Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 53 страниц)

– А дипломатический Брюссель? – Горрен склонил голову к плечу, изучая Берта. Глаза у него тоже были красивые, возможно, подправленные косметикой – совсем ненавязчиво: его волосы были рыжевато-русыми, скорей блеклыми, хотя выглядели шелковистыми, пышными; у бровей была слишком правильная форма, чтобы Берт решил, что они – естественные, и скорей невыразительные, чем иначе. А ресницы – роскошные, неожиданно яркие, служившие отменной оправой для светлых голубых глаз. Он вообще был весь – от макушки до носков туфель – лощеным, скорректированным, окультуренным. Любопытно было, результат ли это самовоспитания и непреклонного желания соответствовать каким-то своим целям, или все-таки происхождения. К примеру, Альбино тщелавие никогда не питалось тем, как она выглядит, но Альба с религиозной целеустремленностью заботилась о том, чтобы «соответствовать». Для нее это было совершенно естественно: ее родители, их родители, все родственники и знакомые точно так же придавали значение тому, как выглядеть. Горрен Даг вполне мог сойти за одного из них.

Берт относился со здоровым пофигизмом ко всему, что касалось его внешности. Чист, опрятен, цвета вроде не вступают в неразрешимое противоречие друг с другом, и будет. Так что манеры Горрена, его трепетное отношение к тому, как он выглядит, ничего кроме легкой насмешки не вызывали. Он был вполне органичен в той роли, которую написал для себя, и если он считает необходимым играть именно ее, кто таков Берт, чтобы судить? Хотя если немного постараться, можно было представить его в других амплуа: романтический герой-любовник. Вполне возможно, чей-нибудь возлюбленный, которого обожали за юную красоту и который к восторгу обожателя умер совсем молодым, не позволив зрелости осквернить ее. Или что-нибудь еще не менее романтичное, желательно декорированное чьей-нибудь героической или мученической смертью, по возможности краткосрочной – Горрен Даг хорошо бы вписался и в такую роль. Позже, правда, когда его узнаешь чуть получше, слушаешь его речи не только в ситуациях, которые изначально располагают к пропаганде и риторичности, когда Горрен позволяет себе немного расслабиться, в это верится уже с трудом. На смерть кого послать – он, возможно, не дрогнул бы. Самому пойти – Берт был не уверен. В любом случае, Горрен принимал был решение или соглашался с чужим с хорошо оттренированной грацией и многократно отрепетированной улыбкой, наклоном головы и даже взглядом.

И Берт ничего не мог поделать с собой: Горрен нравился ему. Когда трепался на самые разные темы – это было привлекательно. Говорил ли он о каких-то знаковых событиях, вроде обустройства десятого по счету плавучего города – высказывал приличествующее одобрение; но когда привлекал в речь фразы из официального мнения, они звучали так насмешливо, что Берт хрюкал, с трудом сдерживая смех. А фразочки вплетались в изначально напичканную двусмысленностями речь таким образом, купировались с такой ловкостью, что на выходе получалось нечто, противоположное официальным догмам. Когда разговор дрейфовал в сторону сплетен, Берт снова удивлялся: Горрен знал практически всех его знакомых, а помимо этого, начальство, начальство начальства и еще на пять уровней вверх. Говорил о них вроде как дружелюбно, но Бет улавливал совсем иные мотивы; равным образом не приходилось сомневаться, что Горрен знаком не только с общественным «я» этих несчастных, но и методично собирает информацию о самых разных делишках. Но что во всем этом нравилось Берту, так это легкость, с какой Горрен относился к себе самому. С чувством юмора у него все было в порядке, и посмеяться он мог и над собой в том числе.

