Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 53 страниц)

– Что-то мне все отчетливее кажется, что эти идиоты в Европе сами не могут определиться, кого поддерживать. Главное, чтобы они не решили поставить на темную лошадку. Тогда придет беда всем.

– Тебя послушать, так мнение Европы окажется ключевым в этих выборах, – буркнул Берт.

– Нисколько, – беспечно отозвался Горрен. – Совсем нет. На него плевать широким народным массам. Подавляющее большинство местных небокоптителей вообще едва ли знает, что там за возня происходит далеко наверху. Им бы выжить, милый. Сам ведь сколько раз об этом писал. Дело в том, что если европейская лига решит чутка испакостить гладкое протекание нынешнего единоборства, это может оказаться крайне неприятным для всех сторон.

Горрен печально и очень шумно вздохнул. Берту этот вздох показался слишком неискренним, чтобы реагировать на него сочувствием – чтобы вообще обращать внимание. Горрен же продолжил:

– Когда в гармоничное единоборство с уже установившейся динамикой вмешивается третья сила, баланс нарушается, энтропия растет, и что получится на выходе, не предскажет даже самый гениальный гадатель на кофейной гуще. Что при этом станется с простыми обывателями, опасно даже предполагать.

Берт испытал сильное желание поежиться: ему показалось, что Горрен вспомнил при этом то заретушированное предательство, когда у Берта не хватило духа сказать «мы» после того, как Горрен подчеркнул это «я» в своих рассуждениях о щекотливом положении, в котором оказался – или еще окажется. Горрен никогда больше не поднимал эту тему, за что Берт был ему благодарен. Особенно если учитывать, что он до сих пор не был уверен, сможет ли поправить его на «мы». Ему было слишком комфортно в его положении ведомого, чтобы так просто выходить из него – это, как выяснялось, вынуждало и брать на себя ответственность, чего Берт категорически не хотел.

– Ты хочешь сказать, что европейцы где-то далеко растят супер-кандидата, который одним своим появлением поставит большой и жирный крест на карьерах Дейкстра и Лиоско? – скептически спросил он.

– Помилуй. – Сухо сказал, как обрезал, Горрен. – Даже если бы они хотели, времени у них слишком мало. Разумеется, если они не рассчитывают на успех на следующих выборах. Или на пару выборов дальше, скорее всего. Нет, я не об этом говорю, а просто о том, чтобы спутать карты. Бедный тот тип, которого они попользуют в своих низменных целях. Но, – он небрежно повел плечом, – такова жизнь.

Берт поморщился.

– Звучит слишком ненадежно, чтобы быть правдой. Скорей кокетничают, как старая куртизанка.

– Отчего же, – задумчиво отозвался Горрен. – Дело даже не в том, на что они рассчитывают на этих выборах. В любом случае, для Дейкстра и для Лиоско существенна помощь Европы. И Америки, и Азии, и Австралии, разве что на Антарктиду наплевать. Они и торгуют собой, чтобы получить поддержу из самых различных источников. Дело в том, что они готовы предложить взамен, чтобы заручиться поддержкой. Нет, что они могут предложить взамен. – Поправился он. Помолчав, тихо произнес: – Хотел бы я знать, что они уже предложили. И достаточно ли этого для другой стороны.

– Так что, в Европе уже решили, кого поддерживать?

– Да ну, – скривился Горрен. – Торг еще идет. И он очень долго будет идти, наверное, до самого последнего дня. – Он замолчал, начал жевать нижнюю губу. – Что-то мне кажется, что правительства решили очень сильно кое-кого наказать.

Берт напрягся. Он чуть не взмолился, раздираемый жаждой знать, к каким выводам пришел Горрен. И – не решился спросить. Во-первых, в Горрене могло неожиданно проснуться все то же кокетство, и он немало помурыжил бы Берта, прежде чем признать: так, мол, и так. Во-вторых, и это было куда существенней, их отношения не изменились на первый взгляд, и Берт не чувствовал ничего в привычной болтовне с Горреном, в обсуждении самых разных дел, насущных и прочих, что намекало бы на изменившееся расположение к нему Берта. Но сам он не мог избавиться от противного червячка, удерживавшего от непосредственности в разговорах с ним.

