Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 53 страниц)

– А что, епископат отправляет миссию прямо в Нигер? – безразлично спросил Берт.

Эйнор кивнул.

– Что, прямо вот так вот, без… охраны? Без работников, которые хотя бы лагерь какой-никакой им обустроят?

– Нет, отчего же, – отозвался Эйнор. – Подготовка площадки любого лагеря занимает не менее полутора месяцев. Это, кстати, одна из самых расходных статей его бюджета. И естественно безопасность.

– М-м?

– М-гм. Нанимать частные армии для охраны лагеря, который обустроен на средства церкви – это не очень оптимально. И кроме того, у частных армий не самая хорошая репутация.

– Вот как? – Берт даже оживился.

– Ну да, – Эйнор отвечал, как будто сообщал очевиднейший факт. – Частные армии на кого только не работают. Его преосвященство как-то обмолвился в разговоре с венским кардиналом, что, по не совсем проверенным данным, та организация, которую они чуть не наняли, чтобы сопровождать миссию в Чад, буквально за четыре месяца до этого устроила небольшой террор в одной из провинций того же Чада. Правда, до того она была нанята «Тонарогой». Но удар по репутации Церкви был бы очень значительным.

– А как его преосвященство узнал об этом?

– Спросил, – усмехнулся Эйнор.

– Его преосвященство определенно знает, кого спрашивать, – пробормотал Берт; Эйнор только плечами пожал: мол, а как же. – Так и что они решили-то с миссией?

– Наняли других.

– Но не лигейскую армию?

– Это слишком обязывает, как объяснял его преосвященство. Даже связывает. Поэтому Церковь предпочитает сотрудничать прежде всего с частными структурами и на более материальных основаниях, чем это возможно с государственными структурами. Ну знаете, чтобы не попасть в ловушку этих вот слов «долг», «честь», «обязанность», но произнесенных с противоположным смыслом, чем в него вкладывали произносившие.

– Дядюшкины слова? – усмехнулся Берт.

– Так лучше не скажешь, – веселился Эйнор.

И Берт продолжал интересоваться, какие планы ставятся перед миссией – и Эйнор охотно делился. Какие бюджеты считаются приемлемыми – Эйнор мялся, отвечал туманно, но вполне определенно. «Это, разумеется, планируемые расходы. Фактические запросто могут превышать их раза в два-три. Людей может быть больше, эпидемии случаются, природные катаклизмы, противодействие местных, да что угодно, вы ведь понимаете», – пояснял он. Берт очень хорошо понимал – у него самого в прошлом случались похожие экспедиции. Эйнор оживлялся, расспрашивал его, Берт рассказывал, делился рассказами о тех людях, которых встречал и в своем далеком прошлом, когда был госчиновником, и теперь, когда мог с полным основанием назвать себя вольным стрелком. Эйнор серьезнел, слушал внимательно, словно примерял эти истории на себя. Затем снова спрашивал Берт, и Эйнор продолжал говорить о том, как набирают людей, как происходит их ротация, как выстраиваются отношения с местными жителями. С местными же церквями.

– Они почему-то не очень настроены на сотрудничество, – помявшись, признавался Эйнор. – По крайней мере, у меня складывается именно такое впечатление.

– А у его преосвященства?

– Он все-таки мыслит иными категориями, – с извиняющимся видом разводил руками Эйнор.

А его преосвященство епископ Даг прислал небольшое письмо – с курьером, между прочим, как будто ему делать было нечего, а только рыскать по всему городу с личным письмами, – в котором приглашал Берта на ужин. «Скромный ужин в кругу друзей», как значилось в приглашении. Это могло быть что угодно: и действительно простое меню для двадцати человек, и роскошный званый ужин на девяносто персон. Епископ Даг мог совершенно неожиданно продемонстрировать невероятное для своего сана тщеславие. С другой стороны, как раз для этого сана тщеславие не было чем-то из ряда вон.