На вопрос Горрена о дипломатическом Брюсселе Берт отвечал неторопливо, стараясь сказать достаточно, но ни в коем случае не слишком много. Если он прав и Горрен действительно хорошо осведомлен о том крокодильем питомнике, куда собирается войти под руку с Бертом, то ему наблюдения Берта до одного места, потому что он наверняка знает не меньше. Но сказать недостаточно – это представляет Берта в не самом лучшем свете. Мол, на халяву таскался по самым разным местам, а работу не работал, развлекался, но ничего помимо этого. Нехорошо, ай-ай-ай. Так что Берт рассказывал. Видел заместителя председателя сектора южно-азиатской политики в оживленной беседе с южно-африканским атташе. Причем когда к ним подошел супруг алжирского представителя в Лиге – женщины, что все еще было исключением, но не правилом, для многих государств этого региона, – эти двое замолчали слишком внезапно, а разговор потом застопорился; председатель отправился восвояси две минуты спустя, южно-африканец откровенно изыскивал возможность избавиться от общества супруга дипломата.

– А сами азиаты? – полюбопытствовал Горрен, заказав еще кофе.

Сами азиаты держались кучкой. Африканцев, особенно из медного пояса, терпели, но особо учтивыми не были. С европейцами были неожиданно высокомерными.

– Они, кстати, впекли в одну космическую программу под четыре миллиарда цехинов. Ты в курсе? – праздно поинтересовался Горрен.

Берт задумался.

– СМИ трубили о двух с половиной, но два года назад.

Горрен, прищурившись, смотрел на него.

– Мы говорим об одной программе, месье Франк?

Берт замолчал; он смотрел, как официант ставит перед ним чашку, замирает на секунду, глядя на Горрена. Тот поднял взгляд, улыбнулся, и официант ушел. Горрен снова смотрел на Берта.

– Медные астероиды– скорей исключение, чем правило, если я правильно помню астроминерологию, – нахмурившись, произнес Берт. – Даже если они вбухали такие колоссальные бабки в космопрограмму с прицелом на изыскания на каких-нибудь астероидах, то это все равно не скорая песня. Это не объясняет их поведения.

– Как насчет скрытой миграционной экспансии? – учтиво поинтересовался Горрен и неторопливо поднес чашку к губам. Он подмигнул Берту поверх ее края. Как – будто – флиртовал –ублюдок!

Берт хмыкнул и тряхнул головой.

– Не настолько их много. Черт побери, не настолько их много можно разместить! Африки, конечно, много, но территориально! Места, пригодные для жизни, сокращаются буквально на глазах. Средняя температура в субэкваториальном поясе может составлять в зависимости от сезона плюс пятьдесят – пятьдесят четыре градуса. В некоторых местах она и зимой не опускается ниже плюс шестидесяти. Там невозможно жить, китайцы это, индонезийцы, да хоть пангейцы.

– Помнится мне, ты провел полторы недели в том числе, я имею в виду во время своей последней поездки, в одной из таких областей, и вполне комфортно.

– В крытом городе, – поморщился Берт. – Под очень высоким защитным тентом, с искусственной атмосферой. Кстати, вне его пределов можно было передвигаться только в специально оснащенном вездеходе. Наверное, они и на Луне сгодятся, такая у них изоляция.

– А кто его возводил? Неужели не интересовался?

– Корейцы, – задумчиво произнес Берт.

– Ну вот видишь, – мягко улыбнулся Горрен. – По самым скромным подсчетам, тридцать три крытых города из тридцати шести построены азиатами, либо им принадлежит до семидесяти процентов уставного фонда в этих городах. Что характерно… что объяснимо, – пожал плечами Горрен, – эти города возводятся близко к самым разным месторождениям. Иначе смысла в них особого для инвесторов нет. Но тридцать три города из тридцати шести. Пока европейцы и в меньшей мере североамериканцы пытаются следовать правилам, которые сами себе придумали и навязали, но все равно нарушают, а нарушив, громко и нудно каются, азиаты мирно и почти бесшумно осваивают милю за милей. Кстати, в трех остальных больше половины основного капитала тента, под которым строится город, принадлежит мега-корпорациям, которые, как ты можешь дерзко предположить, тоже значительной частью своей, прости, задницы, сидят в Азии. Им нужны территории. Идейки вроде последовательного и масштабного освоения Мирового океана, Мирового космоса и так далее, пока остаются идейками. Да и то, даже если браться и реализовывать их, остается вопрос легислации.