Горрен заметил непроизвольное движение Берта, посмотрел на него, оценил жадный взгляд, снизошел до пояснения:

– Не здесь, дорогой мой, далеко не здесь. Они могут пыжиться, надуваться от гордости, но слухи об их влиянии на внутреннюю политику слишком преувеличены. И кто бы ни пришел к власти, милый Берт, они будут водиться и с ним. Немного помашут пальцем, похмурятся, но послов примут. Помнишь, как дело было с Чимека Киембезеко? Что он там в своем Мали творил, оставалось шито-крыто, пока это нужно было европейцам. Ну случались пикеты, так они и перед правительственными резиденциями случаются. В конце концов, они там в демократии живут, народ имеет право выражать свое мнение. Обращать ли на него внимание – тут другой вопрос. Правда, когда Киембезеко благополучно прикончили, а в дворце посадили того генерал-лейтенанта, европейцы начали страстно и пламенно любить нового, демократично избранного типа, а беднягу Киембезеко поливать грязью. Демократия, чтоб ее. Права и свободы, ай-ай. Нет, они примут любой исход выборов, у них вариантов нет. Но мне хочется, нет, мне страстно хочется знать, во что это выльется в Европе.

Он хитро ухмыльнулся и покосился на Берта.

– Может, у тебя есть предположения, милый? – промурлыкал он и звонко засмеялся, когда Берт недоуменно нахмурился. – Ах, не сердись на меня, – он нагнулся и погладил его по щеке. – Мне просто нравится заставать тебя врасплох. У тебя так выразительно меняются выражения на лице. Берт, милый. Я давно хотел тебе сказать, что ты отвратительно моногамен. Ты, наверное, даже Альбе не изменял, хотя здесь-то, в ваших миссиях, у тебя наверняка была уйма возможностей.

Берт вжался в спинку дивана, посмотрел на него круглыми глазами, явно не понимая, что именно Горрен хотел от него. Горрен опустился на диван с подчеркнутым изяществом, сжал колени, кокетливо склонил голову и положил руку ему на колено.

– Признайся мне, – проурчал он и подмигнул. – Альбе уже давно безразлично все, что могло быть неприличного в вашем браке, а мне так любопытно, настолько ли ты хорош, как я о тебе думаю, и способен ли на такое пикантное разнообразие.

Берт попытался отстраниться, подозрительно глядя на Горрена. Когда им овладевало такое настроение, было совсем непонятно, как себя вести и как далеко и быстро убегать от него. К счастью Берта, эти приступы и заканчивались обнадеживающе быстро.

На этот раз тоже: Горрен, ухмыляясь, следил за ним, но не шевелился, не пытался еще раз пододвинуться, снова положить руку на его колено, плечо или куда еще. Но это не помешало поинтересоваться:

– Кстати о разнообразии. В качестве дани оному, закончилась ли та непотребная меланхолия прелестника Коринта, в которой он предстал перед тобой в последний раз? Или он куда больше увлечен спасением остатков репутации маменьки Вёйдерс?

Горрен откинулся назад, вытянул ноги, скрестил их в щиколотках, вытянул руку на спинке дивана, улыбнулся тонкой, хищной улыбкой. Берт криво усмехнулся, встал зачем-то, сунул руки в карманы брюк.

– Кстати, – легкомысленно сказал Горрен. – Раз уж ты все равно стоишь. Может, будешь хорошим мальчиком и сделаешь нам кофе? Заодно подумаешь, как отбрехиваться от меня.

– С чего ты взял, – неуверенно огрызнулся Берт. Но подчинился. Вернулся с двумя внушительными кружками, поставил одну рядом с Горреном, остался стоять, разглядывая кофе в своей.

Горрен перекрестил ноги, устроился поудобней, рассчитывая, что его развлекут страданиями чужих людей.

– Мы… – начал Берт и осекся. Собравшись, продолжил: – Очень редко связываемся.

