Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 53 страниц)

Амор только усмехнулся – он понимал это слишком хорошо. Насколько простой казалась жизнь в строго регламентированной, дряхлой и поэтому крайне недружелюбно относящейся к переменам Европе, настолько от них, пришлых, требовалась бесконечная ловкость на этой земле.

Это был третий лагерь Альбы. В первых двух она находилась на второстепенных ролях, в этот была переведена по собственной просьбе, когда освободилось место главного администратора.

– Здесь сложно, если честно. На наших совещаниях постоянно присутствуют военные. Иногда они приходят прямо после вылазок. Пахнут собственными выделениями, оружием, джунглями. И выглядят соответственно. Случается, что мы сначала оказываем им помощь. Криоаккумуляторы выдаем, царапины прижигаем, и только потом переходим к насущным делам. Это глупо звучит, но я действительно видела своими глазами, как эта земля загоралась, отец Амор. Еще три года назад она была мирной… относительно, – поправилась Альба. – В ней было куда безопасней, чем в некоторых кварталах южно-европейских городов. Теперь мы вынуждены наращивать штат охраны, обращаться с ходатайствами к Лиге об увеличении их военных здесь. И она все распаляется. Вы знаете это – вы, насколько я знаю, всегда были слишком близки к неспокойным регионам, чтобы закрывать глаза на это.

Амор опустил глаза: он думал, часто думал, что следовало привлечь внимание людей из высоких эшелонов власти к тому, как все разваливается. И не к муниципальной администрации обращаться, а выше. Он предпочитал заниматься своими делишками, играть в милосердие один-на один с другими, хотя следовало бы выходить на площадь и кричать, призывая внимание важных людей. Ему не хватало смелости, он предпочитал надеяться, что другие, более умные, настойчивые, более пригодные для геройства, отреагируют на это быстрей и ловчей. Теперь же эту волну едва ли можно было остановить; наверное, только чудом. Или дождаться, пока она не снесет все, а затем строить новое общество. В любом случае, признавал Амор, и его вина в этом была.

– Не буду утруждать вас жалобами, – поморщилась Альба. – Тем более поводов достаточно…

Она могла рассказать о том, что Лигейские советники внезапно начали полагать, что лагеря, в том числе и этот, обладают подозрительно крупным штатом вооруженной охраны, чтобы их можно было называть миротворческими. Указания на близость к регионам, в которых ведутся военные действия, осыпалась как песок о их заявления: «Согласно нашим данным…» – и дальше заявления о преувеличении опасности. Даже части Лигейских вооруженных сил, до этого получавшие распоряжения о сотрудничестве с ними, разводили руками: им приказывали отправляться в другие места, мол, там они нужней. Имена чиновников, отдававших такие распоряжения, были разными, у Альбы – и не только у нее – складывалось впечатление, что они меняются слишком, подозрительно быстро. Но сделать она ничего не могла, вынуждена была довольствоваться малым и уповать на личные контакты. Ей везло: офицеры, с которыми она заводила личные знакомства, шли ей навстречу. Ей не везло: в Президиуме Лиги тоже шла война не на жизнь, а на смерть, и ее лагерь мог оказаться разменной монетой. Но пока Альба видела, что они что-то могли предпринять, и пока – пусть и ненадолго – они могли функционировать в относительной безопасности.

– А вот о чем я хотела поговорить, отец Амор. Попытаться убедить вас остаться с нами.

Амор поднял голову и удивленно посмотрел на нее.

– Вы можете считать меня самонадеянной и избалованной дамой, но я считаю, что вы сможете здорово и замечательно нам здесь пригодиться, – торжествующе улыбнулась она.

У него было написано на лице недоумение, и Альба пояснила:

– Вы здесь сколько времени? Трое суток? И за вами уже вьются хвостиком почти все ребятишки, вы уже побывали почти во всех бараках, и вас знают в лицо практически все работники. Не поверите, сегодня я не меньше пяти раз слышала от врачей об отце священнике, и каждый раз – с надеждой в голосе: ах если бы придержать его для нас.

Амор спрятал лицо в ладонях жестом безмерного отчаяния.