Более того: епископ Даг радостно приветствовал Берта, охотно знакомил его с друзьями, интересовался успехами в Африке, время от времени называл имена, которые, к удивлению Берта, были у него на слуху; епископ Даг, когда ему удавалось ввести Берта в замешательство, торжествующе улыбался, затем в качестве своеобразного извинения представлял еще одному типу из верхушки церковной пирамиды. Все-таки немало самолюбив был этот Даг.

Берт не возражал. Тем более епископ Даг собрал премилую компанию. Не очень большую, как раз чуть больше двух дюжин человек; среди них было два работника представительства европейской лиги в Африке, три африканских же политика и угрюмый тип, которого епископ Даг представил как одного из выдающихся филантропов. На лице у этого «выдающегося филантропа» было написано крупными буквами: как откупиться от этого мира? На дружелюбное приветствие Берта этот мрачный человек кивнул и отвернулся.

– Тоже реакция, – пробормотал Берт, постоял немного, глядя на его спину; «выдающийся мизантроп» не повернулся, пошел прочь. Берт тоже счел формальности по знакомству улаженными в теплой, миролюбивой атмосфере.

Что бросалось в глаза, решил Берт через полчаса, так это отсутствие епископов-кардиналов из Африки, как ни странно. Особенно если учитывать приветственную речь, которую кардинал Даг произнес в начале ужина. Он неторопливо встал, величественно поднял подбородок и начал говорить о сложной политической ситуации, в которой им довелось жить.

– Это сложное и оттого удивительное время, братья и сестры, – размеренно, с выражением говорил он. – Мы находимся в пути к будущему, о котором давно говорили футурологи, фантасты и политики. Мир стремится к единению, и в то же время отдельные его части стараются сохранить свою уникальность. Невозможно рассматривать эти процессы отделенными друг от друга, только если изучать их совместно, учитывая их взаимодействие, можно понять и представить будущее человечества. К сожалению, эти два процесса слишком часто сопровождаются нелегкими для простых людей утратами. Я имею честь приветствовать за этим столом и людей, не понаслышке знакомых с ними.

И епископ Даг представлял африканских политиков; Берт припоминал: один едва не оказался под трибуналом. Из-за чего – ходили разные слухи, вроде его обвиняли в государственной измене, но что-то еще отягощало это обвинение – на этот счет ходили разные слухи, и практически все шептавшиеся сходились на том, что это были сексуальные преступления. Спасло его подозрительно тесное знакомство с Дюмушелем. И он – за епископским столом, более того, его представляют как борца за справедливость. Другой – возглавлял статистическую службу африканской Лиги, причем о колоссальном бюджете этой службы не шептался только ленивый. Здание этот тип выстроил на славу, оснастил его невероятным оборудованием, чтобы выяснилось, что именно это оборудование – заказанное в одной азиатской мегакорпорации – несовместимо с программным обеспечением большинства служб Лиги и слишком проницаемо для самой мегакорпорации. Народ шептался о том, что дочь этого политика чуть не вышла замуж за приемного сына главы той мегакорпорации, но тот успел организовать ей невероятный праздник на день рождения. Папа был, разумеется, счастлив. Через два месяца – чуть менее, но сумел все-таки убедить общественность, что это ни в кое случае не взятка, потому что он-то и ни при чем, он не его дочь, а его дочь – давно уже самостоятельный человек. Звучало неубедительно, но и спорить с ним было чревато.

Берт здоровался с ними, охотно задавал вопросы, отвечал на вопросы, заданные ему, с готовностью рассказывал о том, что именно делал в Европе, что теперь делает в Африке, с легкостью признавался в любви к этой замечательной земле, а сам думал: шельмы, клейма на вас негде ставить. Затем он в разговоре с епископом Дагом восхищался эклектичной, но очень интересной компаний, собранной этим вечером в столовой епископата, и думал: ты действительно не знаешь, что за типов кормишь, или у тебя на этот счет свои политические представления?