– На фоне потрясений внутри «Эмни-Терры» это едва ли удивительно, не так ли, – вежливо заметил Горрен. Берт угрюмо посмотрел на него. Он же, ничтоже сумняшеся, развел руками и широко улыбнулся. – Ну да, я интересуюсь жизнью приятелей моих приятелей. Хотя нужно быть слепым, глухим и лишенным доступа во всемирную сеть, чтобы не знать, что «Эмни-Терра» переживает не лучшие времена.

С этим трудно было спорить. За последние полгода шесть региональных представительств были закрыты для проверки либо работали в ограниченном режиме. Три нацправительства и полторы дюжины провинциальных администраций предъявили «Эмни-Терре» иски, связанные с нарушением административного, финансового и трудового законодательства. Лигейские прокуроры кружились вокруг головного офиса «Эмни-Терры» не хуже акул вокруг раненого кита. В местных СМИ одна за другой появлялись статьи о коррупции в крупных компаниях. Это в Африке-то, раздраженно хмыкал Берт, просматривая очередную. Если браться и перечислять всех, кто хоть как-то заподозрен в коррупции, тогда не останется ни одной незапятнанной репутации, ни одного необвиненного человека. Компании – тем более не скупились на подарки, использовали любую возможность, чтобы склонить очередного чиновника на свою сторону, и кому, как не Берту и Горрену, знать об этом: они сколько раз выступали посредниками в самых разных схемах, должных обеспечить определенного чиновника определенным условно-материальным благом. Оглянуться назад – так никто не возражал против подарков от «Эмни-Терры», столько людей охотно приятельствовали с Тессой Вёйдерс и ее заместителями, и медийные платформы с готовностью публиковали видео-записи, на которых она здоровалась, переговаривалась, играла в гольф, сидела в одной театральной ложе с самыми разными чиновниками из муниципальных, национальных и лигейского правительств. Министры – в свое время – участвовали в различных дискуссиях, круглых столах и так далее на одной с ней стороне. И вот ведь незадача: память у людей оказалась слишком короткой. Тесса Вёйдерс стала персоной нон-грата для многих администраций. Берт так и не смог разнюхать, с чем конкретно была связана такая перемена настроений. Горрен предполагал кое-что, но это звучало слишком невероятно, чтобы этому так просто поверить. Хотя, если глядеть на все происходящее в Африке, можно допустить, что он прав.

Простой поддержки Лиоско было недостаточно, чтобы «Эмни-Террой» так яростно заинтересовались все силовые структуры сразу. Или, если это была не просто поддержка декоративного кандидата, а нечто куда более значительное, то едва ли «Эмни-Терра» действительно оказывалась замешана в такое огромное количество вспышек неподчинения по всему континенту. Горрен обвинял его в ограниченном воображении, говорил, что одна Тесса Вёйдерс, разумеется, не смогла бы запустить цепную реакцию таких размеров. Одна «Эмни-Терра», впрочем, тоже, даже учитывая колоссальный бюджет, который она могла предоставить для таких низменных целей. А если их несколько?

Берт сомневался: несколько беспощадных конкурентов внезапно начинают действовать заодно? И Горрену оставалось только пожать плечами: корпоративный сговор, что может быть примитивней. Достаточно двум-трем мегакорпам сговориться, чтобы делать примерно одно и то же примерно в одинаковое время, но на разных территориях, и дело в шляпе. Что и случилось. Вспышки восстаний могли начинаться в разных местах, но всегда в тех регионах, где на какие-либо блага претендовали мегакорпы. И Берт снова недоумевал: но президент «КДТ», к примеру, по-прежнему частый гость в Йоханнесбурге и даже был на всенощной поминальной службе, на которой присутствовал сам Дюмушель, и даже удостоился рукопожатия генсека и пятиминутной беседы, что исправно было запротоколировано не только послушным мегакорпу каналом, но и вполне проправительственными. На что Горрен, ухмыляясь, отвечал: «Значит, он оказался куда ловчее, чем бедняжка Тесса. Прямолинейная, бедняжка».