Берт нахмурился и издал неопределенный звук. Вроде «Хух», или «Хрена ли», или что-то такое.

– Какой закон будет действовать на этой искусственно созданной обитаемой территории, – милостиво пояснил Горрен. – Что-то я сомневаюсь, что Китай, к примеру, примет к сведению мнение Лиги, когда на орбите вокруг Земли закружит полноценный город. Хотя в соответствии с кучей самых разных соглашений, договоров и пактов космическое пространство считается нейтральной зоной.

Берт усмехнулся.

– Угу, с китайцев станется представить момент заложения как момент сингулярности, а то, что развилось из него, как новую вселенную.

– Ага, – охотно согласился Горрен.

– Так ты хочешь, чтобы я поплотней работал с азиатами в Африке?

– Нет, – невозмутимо ответил Горрен. – К моему глубочайшему сожалению, у азиатов свои представления об этих играх и свои агенты. Мне с ними не тягаться. Я, конечно, могу сказать, кто из президиума Лиги с кем из китайцев – к примеру – сотрудничает, но не уверен, что тебе так уж нужны эти знания. Как ты сам понимаешь, посредниками выступают все те же азиаты. Нам, бледнолицым, они не доверяют, хотя и не считают зазорным якшаться с нами, когда необходимо

– Могу представить, что необходимость возникает достаточно часто, – скупо улыбнулся Берт.

– Я прикладываю все мои усилия, чтобы самая малая потребность раздувалась до размеров насущной вселенской проблемы, – благочестиво сложив руки на столе, кротко произнес Горрен.

Берт засмеялся.

– Получается? – спросил он.

Горрен поднял брови, пожал плечами, но ничего не сказал.

По разному, понял Берт. Это объяснимо: еще одно замкнутое общество, в которое пробиться – не угол обоссать. Но он подозревал, что можно предположить и другое: Горрен целенаправленно ввинчивался туда. Потому что речь шла не просто о деньгах, а о колоссальных их объемах, даже если говорить о среднем исполнительном звене, и дураком бы он был, если бы не пытался этого делать.

– Так ты хочешь, чтобы я занялся этим поплотней?

– Ты? – переспросил Горрен и изобразил улыбку на лице. Глаза его при этом оставались бесстрастными, а взгляд очень пристальным. – Нет, я хотел бы, чтобы ты занялся куда более своеобразными клиентами.

– Какими же? – удивился Берт.

– Так епископами и кардиналами же. Сначала в Брюсселе, Кёльне, Риме, а затем и в Йоханнесбурге.

Берту не оставалось ничего – только смеяться. Что он и делал. В Брюсселе, когда догуливал свое безработное время, а затем и в Кёльне, когда в его депозите приземлился договор с этим прощелыгой Горреном Дагом.

========== Часть 3 ==========

Решение Горрена отправить Берта на поиск путей подступа к братьям и (в значительно меньшей степени) сестрам из экуменической церкви вызвало у Берта недоумение. Чем дальше, тем больше. Во-первых, с какой стати заигрывать с ними? Они, конечно, везде и повсюду, но насколько важны экуменисты для той привлекательной цели, которую ставил перед собой Горрен Даг и которой он сумел заразить Берта, оставалось непонятным. Горрен был убежден: еще как нужны, еще как полезны и важны. Берт хмыкал и помалкивал. Аргументов «за» Горрен не приводил, а простое «поверь мне», буде он его применит, действовало бы на Берта совсем не так, как предполагалось, скорей наоборот, подстегивало дух противоречия, с азартом подбиравший доводы против. Но Горрен давал ему понять, что контакты с экуменистами могут оказаться дверцей если не непосредственно в райские кущи, так в какое-нибудь эльдорадо непременно. Как водилось за Горреном, ничего конкретного он не сообщал, но почему-то после разговоров с ним, как устоялось у них, за чашкой кофе, за которой следовал бокал пива или что-нибудь такое, да все в местах нестандартных, которые Горрен был горазд находить, Берт рыл особенно усердно, чтобы понять, откуда такая уверенность.