К удовлетворению Берта, невесть откуда всколыхнувшемуся в нем, после ужина епископ Даг выпроводил гостей. Не сразу, разумеется: сначала они долго обсуждали что-то с сосредоточенными, даже озабоченными лицами, затем что-то вещали в кругу заинтересованных слушателей. Примечательный факт: два политика из трех категорически игнорировали третьего. Он же, изгой, провел вечер в укромном уголке, то дремал, то пил кофе на пару с угрюмым филантропом.

К его же удивлению, епископ Даг, когда Берт попытался откланяться, сославшись на занятость, настоял на том, чтобы выпить кофе с коньяком у него в кабинете. Берт недоуменно уставился на него: вроде ведь он птица совсем невысокого полета, ни с какой стороны не сойдет за звезду, с чего бы епископу, по слухам, жаждавшему отвоевать себе кардинальский посох, водиться с ним? Но согласился.

– Я рад снова приветствовать вас, господин Франк, – сказал он. – У меня остались очень приятные воспоминания о том нашем знакомстве, и я благодарен вам за ваши поздравления к церковным праздникам и к моим дням рождения. Очень любезно с вашей стороны не забывать о занудном старике.

Берт мог ошибаться – всяко дело было несколько лет назад, воспоминания имеют обыкновение деформироваться в угоду последующим событиям, но что-то ему казалось, что епископ Даг не состарился, напротив – помолодел. Кожа на его лице не провисла нисколько, старческой пигментации и следа не было, епископ Даг был подтянут и вполне бодр. Но да, ему было под семьдесят, что он и напоминал собеседникам при каждом удобном случае. В принципе, с учетом гостей, рассаженным за его столом, это имело смысл: самые старые из них были лет пятидесяти пяти от роду, епископ Даг был самым старшим. Старейшина, итить, не мог не подумать Берт.

Епископ Даг продолжал говорить – он любил это дело, и интонации у него были отполированы многими часами вещания: назидания, увещевания, утомленных разъяснений, многократного «да, но» и прочей демагогии. Он, в полном соответствии с ожиданиями Берта, был очень неплохо осведомлен о его перемещениях по Африке и неожиданном, пусть скромном, но вполне ощутимом успехе его пописулек. И он был заметно польщен, когда Берт изумился, что епископ Даг, такой занятой человек, тратит свое драгоценное время на то, чтобы следить за успехами Берта.

Собственно, было любопытно, что именно понадобилось занятому епископу от резвоногого писаки. Правда, спрашивать в лоб Берт поостерегся: редко когда такая тактика приносила плоды, мало кто не обижался на категоричность. Сам же он допускал, что задавать простые вопросы не мастак. У некоторых это получается, у Берта же этот талант был развит слабо, хотя везучести хватало, чтобы время от времени все-таки пытать свое счастье. Но не сейчас, как-нибудь в другой раз. Тем более епископу Дагу наверняка что-то хочется вынюхать, чем-то похвалиться, о чем-то попросить.

И постепенно выяснялось, что Берт был прав во всех трех предположениях. Епископ Даг действительно интересовался очень усердно, что именно происходит в Африке.

– Как вам несомненно ясно, те сведения, которые до нас доходят здесь, и то, что в действительности происходит, это, скажем так, несколько отличные вещи. Я, разумеется, по возможности тесно общаюсь с людьми, прошедшими несколько лагерей милосердия в Африке, и я имею в виду как пациентов, так и персонал, но этого слишком мало, чтобы составить более-менее объективное мнение. А я нуждаюсь в нем, господин Франк.

Епископ Даг развел руками с печальным видом, и Берт уверился в том, что этот тип очень хочет кардинальский посох. Возможно даже, добраться до Синода. В общем-то, похвальное желание, но с гостями, которых он к себе зазывает, оно может оказаться неосуществимым.

Его преосвященство продолжал: в это тяжелое время, подвергающее испытаниям устои, мораль, психологию (финансы и кредитную историю, добавлял про себя Берт), церковь не может оставаться в стороне от исторических событий. Тем более он находит, что слишком давно церковь находится в состоянии, которое он позволяет себе обозначить неприятным словом «стагнация».