– Если вы, конечно, решите, что вам милее маленький приход в недосягаемой глуши, я не буду противиться, – все говорила Альба. – Тем более если вам будет обеспечена безопасность. Но если вы останетесь у нас, мы обеспечим вас работой до такой степени, что вы не сможете вздохнуть. Так как?

– Альба, – взмолился Амор, – я был бы счастлив, но как на это посмотрит начальство? Его преосвященство наверняка обладает своими представлениями о моем дальнейшем назначении…

– Он произвел на меня впечатление человека, легко принимающего решения, – перебила его Альба. – Тем более если аргументы весомы.

– Вы собираетесь послать к нему еще журналистов за интервью?

– Зачем? Есть и другие методы воздействия. Мы в Африке, помните?

– Такое забудешь, – хмыкнул Амор.

Альба ухмыльнулась и отвела взгляд.

– Он, разумеется, тоже не из местных, если я правильно сужу по его имени и цвету кожи. – Она помолчала, рассматривая что-то в окне, и улыбка на ее лице была зловещей, словно Альба готовилась к смертельному выпаду. Обратится ли он на Амора – позволит ли она Амору узнать о нем – сдержится ли, он мог только гадать. Альба продолжила, и его любопытство было удовлетворено: – Должна признать, что некоторые из местных реалий он усвоил очень хорошо. Я возьму его на себя. Ладно, – она внезапно вскинула руки. – Не на себя. Я женщина, а епископ Обен не отличается особой толерантностью к особам женского пола. Африканское, кстати, наследие. Но я буду контролировать это.

– И во сколько оно вам обойдется, это намерение придержать меня здесь? – не сдержался, полюбопытствовал Амор.

– Отчасти это будет зависеть и от вас. – Он вопросительно посмотрел на нее, Альба пояснила: – Ваше ясно выраженное желание помогать тем из ваших прихожан, которые находятся пока в нашем лагере, тем, кто еще появится, и тем, кто не относится к вашему приходу, но нуждается в духовной поддержке и наставлениях.

– А ваше начальство в Европе? – поморщившись, тяжело вздохнув, спросил Амор. – Они согласятся с таким раскладом?

– Когда они пришлют священника и тем самым наконец подтвердят, что их попечение о лагере не ограничивается чисто материальными нуждами, мы еще раз вернемся к вашему положению здесь. До тех пор я и более двух тысяч здесь – работников и пациентов – оказываемся без непосредственной заботы о наших душах. И это в экуменической миссии. Отец Амор, это может быть не очень важно для нас… я глупо прозвучу, но для большинства выходцев из Европы вера – это скорей формальность и возможность лишний раз встретиться со знакомыми по существенному поводу: свадьба там, крестины. Воскресная служба, а по окончанию церковный праздник, ради которого можно перетерпеть и службу. Для местных священник – это куда более значимая фигура в жизни их самих и их общин. Не мне вам это рассказывать. Я могу дать ссылки на десятки наблюдений и даже исследований, и в них как раз указывается, что священники, особенно в малых деревенских приходах выполняют функции регистратора, третейского судьи, психотерапевта, консультанта по самым разным вопросам, и они настолько хорошо вписываются в систему локального права, что лишение священника большинство общин может рассматривать как трагедию. Саморегуляция малых замкнутых систем в действии. И представьте: люди приходят сюда, узнают, что это миротворческая церковная миссия, а все, что мы можем им предложить – это еда и медпомощь.

Амор кожей ощущал громоздкость, искусственность, стерильную идеальность аргументов Альбы. Он, знавший изнутри, чем жив небольшой приход в глуши, не соглашался с ней. Но это был его опыт; возможно, она сталкивалась с чем-то иным. И кроме того, в чем она действительно была права: люди, вырвавшиеся из плена, из рабства, откуда угодно, пришедшие сюда, искали утешения. И не все они доверяли психотерапевтам – особенно белым.