Экуменисты в той или иной ипостаси существовали довольно давно. Не так, как традиционные церкви, но все же. Достаточно было копнуть чуть поглубже, чтобы наткнуться на многочисленные проекты объединения мировых религий. Берт проводил дни, изучая, чем те религии отличались и что в них было общего, что позволило объединить их без особых кровопролитий. На Вселенском соборе 2027 года было объявлено о соединении христианских церквей, а еще через три месяца баталий наконец было утверждено название. Берт пытался вчитаться в причины, по которым название принималось так долго и мучительно; это было непросто. Он-то считал, что в бюрократическом жаргоне нет равных Иво Ленартсу, его бывшему начальнику, а оказывалось, что церковники ему сто очков форы дадут. Продраться сквозь заумь их объяснений было невозможно, Берт засыпал к концу третьего абзаца очередного протокола: что он, что предыдущие два состояли из семисот-тысячи слов и разделены хорошо если в два предложения. Понять их было просто невозможно. При этом достаточно было спросить библиотекаря, и он охотно и в двух дюжинах слов объяснял, что имели в виду новые отцы. Берт удивлялся: неужели толкование – это так просто, или, может, брат библиотекарь владеет каким-то секретом?

– Правильная диета, в том числе и духовная, и постоянная медитация, – улыбался брат библиотекарь.

Грешным делом Берт часто бывал очарован улыбкой этих братьев, которые несли послушание в библиотеках. Он снова и снова задумывался: не по внешнему ли виду их отбирают? Он уже побывал в библиотеках двух епископатов и еще двух монастырей, и везде он непроизвольно, совершенно незаметно для себя подпадал под обаяние библиотекарей. Они как один располагали к себе неожиданным терпением и смирением; могли, например, проводить сутки за подбором литературы, а потом составлять рефераты. В перерывах между исследованиями Берт спрашивал: «Не скучно?» Ответом ему всегда было: «Напротив, увлекательно»

Берт с готовностью рассказывал тем, кто спрашивал его в библиотеках, архивах и где угодно, что собирает материалы для одного политика, который хочет более объективной картины современной духовной жизни, которая, как известно, проблематична, если не представлять динамики развития. Никто не обращал внимания, что Берт упрямо не называл имени этого политика, что он вообще прибывал в епископат чуть ли не в качестве частного лица. До епископов он, само собой, не добирался, а с их секретарями общался вполне плотно. Они охотно посвящали Берта во внутреннюю жизнь церкви и были при этом, насколько он мог судить, вполне искренними. Насколько открытыми – другой вопрос, разумеется, не все открывалось постороннему, но представления Горрена о церкви-монстре, о пятой власти, о спруте казались Берту преувеличенными.

Кое-какие предположения имели под собой основание. Экуменическая церковь наследовала христианским церквям, которые даже после тотальной десакрализации общества обладали огромной собственностью за счет владений, десятины, ловкого управления капиталами, чего угодно. Берту попадались на глаза наставления самых разных церковных чинов о радетельности, бережливости, уважительном отношении к имуществу и прочая, прочая. Нынешний глава Синода – и тот был не чужд экономических назиданий. И Берт постепенно убеждался: кардиналы были не так просты, а предположения Горрена все-таки имели основание.

В одном из протоколов ему попала на глаза фамилия «Даг». Берт заинтересовался, начал разнюхивать, что за тип этот епископ Даг. Спрашивать Горрена напрямую не рискнул: тема достаточно щекотливая. Вдруг он внебрачный сын этого епископа – или обиженный племянник – или еще какой бедный родственник. Если так, то уверенность Горрена находила объяснение – он мог знать об этом не понаслышке; при этом и его нежелание самому заниматься установлением тесных контактов с клириками тоже становилось понятным.