В принципе, достаточно было сунуть нос в экономические медиа-платформы, чтобы убедиться, насколько прав Горрен. Даже если на первый взгляд его гипотеза была неочевидной, на второй оказывалось: во всех «программных» материалах, где изучалось взаимоотношение государственной и мегакорпоративной власти (разумеется, где это взаимоотношение преподносилось как допустимое и даже взаимовыгодное), упоминались какие угодно мегакорпы, но только не «Астерра» и ее дочки. Казалось, та же «Эмни-Терра» не существовала. Казалось, «Бит-Терра» действовала исключительно на почтительном расстоянии от Африки, и то результаты ее деятельности оказывались, мягко говоря, спорными. Всем компаниям этой группы последовательно поминались самые разные прегрешения: от внезапно всплывших нарушений экологических норм, от пренебрежения традициями банковских и – более общо – финансовых отношений, от слишком вольного обращения с трудовыми нормами до самонадеянности по отношению к чиновникам разных рангов. Решение той же «Тонароги» не прекращать возведение еще одного крытого города в районе устойчивой засухи и гипержары рассматривалось как прогрессивное, технологии – как удачное сочетание предпринимательства и НТР, привлечение государственных субсидий и налоговых льгот как выгодный симбиоз частного бизнеса и государственных интересов; отдельные попытки расследований, подтвердившие бы, что технологии, применяющиеся при возведении такого города, оказываются при ближайшем изучении спорными, в налоговых льготах и государственных субсидиях необходимости не было ни при каком раскладе, а стоимость города, который на две трети финансировался нацправительством и лигой, завышена в два с половиной раза, – замалчивались. Люди, которые эти расследования проводили, серьезно страдали. Но «Тонарога» продолжала свою деятельность. Чем она отличалась от «Эмни-Терры» – неясно. Горрен только хмыкал.

– Тем, что она оказалась настолько глупа, что рассорилась с Дейкстра? – предполагал он.

– Тесса Вёйдерс по-прежнему приятельствует с Дюмушелем, – упрямо возражал Берт и совал ему под нос планшет с сюжетом о встрече Тессы и генсека в представительстве Лиги в Европе.

– Да на здоровье, – пожимал плечами Горрен. – Дюмушель наверняка присмотрел себе теплое местечко в «Астерре», чтобы забраться туда после этих выборов, ему, скорее всего, уже дали понять, что он может рассчитывать на него, вот он и не ссорится с силовым игроком оттуда. А то настроит он Тессу против себя, и она поговорит с одним, с другим, с третьим, и старичку Дюмушелю предложат побираться в другом месте. Ты мне лучше другое поведай. Когда она последний раз была в Африке. Здоровалась за руку с Лиоско, к примеру. Про Дейкстра я не спрашиваю, что-то мне подсказывает, что он будет вдвойне осторожен при встрече с ней и приветствовать откажется, скорее всего.

Берт молчал, угрюмо глядя в сторону.

– Так прелестник Коринт давным-давно не сопровождал милую Тессу в Африку по той простой причине, что ей сюда дорога заказана. Так? – вредно ухмыляясь, допытывался Горрен. Он помолчал немного, словно давая Берту возможность ответить, а когда никакой реакции с его стороны не последовало, продолжил: – Так не в этом ли кроется причина твоего дурного настроения? Ты жаждешь встречи, а она все откладывается?

Берт упрямо молчал, только мрачно посматривал на Горрена.

– Я побуду бессердечным еще немного и поставлю тебя в известность, что тебе в Европе пока делать нечего. – Невозмутимо сообщил ему Горрен.

– Я никуда не собираюсь, – огрызнулся Берт.

– Вот и хорошо. Займись лучше чем-нибудь более полезным, чем терзания о недостижимом. Начни мемуары, например. «Похождения белой обезьяны в Африке», например. Чем плохо название?

– Скорей овцы-альбиноса тогда, – хмуро буркнул Берт и встал. Горрен засмеялся, а Берту было невесело. Он переваливался с ноги на ногу, медленно и бесцельно бродя из угла в угол, рассматривал голографии, картины, маски, панно и пытался справиться с очень невеселым настроением, очередной всплеск которого Горрен всколыхнул ядовитым замечанием.