– Это болезнь всех очень крупных организаций, – замечал Берт.

Епископ Даг неожиданно оскорбился:

– Церковь – это не какая-то там очень крупная организация. Церковь – это земное проявление власти Высшего Существа, если позволите. К ней недопустимо подходить с мезоэкономическими мерками. У нее свои, особые законы функционирования. Я бы даже остерегся применять термины «рост» и «развитие».

Берт сделал невинное и слегка удрученное лицо.

– Я боюсь, я слишком обыватель, чтобы понимать что-нибудь в этом, – извиняющимся тоном сказал он.

– Да-да, это бесспорно. Мы, признаю, склонны соскальзывать в трансцендентальное, забывая, что Церковь существует и функционирует в определенных исторических условиях. Я, господин Франк, категорически настаиваю на неизменности основания нашей ойкумены. И точно так же я настаиваю на том, что Церковь определяется не только изнутри, но и извне. И последнее определяется именно историческими факторами.

Берт с умным видом кивал. Ему бы еще кофе выпить, что ли, потому что речи епископа Дага, умные и все такое, ввергали его в уныние, навевали сон. Он извинился и попросил кофе. Епископ Даг был любезен – и при этом недоволен, что его перебили. Наконец Берт ухватился за спасительную чашку, и епископ Даг продолжил. Снова: историчность, неизменность, особое место там и там, великая миссия, трансцендентность, история, бла-бла. К нему и другие присоединялись, даже спор завязался: история – до какой степени она определяет лицо церкви, допустимы ли применения во Всемирной церкви обычных экономических законов, как рассматривать континентальные церкви – как созависимые части одного целого или все-таки как отдельные независимые организации.

– Кстати, а каковы отношения европейской церкви с другими? С африканской, скажем, – полюбопытствовал Берт. Он даже избавился от дремоты.

На него уставилось четыре пары недружелюбных глаз.

– Его высокопреосвященство так много и убедительно говорил об особой миссии церкви в современной ситуации, на примере Африки в том числе, – пояснил Берт. – Сегодня в своей великолепной приветственной речи. И потом не менее активно обсуждались способы помощи бедствующим районам в Африке.

Атмосфера в комнате остыла еще на пару градусов. Берт очень захотел ухмыльнуться. Он продолжил:

– И насколько я мог заметить, его высокопреосвященство внимательно следит за ситуацией там и очень деятелен. Даже ваши гости, ваше высокопреосвященство, они тоже подтверждают вашу заинтересованность. Но ни одного священника из Африки, только ваши коллеги из Европы и… эм… те политики.

– Церкви Африки достойно представлены в Синоде, достаточно энергично проводят свою политику в нем, – после очень недружелюбной паузы начал один из епископов – Сильвен, если Берт правильно помнил. – К сожалению, они являются этакой вещью в себе.

– А они считают, что европейские церкви относятся к ним высокомерно, – грустно заметил Берт. – Мол, они старые, устоявшиеся и обладающие очень далеко простирающимися традициями во всех сферах общественной жизни.

– Что за чушь! – было ответом. Все четыре присутствовавших в кабинете, помимо Берта, человека, начали возмущенно переговариваться: – Что за невероятная клевета! Если говорить о недружелюбности, так это определение следует применять в первую очередь к ним. Они яростно не приемлют вмешательства в свои личные дела и отвергают любую помощь.

Берту очень захотелось спросить, как именно они предлагают эту помощь. Но ладно, значит, эти благочестивые слуги Церкви считают, что на землях за Средиземным морем у них мало шансов, потому что там окопались их церковные кузены и яростно бдят, чтобы никто не посягнул на их власть.

– Но если… скажем так, ваши отношения с африканскими церквями складываются не очень просто, то как вы все-таки исхитряетесь организовывать те невероятные проекты, о которых я слышал? Лагеря там, целые городки, все такое.