В действительности, Амор ощущал желание остаться здесь. Ему не хотелось идти дальше куда бы то ни было – было страшно столкнуться с иным, шумным, многолюдным, несравненно более опасным миром; он словно уже создал себе кокон и уютно устроился на зимовку. Сама мысль о необходимости снова куда-то идти, что-то решать, с чем-то сражаться вызывала у Амора дрожь. А откажись он от предложения Альбы, и придется: сначала в епископат, затем, выяснив, что случилось с деревней, возможно, предпринимать вылазку туда – за документами, архивом, утварью. Затем – обустраиваться на новом месте. И ладно, если оно окажется на мирной территории. А если его преосвященство, чем-то недовольный, сошлет его в приход, примыкающий к странам с радикальной мусульманской культурой? Тем более даже от этого лагеря дотуда было всего ничего – пара дней на машинах, с учетом частого отсутствия дорог и присутствия банд. Там оказаться – гарантированная смерть, а епископ Обен ведь объявлял о планах по распространению религии до Средиземного моря в том числе. С него станется благословить Амора на миссионерство – мол, до этого он с впечатляющей настойчивостью знакомился с местной психологией и этнопсихологией, так почему бы не применить полученные знания на деле?

Чисто эгоистичные мотивы тоже подталкивали Амора согласиться: Яспер Эйдерлинк, знавший, где его найти. Иге, Вера, Эльшадай, остальные, к которым болезненно привязался Амор – словно узы эти, насильно соединившие, стали частью их. Наверное, надежда все-таки вернуться в свой приход, узнать, как поживают староста, тетушка Николь, остальные – хотя Амор понимал, что если доберется дотуда, то лишь для того, чтобы ощутить, как в его душе одна за одной прорываются прорехи там, где хранились у него воспоминания о них, его бывших прихожанах.

Когда Амор сказал, что ему нужно подумать, Альба изобразила понимание, но тень по ее лицу скользнула – она, как показалось Амору, почти не сомневалась, что он согласится. Сам Амор тоже был почти уверен – сомнение в правильности такого решения оставалось, и он очень хотел стороннего совета, при этом понимая, что его получить не от кого. Он подозревал, впрочем, что если решится обратиться за помощью к кому бы то ни было – Ясперу, отцу Юстину, епископу Обену, кому-нибудь из местных, – они сразу и однозначно скажут: оставаться, и Амор подчинится. Ему будет хорошо, скорее всего, – замечательно даже. Он будет достойным священником, будет старательно отрабатывать свои деньги, которые заплатит за него Альба Франк – или ее фонд – или кто там из доброжелателей, и при этом осознавать, что это не было его решением. Тревожное ощущение, с которым Амор очень не хотел сталкиваться. И ситуация эта, в которой он оказался волею провидения, ничем не напоминала десятки случаев, когда Амор подчинялся решениям старших по чину, возрасту и положению. Возможно, это было тем самым испытанием, заставлявшим Амора делать то, что он не любил до изжоги – принимать решения, касавшиеся только и исключительно себя, и едва ли в этот раз получится спрятаться за чьими-то призраками, как это было в свое время, когда он отправился из благополучной Европы за миражом.

Иге сидел у барака – на корточках, обхватив руками колени, сжавшись в комок. Амор опустился на корточки, заглянул ему в лицо.

– Доброе утро, – поприветствовал он мальчика.

Иге угрюмо посмотрел на него исподлобья и не ответил. Амор встал, потянул его за руку вверх – Иге подчинился, но смотреть на него отказывался, держал голову повернутой в другую сторону и был крайне напряжен.

Амор затащил его в учебную комнату, усадил за стол, сел рядом.

– Что случилось? – мирно спросил он.

– Эше умирает, – прерывающимся голосом сообщил Иге.

– Да? И почему ты так решил?

– У него было много врачей, много-много. И там машины всякие пищали. Я зря его тащил, надо было нам там остаться. У меня было пять патронов. Нам бы хватило. Мы бы умерли как герои.

– Ты убил бы себя и Эше и позволил шакалам жрать ваши тела? – поднял брови Амор. Он умудрялся оставаться спокойным, хотя ему очень хотелось отшвырнуть стол, трясти Иге, пока тот не посинеет, чтобы эта дурь вылетела из его головы, или что-нибудь еще. Главное, чтобы в его голове не осталось этой дряни.

– Мы бы умерли как герои! – упрямо повторил Иге. – Как герои. Как настоящие мужчины!