Как ни крути, он все-таки был прав. Что-то такое, пусть менее откровенно, говорил Коринт. Давно – больше месяца назад, уже после их неожиданного совместного отпуска, такого короткого и скудного, от которого даже воспоминаний толковых не осталось. Берт почему-то сердился на Коринта, куда больше, впрочем, он ожидал, что Коринт будет злиться на него. И он не пытался связаться с Коринтом; и в ответ получал молчание. Затем, не удержавшись, отослал Коринту глупое сообщение, в котором поздравлял с каким-то незначительным успехом: «Эмни-Терра» выиграла процесс, Тесса Вёйдерс давала интервью, в которых категорично настаивала на солидной и надежной деловой репутации компании, заявляла, что имеет честь управлять самым замечательным коллективом, состоящим из самых высококлассных работников, и что, естественно, у любой крупной единицы заводятся недоброжелатели и даже враги, и что именно наличие таких процессов указывает на принципиальность компании вообще и ее главы в частности, потому что именно принципиальные решения легче всего интерпретировать так, чтобы они оказались собственной противоположностью. И прочая, и во многих изданиях и в интервью со многими журналистами. Берт слушал ее, морщась, удивлялся, неужели никто, кроме него, не видит, что скрывается за ее риторикой? Но дело сделано, процесс выигран, Коринт наверняка совершил посильный вклад в это значимое событие, и повод был не лучше и не хуже других. Коринт коротко ответил на сообщение, и Берт дерзнул и позвонил ему. У него дрожали руки, потели ладони, сжимало горло, румянец жег щеки. Ему было страшно – увидеть Коринта, убедиться, что он настолько изменился с момента их последней встречи, что посмотрит на него как на пустое место, что за время, прошедшее с их отпуска, он по-иному оценил и сами их отношения, и – грубость Берта, его неожиданную агрессивность.

Но Коринт, кажется, был слишком уставшим, чтобы вообще чувствовать что-то. Он лежал на кровати, пристроив комм рядом, и его лицо на экране было изображено криво, а освещение было плохим настолько, что экран был залит гниловато-желтым цветом. Берт попытался улыбнуться ему – не смог. Ждал чего-то такого в ответ – Коринт просто смотрел на него.

– Как дела? – чувствуя себя до смешного – до слез – глупо, спросил Берт.

– Отвратительно, – легко признался Коринт. – А у тебя?

– Неплохо, – замявшись, решился сказать Берт. Это было правдой. Заявление Коринта, очевидно, тоже. – А что именно у тебя случилось?

Коринт тихо, обреченно засмеялся.

– Берт, милый, куда проще спросить, что именно еще не случилось, – прошептал он.

Он замолчал, печально улыбнулся, замер, глядя на него. У Берта защемило сердце. От самых разных эмоций, прежде всего нежности: Коринт был непохож на себя обычного, полного жизненной силы, пусть предпочитавшего не быть энергичным. И нынешний, смотревший на него с экрана комма полуприкрытыми, подозрительно влажными глазами. И расстояния между ними – тринадцать тысяч километров. Или больше – Берт отчего-то не удосужился спросить, куда именно занесла нелегкая Тессу и ее команду.

– Я отчего-то боюсь спрашивать, – хмуро пробормотал Берт, обмякнув в кресле.

Коринт хмыкнул. Потянулся куда-то, потыкал по клавишам, через две минуты вернулся на экран.

– Я послал тебе пакет данных. Установи его, – приказал он. – Ничего особенного, просто скремблер из экспериментальных, чтобы полностью дезактивировать возможные подключения. Исходными изображениями и звуком будем пользоваться только мы.

Берт подчинился, вернулся к изображению Коринта. Продолжил молчать: он все-таки не получил приличного ответа на свой вопрос. Что Коринт ответил, было отговоркой, явно вызванной пережитым им за предыдущее время.

