Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 53 страниц)

– Себя, – сухо огрызнулся Коринт и отвел глаза.

Сильвия побарабанила пальцами по столу. Коринт почувствовал себя получше. Он был горд своим положением, зарплатой и возможностью много и беспрепятственно общаться если не с сильными мира сего, то с их приближенными. Он был полезен одной из значимых фигур в «Эмни-Терре», уважаем и поощряем ею, знаком со многими ключевыми игроками в других мегакорпах, но чего он никогда не хотел для себя – это как раз нестабильности. По большому счету его жизнь была не всегда безопасна: бывали периоды, когда к нему приставляли личных телохранителей, и не без оснований. Случалось, он сопровождал Тессу в места боевых действий – там «Эмни-Терре» тоже случалось отстаивать свои интересы, – и тогда их окружали несколько колец вооруженных, хорошо тренированных и очень опасных людей, что, впрочем, не всегда было гарантией, что с Тессой и Коринтом ничего не случится. Но это ни в какое сравнение не шло с пожаром, который мог загореться на территории всего континента.

Сильвия осознавала это; ей было не по себе, хотя она отлично понимала, что не в полной мере представляет себе масштабов, на которые замахнулась Тесса. Сильвия же понимала и то, что даже острый глаз Коринта и то, как давно и хорошо он знает Тессу, не гарант того, что и его представления соответствуют тому, что случится. А оно случится. Уже начинает случаться. Сильвии стало жутковато; и тем более от Коринта, который, казалось, впал в меланхолию – нетипичное для него настроение. Обычно-то он бывал флегматичен, лениво-насмешлив, циничен, но никогда уныл. Сейчас же – он, на взгляд Сильвии, иногда с трудом сдерживал дрожь.

Ее наблюдения соответствовали действительности, как ни крути. Коринт боялся думать о будущем, подозревал, что все окажется далеко не так, как планирует Тесса, пусть даже она планирует нечто легкое и ненавязчивое, быстро устранимое. Он опасался предполагать, во что они вязываются. А еще он не мог удержаться от любопытства. Кошачьего, опасливого, подозрительного, навязчивого и упрямого любопытства. Он же был уверен, что у Тессы хватит духа поддержать эту проклятую гражданскую войну, через которую она собиралась противостоять медленному, но целенаправленному захвату власти, предпринимаемому Квентином Дейкстра.

Симайди Танья настоял на встрече с Коринтом. Более того – он пригласил прелестника в свой дом. Встретил у двери, обнял, поцеловал, взял зонт, сделал два обязательных и еще пять добровольных комплиментов и проводил в гостиную.

– Дорогой, обожаемый Коринт, – замурлыкал Симайди на ухо Коринту; он стоял за спиной, положив руки на плечи Коринту, полулежавшему на уютном невысоком диване, снисходительно улыбавшемуся, дышавшему редко – боявшемуся, что Симайди, следивший за ним, не спуская глаз, заметит волны непроизвольной дрожи, пробегавшие по его телу, – я счастлив, что ты смог выкроить время и посетить мое скромное жилище.

– «Скромное» это совсем не то определение, которое я бы выбрал, чтобы охарактеризовать это место, Этьен, – слабо улыбнувшись, неторопливо отозвался Коринт и положил руку поверх руки Симайди Танья, принявшегося разминать его плечи.

– Ты не видел многого, – усмехнулся Симайди.

– Напротив, – мягко поправил его Коринт. – Быть личным помощником Тессы – и не видеть, как живут ее коллеги, соперники и враги? Уволь, у меня и выбора-то иного нет.

– И как живут ее коллеги, соперники и враги? – спросил Симайди Танья, поцеловал его шею и обошел стол, чтобы усесться напротив.

– По-разному, как ты сам понимаешь. В разных местах свои представления о приличествующем. Но с какой стати это взволновало тебя?

Симайди Танья беспечно пожал плечами и предложил ему выпить. Коринт охотно принял предложение, поднял тост за его здоровье и сделал глоток.

– Неплохое вино, – произнес он.

Симайди Танья бегло улыбнулся и склонил голову к плечу.