Поэтому Берт присматривался к одному епископу с фамилией Даг, искал других людей с этой же фамилией. Оказывалось, его подозрения были вполне обоснованными: был то ли клан, то ли что-то наподобие спор, рассеянных по самым разным епархиям, не особо соотносившихся друг с другом, – если эти Даги предпочитали не общаться друг с другом. В Кёльне Берт даже оказался зван на ужин, где познакомился с еще одним епископом Дагом, а отвозил его в гостиницу секретарь епископа – племянник.

– Напоминает институт пажества, – негромко заметил Берт.

Секретарь Даг с любопытством посмотрел на него.

– Мне хотелось бы понять, что именно вы имеете в виду, – весело отозвался он.

– Например, что сын его двоюродной сестры служит при епископе мальчиком на побегушках. Это можно назвать как-то иначе?

– Послушанием, – нисколько не удивившись, предложил Эйнор Даг. – На самом деле, его преосвященство очень сильно обязал маму, когда согласился взять меня на обучение, и здорово подставился под критику. Впрочем, с меня и спрашивают больше, чем с простого мальчика. Я бы, наверное, предпочел что-нибудь более независимое.

– Вы все еще можете изменить статускво. Перейти, например, в другой епископат.

– Послушание, месье Франк, – улыбнулся Эйнор Даг. – Я дал обет и если нарушу, на меня везде будут смотреть с очень сильным подозрением. Наверное, мне можно будет на что-то рассчитывать только в миру. У нас на такие вещи смотрят неодобрительно.

– А вы хотите посвятить всю свою жизнь церкви?

– Разумеется, – ответил Эйнор. Сразу, без запинки, не задумываясь, словно для него это давно было решенным делом.

– Это утомительно, – нахохлился Берт. – Как представлю эти бесконечные службы, совещания, послушания, еще эту необходимость носить сюртуки… кстати, нижнее белье у вас тоже регламентировано?

Юноша, обычный молодой человек из мира мог вспыхнуть и обидеться. Мог предположить нечистые помыслы, да что угодно. Мог застыдиться. Эйнор – снова засмеялся.

– Вы придаете слишком много значения несущественным вещам, месье Франк. Регламентировано, но не жестко. Мы служим Высшему Существу, и нам позволено делать это с разумными удобствами. Так что нам позволены некоторые вольности. Это действительно важно?

– Это любопытно. Я помню, когда мне было восемнадцать, я носил ирокез и пирсинг. Кучу пирсинга. И татуировки. На совершеннолетие подарил себе рукав. Зарабатывал на него добрых полгода. Причем главным условием было как у приятеля из соседнего квартала, но круче. А кроссовки! У матери глаза слезились, до того яркий у них цвет был. Юность это все-таки время самовыражения. Так что я с трудом представляю, чтобы в восемнадцать лет носить точно такой же сюртук, или пиджак там, как у всех других.

– У вас есть татуировки? – восхищенно спросил Эйнор.

– А то! – гордо ответил Берт.

Эйнор колебался. Эйнора раздирало любопытсто. Любопытство в нем боролось с вежливостью, и та была поддерживаема желанием казаться взрослым и сдержанным, а возможно, и какими-то третьестепенными доводами разума. Любопытство победило. Потому что было юно и принадлежало Эйнору изначально, а не было воспитываемо дядюшкой и прочими старшими братьями.

– А можно посмотреть? – смущенно спросил он и виновато улыбнулся.

– Парень, – с упреком сказал Берт, – вот сейчас я с полным основанием могу пригласить тебя к себе в номер, и если бы в тебе была хоть толика малого смысла, ты жал бы уже на тревожную кнопку и улепетывал к дяде под сутану. В тебе вообще нет здравого смысла?

Эйнор недоуменно смотрел на него.

– Вы намекаете, что это неприлично? – робко предположил он.

– Я прямым текстом говорю, что могу оказаться маньяком, обожающим пить кровь молоденьких церковных служек, а ты так легко соглашаешься ступить в ловушку.

– А вы – действительно?

– Да нет же!

– Ну тогда все в порядке. Если, конечно, я не веду себя назойливо.