С другой стороны, Берт не был уверен, что он так уж хочет знать, что именно происходило в ближайшем окружении Тессы. Причин было несколько: например, обладание инсайдерской информацией могло повлечь за собой неприятные последствия. А что Берт ей обладал, можно было установить по косвенным признакам. Что он слишком хорошо осведомлен о внутренних делах «Эмни-Терры», тоже могло раздражить не тех людей, и опять же – последствия могли быть неприятными. И чем дольше они говорили, тем больше Берт убеждался, как глупо поступил, связавшись с Коринтом. Он не мог не сделать этого – скучал невероятно, не проходило часа, чтобы какой-то незначительный признак – запах ли, похожий наклон головы, смех, похожая походка, цвет, который Коринт особенно любил, растение, которое обнюхивал – да что угодно, просто воспоминание вызывало очередной приступ тоски, когда острый, когда глухой, но всегда болезненный. Но именно их разъединение, отсутствие всяческих контактов позволяло как-то переносить эту невозможность приблизиться к нему. И это же понимание, что разлука может длиться бесконечно долго, вынуждало Берта вставать с постели, идти в душ, перемещаться с одного мероприятия, с одной встречи на другую. Иногда казалось, что он почти забыл Коринта – если не его, то их связь. Возможно, у Берта даже появилась возможность как-то избавиться от воспоминаний. Со временем бы и раны затянулись. Болели бы, рубец остался – не без этого, но не так, как при вскрытой грудной клетке, в которой подрагивает от холодного воздуха сердце.

Коринт уселся, усмехнулся -кривовато, скептически, словно не верил в благие намерения Берта. На нем не было одежды – в крайнем случае шорты, не более, Берт не мог видеть, спрашивать не хотел, просить, чтобы Коринт показался ему во всей красе, считал глупым. Коринт, очевидно, ждал вопросов, возможно, рассказов о том, чем нынче занимается Берт. А тому думалось: ну что интересного произошло в моей жизни, чтобы рассказывать это вместо сладких слов, отчаянных обещаний, горьких признаний? Он и ответа на свой вопрос слышать не хотел, боялся, что от какого-нибудь неверного слова разрушится вся магия, которой был пропитан их контакт: то ли магия надежды, то ли безнадежного упрямства.

– Ты всегда удивлял меня, – усмехнувшись, заговорил Коринт. – Звонишь, чтобы молчать. Требуешь встречи, чтобы не делать ничего. Приходишь, куда зову, чтобы послушно принимать все, что случается с тобой. Я был уверен, что ты никогда не объявишься.

От его слов отчего-то стало больно: не оттого, что их можно было расценить как оскорбление – при желании. Даже не оттого, что Коринт ждал именно этого – даже зная Берта, даже желая обратного, он был готов к тому, что их отношения закончатся таким вот обрубленным концом. Берту было больно от банального понимания того, что это могло случиться. По тысячам причин, против их воли и желания, вопреки надеждам и вере. Они могли никогда больше не свидеться. И если Берт еще и мог бы услышать, что с тем и тем, личным секретарем той самой Тессы Вёйдерс случилось тако-о-ое, то до Коринта слухи о его кончине едва ли дошли бы. А он бы ничего не предпринял, чтобы уточнить. Берт понимал: что бы ни произошло, каким бы сученышем ни был Коринт, какой бы бестолочью ни был он сам, он хотел никогда не расставаться с Коринтом, всегда иметь права на него.

– Я старался заставить себя думать, что дальше смысла нет. Ты понимаешь. – Невесело признался он. – Наверное, на самом деле нет, Коринт. И я не могу. Не могу я. Не хочу.

Коринт поднес руку ко рту; Берту показалось, что он прикусил бугор у большого пальца на ладони; видно было, что он улыбается.

– А я думал, как ты отреагируешь, если я объявлюсь. Какая глупость… – Он покачал головой. – Какая неизбывная глупость.

– Как у тебя дела? – тихо спросил Берт.

– Мне говорить правду или поддерживать разговор? – усмехнулся Коринт. Берт с упреком посмотрел на него. – Ну ладно, ладно. У меня лично дела – сносно. Скоро придется начинать где-то… где-то. Возможно, где я когда-то начинал. Возможно, в самой жопе общества. Мне не привыкать. У меня как профессионала, Берт, дела просто отвратительные. Мне бы тюрьмы избежать, если честно. У меня в электронном ящике уже дофига повесток лежит. На допрос, милый. В самые разные полицейские участки от Алжира до Мадагаскара. И даже два ордера на арест. Да ладно, прорвемся. Переживем.