– Согласен. – И после паузы: – Как поживает твой европеец?

Коринт удержал дрожь. Неторопливо поднес бокал ко рту. Улыбнулся поверх него Симайди Танья: прищурил глаза, поднял уголки губ. Обвел глазами комнату. Пожал плечами. Бросил:

– Поживает.

Смог наконец улыбнуться этому змею чуть естественней.

– Он не будет разочарован твоим визитом ко мне?

– А должен?

Симайди Танья пожал плечами, печально заулыбался, широко развел руки.

– Я совершенно не в курсе ваших отношений, как ты понимаешь. Едва ли мне стоит надеяться, что ты посвятишь меня в них.

– Не стоит, – улыбнулся Коринт и сделал еще один глоток.

– Но что я позволю себе заметить, о восхитительный Коринт. Твои отношения с ним длятся и длятся. И длятся. Я даже в некотором роде удивлен. Э-эм, если позволишь. – Симайди Танья задумчиво пожевал губы и посмотрел на него.

– Разумеется. Смею ли я тебе запрещать, – ехидно прищурился Коринт. Он хотел одного: чтобы Симайди не заметил, как гулко бухает его сердце, – по рвано пульсирующим жилкам на висках, по испуганно набухающим артериям на шее, по чему угодно; что он сам чувствует, как похолодела его кожа, что ее колет тысячами отравленых иголок. Что по спине вот-вот начнет струиться холодный пот. Дураком бы был Коринт, если бы не предполагал, что его отношения с белым человеком из Европы, да еще таким приметным, останутся неучтенными. И этот идиотский страх, что Симайди воспользуется своим знанием против него, Коринта. Против Берта. Даже просто для того, чтобы развлечься, а развлечения у него были жестокими.

Симайди Танья хищно следил за ним. И Коринт заставлял себя не опускать глаз, убеждал, напоминал, что по лицу хорошо читают только очень мощные искиновые алгоритмы, но и учитывают для этого не только едва уловимые изменения в мимике, а колебания температуры кожи в десятые доли градуса, изменения биохимических и даже нейроэлектрических параметров и еще сотен других симптомов, которые человеческому глазу и не подвластны, что человек не видит, а додумывает, да и то постфактум, и только на основании своего опыта и фантазии, что Симайди Танья не того человека пытается загнать в угол, чтобы, если что, шантажировать Тессу. И все равно Коринт не мог не бояться. Невесть чего, непредсказуемых последствий.

– Эти твои отношения с тем буром, если, разумеется, ты не обидишься, что я его так называю. – Симайди Танья, на чьем лице мелькнуло недовольство – разочарование, что ли, – отпил вина, продолжил: – изначально были этакими, своеобразными. Я всегда думал, что ты предпочтешь более высокопоставленное лицо в качестве постоянного партнера, нежели этого… Франца. – Он вперился в лицо Коринта, тот – лениво улыбался. – Фрадна… хм, – наконец смирился Симайди, – Франка. И с более значительной биографией. Еще более я удивлен, что ты, кажется, находишь удовольствие в этих отношениях.

Он замолчал. Коринт согласно склонил голову и признал:

– Нахожу.

Симайди подождал продолжения, но Коринт не спешил обнадеживать его.

– Наверное, я должен быть рад за тебя, – кисло признался Симайди. Коринт развел руками: мол, решай сам. – Но ты здесь. И я рад, что этот Франк допускает свободные отношения. Ведь допускает?

– Мне кажется, что нежная натура Берта волнует тебя куда больше, чем меня, самого Берта и прочих куда более управомоченных беспокоиться за него людей, – криво усмехнулся Коринт. – Если ты и дальше намерен страдать из-за непонятно чего, я могу оставить тебя наедине с твоими сомнениями, угрызениями и прочим.

Симайди поднял руки, признавая свое поражение.

– Нет-нет, что ты, – весело запротестовал он, – я пригласил тебя совсем не для этого.