– Эше бы погиб от руки друга, а ты бы умер как убийца своего друга. – Поправил его Амор. – Не герой. Герои как раз тащат друзей к тем, кто может им помочь.

– Эше все равно умрет! – выкрикнул Иге, вскочив. – Все равно!

Амор повернулся к нему. Удивительно, но порадовался, что мальчик плачет. Он невозмутимо сказал:

– А врачи говорят, что Эше очень хорошо поправляется. Они выводят его из того глубокого сна. Я рассказывал тебе о нем, помнишь? И они довольны, как у них все получается.

– Они врут, – категорично заявил Иге. Прозвучало почти убедительно, но сопли и мокрые от слез щеки, которые он потянулся вытереть, испортили спектакль.

– А давай проверим, – предложил Амор. – Пойдем.

Иге сопротивлялся. Амору приходилось тащить его, и это было нелегкой задачей.

В бараке, завидев Амора, медсестра воскликнула:

– Отлично! Отец священник, вы подойдете к тому подобратышу? А то он, бедняга, боится.

– Мне можно будет взять с собой ассистента? – Амор указал кивком головы на Иге. – Они с Эше, кажется, только друг друга здесь и знают.

– Хм, – сурово произнесла медсестра, складывая руки на груди. – Боюсь, у нас не найдется спецодежды такого большого размера. Сейчас что-нибудь придумаем.

Через пять минут Амор тащил Иге, облаченного в маску и шапочку, в огромной рубахе, подпоясанной невесть где найденным шнурком, в бокс Эше. Там были только врач и медбрат, проверявшие показания приборов.

– Отец священник! – обрадовался врач. – Отлично! Вас просто ангелы к нам прислали. А это кто? – поинтересовался он, посмотрев на Иге.

– Ангел, – пожал плечами Амор.

Медбрат фыркнул:

– И крылья в наличии.

Врач наградил его тычком в плечо и приказал внимательней следить за показаниями.

Эше, встревоженный разговорами, открыл глаза, испугался, увидев еще посторонних, но Иге уже вцепился в кровать и тянулся вверх, чтобы попасть в поле его зрения. Амор встал за ним сзади и положил руки на плечи. Поздоровался, представился. Спросил, как дела. Эше заметно боялся. Иге, повторявший его имя, говоривший только: «Я здесь, я здесь», – не помогал особо. Амор неторопливо рассказывал, где Эше находится, кто те люди вокруг него, говорил, что с Иге все в порядке, и что они далеко от своего отряда и в безопасности. Эше смотрел то на него, то на Иге, отчаянно шмыгавшего носом и часто моргавшего.

– Ты не хочешь рассказать своему приятелю, как вы сюда попали? – спросил Амор. – А я пока потолкую с врачом. Договорились?

Иге кивал, глядя вниз перед собой. Амор мимоходом погладил его по голове и медленно отошел в сторону. Врач сказал ему:

– У вас хорошо получается. Мальчик успокоился. Я уже думал накачивать его успокаивающими. В его состоянии еще стрессов добавлять – это крайне опасно.

Он рассказал Амору, как у Эше дела, попросил побыть с ним, ушел по делам. Амор сел рядом с Иге, улыбнулся Эше; едва ли мальчик мог видеть это – но почувствовать, увидеть улыбающийся взгляд мог вполне. И Иге с ним. Кажется, подействовало. Иге повторял после долгих пауз беспомощное: «ты живой». Эше пытался держать глаза открытыми. Амор перебирал четки и вспоминал псалмы.

Затем он вел Иге на очередной допрос. Иге послушно семенил рядом с ним, спрашивал каждые полминуты: «С Эше правда все будет в порядке? Он правда выживет?», и Амор терпеливо повторял в сотый раз: да, в порядке, да, выживет, да, ты настоящий герой, что так защищал своего друга.

В кабинете майора Ниссена их снова ждал кофе, несколько вазочек с печеньями и конфетами и лейтенант Кваси. Помимо него – еще один офицер, представившийся майором Тафари из военной полиции Лиги. Он строго посмотрел на Иге, протянул ему руку, и тот сжался, втянул голову в плечи, смотрел на него перепуганными глазами, как кролик на удава. Амор чуть подтолкнул его вперед, сказал мягко:

– Следует быть вежливым, Иге.