– Милейший господин Франк, – снисходительно-успокаивающе, как нянька неразумному дитяти, говорил епископ Сильвен, – наши отношения с церквями в Африке складываются на самых различных уровнях. На личном у нас существуют давние и тесные отношения со многими представителями самых разных церквей. Разумеется, идеологические вопросы или, к примеру, глобальная организация деятельности церкви – это всегда и везде камни преткновения. Потому что как справедливо замечает мой брат, – кивок епископу Дагу, тот, сидевший с постной миной, согласно покивал, – церковь неотделима не только от Высшего, но и от мира, в котором мы живем. Естественно, мы всего лишь люди. Естественно, мы полны человеческих слабостей. Увы.

Берт повинно склонил голову. Другой епископ продолжил:

– Не все инициативы, которые мы предлагаем развить в Африке, встречают одобрение у местных церквей. Поэтому, если братья позволят так выразиться, чтобы не претендовать на территориально-административные представления местных приходов, мы стараемся располагать наши лагеря в таких местах, которые не охвачены их попечительством. К сожалению, мы не только вынуждены заигрывать с мирскими политиками, но и следить за здравым климатом внутри церкви. А с каким бы удовольствием мы посвящали все свое время Всевышнему и его законам!

– А что вы имеете в виду под личными отношениями? – бесхитростно поинтересовался Берт.

– Видите ли, господин Франк, – натянуто улыбнулся епископ Даг: словно понимал, что причин сердиться нет либо они исчерпаны, а избавиться от этой эмоции не получалось, – к нашему глубокому удовлетворению, Европа уже давно не является монополистом на высшее религиозное образование. Но еще три десятилетия назад, например, это было фактом. Поэтому многие священники получали свое образование в Европе. Собственно, многие епископы поэтому и имеют европейское происхождение. Благодаря этому, каждый из нас, – он склонил голову, глядя на других, – может заявить о приятельских отношениях со многими высшими клериками в Африке. Увы, не всегда хорошие личные отношения распространяются на общецерковные нужды.

– Только высшие? Я, кажется, знаю немало обычных священников, служащих там, которые родом как раз из Европы.

Епископ Сильвен усмехнулся.

– Собственно, один из родственников брата Дага поддался какому-то странному романтическому порыву и отправился в Африку во имя каких-то высших целей.

Это прозвучало как-то ядовито, словно эти четверо давно решили, что дельце это не стоит седых волос, а парень – просто дурак.

– Романтизм у нас в крови, – мрачновато усмехнулся епископ Даг.

– А не зовут ли этого вашего родственника Амор Даг? – прищурился Берт.

– Вы знакомы?

– Нет, – Берт покачал головой. – Но об отце Даге одно время было много упоминаний на разных форумах и новостных платформах. Его очень любили в его приходе. К сожалению, если я верно представляю нынешнее положение вещей, теперь там не совсем безопасно. Просто я уже тогда был знаком с вашим преосвященством, и это имя враз привлекло мое внимание. Что неудивительно. Наверное. – Добавил он, подумав.

– Он выбрал странный путь, – утомленно заметил епископ Даг. – Мы не были близки, как близок мне мой дорогой Эйнор, но я следил за ним, старался по мере возможности наставлять, заботиться о взрослении. Не знаю, насколько я был успешен.

– Отец Даг делает очень важное дело, – заметил Берт. Подумал и уточнил: – Делал. Я очень хочу верить, что с ним до сих пор все в порядке, но… ситуация такая в том регионе – неспокойная.

Как по команде, четыре епископа склонили головы, помолчали немного, затем нарисовали небольшой крест над сердцем. «Святоши хреновы», – подумал Берт. Но склонял голову и поднимал ее, рисовал крест над грудью вместе с ними.

– Я надеюсь, дорогой брат Ильгейр, что ваша мудрость будет куда лучше оценена Эйнором, – произнес – кажется, его звали Тратт-Войцинген, если Берт правильно помнил. Но что-то длинное и громыхающее.