Он многообещающе промурлыкал последние слова, и Коринт понимающе улыбнулся. Правда, ему хотелось надеяться, что Симайди Танья пригласил его для чего-то другого, к примеру, чтобы выведать все возможное о настроениях Тессы Вёйдерс и заправил на верхних этажах «Астерры». А после допроса, который он устроит Коринту, у него не останется сил для секса, либо все ограничится чем-то невнятным, обязательным, а потому унылым и забывающимся. Коринту хотелось тратить все меньше и меньше времени на него.

И Симайди Танья продолжал. Интересовался, с кем встречается Тесса, куда еще отправляет доверенных для переговоров. Нуждается ли в посредниках для переговоров с теми и теми людьми в самых разных провинциях. Хочет ли познакомиться с людьми из серого бизнеса – и даже черного: таких Симайди, оказывается тоже знал, и достаточно неплохо. Коринт отвечал. Спрашивал, снова отвечал. Спорил. Время от времени извинялся и выходил, чтобы переговорить с Тессой. Возвращался и позволял Симайди Танья задавать вопросы. Снова спрашивал и отвечал. Наконец отправился в туалет. Там умылся и долго стоял над раковиной, глядя в никуда.

Выйдя, Коринт столкнулся с Симайди Танья – тот околачивался у двери. Ухватив его за обе руки, Симайди с деланным беспокойством спросил:

– Все ли в порядке? Ты не выходил так долго, что я испугался, право слово. Я, наверное, слишком утомил тебя своими расспросами.

– Я в порядке, – процедил Коринт, кляня себя за свою слабость.

– У тебя был тяжелый день?

Коринт смотрел на него. Подался вперед – чуть ближе к его губам, ухмыльнулся.

– Назови человека, у которого он бы сейчас был легким.

Ладони Симайди заскользили по его предплечьям, плечам, спустились по спине вниз, к ягодицам, прижали Коринта к телу; губы неторопливо прикоснулись к его губам, кончик языка медленно провел по ним.

– И все-таки я был несколько агрессивен, нехорошо с моей стороны, – прошептал Симайди. – Я иногда могу увлекаться, мне очень жаль, милый Коринт, что я выместил на тебе все мое напряжение.

Это было слишком непохоже на него. Чтобы Симайди Танья – заискивал?

Коринт заглянул ему в глаза и сменил эту мысль на другую. Что-то жесткое блестело в них, и пальцы впивались в тело Коринта совсем не интимно. Ему следовало начинать бояться за себя?

– Ты делаешь мне больно, – поморщился Коринт. – Кажется, ты действительно слишком напряжен.

– Действительно, – пробормотал Симайди Танья, ослабляя хватку; он медленно погладил Коринта по ягодицам. – Мне, кажется, нужен расслабляющий массаж. Обяжешь меня?

Коринт скептически поднял бровь. Симайди Танья не удержался и усмехнулся. Он легко провел языком по шее Коринта и прикусил на ней кожу.

– Н-ну хорошо, не массаж. Но иные расслабляющие мероприятия. У меня есть чудесный эликсир и не менее чудесные голубые атласные ленты. Я выбирал их под твою кожу. Я буду ласков. Утомительно ласков.

Это было необъяснимо – Коринт охотно расценил это приглашение как признание Симайди Танья своего поражения, попытку заискивания, что угодно. Симайди, кажется, чувствовал, что его будущее неопределенно, и рассчитывал чуть укрепить свое положение рядом с Тессой Вёйдерс через него? Но Коринту было интересно, что за «эликсир» и насколько удачен выбор этих лент. И что именно готов был предпринять Симайди.

Через четыре дня он и Тесса смотрели новости. Канал за каналом. Африканские, европейские, азиатские. Восстания в Заире. Захват рабочими рудников в Ботсване. Неудачная попытка введения комендантского часа в Нигере, приведшая к масовым протестам. Европейские СМИ осторожно замечали, что восставшие как-то очень быстро вооружились, очевидно, воинские и полицейские территории окружались не самым лучшим образом, что и позволило так легко их захватить. Центральные, верные Лиге каналы Африки называли это исключительно незначительными народными волнениями, а их организаторов, пока неизвестных, – преступниками. «Либертас» захлебываясь говорила о волеизъявлении народа, тут же пригласила каких-то экспертов и так далее, и Тесса удивленно смотрела на Коринта. Тот же хмурился и пытался разнюхать, кто именно мог платить владельцам «Либертас» и что за эксперты, на чьи деньги живут.