– Я не кусаюсь, – не меняя ни взгляда, ни выражения лица, подтвердил майор Тафари.

– Так точно, сэр майор, – выдавил Иге.

Глаза майора Тафари налились кровью. Амор не мог ничего поделать – как зачарованный следил за этим, хотя понимал недопустимость праздного любопытства.

Майор Тафари, закаменевший от бешенства, тем не менее заставил себя сказать:

– Это – обращение не по уставу, молодой человек. Обращайтесь ко мне «майор Тафари» или «сэр». Понятно?

– Так точно, сэр. Майор Тафари. – Повторил Иге, вытягиваясь еще больше.

– Отличная стойка смирно. Плечи выше, не отводи так назад: сломаешь. Спину ровно, не выгибать. Смотреть в глаза. Молодец. Садись.

Иге подчинился, сел на краешек стула, сложил руки на коленях, украдкой посмотрел на майора Тафари, опустил голову. Амор подал майору руку. Тот – склонил голову в привычном жесте, испрашивающем благословения. Получив его, сказал:

– Я рад, что вы присутствуете на беседах моих коллег и моей с этим молодым человеком. Спасибо.

– Рад услужить, майор Тафари. – Амор вовремя прикусил язык и не добавил «сэр», хотя ему отчаянно, по-мальчишески хотелось проверить, взбеленится ли он еще и от этого, или все-таки оценит иронию. То ли майор Тафари был куда понятливей, то ли он мог читать мысли, но Амор смутился от откровенно насмешливого его взгляда.

Майор Тафари предложил Иге кофе и даже порекомендовал конфеты. Он невозмутимо объяснял:

– Эти очень вкусные. Эти – сладкие, и только. Эти – не очень сладкие, их делают с медом, а шоколад выращивают рядом с городом моих родителей. А это печенье пекут волшебники на местной кухне. И я свидетельствую, молодой человек: они истинно волшебники. Если будете на ней, обязательно поблагодарите их за меня.

Амор восхищался ловкостью майора Тафари: Иге ел конфеты, соглашался с майором, брал печенья, запивал их кофе, снова соглашался, что они просто замечательные, а попутно отвечал на простые вопросы. Что-то вроде: мама не умела печь сладкое, но хорошо готовила хлеб; Иге не помнил, любили ли его младшие братья и сестры такое, у него их, кажется, вообще не было, только младшая сестра совсем маленькая, и старших, наверное, тоже; а потом, когда он служил в отряде майора-самозванца, они ели жуткую бурду, но пару раз они останавливали машину с продовольствием, и там были консервы –мясные и рыбные, и вкусный хлеб, Иге это хорошо помнит. Майор допил кофе, предложил доесть печенье («чтобы не расстраивать поваров, а то они решат, что нам не понравилось») и взялся за дело серьезно: Иге вспоминал мельчайшие подробности того захвата, количество людей, в нем участвовавших, марку машины, сколько людей ее сопровождало, куда она двигалась. Иге рассказывал: «сэр майор» взял Ндиди и еще восемь человек, и их с Эше, когда разведчики доложили, что едет фургон. Для них с Эше это должно было стать боевым крещением. «Сэр майор» долго говорил об ответственности и чести, которые возлагает на них, и на то, как он рассчитывает на их верность и боевые качества. Затем они стреляли по машине, потом Ндиди дал ему и Эше ружье, приказал стрелять в водителя и еще одного, уже раненных, вытащенных из машины и избитых. Эше отказался, «сэр майор» ударил его так, что он упал, сказал, что изобьет Иге так, что он будет мочиться кровью, и Иге выстрелил, сначала в одного, потом другого. Они еще дергались, и тогда Ндиди велел стрелять еще раз. Иге послушался. Когда они вернулись, майор угостил Иге бренди, а затем, напившись, избил Эше – «воспитывал в нем дух мужчины». Иге сначала не мог есть консервы и хлеб, его тошнило. Но через два дня ему было плевать, откуда еда, он ел черствый хлеб, заедал им консервы и жалел, что ему не досталось сыра. Ндиди хвалился, что он был очень вкусный. Другой раз было проще, хотя машины с продовольствием охранялись куда лучше. Тогда был тяжело ранен приятель Иге, им вообще было несладко, удалось отбить машину, и трое из них уехали прямо на ней, а Ндиди приказал отступать, и приятель остался прямо в лесу. Майор сказал, что это приемлемая жертва – во имя спасения остальных.