– Да брось. – Отмахнулся Берт. – Идем. Какао не предложу, потому что нет. Чая вроде тоже нет. Есть кола.

– Спасибо, – жизнерадостно поблагодарил Эйнор.

Мальчик он был прехорошенький. Консьержка удивленно посмотрела на него и подозрительно на Берта, а через две минуты, расплывшись в улыбке, рассказывала Эйнору, как ухаживать за розой. Он, казалось, не шел, а порхал – по лестнице взлетал легко, не касаясь ступеней, замер у двери в номер Берта и ждал его, тяжело ступавшего, позевывавшего, не торопившегося жить.

– Я, если честно, удивлен, что у вас есть такие штуки, – искренне сообщил Эйнор. – Вы кажетесь таким серьезным человеком, здравомыслящим, это просто неожиданно, что у вас есть татуировки. Ну и еще вы так легко о них говорите.

– Чего так? В чем проблема-то? – буркнул Берт, сосредоточенно закатывавший рукав рубашки.

– Вы не испытываете сожаления, что сделали их?

– Честно?

Эйнор кивнул и преданно уставился на него.

– Я жалею, что поторопился, не подкопил еще деньжат и не сделал цветные. На нашей улице жил такой шикарный мастер, мог по паре слов нарисовать любую картинку точь-в-точь как надо и так ее нанести, что она оказывалась ровно на своем месте. Эх, жалко придурка. – Берт печально вздохнул и вытянул руку. – Вот такой он у меня красавец.

Эйнор жадно изучал ее.

– Я тоже хочу, – печально произнес он. – Не такую глобальную, а совсем небольшую штучку. Вот здесь, – он провел пальцем слева по груди.

– И? Тебе нужны деньги, но их нет?

– Нет, я не хочу делать это без благословения его преосвященства. А он его не дает. Говорит, что я юн и глуп и предлагает повременить еще год. Уже третий раз предлагает.

Он поднял на Берта печальные глаза – огромные, льдисто-серые, окруженные длинными и пушистыми ресницами – как у Горрена, – но куда более теплые и доверчивые.

– А ты все хочешь?

Эйнор решительно кивнул и принял степенную позу: выпрямил спину, скрестил ноги в щиколотках и сложил руки на коленях. Принялся осматривать комнату, но ему наскучило, и он снова перевел взгляд на Берта.

– Ну так спросишь на четвертый и пятый. Когда-нибудь любое преосвященство сдастся.

– Я тоже так думаю, – улыбнулся Эйнор.

– Если вам, конечно, это не запрещено, – походя заметил Берт и поставил перед ним бокал с колой.

– Не рекомендуется, – дипломатично поправил его Эйнор.

Угу, и легко можно представить, как многословно, с привлечением многочисленных аргументов, с взыванием к здравому разуму, благоразумию и скромности его отговаривают. Епископ Даг не производил впечатления человека, способного терпеть при своем дворе вопиющего юношеского безрассудства.

– Пусть будет так. – Отмахнулся Берт, отказываясь вдаваться в терминологические диспуты. – Между прочим, знаю я одного парня, Горрена Дага, и ты очень сильно мне его напоминаешь.

– Ну еще бы, -широко улыбнулся Эйнор. – Отчего я не должен напоминать вам своего дядю?

– Да ладно! – живо воскликнул Берт. – А преосвященству, который твой дядя, Горрен, который тоже твой дядя, кем приходится?

– Троюродным братом, кажется.

Берт уставился на него круглыми глазами. Схема не складывалась. Они должны быть родными, преосвященство и Горрен, чтобы Эйнор был им обоим племянником.

– Не понял? – процедил он.

Эйнор засмеялся.

– Что именно?

Берт попытался облечь в слова свой скепсис. Эйнор смеялся еще веселей, охотно участвовал в создании графика, на котором указывал ветвь Горрена, преосвященства и свою. Насчет простого «дядя» в отношении Горрена он погорячился, за что Берт в возмущении и пенял ему.

– Да какая разница, – отмахивался Эйнор, развлекаясь, – можно подумать, вам будет легче, если я каждый раз терминологически корректно буду называть его пятиюродным дядей.