Затем Тесса переходила к карте Африки – огромной, детальной, трехмерной, обходила ее, не скрывая удовлетворения.

– Итак, где коварный Дейкстра вытащил на самый верх своих людишек? – задумчиво говорила она и ухмылялалсь.

Коринт напоминал ей. Доброй мамуле Тессе доставляли удовольствие такие маленькие хитрости, Коринту – тоже.

– А где мы уже намекнули этому вредному властолюбцу, что нехорошо быть слишком алчным? – широко улыбалась Тесса.

И оказывалось, что мест, в которых Дейкстра еще обладал каким-никаким влиянием, оставалось все меньше.

Это было маленьким десертом, что ли. Потому что потом следовали бесконечные встречи, споры, ругань, выяснения, уточнения и прочее, чтобы еще в пяти провинциях организовать восстание, чтобы в сорока с чем-то районах не прекращались поставки продовольствия и оружия – скорей наоборот, если честно, прежде всего оружия. Продовольствие те, у кого оно есть, могут и захватить. Постоянные переговоры – с министрами государств и провинций. С политиками, заседавшими в парламентах. С доверенными лицами на местах, которые координировали действия повстанцев; с руководителями частных армий, которые незамеченными околачивались поблизости от очагов, чтобы при необходимости вступить в стычку – инициировать ее – при необходимости прекратить. С вооруженными силами самой «Эмни-Терры» и других «-Терр», которые должны были по-прежнему охранять месторождения и промышленные центры. И другие обязанности выполнять.

Помимо этого, Тесса играла и в медиа-персону. Она охотно соглашалась на интервью, участвовала в самых разных дискуссиях, делала обзоры, писала статьи – или ставила под текстами Коринта свою подпись – и говорила всем: если бы нам позволяли и дальше развиваться в самых разных условиях, пусть даже в нищих и неразвитых районах, мы – мегакорпы – будем охотно инвестировать в инфраструктуру и социальную сферу; у нас – мегакорпов – забота о работниках это основополагающий принцип, нам – мегакорпам – именно так представляется будущее, и прочая, прочая. А Коринт все это время требовал у главы службы безопасности, чтобы он усилил охрану Тессы в три, а то и четыре раза; он же требовал, чтобы и их жилища охранялись значительно лучше. Недаром: глава службы безопасности уже на третий день после усиления охраны признал, что в трех конвертах были обнаружены сильные токсины, обезврежено три места, с которых, судя по некоторым признакам, намеревались напасть на Тессу; обезврежены несколько прослушивающих устройств. Тесса только ухмылялась и говорила: «Вот как они боятся! Отлично», – и по-девичьи радостно хлопала в ладоши. Коринт только скрежетал зубами. Глава службы безопасности, Йозефус Смедт, невысокий, невзрачный человек с сонными, тусклыми рыбьими глазами и огромными губами, угрюмо смотрел в пол.

Через две недели восстаниями было охвачено более сорока процентов территории Африки. В Йоханнесбурге и Претории напряжение почти не чувствовалось; губернаторы отказывались вводить комендантский час, лигейская гвардия работала в режиме военного времени. Это, правда, только называлось красиво – «усиленное патрулирование». А когда после суток патруля дается всего лишь восемь часов на отдых, а за ними снова следуют двадцать четыре часа службы, даже самый отчаянный оптимист задумывается, что именно нечисто в самых мирных из городов. И почему комплекс зданий Лиги так усиленно охраняется, и почему народа на улицах необъяснимо мало, а кто есть, те ходят быстро и стараются держаться группами, и на полицейских оглядываются то ли в страхе, то ли в надежде, что те их защитят.