– Помнишь, где это было? – спрашивал майор Тафари.

Они снова подходили к стене. Майор Тафари учил его обращаться с интерактивной картой, показывал пару трюков, вроде корректировки спутникового изображения, рассказывал и о ней немного. И задавал вопросы. Майор Ниссен тихо ушел, пояснив Амору, что посмотрит потом протокол допроса, и этого будет более чем достаточно – такая у Тарафи репутация.

У Иге была неплохая память на все, что касалось оружия и машин. Он охотно рассказывал, что за авто пригнали однажды Кеви и его кузен, а он и Эше должны были отмывать от крови и «такой серой фигни», – добавил Иге сдавленным шепотом и повесил голову. Эше вывернуло, пить у них было всего ничего, и Иге бегал за полкилометра, чтобы принести нормальной воды из родника, о котором знал Уфуома. Потом им досталось от «сэра майора», что к концу дня машина еще не была чистой.

– Как именно? – спросил майор Тафари.

– Выпороли. – Безразлично сказал Иге. – У сэра майора был такой хлыст. Эше рассказывал, что сэр майор учил даже его такой делать и вплетать в него камни, чтобы было больней.

Майор Тафари предпочел не останавливаться на этом, начал спрашивать о другом. Куда они ездили, о каких местах говорил их главарь, о каких людях.

– Я не очень знаю, каких людей знал сэр майор, – признался Иге, покосившись на Амора. – Эше лучше знает. Он часто был у сэра майора.

– Зачем? – спросил Кваси.

Иге задержал дыхание, пожал плечами, повернул голову к Амору, но поднять ее не смог. Амор погладил его по голове, положил руку на плечо.

– Так Эше часто был у сэра майора? – тише спросил Тафари.

– Часто. Он красиво писал и рисовал. И еще у него получалось быстро печатать, когда сэру майору что-то было нужно. И еще на ночь оставаться.

– Только Эше? – уточнил Тафари. – На всю ночь?

– Ну… – Иге замялся. – Иногда раньше. Иногда Эше возвращался. Иногда сэр майор хотел, чтобы я приходил. Иногда другие.

– Вот как, – тихо произнес Тафари. – Давай-ка вернемся к местам ваших стоянок. Кое-что мы уже установили.

И он снова спрашивал, Иге отвечал. Кваси делал кофе, и Тафари прерывался, чтобы потребовать от него съесть еще печенье или конфету, выпить еще кофе. Иге усаживался рядом с Амором, косился на него, словно убеждаясь, что тот никуда не собирается сбегать, и тянулся за печеньем. Тафари иногда подходил к окну, стоял там, затем шагал к стене с интерактивной картой. Снова усаживался напротив Иге, как понял Амор, только достаточно успокоившись.

Закончив допрос, он попросил Амора чуть задержаться.

– Вы ведь не оставите его? – требовательно спросил он. – И того другого. Эше. С ними будут работать местные психологи, но что бы они понимали!

– Не оставлю, – пообещал Амор.

Майор Тафари снова склонил голову, испрашивая благословения. Амор снова рисовал крестик на его груди.

Иге стоял у двери, вжав руки в бока, уныло повесив голову.

– Мы очень много плохого делали, отец священник, – тихо говорил он. – Очень-очень много плохого.

Амор потрепал его по плечу.

– Ты сейчас сделал очень-очень много хорошего, Иге, – ответил он. – Ты помог остановить плохое.

Они шли к Эше; Амор заметил Альбу Франк, говорившую с доктором Декрит. Стоявшую совсем близко к ней, улыбавшуюся и убиравшую волосы с ее лба. Она заметила Амора, застыла; он помахал ей рукой. Она ему в ответ, и доктор Декрит. Удивительно, но от такой мелочи – оттого, что он просто застал их за интимным разговором – у Амора поднялось настроение: человеческое в человеке так просто не уничтожить.

