осекся. – Против Дейкстра у него нет шансов. Он хлыщ и умник, конечно, но даже в Йоханнесбурге за него не будут голосовать. Потому что если за него проголосуют, их же избиратели потом их и линчуют.

Яспер мрачно смотрел на него.

– Я уверен, – тихо и подчеркнуто медленно произнес он, – что мегакорпы, вложившие средства в Жана-Эдуарда Лиоско, очень хотят получить результат, соответствующий их ожиданиям от инвестиций. И я почти уверен, что они полагаются не только на него. Не только и не столько, – поправился он. – У них должна быть пара козырей в кармане.

Сибе опустил глаза и сжал челюсти.

– Мне очень не нравится то, что ты говоришь, Яспер Эйдерлинк, – угрюмо признался он. – Очень. Ты даже не представляешь, насколько. Но я боюсь, что ты прав.

– Вот как, – равнодушно отозвался тот.

– У меня тоже есть глаза, которыми я пользуюсь. У меня есть уши, способные слышать, – упрямо продолжил Сибе. – Я слышал разговоры, в которых Лиоско называют будущим главой. Я слышал разговоры людей, обсуждающих, что они будут делать, когда Лиоско окажется на самом верху. – Он развел руками. – Я смотрю на всю эту статистику, которую нам показывают по самым разным каналам, и удивляюсь: как из самой задницы Лиоско сможет пробраться на самый верх? Я, я лично не хочу, чтобы этот хлыщ оказался наверху! – зашипел Сибе, ударяя себя в грудь. – Я не хочу получать распоряжения от человека, который только и способен, что читать по бумажке речи, которые написали ему эти богатеи из-за океана! Но если даже ты говоришь, что это может оказаться вероятным, то я начинаю бояться за наше будущее.

Он замолчал. Яспер посмотрел на него, раздраженно поморщился и отвел взгляд.

Сибе попытался продолжить разговор – тщетно.

Чем более приближалась дата выборов, тем напряженней становилась атмосфера. Это ощущалось в новостных передачах, в разговорах в самых разных местах, в том, с какой агрессией люди спорили о результатах выборов. Мнения о том, что Лиоско открыто и откровенно, чуть ли не демонстративно поддерживает мегакорпы, звучали в полный голос; высказываться в его поддержку решались немногие – особенно из нижних слоев населения. В большинстве своем простые люди категорично заявляли, что за Дейкстра и его партией – будущее Африки, что он, конечно, не всегда поступает продуманно, но не дурак, это точно, и хочет, чтобы Африка процветала и преуспевала, чтобы с ней считались на мировом уровне, не то что тот хлыщ, который выслуживается за подачки мегакорпов. Командный состав, включая Яспера и Сибе Винка, регулярно вызывали на инструктаж, где многократно указывали на недопустимость подобных разговоров. У некоторых чиновников, проводивших подобные собеседования, доставало дерзости цитировать фразы, произнесенные в присутствии Сибе или Яспера. Они узнавали их, вспоминали людей, их сказавших, смотрели на оратора, согласно кивали головами, что следует внимательней следить за подчиненными и серьезней относиться к политической грамотности; затем же, избавившись от очередной порции навязчивых речей, чертыхались. Ни один не рисковал оглашать свое недовольство речами начальствующих. Не в последнюю очередь потому, что не доверял. Не сослуживцу – до такого ни Сибе, ни Яспер не унизились бы. Они могли думать друг о друге разное, в том числе и неприятное, но чтобы допустить, что другой был стукачом – никогда. Но оба они знали, на что способны современные технологии; вдобавок, в последнее время у них было достаточно возможностей познакомиться с тем, что начальство думает о некоторых политических вопросах, и их не радовали ответы. Так что лучше молчать; давать понять другому, что согласен, подмигивать, подтверждая поддержку, но помалкивать.

Словно по мановению волшебной палочки, участились диверсии, восстания и теракты – все за пару-тройку недель до выборов. Гвардейцы снова принимали участие в операции по нейтрализации сепаратистской группы, попытавшейся захватить власть в Чаде. И практически сразу – еще одна попытка, но в Гане. Взрывы в правительственных кварталах, комендантский час в столицах, запрет проводить демонстрации и шествия в во всех городах. Месье Дюмушель снова выступал по главным каналам и уныло вещал, что перед историческим событием, каковым являются выборы главы Лиги, в обществе активизируются самые разные, в том числе радикальные настроения, что из-за амбициозности некоторые силы готовы поставить под угрозу безопасность всего общества и отдельных его членов; он объяснял необходимость введения чрезвычайных мер в различных регионах континента и призывал народ к терпению. В других выступлениях Дюмушель сообщал о переговорах с самыми различными группировками, которые проводились с целью заключить временное перемирие на период проведения выборов. Новостные каналы охотно сообщали об успехах, но с куда большим рвением – о неудачах. В некоторых провинциях действия слишком напоминали гражданскую войну; где-то народ захватывал здание муниципальной администрации, если существовало хоть малейшее подозрение, что она сочувствует Лиоско или получает жалованье от мегакорпов. В некоторых случаях в противостояние вмешивались войска, освобождали администрацию, арестовывали зачинщиков из гражданских – если вышестоящие поддерживали Лиоско; в ряде случаев, с молчаливого разрешения все тех же вышестоящих, войска расстреливали кое-кого из администрации, а главой муниципалитета быстренько назначали ярых сторонников Дейкстра. Такие инциденты если упоминались в новостях, то мимоходом – куда важней оказывались дебаты о результатах выборов и вероятности каких-то непредусмотренных событий, способных повлиять на расстановку сил.