В Йоханнесбурге – не обычном, рабочем и служебном, а том, откуда недалеко до лигейских кварталов, до министерств и представительств других Лиг, до небоскребов, в которых располагались руководства мегакорпов – предпочитали не замечать напряженных настроений. Все делали вид, что за пределами района ничего не происходит. Все усердно вели себя как обычно. В театрах давали премьеры. На оперные и балетные спектактли выстраивались очереди, в ресторанах набивались толпы людей – словно чтобы доказать, что нигде и ничего не происходит. СМИ, подчиненные Лиге, тоже предпочитали говорить о незначительных событиях и помалкивать насчет восстаний, которые наподобие лесного пожара разгорались и охватывали все новые территории. Генсекретарь Лиги появлялся то на премьере, то на каком-нибудь банкете, то на обеде – общался со своими министрами, представителями нацправительств при Лиге, с послами, осевшими в Йоханнесбурге, с руководящими лицами в представительствах самых разных корпораций. Очень редко в СМИ появлялись краткие сообщения Генсекретаря относительно обстановки в самых разных регионах Африки, подготовленные и переданные пресс-секретарем. Это были очень сдержанные, общо и невнятно сформулированные, ничего не обещающие заявления, которые можно было трактовать как угодно и все равно не ошибаться, или не быть правым. Собственно, обсуждение этих обращений генсекретаря становилось на жаркие полчаса самым ярким событием Йоханнесбурга. И больше не происходило ничего.

А «Тонарогу» неожиданно объявили вне закона. Секретная полиция Нигерии внезапно – для неподготовленных – созвала прессконференцию, на которой долго и обстоятельно рассказывала о прегрешениях этой мегакорпорации перед народами Нигерии в частности и Африки вообще. Берт Франк смотрел эту прессконференцию от начала до конца. Во второй ее трети к нему присоединился Горрен, осунувшийся, уставший, но почти счастливый, развалился в кресле и слушал, счастливо приоткрыв рот. Он время от времени восклицал: «Подумать только! Надо же! Удивительно! И это только «Тонарога»? Куда смотрела полиция?». Когда прессконференция закончилась, он радостно сообщал:

– А ты знаешь, мой элегантный приятель, что полиция превзошла саму себя? Я всегда думал, что показательная порка мелких представительств – это все, на что способны эти тараканы, но они удивили меня, бесконечно удивили.

– Неужели? – угрюмо буркнул Берт, глядя перед собой.

– Представь себе. И мне очень интересно, каков следующий шаг «Тонароги». Куда они побегут жаловаться. Если, разумеется, побегут.

Берт повернулся к нему.

– Ты думаешь, что они возьмутся за законные орудия сопротивления? – с любопытством спросил он. Настроение у него не повысилось, но он оживился – самую малость.

– Я бы уточнил твое глубокомысленное замечание, если позволишь. – Горрен встал и прошелся по комнате. Сунул руки в задние карманы брюк, глубоко вдохнул и шумно выдохнул. – Возьмутся, и не только за незаконные. Последние – эффективны. Достаточно посмотреть на то, как хорошо живется «Бита-Терре» там, где властвует ее армия. Зато первые – долгосрочны. И мы обратим внимание на «Эмни-Терру» и ее властительницу, а также милейшего и изящнейшего Коринта Ильмондерру. Эта крокодилица изображает из себя благочестивую Марту, знается с правильными людьми, хотя подкармливает всех подряд. И который год она на плаву, несмотря на самые разные события. Не так ли?

Берт пожал плечами.

Горрен уселся рядом с ним, так, чтобы смотреть на него в упор. Берт упорно демонстрировал ему то профиль, то затылок.

– Кстати, а как поживает Коринт? – елейным голосом спросил Горрен.

Берт замер, затем пожевал губы. Затем повертел в руках планшет и отбросил его. Пожал плечами.

– Наверное, хорошо. – Через добрую минуту отозвался он.

– Ты не знаешь?

– Что именно? – недобро посмотрев на Горрена, спросил Берт.

Горрен развалился на софе, пожал плечами, приказал искину переключить головизор на европейский инфоканал.

– Ты не поверишь, разумеется, приятель, но я желаю тебе всего самого лучшего. Не то чтобы я рад за тебя с Ильмондеррой, не то чтобы я жажду видеть рядом с тобой именно этого хорька, но если ты осознанно и твердо решил, знаешь ли, поддерживать с ним постоянные отношения… если то же решил и Ильмондерра, – он усмехнулся, – то все, что я могу сказать, это как раз пожелания самого лучшего. Кстати, как дела у него? Полагаю, что он занят бесконечно. Рядом с такой-то дамой. – Горрен помолчал немного и двусмысленно добавил: – В такое-то время.