«Что за фигня», – пробормотал Берт. Коринт пожал плечами.

Фигней это казалось только на первый взгляд. Все по-прежнему считали, что «Астерра» – это относительно солидная компания, дорожащая не только своей репутацией, но и своей историей. Что она дорожит корпоративным духом и до последнего отстаивает интересы работников. И так далее. Об этом говорят много и нудно, особенно в присутствии благожелательно настроенных интервьюеров на соответствующих каналах. А вообще это типичный мегакорп, ориентированный на максимальные прибыли и максимальное же сокращение убытков. И «Эмни-Терра» в этом плане оказывается ненужным балластом.

– Разве? – глухо спросил Берт.

– Разумеется.

Одно дело враждовать с мелкими чиновниками в провинциальной администрации. Даже нацправительства оказываются не самым опасным противником для колосса размером с «Эмни-Терру». Но удача заканчивается, когда целый континент ополчается против нее. Против Лиги трудно что-то противопоставить. Тесса самонадеянно решила выступить именно против нее. Точнее, не ожидала, что мелкие игры на национальном уровне внезапно перейдут на следующий. И как бы хороши ни были ее отношения с Лиоско, он не был достаточно проворен, когда речь шла о вербовке сторонников, не занимался этим достаточно давно и даже если занимался, не с прицелом на такую высокую должность. Он – на высшем чиновничьем уровне – мало что мог противопоставить неутомимому Дейкстра, и это проявлялось во всем: в том, что чиновники на местах не боялись могущества «Эмни-Терры», что любые ее проекты рассматривались крайне пристрастно и саботировались, что ее изматывали постоянными проверками и исками. И так далее. Она превратилась в болезненный организм, и «Астерра» не была уверена, что следует заботиться о нем и дальше.

– Это если говорить о внутренних делищах «Астерры», – добавил Коринт и улегся, зевнул и пробормотал: – А теперь ты рассказывай.

Берт уныло признался, что пока остается в Йоханнесбурге, возможно, с выездами в командировку в другие города. И у них все неспокойно. Хотя все притворяются, что все в порядке.

– Как везде. – Отметил Коринт. – Поговори со мной, – тихо попросил он.

Берт старался. Коринт продержался около часа, затем извинился, сказал, что устал и отправляется спать.

Одиночество оказывалось особенно тяготящим после этого разговора. Берт был бесконечно рад, когда Сибе Винк заявил, что ему категорически нужен собутыльник. До такой степени, что заявился в бар за полчаса до назначенного, зная по опыту, что Сибе наверняка задержится из-за каких-то очень важных мелочей. Но и дома оставаться лишние тридцать минут, чтобы не сидеть дураком в баре, ему не хотелось.

========== Часть 35 ==========

Сибе Винк начал с фразы, вызвавшей растерянность:

– Мы пьем за мои майорские погоны, будь они прокляты.

Берт, подумав, осторожно сказал:

– Поздравляю.

– Да провались оно! – рявкнул Сибе. Чуть не вскочил с места и не набросился на Берта. Тот отклонился назад, беспокойно глядя на него, прикидывая, стоит ли требовать охранников, и при этом сомневаясь, что те смогут справиться с ним. Но Сибе уже взял себя в руки, навис над столом, тяжело дыша, скаля зубы и угрюмо глядя перед собой. – Суки, – прошипел он. – Сволочи. Ублюдки.

– Они не присвоили тебе звание полковника, и ты зол на них? – предположил Берт, стараясь звучать ровно, не слишком бодро, чтобы Сибе не расслышал в его интонации тревоги и, чего доброго, страха: это могло спровоцировать на новый взрыв агрессии. А это было ни к чему ни ему, ни Сибе.