========== Часть 29 ==========

Амор остановился, чтобы узнать у дежурного врача, как дела у Эше.

– Никаких изменений к худшему, отец Даг, – бодро сообщил врач. Все очень даже неплохо, парень живуч как кошка, замечательно реагирует на лечение. Ты его приятель? – спросил он у Иге, смотревшего на него круглыми глазами. – Я – Армин.

Он протянул руку, приветливо улыбнулся мальчику. Сказал:

– Мне рассказали, что ты был настоящим героем, защищал своего приятеля и не оставил его умирать. Молодец!

Иге зашмыгал носом; его голова дернулась – он хотел было посмотреть на Амора, чтобы узнать – определить – понять, как себя вести, и тут же он решил, что это – недостойное мужчины решение. И руку пожимать – тоже недостойно, в смысле, он недостоин. И что делать, Иге не особо понимал.

Амор погладил его по плечу.

– Ты ведь не будешь невежливым и ответишь на приветствие Армина? Если, разумеется, месье доктор не обидится, что я обращаюсь к нему по имени, – добродушно произнес Амор.

Доктор подмигнул ему.

– Месье доктор счастлив и горд, что месье отец священник Даг изволит обращаться к нему запросто по имени, – весело ответил он.

Амор тихо засмеялся. Сказал Иге, не снимая руки с его плеча:

– Не бойся, не робей, пожми Армину руку.

Иге долго колебался, но все-таки решился. Армин радостно затряс ее, спросил, как у Иге дела, не болит ли чего, нет ли жалоб, есть ли пожелания. Восхитился, что у Иге крепкое, по-настоящему мужское рукопожатие, спросил, хочет ли Иге чуть получше осмотреться здесь. Амор не мог ничего с собой поделать – он веселился: доктор Армин трещал, что сорока, при этом как-то ловко, цепко, с умыслом изучал Иге. Даже умудрился похвастаться совершенно невероятным термометром, который способен измерить температуру не только на поверхности тела, но и внутри его. Предложил проверить, проверил – предложил Иге испытать термометр и на «месье отце священнике Аморе». Иге ухватился за термометр обеими руками, повернулся к Амору – тот одарил доктора обличающим взглядом, но послушно замер, позволяя Иге измерить температуру. Доктор в то время помечал показания на экране планшета. Он и взгляд Амора заметил – но только подмигнул. Показания, которые Иге с его помощью считал, точно так же занес на экран.

– Замечательно, – сказал он. – Мы практически совершили послеобеденный обход. Хочешь помогать мне дальше?

У Иге открылся рот. Амор смерил доктора недобрым взглядом.

– Ладно. Сначала заглянем к твоему приятелю, а потом обсудим еще раз, – бодро предложил доктор. – Итак, господа посетители, прошу вас облачиться в священные врачевальные одежды.

Доктор запустил Иге в бокс к Эше, предупредив: «Громко не разговаривать, не плакать и смеяться, приятеля не пугать, ничего не трогать без моего разрешения». Сам задержался у двери. Враз стал серьезным, даже хмурым.

– Вы не подумайте плохого, отец священник, – негромко произнес он. – Если парень скажет, что не хочет помогать или что-нибудь такое, он и не будет. Просто чем ему тягаться по допросам, потом терапиям, потом урокам, потом тосковать вечера напролет, пусть лучше при нас будет. Чтобы никакая дурь в голову не стукнула. Их бы по-хорошему под круглосуточное наблюдение помещать, но для такого никаких кадров и никаих бюджетов не хватит. Вот мы и берем их типа под свое крыло. Кому на кухне нравится, будут на кухне. Кому лечебное дело – тех медработники привечают.

– Это разумно, – улыбнувшись, отозвался Амор. – Здорово. Что у вас хватает терпения.

Доктор замялся.

– Да не всегда, – пожав плечами, недовольно признался он.

– Все мы люди, – успокаивающе произнес Амор.