Берт пожал плечами и встал, чтобы открыть бутылку с пивом. Он не знал, как дела у Коринта. Давно уже не знал. Они переговаривались, иногда проводили по полтора часа за бестолковыми разговорами. Берт под угрозой смертной казни не смог бы вспомнить, о чем они болтали – кажется, что-то легкомысленное, несущественное совершенно. Берт предложил заглянуть к нему в гости, и ответом ему были какие-то невнятные отговорки, а помимо их – странный горящий, тоскующий взгляд Коринта, и взмах руки, словно попытка выбраться по другую сторону голоэкрана, и пальцы рук, задержавшиеся напротив руки Берта. Берт предупредил, что отправляется в Абуджу на добрых три месяца, и не факт, что дело ограничится только ими. Коринт только и сказал:

– Я не знаю, где тогда будем мы. Надеюсь, что в Претории. Может, в Лондоне. Время сейчас нестабильное. Слишком много новостей, слишком много событий.

Коринт выглядел как обычно – и иначе. Берт подумал было предложить ему провести выходные где-нибудь далеко от столиц и политической сумятицы, царившей в них, но – сам был загружен заданиями по горло. Горрен хотел знать, что происходит с представительствами «Тонароги» в Нигерии – конфискуются они, выставляются на аукционы, есть ли на них покупатели, и так далее. Иво Ленартс требовал сведений о политической ситуации. Куратор жаждал статей – чем больше, тем лучше. Предлагал даже ежедневные заметки о том, что происходит, и как всеобщую награду статью к выходным, частью аналитическую, частью очерк о каком-нибудь ярком событии. «Тебе как очевидцу должно быть куда лучше видно, что именно рассказывать. Есть же там события, на которые ведущие журналисты просто не обращают внимания? А ты обрати и расскажи о них». Берт не успел сказать «окей», как на его счету оказался аванс, в пять раз превышающий обычный гонорар. Осталось подумать, как долго ему будет нравиться эта развлекуха. И как долго протянут их с Коринтом отношения, если их полностью переместить в виртуал. Думать о том, есть ли у них эти отношения, Берту не хотелось.

Он и не отреагировал на настойчивые попытки Горрена разнюхать что-нибудь о Коринте Ильмондерра. Все уловки вроде «как чувствует себя, чем занимается в свободное время – кстати, а оно есть у него?» и чего-нибудь более скользкого Берт встречал угрюмым взглядом и плотно сжатыми губами. Горрен не отчаивался, просто откладывал расспросы на более удачное время. Берт готовился в путь. Очередной его этап, который никуда, скорее всего, не приведет.

Коринт пил вино. Сидел, уперевшись ногами в раму огромного окна, покачивался на задних ножках стула, и пил вино. Солнце садилось за городом – с другой стороны здания, в котором размещалась квартира Коринта. Город перед ним был залит алым закатным солнечным светом. И небо – пурпурное, подернутое сиреневыми облаками, подрагивавшее – эффект от знойного воздуха. Через пару часов Тесса должна была вернуться с очередного заседания какого-то невразумительного благотворительного комитета, затем Коринт должен был сопровождать ее на полунощную службу в кафедральном соборе в честь какого-то новоиспеченного святого и во имя мира. «Вместо ночного клуба», – посмеивалась Сильвия. «Как бы результат не оказался схожим, – пробормотал Коринт и пояснил в ответ на недоуменное «М?»: – на вечеринку в клубе. Мордобой и полиция, а не благочестие и мир». Сильвия засмеялась. У Коринта не хватило веселья даже на улыбку.

Тесса уже объявилась и сообщила, что будет ждать Коринта через час с небольшим у себя. Оттуда они и отправятся в собор.

– И прошу тебя, мой мальчик, не увлекайся своими новомодными штучками-одежками. Разумеется, все мы творения божьи, и я не вижу ничего дурного в том, чтобы украшать то, что создано Всевышним, – морализаторски произнесла она, – но сегодня немного не тот случай.