– Четвероюродным, – сурово поправил его Берт. Ему самому было смешно.

– Но относится-то он ко мне вполне по-приятельски, куда лучше, чем к четвероюродному племяннику. Тьфу, язык можно сломать, а зачем?

– А вы часто видитесь?

– Не очень, у него куча дел.

– Кстати, а он с преосвященством так же близок, как с тобой?

Улыбка Эйнора немного померкла.

– Его преосвященство не так расположен к дяде Горрену, как хотелось бы. Они охотно общаются, когда без этого нельзя, обмениваются поздравлениями и подарками, не без этого, но их отношения слишком формальные.

– Вот как? И что такого натворил Горрен, что епископ Даг относится к нему с прохладцей?

Эйнор замолчал, допил колу и отставил бокал.

– Спросите у него, – посерьезнев, ответил он.

– Всенепременно, – задумчиво ответил Берт, кивая головой. Эйнор посмотрел на его предплечье еще раз, похмурился и встал.

– Благодарю вас за замечательно проведенное время, – официальным тоном, в котором угадывались искорки былого веселья, произнес он.

– Тебе спасибо, за заботу и все такое, – отмахнулся Берт, поднимаясь. Он хлопнул Эйнора по спине, спросил: – Звонить и спрашивать, хорошо ли доехал, надо, или ты достаточно благоразумный? А то я, знаешь ли, и волноваться могу начать.

– Да бросьте, подворье совсем недалеко, и путь спокойный.

– Ну тогда до встречи, малыш. Был рад с тобой познакомиться поближе.

Эйнор снова улыбался.

Берт все-таки прогулялся к окну в холле, выглянул из него, смотрел, как Эйнор усаживается в машину, отъезжает. Затем хмыкнул. Вернулся в номер.

Епископ Даг не преминул спросить Берта, что он думает о «молодом человеке, который вчера отвозил вас в гостиницу».

– Восхитительно романтичный молодой человек. В позитивном смысле, не в готическом, – охотно сообщил Берт.

– В девятнадцать лет можно позволить себе некоторую толику идеализма, – вроде как в сторону заметил епископ и рассказал немного о своей сестре, которая с огромной радостью установила, что ее единственный ребенок с удивительным интересом изучает все, что связано с церковью, с азатром учится в воскресной школе, участвует в служениях и прочее. Когда старший брат предложил забрать Эйнора под свое крыло в епископат, она обрадовалась, но, что куда более отрадно, счастлив был и мальчик. С тех пор он прислуживает при церкви, помогает в архиве, разумеется, епископу. Взрослеет. Почти не меняется.

– Это ведь неплохо, Ваше Преосвященство.

Епископ долго смотрел на него.

– Не знаю, – наконец сказал он. – Возможно. Впрочем, поживем – увидим, тем более недолго осталось. Эйнору девятнадцать, еще года четыре, и он закончит семинарию, будет принимать решение о своем дальнейшем пути, а я буду совсем старым и немощным опекуном, только и способным брюзжать и хаять любой выбор.

Берт позволил себе недоверчиво хмыкнуть: епископу Дагу было хорошо если шестьдесят лет. Добавляем к этому профилактику долголетия, услуги лучших мединцинских центров, относительно защищенную жизнь, и можно рассчитывать, что епископ Даг будет брюзжать не менее сорока лет. А там, глядишь, и другие рецепты долголетия подоспеют.

– Мы все находимся во власти высших сил, – напомнил епископ Даг. – Как бы мы ни заботились о нашем здоровье, а я, в противовес некоторым консерваторам, считаю, что мы, являющие собой храм искры Высшего Существа, обязаны усердно и последовательно заботиться о нем, ибо и в этом проявляется наша верность Деусу, так вот, господин Франк, мы можем заботиться о нашем теле с применением самых лучших средств и терапий, но транспортное средство может разбиться, вы можете отправиться в неблагополучное место и быть убиты, здание, в котором вы живете, может обрушиться, и это не считая землетрясений, наводнений, пожаров, оползней и чего угодно. Поэтому я предпочитаю ограничиваться краткосрочными планами, когда речь идет обо мне и Эйноре.

– Но ведь если рассуждать подобным образом, то и о церкви не следует говорить в долгосрочной перспективе. Насколько я знаю, Синод утвердил столетний план унификации. Не то чтобы он был представлен мирской публике, не то чтобы о нем говорят откровенно и в самой церкви, но он существует. И при этом последние абзацы внушают мысль, что отцы, составлявшие эту программу, рассчитывают, что план будет исполнен и подготовит почву для другого, тысячелетнего.

– Церковь существует здесь как раз для того, чтобы подготовить почву для тысячелетнего плана. Он значит кое-что другое, господин Франк, не только цикл в тысячу лет. – На поднятые брови Берта епископ пояснил: – Тысячелетнее царство. Библейский термин. Впрочем, не время для катехизиса, что я позволю себе заметить, дражайший. Я говорил о мне–личности и Эйноре–личности. Вы внезапно заговорили о церкви. Мы – личности – подвержены случайностям. Как бы мне ни хотелось считать иначе, но от того, как и когда я умру, мало что зависит, и это может случиться в любой момент. Церковь – несравненно более устойчивое создание и находится под особой божественной благодатью. Поэтому ваш аргумент несколько неуместен. Впрочем, я рад, что вы посвятили столько времени знакомству с нашей доктриной. Это делает наше знакомство куда более интересным. Я позволю себе предположить, что наша жизнь заинтересовала вас.

Берт засмеялся.

– Бесконечно, Ваше Преосвященство, просто невероятно, – охотно подтвердил он. – Вы наверняка знаете, что я имел удовольствие получить путевку в жизнь от одного экуменического фонда. Совсем крохотного, должен сказать, существовавшего только в границах нашей провинции, – легко говорил Берт, внимательно следя за епископом; насчет «наверняка знаете» он перегнул палку, как раз наоборот, Берт – мелкий человечек, никак не епископского внимания заслуживавший, и было просто интересно, насколько хороша служба безопасности в этом отдельном епископате и насколько любопытен сам епископ Даг. И после его кивка стало ясно: служба безопасности наверняка узнала куда больше о фонде и связях с ним Берта, чем он сам помнил. Однако ничего не упускают, блаженные. – Но я никогда не имел возможности столь тесно познакомиться с концентрированной, так сказать жизнью. Тот фонд… как же его, уже не помню… – Он с надеждой посмотрел на епископа. – В Вюрттемберге…

– «Жизнь», наверное. Там таких насчитывается что-то около восьми на не самую большую провинцию.

– Возможно, – пожал плечами Берт. – Там вообще народец упрямый, к чему бы их ни принуждали, они отказываются помирать.

Епископ Даг беззвучно засмеялся.

– Вы не очень любезны с землей вашего юношества, – заметил он без единой нотки осуждения в голосе.

Берт снова восхитился: точно ведь, рожден был не там, семейство переехало в раннем подростковом возрасте. Остается только позавидовать возможностям епископа.

– Можно подумать, от моей утрированной любезности им будет легче дышать.

– Не думаю, – усмехнулся епископ Даг.

– И я тоже. Да, так вернемся к нашим баранам. В принципе, тот фонд, конечно, был экуменическим, но заправляли им две тетки из светских. Вы уж простите мне мой цинизм. Я был не самым мирным подростком, они со мной натерпелись. Ну и пакостили охотно. Стервы, – поморщился Берт. – В общем, к чему я. Мы с женой, йопт, с бывшей женой, – скрежеща зубами, поправился он, – не были особенно религиозными. Ходили на религиозные дела, когда иначе никуда. Рождество–похороны, как правило, браки редко кто в нашем круге заключал в церкви. Тогда это было немодно. Сейчас в Лиге, впрочем, тоже не особо. Но даже если взять и это в расчет, я очень мало знаю о том, что представляет собой эта новая религия и церковь.