– Мудрость остаться в Европе? – не удержался Берт.

– Мудрость не рваться в герои, когда у тебя нет к этому предпосылок, – раздраженно отозвался епископ Даг.

– В желании Эйнора испытать себя в деле нет ничего удивительного. Нормальное юношеское желание.

– У него слишком возвышенные представления о своем пути. Иногда куда тяжелей, куда утомительней делать нечто малое в утомительно благополучном месте. Там и мировоззрения, и характер могут испытываться куда сильней, чем в том бедламе. К сожалению, и понимаешь эти вещи только в зрелом возрасте.

– Ваше высокопреосвященство, ваше желание заботиться об Эйноре не может не вызывать уважения. Но мальчик должен взрослеть. Учиться быть самостоятельным. Вам не кажется? – спросил Берт, не очень надеясь на положительный ответ.

– Не кажется, – сухо ответил епископ Даг.

И разговор снова перешел на прошлое, будущее, место церкви в мире, место мира в душах служащих церкви людей. Берт снова пил кофе, чтобы не заснуть.

Впрочем, епископ Даг настоятельно приглашал Берта в гости. Хотелось ли ему чего-то определенного, Берт не хотел думать. Избавиться от этого приглашения было непросто, но Ингер Стов, с которой Берт связался, сказала решительно: «Идти». Она же очень внимательно выслушала отчет о присутствовавших за ужином в узком кругу людях. Она же отказалась комментировать состав гостей или делиться своими соображениями. Берту только оставалось, что вздохнуть.

А в один прекрасный день консьержка позвонила Берту, чтобы сообщить, что его желает видеть некий молодой человек. И это прозвучало так мурлыкающе, что Берт выпучил глаза: и эта хихикающая девчонка – его почтенная консьержка? Но ответ был очень прост: Коринт Ильмондерра жаждал оказаться в покоях Берта Франка, а для достижения этой цели он решил не скандалить, а очаровывать. Он развел руки в стороны и торжественно произнес:

– Вот он я.

Берт смотрел на него, приоткрыв рот. Вид у него был, наверное, глупый. Коринт нахмурился. Берт спросил:

– Ты откуда взялся?

– Из Сеула. Мамуля решила побыть щедрым с безропотным мной. Она предлагала премию в сотни тысяч, рабов и абонемент в лучший спа-курорт в мире, но я выбрал отпуск. И я решил осчастливить им тебя. Или мне проводить его в другом месте?

Берт потряс головой и прислонился к косяку. Коринт проскользнул мимо него и вошел в квартиру. Берт не удержался – закрыл глаза, осторожно втянул запах, шлейфом тянувшийся за Коринтом, задержал дыхание, впитывая его, наслаждаясь всего лишь тем, что он – запах – он – Коринт – рядом.

Коринт бросил небольшую дорожную сумку и опустился на диван. Вытянул ноги, откинул голову на спинку дивана.

– Тесса была бы куда больше рада подарить мне бессрочный абонемент или армию рабов, чем выделить гребаный, злосчастный, скудный отпуск. Тем более я предупредил ее, что отключаю комм. А если позволит все-таки разнюхать, где я, и влезть со своими нуждами, то выброшу его и любые средства связи. Прямо из окна, прямо на головы ее шпиков. – Он приоткрыл глаза и посмотрел на Берта. – Или я идиот, и мне следует вернуться к ней? Или просто убраться из твоей берлоги? Скажи же что-нибудь! – потребовал Коринт.

Берт опустился перед ним на пол, положил руки ему на колени.

– Ну что ты, – успокаивающе произнес он.

– Что за щенок бывает у тебя в гостях? – желчно спросил Коринт. Ухватил за волосы и дернул. – Вот тот, в дурацкой рясе. Что за шлюшонок?

Берт скривился и взял его за руку: Коринт мог быть очень грубым, он любил причинять боль. Берт знал это слишком хорошо.

– Камзол вполне обычный. Эйнор Даг – ну да, он все еще щенок и едва ли превратится в легавую наподобие тебя, но он не шлюшонок. Он вообще может быть девственником.

– Не хочешь ли ты помочь ему избавиться от этого недостатка? – разозлился Коринт.

– Успокойся, – скривился Берт. – Давай лучше поужинаем.

Он остался сидеть на полу перед Коринтом. Тот – расставил ноги по обе стороны от него, положил голову ему на плечо. Тяжело вздохнул.

Берт погладил его по спине, бережно коснулся губами шеи. Ему отчего-то захотелось сказать: бедный, бедный Коринт. Но посмей он, и на его голову обрушится твердь небесная, или потолок – точно.

– Мы собирались ужинать, – прошептал Коринт. Берт согласно угукнул и остался сидеть.

– Он точно все еще девственник? – вскинул Коринт голову.

– Не знаю. Скорей да, чем нет. И я прошу тебя, не вмешивайся в его жизнь. Пожалуйста.

– Какие дивные, дивные отношения связывают тебя с этим щенком, – прошипел Коринт. Но он был не зол. И, кажется, начинал расслабляться.

Берт пожал плечами и виновато усмехнулся. Наверное, не мешало бы что-то ответить, но слова как-то не приходили на ум. Он просто смотрел на Коринта и улыбался.

– Я так скучал по тебе, – тихо сказал он. – Так скучал.

Коринт посмотрел на него, неожиданно тряхнул головой и отвел глаза. Начал вставать, избегая глядеть на Берта. Но не спешил уходить. Берт провел рукой по его ноге и встал.

– Что ты хочешь на ужин? – спросил он.

Коринт повернул к нему голову, вознамерился было ответить что-то дерзкое, но передумал. Пожал плечами и прижался к нему. И не ответил. Отчего-то это умилило Берта.

========== Часть 23 ==========

Коринт Ильмондерра испытывал терпение Берта, причем делал это последовательно, увлеченно и целеустремленно. Он не мог быть удовлетворен ничем: отказывался пить кофе, потому что он был теплым, а не горячим, недостаточно крепким, обладал невыразительным вкусом – что угодно; он обильно, неудержимо высказывал свое недовольство по поводу европейской кухни, беспрестанно жаловался на отвратительное самочувствие из-за дрянных продуктов, обвинял местное население в том, что оно обладает отвратительным вкусом, совершенно лишено самолюбия, раз позволяет пичкать их такой дрянью вместо чего-то стоящего. Требовал внимания Берта – каждой минуты его времени, каждого взгляда; когда тот пытался поработать, перечитать заметки, к примеру, обменяться сообщениями с Горреном или полудюжиной других людей, ждавших от него ответа, Коринт устраивал натуральную истерику. Орал – визжал, тряс кулаками, сыпал оскорблениями. Берт огрызался, но послушно отключался, возвращался к насущным нуждам Коринта Ильмондерры, которые он сам не мог определить.

В нем что-то было иным, и Берт, как бы ни старался, не мог подобрать верного слова. Казалось, вот оно – и, как только он ухватывал слово за хвост, пытался натянуть его на тот странный, смутный, неопределенный образ, беспокоивший его, как словесная оболочка лопалась, а наполнение оседало по всей комнате невесомой пылью. Истеричный – это было почти неплохо, но не совсем точно. Порой Берту казалось, что Коринт заставляет себя устраивать скандалы, и голос его звучал недостаточно высоко, недотягивал до какого-то канона, с которым, очевидно, был знаком и Коринт, и Берт. Невротичным– но это оказывалось слишком слабым определением поведения Коринта. И что-то упрямо нашептывало Берту, что Коринт играет – переигрывает – неискренен, но притворяется. То ли он наказывал Берта, то ли причинял боль себе. И страшно было задавать прямые вопросы, вроде: что за фигня с тобой творится, что случилось, ты в порядке? Берт хотел, но непредсказуемые перемены настроения у Коринта отбивали у него всякую охоту; а когда приступы дурных эмоций проходили, Коринт был безудержно, даже агрессивно ласков, и Берту не было дела ни до чего, кроме одного – все-таки он небезразличен.

Но Коринт был удивительно, неожиданно, неузнаваемо эгоистичен. Что в нем очень сильна была эта жилка самолюбования, Берт знал, давно видел, его даже привлекала эта склонность Коринта. В этом была своя прелесть: тщательно заботящийся о себе, Корин был невыразимо приятен для глаз, для рук, и для губ тоже. При этом он не забывал о Берте, время от времени обращал внимание на его нужды, был способен заботиться и о нем. Главное – не задумываться, что именно двигало им, банальный ли эгоизм или все-таки бескорыстие. Так было всегда – до его последнего отпуска. Коринт отказывался признавать за Бертом право на собственные дела, и терпение Берта медленно иссякало. Пока он был слишком рад, чтобы восставать, но этой радости становилось все меньше.

Странным образом непонятные настроения Коринта компенсировали их первые ночи. Коринт требовал секса, Берт был растерян, а вдобавок к этому утомлен своими собственными заботами и поэтому вял. После невразумительного секса Коринт позволил ему заснуть, а потом, ближе к утру, разбудил. Берт долго просыпался, не мог понять, где он и кто с ним, затем долго устраивался поудобней. Коринт – после душа, нисколько не отдохнувший, злой и какой-то неуверенный, улегся рядом с ним. Близко, но не касаясь его. Берт лег на бок, погладил его по щеке, и Коринт подставился под его ласку.

– Что происходит? – тихо спросил Берт.

Коринт застонал, покачал головой и спрятал лицо в подушке. Зашипел:

– Она достала, она до такой степени достала меня, ты не представляешь. Я всегда уважал ее, она для меня была идеалом, она – стерва, кремень, пробивная из пробивных, но голова у нее на плечах что надо. Но она чокнулась, и она же никого не слушает, ни к кому не желает прислушиваться, понимаешь? Она удваивает ставки, снова и снова, и скоро этот пузырь лопнет. Но это будет не мыльный пузырь, а огромный, ужасный баллон с водородом, понимаешь? Она накручивает интригу за интригой, и я уже сам не понимаю, что и куда нужно, а она придумывает еще что-то. Не хочет успокоиться, сука, не хочет признавать, что уже проиграла.

Берт не мог избавиться от сонливости. Трясти головой, чтобы прогнать ее остатки, он не решился – это могло стать триггером для самой неожиданной реакции Коринта. Он хотел выпить кофе, сделать пару десятков шагов, чтобы погонять кровь по телу, чтобы начать наконец понимать, о чем говорит Коринт, что именно он имеет в виду, какой реакции ждет от Берта. Более того – не мешало разобраться, как расценивать эти страстные тирады, которые ворохом, бесформенной, что по форме, что по содержанию, массой, вываливал на него Коринт. Берт слышал то отчаяние, то ярость, даже ненависть, когда он шептал что-то о загадочной «ней», и беспомощно вглядывался в лицо Коринта, едва различимое в сумерках спальни. Затем его тело затекало, Берт шевелился, усаживался на кровати, и Коринт отстранялся от него, словно в отвращении. Берт, сменив позу, пытался вернуть то зыбкое настроение, подтолкнувшее Коринта к откровениям, предполагая, что это – именно то, чего ему как раз не хватает: искренних признаний, возможности говорить, не заботясь о точности формулировок, обтекаемости, привлекательности и неопределенности фраз, о том, чтобы всегда и везде помнить, с кем говоришь и кто далее будет знать все, что ты сказал в определенный момент. А на Коринта его движение действовало совершенно иначе: он словно стряхивал с себя забытье, захлопывал привычную раковину. Отстранялся, принимал надменный вид, заявлял, что хочет спать. И Берт недоумевал: действительно были эти мгновения, этот жаркий шепот, эти влажные глаза в паре сантиметров от него, эти судорожно сжимавшиеся кулаки, или примерещилось?