По сути, совершенно не тот: правительства пяти стран официально признали, что количество жертв в результате военных действий превысило тысячу человек. Что значило: эти цифры можно было смело умножать на два, а то и три, и даже тогда был шанс промахнуться в сторону слишком малого результата. После таких заявлений и Генсекретарь Лиги вынужден был самолично обратиться к Африке. Наверняка это же будет упомянуто и в молитвах кардинала. Коринт еще раз проверил, что опубликовано на странице той захудалой новостной платформы, для которой мотался по всей Африке Берт, и отправился готовиться к очередному акту лицемерия.

Через сорок минут он спускался вниз, где его ждали шестеро охранников «Эмни-Терры». И Коринт не хотел думать, сколько взяток было дано и кому, чтобы они могли так открыто носить столько оружия. Через полчаса он сидел рядом с Тессой в автомобиле, который вез их к собору. Затем – армейский кордон, за которым – все знакомые лица, усердно делавшие вид, что ничего особенного не происходило, разве что маски на их лица были натянуты соответствующие случаю – уныло-благочестивые. Еще полчаса с небольшим привычного светского трепа с десятками людей, чинные кивки головы Тессы Жану-Эдуарду Лиоско, обмен тяжелыми взглядами с Дейкстра, и началась служба. Она, кажется, должна была символизировать незыблемость церкви на земле, проходила в привычном неспешном ритме по тысячекратно прослушанному канону.

После службы Тесса пробормотала:

– Все, можно отдохнуть. Если не случится новой фигни. – Она посмотрела на Коринта и подозрительно прищурилась. Заметила: – Ты слишком задумчив, малыш.

– Наверное, я неоправданно считал себя агностиком, мамочка, – натянуто улыбнулся Коринт. – Или двухтысячелетняя история церкви – это чих и ничто? Сравни-ка с тремя дюжинами лет жизни «Астерры».

– У них хорошие менеджеры, – отмахнулась Тесса.

Они снова ехали в бронированном автомобиле в сопровождении двух машин охраны. Кафедральный собор остался позади, освещенный десятками прожекторов.

В шесть часов утра отец Амор Даг стоял рядом с палаткой, которую использовал в качестве церкви уже третий месяц – старое здание сгорело. Кто-то говорил: случайность; кто-то шептался: поджог. Он приветствовал людей, которые шли и шли к нему, протягивали руки, задерживались, чтобы обменяться приветствиями или ответить на простые вопросы отца Амора. Их становилось все больше. Кардинал в ответ на просьбы о помощи материалами, пищей, медикаментами, финансами, чем угодно разводил руками: они бы рады, но как доставить все это через две сотни километров, на которых творилось не разбери что?

========== Часть 17 ==========

Провинция менялась на глазах. Прямо под взглядом отца Амора – то, что вчера казалось беспокойством, смутой, сегодня могло сойти за благословенный мир. Тут мамаши тихонько шепчутся, что учителя в школах обязательно должны были втирать детям о заслугах провинциальной администрации перед народом, тут их мужья, отцы детей сторонятся, когда на улице показывается директор школы, смолкают, сдержанно здороваются, запинаются, отзываясь на замечания директора о погоде. И вроде бы фраза невинная, и поговорить о засухе – только дай простому крестьянину, а не с директором школы. Потому что в деревне все знали, что в четверг пополудни директор выйдет из школы и отправится в провинцию, и кто его знает, что он там расскажет начальству. Даже погода может оказаться политической новостью, а особенно на фоне того, что случалось в соседней провинции. Там, поговаривали, одного бедолагу расстреляли просто за то, что кто-то видел, а затем сказал кому-то, что бедолага курил рядом с соседскими хлопковыми полями. Поля через пару дней полыхали – любо-дорого смотреть: по такой-то многомесячной засухе, да такой жаре все занимается огнем, как по мановению волшебной палочки, крестьяне, их обрабатывавшие, поначалу пытались их тушить, а затем стояли на коленях малость поодаль и смотрели, как догорает их надежда, – тушить нечем. Они же, эти горемыки, потом шептались, что бедолага тот просто кое-кому здорово насолил, потому что язык больно длинный, а и заступиться за него никто не рискнул. И даже брякнуть что-нибудь вроде: «Ох и времена настали, что за климат, что за погода, и не спастись никак от этих температур… дождя бы…» – не осмеливались даже самые дерзкие. Потому что в столице был институт климатологии, а им заправлял, по слухам, шурин самого премьера, и что там только ни придумывали – сети каналов, которые, если верить сотрудникам института, должны были подпитываться из глубинных источников – очень глубинных, по две, а то и две с половиной тысячи метров: там, вроде, располагались водные горизонты, способные обеспечить всю Африку водой лет этак на двадцать. Это если слушать умных людей из столиц. А соседнюю деревню давеча оставила последняя семья, потому что высох последний колодец, а до этого – и озерцо рядом, и ручей. Климат. Жара. Политика.