Иге уже был в боксе – сидел на высоком табурете, зажав руки между ног, ссутулив плечи, повесив голову. Табурет стоял совсем близко к кровати – взрослой, очевидно, высокой, и Эше смотрелся на ней нелепо крошечным.

Доктор оставил то секундное настроение за дверью: недовольное собой, агрессивное, злое, отчетливо отдававшее беспомощностью, – и был бодр и весел. Он энергично поздоровался, спросил, как у пациента дела. И Амор не мог не заметить, что Иге, охотно реагировавший на его манеру поведения, откликавшийся если не дружелюбием, то хотя бы любопытством, оказался очень простым случаем; другой же, лежавший на кровати, едва пришедший в сознание, смотрел на него враждебно.

У доктора было много дел. Он видел неприязнь Эше, она ему не нравилась, он хотел бы как-то ее перенаправить, но это требовало времени, которого у него не было – Эше был сложным случаем, но не единственным. И доктор спросил у Амора:

– Вы тут справитесь? Если что, не бойтесь, палаты оснащены камерами с алгоритмами оповещения, при агрессии они уведомляют соответствующие службы. Вы тут в безопасности.

Амор косо посмотрел на него и после паузы кисло отозвался:

– Замечательно.

– Это действительно необходимо, отец священник. – Невесело усмехнулся доктор.

Амор поморщился, покивал головой. Доктор пожал ему предплечье.

– Успеха вам.

– Благословений, – механически отозвался Амор.

Иге тоскливо посмотрел вслед доктору и виновато – на Амора. Эше закрыл глаза, всем видом демонстрируя, что не намерен разговаривать. Упрямо Амор представился, сообщил, что за окном ужасно жарко, хотя в этом бараке вполне приятно, и что он хочет помолиться за Эше и его приятеля.

– Нет, – не открывая глаз, выдавил Эше. – Не смейте. Нельзя.

– Почему? – флегматично спросил Амор, очень хорошо ощущавший, что все его заходы оказались совершенно неудачными: Эше мог оказаться крепким орешком, куда более крепким, чем Иге.

Эше молчал. Это, как вынужденно признавал Амор, тоже было ответом. Ничего не объясняющим, но по-своему очень красноречивым. Выразительным тоже, провоцирующим на очень неприятные мысли, а у людей, обладающих подвижным темпераментом, – еще и провоцирующих на буйные реакции.

Амор почти принял молчание в качестве ответа, собрался с мыслями – с духом тоже, чтобы попытать счастья с другими тактиками. Но Эше все-таки отозвался.

– Я проклят, – мрачно ответил он. – Мы все прокляты. Мы преступники.

Амор посмотрел на него – Эше лежал с закрытыми глазами, упрямо сжав губы. Амор перевел взгляд на Иге – тот глушил рыдания, сидел, опустив голову, трясся, стараясь не выдать всхлипов. Амор с отстраненным вниманием смотрел на мокрое пятно – слеза упала ему на кулак. Поднять руку Иге тоже не решался, словно боялся, что наблюдающие за ним расценят этот жест как преступную слабость, а значит, нельзя шевелиться, нельзя выказывать слабость, нельзя вести себя, как хочется, нужно вести себя как нужно. Каким оно было, это «нужно», Иге мог не знать: все, к чему его приучили – это по каким-то признакам угадывать, что от него требуется, и вести себя в соответствии со своими представлениями о требуемом.

Это могло оказаться коварным фундаментом для будущей жизни Иге. Он вполне мог бы просто перерасти это: никто изначально не обладает способностью постигать суть вещей, дети не рождаются со знанием о том, что такое хорошо и что такое плохо, они учатся различать это, часть из них не всегда бывает успешна, иные – пренебрегают этими знаниями; есть такие, кто всю жизнь проводит, не вырастая из простых рефлексов: хорошо – это то, за что награждают, плохо – за что наказывают. Иге, кажется, ориентировался на своего приятеля – тот вполне мог оказаться куда более взрослым, самостоятельно дошедшим до некоторых моральных категорий; это подтвердит либо опровергнет психолог, которому предстоит возиться с ними. Пока же Эше явно был причиной, по которой Иге снова впал в уныние.