– Я зол на них совсем не поэтому. Ты знаешь, что такое майорские погоны? Я тебе объясняю. Ты должен всем – полковникам, генералам, гребаным лейтенантам, гребаным щеглам из правительства, гребаным снабженцам, проклятым аудиторам, а тебе не должен никто. Ты рвешь кишки для того, чтобы начальство похвасталось своему начальству, что преуспевает и достигает. Понимаешь? – И куда свирепей: – Понимаешь?!

– Понимаю, – печально признался Берт.

– Да откуда ты понимаешь?! – взвился Сибе.

Берт пожал плечами.

– Работа в государственных структурах едва ли различается по ту и эту сторону Средиземного моря, должен признаться. Нас наставляли, назидали, заставляли выполнять невыполнимое, отправляли в дали далекие, чтобы мы создали там новое идеальное общество или, на худой конец, сымитировали бурную деятельность, а потом возмущались, что мы смели действовать по инструкции и не проявлять инициативу. Просто удивительно, что, несмотря на начальство, мы все-таки приносили пользу. – Неторопливо, с едва уловимой ностальгичной ноткой рассказывал он.

– Говнюки гребаные, – процедил Сибе и заорал бармену: – Я сдохну тут, пока ты мне пива нацедишь!

Берт осторожно порадовался, что Сибе был достаточно благоразумен и решил не заказывать крепких напитков. Потому что, опять же, охранники с ним не справятся, скорее всего – едва ли они смогли бы оказать достойное лигейскому гвардейцу сопротивление. И Берту досталось бы в первую очередь – он сидел ближе всего к Сибе.

– Я был уверен, ты, белая свинья, – зарычал Сибе, – ты, проклятый гражданский, я был совершенно уверен, что я буду майором. Я не хочу быть генералом, но не против быть полковником, понимаешь? Это значит жалованье, льготы, личного шофера, страховки, о которых сейчас даже мечтать не смею, и я служил бы до пенсии, вышел в отставку, открыл бы отельчик где-нибудь, или спортзал или разводил коз на Мадагаскаре, или что-нибудь еще, но в свое время! Конкретно в свое время, когда будет хорошая конъюнктура, когда закончится это проклятое реструктурирование и когда чиновники наиграются в свои странные игры. В свое время! – повторил он, стуча кулаком в грудь на каждом слове. – Не тогда, когда этим уродам понадобились жертвы, а когда я захочу подать ходатайство, когда у меня будет нормальное настроение для этих собеседований, когда я созрел, ты понимаешь? – Он подался вперед, впился взглядом в Берта, словно хотел расщепить его на атомы в качестве проверки благонадежности и благоразумности. – И что делают они? Требуют. А если я не, то пойду под трибунал. И они отправили бы меня под трибунал, понимаешь ли ты это?

У Берта, очевидно, слишком озадаченное было лицо, что Сибе неожиданно замолчал; после долгой, напряженной паузы он покачал головой.

– Ты удивлен, что меня могут отдать под трибунал, и его приговор может быть самым суровым? – с деланным спокойствием полюбопытствовал Сибе. – Позволь ответить утвердительно, приятель. – Он откинулся назад, заметил официанта, стоявшего рядом с пивом и явно не решавшегося подходить слишком близко к буйному военному. Рявкнул: – Что ты мнешься там, как целка перед первым минетом? Ставь на стол и проваливай!

Берт подумал, что не мешало бы при первой возможности сунуть официанту чаевые побольше. Потому что бедняга так припустил от их столика, что можно было только диву даваться, как он не снес на пути своего почетного побега несколько более мирных клиентов. В принципе, понять его было легко: Сибе Винк выглядел, как человек, способный свернуть простому смертному шею, выпустить в него полный заряд ультразвукового ружья с близкого расстояния и внимательно смотреть, как у жертвы закипают мозги, вмешаться в драку один с двумя дюжинами уголовников или четырьмя гориллами – а самое главное, готовый на это. Пока нельзя было сказать, напрашивается ли он на драку, бросает ли вызов несчастным обывателям в этом несчастном баре, но Берт почему-то подозревал, что такая развязка, не находящаяся на первом месте в списке приоритетов Сибе Винка, была бы для него приятным продолжением вечера.