Однажды за отцом Амором приехал грузовичок, в котором восседали сержант и пятеро рядовых. Запыленные, в пропитанной потом форме, с искаженными неправдоподобно суровой гримасой лицами. Отец Амор почтительно спросил их, что именно они хотят. Ему приказали забираться в грузовичок. Два солдата стали по обе стороны отца Амора и демонстративно положили руки на оружие, болтавшееся у них на груди. Он подумал было привести в порядок утварь в уголке, оборудованном им под свой кабинет, да только рукой махнул – не буквально, разумеется, не рискнул испытывать нервы конвоиров. Залез в кузов, сел рядом с сержантом, улыбнулся тетушке Николь, которая одна осмелилась выйти на улицу и даже прижала руки к груди, глядя на грузовичок полными слез глазами, и, когда они тронулись, обратился к сержанту с вопросами о том, откуда они, чем занимаются в свободное от конвоя время, и так далее. После двух часов пути все в кузове рассказывали отцу Амору о своих семьях, службе, жаловались на все ту же злосчастную погоду, наперебой предлагали бутылки с водой, когда он судорожно облизывал иссыхавшим языком губы, и ему казалось, что все может обойтись; и он не хотел задумываться, что именно и как.

Его привезли на одну из шахт.

– Можете провести здесь служение? – угрюмо спросил военный постарше, представившийся капитаном Ноулла.

Отец Амор вздохнул.

– Было бы так здорово, если бы я не был таким растяпой и захватил кое-какие не очень нужные, но ритуально значимые вещи, – виновато улыбнувшись, сказал он. – Если вы простите мне мою неосмотрительность, капитан Ноулла. Разумеется, я постараюсь. Дайте мне полчаса времени. Если позволите, я бы с радостью воспользовался помощью пары человек. Мебель немного передвинуть, пространство чуть изящней организовать.

Капитан Ноулла зыркнул на сержанта, тот присел, втянул голову в плечи, глядя на него круглыми глазами, и рванул в сторону – очевидно, чтобы пригнать еще нескольких солдат. Отец Амор поглядывал по сторонам, пытаясь определить, где прячутся его знакомые по прежним посещениям горняки, но карьер был подозрительно малолюдным. У ворот стояли огромные армейские машины, за спиной отца Амора возвышались сараи, возможно, использовавшиеся как казармы. Кажется, горняков держали там. Капитан Ноулла, в отличие от сержанта Орийяса, не горел желанием развлекаться праздной болтовней. Он не уходил слишком далеко, но за все время, которое отец Амор провел за подготовкой, он стоял рядом, и никто не смел нарушить тяжелого молчания. Два раза за сорок три минуты подготовки отец Амор подумал, что капитан Ноулла прикажет избавить его от такой обременительной жизни: один раз, когда определялись с местом – четыреста человек собирались разместить на солнцепеке, на пятачке двадцать на тридцать метров, зато рядом со штабом, солидно сделанным, побеленным, ухоженным, и настоял на удаленном месте, но в тени; и второй раз – капитан Ноулла потребовал, чтобы отец Амор произнес проповедь о смирении и почтении к властям. Отец Амор выпрямился, скрестил руки на груди и спросил: